<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Глава III

ОЧИЩЕНИЕ ДУШИ

Очищение неизбежно следует за обращением. – Обретение душой соответствия законам Реальности. – Очищение восприятия. – Обретение добродетелей. – Самопознание. – Раскаяние. – Св. Катерина Генуэзская о Чистилище. – Любовь как движущая сила очищения. – Очищение продолжается в течение всей мистической жизни, однако путь очищения берет свое начало в обращении. – Самоупрощение. – Опустошение и самосовершенствование. – Отречение. – Основные мистические добродетели: нищета, воздержание и послушание. – Духовная нищета как залог свободы. – Якопоне из Тоди о нищете. – Св. Франциск Ассизский. – Sacrum Commercium. – Экхарт об отречении. – Непривязанность есть отношение, а не действие. – Ее разновидности. – Св. Тереза. – Антуанетта Буриньян. – Св. Дучелина. – Крайние проявления отречения. – Умерщвление плоти. – Положительный аспект очищения. – Преображение характера. – Смерть низшего естества. – Умерщвление плоти заканчивается, как только новая жизнь вступает в свои права. – "Зерцало кротких душ". – Психологический аспект аскезы. – Великое страдание. – Героическая сторона очищения. – Таулер. – Преодоление брезгливости. – Марджори Кемп. – Очищение есть обязательное требование в мистицизме. – Его завершающие стадии. – Игра любви. – Неустойчивое трансцендентальное сознание. – Переход от очищения к озарению. – Три фактора, действующих на пути очищения. – Резюме.

Итак, перед нами только что пробужденная душа, впервые осознавшая реальность и откликнувшаяся на нее глубокой любовью и трепетом. Однако душа чувствует, что не просто оказалась в новом мире: она стоит в начале нового пути. Действие стало отныне ее девизом, странствие – делом жизни. "То, что начинается поиск и существует его цель, есть единственная разглашенная тайна". В той или иной символической формуле душа уже осознает необходимость долгого и медленного процесса трансцендирования, необходимость достижения свободы, преображения характера и выхода на высшие уровни реальности. Те, в ком духовный рост еще не начался, не могут называться мистиками в истинном смысле этого слова, даже если однажды они пережили великое озарение.

Каким должен быть первый шаг души на пути совершенного единения с Абсолютом? Очевидно, ей необходимо избегать тех элементов обычного восприятия, которые находятся в противоречии с реальностью, а к ним относятся различного рода иллюзии, несовершенства и зло. Из ложных страстей и ложных мыслей человек строит для себя ложную вселенную. Так моллюск, с настойчивостью и упорством отбирая себе вместо пищи из окружающей среды только известь, строит для себя твердую раковину, изолирующую его от внешнего мира. Эта раковина представляет собой лишь искаженную до неузнаваемости копию того океана, в котором она была создана. Для каждой отдельной души такой раковиной – продуктом односторонней деятельности поверхностного сознания – является крохотная пещерка ее собственных иллюзий. Буквальное и настойчивое стремление выйти из этого подземелья становится для каждого мистика, как и для пленников пещеры Платона, первым шагом на пути к Реальности.

Выражаясь лапидарным языком средневековой теологии, можно сказать так: "Мир человека клеймен его грехом". Мы видим неподлинный мир, потому что живем иллюзорной жизнью. Мы не познали себя и поэтому не понимаем истинной природы наших чувств и инстинктов. Мы приписываем ложную значимость намекам и указаниям, определяющим наши взаимоотношения с внешним миром. Мы исказили этот мир, отождествив его со своими эгоистическими представлениями о реальности. Однако чтобы постичь Реальность, Бога, мы должны вернуть миру его первозданный облик. И перед ясным взором великих мистиков мир действительно обретает свой первоначальный облик, поскольку "раковины" этих людей широко раскрыты, они внимают приливам и отливам Океана Вечности. Это ясное восприятие Истины и есть то, что мы называем озарением: оно наступает как следствие искреннего приятия всех испытаний на пути очищения.

Так называемая "естественная" душа, живущая в "естественном" мире, – "ветхий Адам" св. Павла – совершенно неспособна к сверхчувственным переживаниям. Активность этой души сосредоточена вокруг того центра сознания, который взаимодействует с материальным миром. В момент пробуждения душа внезапно осознает свою беспомощность. Она понимает свою конечность. Отныне она видит свою цель в бесконечности. Все еще заключенная в жесткий панцирь собственной личности, душа стремится к единению с высшим Я. Все еще связанная, она жаждет свободы. Все еще находясь во власти иллюзий, она ищет гармонии с Абсолютной Истиной. "Бог есть единственная Реальность – говорит Пэтмор, – и мы реальны лишь постольку, поскольку находимся в Нем, а Он в нас". [1] Какую бы форму ни принимало мистическое приключение, оно начинается с изменения отношения субъекта к окружающей его действительности. Это изменение дает мистику понимание Реальности и позволяет ему установить непосредственные взаимоотношения с Объектом, который не является обычной частью его вселенной. Хотя добродетельность не может быть по праву названа конечной целью мистицизма, ее появление на Мистическом Пути неизбежно. Добродетельность есть "одеяние духовного брака", потому что этот брак представляет собой единение не только с Красотой и Истиной, но и с Добром.

В первую очередь душа должна освободиться от всего, что стоит между нею и добродетелью: человек преображает свой характер в духе реальности, избавляясь от всего иллюзорного и "греховного". Он страстно стремится сделать это с тех самых пор, когда впервые увидел себя во всепроницающем сиянии Несотворенного Света. "Когда любовь открывает внутренние очи души, – говорит Хилтон, – и прочие обстоятельства тому сопутствуют, тогда душа воистину обретает великое смирение. Ибо, узрев Бога, она видит и чувствует себя такой, какова она есть, и отвращается от созерцания себя и угождения себе". [2]

Так, следуя Данте, можно сказать, что на первом уступе Горы Чистилища душа освобождается от гордыни и обретает смирение. Это неизбежный, почти механически закономерный результат видения Реальности и понимания ограниченности мирского человека, сколь бы мимолетными ни были это видение и понимание. Всю жизнь душа измеряла свой тусклый свет светом похожих на нее светильников. Теперь же она в первый раз оказалась на свободе, под открытым небом, и увидела солнце. "Бот твой путь, – сказал Бог св. Катерине Сиенской во время откровения. – Если ты желаешь обрести совершенную радость в познании Меня, Вечной Истины, тебе никогда не следует искать других знаний, кроме знания самой себя. Одним лишь смирением души своей в долине самоотречения можно достичь познания Меня, и принесет оно с собой все, что тебе надобно... Ибо только в самопознании ты найдешь смирение и увидишь, что для самой себя тебя воистину не существует". [3]

Первое, что видит душа, когда оглядывается от себя в тот страшный миг ясности – как говорила св. Катерина, входит в "обитель самопознания", – это ужасающий контраст между собственными смутными очертаниями и чистым ярким сиянием Реальности, между своей запутанной, порочной жизнью, своим лживым эгоистичным существованием и великой поступью Становления, в которое она погружена. Вот почему на горизонте радости и благоговейного трепета, как веха на пути, появляется раскаяние. Ведь первым свидетельством того, что вскоре должна родиться новая душа, является стремление, страстное желание вырваться из оков теперь уже ненавистного собственного Як подчиниться Реальности – Совершенству, предстающему в виде Красоты, Любви и Добра; стремление человека быть достойным этого Совершенства, стремление фактически быть реальным. "Зрелище несовершенства, – говорит Герлах Петерсен, – так удивляет и потрясает, что в человеке чудесным образом приходит в движение все: не только его душа, но и тело. Все существо человека слабеет и дрожит, и он больше не в силах выносить это. И как следствие, внутренний мир его становится чистым и безоблачным, подчиняясь велению Того, Кого человек искал обрести". [4]

В жизнеописаниях мистиков можно найти множество свидетельств великой силы этого видения и преображающей способности чувства неудовлетворенности, которое толкает человека на неудобства и лишения, зачастую обрекая его на нищету и страдания с единственной целью – преодолеть ложное и обрести подлинное. С этих пор вступает в права трансцендентальное сознание, вдохновленное ясным видением цели, а не "предположениями" о ее существовании. Душа теперь осознает, что мир вполне можно и потерять ради такой великой цели. Это заставляет безвольный поверхностный разум отчетливо увидеть собственную беспомощность, уродство и неприспособленность к жизни. В этот момент заявляет о себе жажда Совершенства, которая является отличительной чертой мистического темперамента. "Довольно грехов!" – первое, что воскликнула св. Катерина Генуэзская в час, когда свет любви озарил ее жалкое эгоистичное прошлое. Так она встала на путь очищения, на котором в течение четырех лет постилась, умерщвляла плоть и страдала от одиночества и глубокого чувства несовершенства. Она выполняла самую унизительную работу, стремясь подчиниться велению Чистой Любви – тому аспекту Реальности, который она постигла. Внутренняя уверенность в том, что такая подготовка – выход за пределы нереального – возможна и необходима, владеет мистиком на всем протяжении сурового периода очищения. И "не только без ропота, но и с неизмеримой радостью отбрасывает он все, что у него осталось". [5]

Для того, у кого все интересы и силы души сосредоточены лишь на Абсолюте, очищение видится в той же мере привилегией и невыразимой радостью, что и озарение. Очищение гарантирует дальнейшее развитие. "Дайте мне страдать или умереть!" – восклицает св. Тереза, выражая этими словами выбор, неизбежный на духовном пути, но для обычного человека непонятный и пугающий. Какую жесткую форму ни принимало бы очищение, каких невыносимых страданий ни требовало бы оно от мистика, он осознает, что разрушение его собственной вселенной представляет собой часть Великого Делания, акт не только воли, но и любви. "Пламя любви в душе, воистину, очищает ее от пороков... и если глубоко влюбленная душа одержима сильной и пылкой страстью к Богу, ее не прельщает ничто противное божественному промыслу". [6] Когда глаза человека открылись, он настойчиво стремится к тому, чтобы упорядочить свою беспорядочную любовь, которая одна только может приобщить его к Трансцендентной Жизни. "Моя единственная радость! – восклицает Сузо. – Научи меня подчинять свое тело велениям Твоей Любви". "Душа моя, освободись от внешнего и обрети себя в подлинном внутреннем безмолвии, чтобы могла ты обрести решимость похоронить себя в пустыне глубокого раскаяния". [7]

Именно в этих муках раскаяния, в этом остром осознании недостойности и видим мы первый отход души от первой мистической радости обращения к следующему за ним состоянию страданий. С трансцендентальной точки зрения это ответная реакция на первое прикосновение Бога. Так, например, Ралмен Мерсвин, "унесенный восторгом Божественной Любви", превозмог в себе естественное стремление полностью отдаться пассивному наслаждению этим первым проблеском Абсолютного Бытия. Напротив, именно этот проблеск сразу же толкнул его к переустройству жизни. Он был "охвачен ненавистью к своему телу и наложил на себя такую жестокую епитимью, что после этого заболел". [8] В данном случае неуместны замечания приверженцев здравомыслия о том, что такие испытания и самоистязания свидетельствуют о патологии или о жестоких нравах средневековья. Факт остается фактом, только такое горькое познание ошибочности обычного образа жизни, открывающееся в свете страстной любви, может подтолкнуть человека на трудный путь переоценки ценностей.

"Я с полной ясностью увидела, – говорит Юлиана Норвичская, – что нам подобает пребывать в страстном томлении и самоуничижении, пока мы не погрузимся в Бога настолько глубоко, чтобы подлинно и воистину познать свою Душу". [9]

Все восхождение Данте на Гору Чистилища есть драматическая демонстрация этой истины. Знаменитое описание Чистилища, принадлежащее св. Катерине Генуэзской, очевидно, также основано на душевных переживаниях святой на пути очищения. В этом описании она вкладывает в души умерших собственное осознание необходимости очищения и его места в органическом процессе духовного роста. По ее признанию, ее свидетельство является проекцией ее собственных духовных переживаний на экран духовного мира. В основе повествования лежит повторение на уровне загробной жизни самоотверженного акта очищения, напряженного и героического испытания страданием, который она наложила на саму себя, повинуясь психической необходимости – удалить ржавчину иллюзий с зеркала, которое должно быть восприимчивым к божественному свету. "Грешника можно сравнить с чем-либо под покрывалом, – говорит св. Катерина. – Он не отражает солнечный свет не потому, что солнце перестало сиять – ибо оно светит постоянно, – а потому, что покрывало препятствует проникновению света. Если сдернуть покрывало, то, что под ним, откроется солнечным лучам и отразит их соразмерно тем усилиям, которые были приложены для его освобождения. Так и душа подернута ржавчиной грехов, а огонь очищения постепенно освобождает ее. Чем больше ржавчины снято, тем полнее она отвечает Богу, своему подлинному Солнцу. Чем больше ржавчины снято, тем более душа открыта божественным лучам... тем сильнее становится ее подспудное стремление искать счастья в Боге и очищаться в огне любви, который вселяет в человека такую веру и упорство, что любые препятствия кажутся ничтожными. Чем отчетливей становится это стремление, тем сильнее страдание души". [10]

"Мы не знаем, каким путем подняться на обрыв!" [11] – восклицают у Данте души новопреставленных, ведомые "подспудным стремлением" к очищающему пламени. Ищущей совершенства душе должно быть присуще стремление и страстное желание, не имеющее ничего общего с холодным, взвешенным решением о необходимости переоценок. Это должен быть героический акт, и он требует великого дерзания души.

"Чтобы победить свои желания, – говорит св. Иоанн Креста, классический авторитет в этой сфере мистического поиска, – и отказаться от всего, к чему мы устремляемся в поисках наслаждения, мы нуждаемся в более жарком огне и в более благородной любви – любви к Суженому. Черпая силу и наслаждение в этой любви, душа обретает решимость и уверенность в себе, которые позволяют ей презреть вожделения. Но чтобы противостоять притягательной силе страстей, мы должны быть преисполнены не одной лишь любовью к Суженому, но и страстным рвением и мукой этой любви... Если наша духовная природа не побывала в огне, мы никогда не сможем сбросить бремя чувственной жизни, мы не сможем войти в ночь и найти в себе смелость пребывать в темноте вещей и отвергать страсти". [12]

"Мы должны быть преисполнены страстным рвением и мукой любви". Только этот глубокий и страстный порыв к достижению Объекта Любви может подвигнуть мистика на невероятные акты самоотречения, с помощью которых он убивает свое жалкое пристрастие к чувственному миру, освобождает себя от "бремени чувственной жизни", сосредоточивает свои интересы вокруг нового, высшего центра своей жизни. Его усилия теперь, как уже говорилось, направляются на трансцендирование – постижение и обретение высших уровней Реальности. Его глаза устремлены к Вечности, а чутье Абсолюта пробудилось от сна. Он видит, что единение с Реальностью – это не только радость, но и долг. Человек понимает, что единение может быть достигнуто только на том уровне, где нет места иллюзиям и его собственному Я.

В самые неожиданные минуты внутренний голос шепчет ему: "Dimitte omnia transitoria, quaere aeterna". [13] Очищение чувств и характера, который определяется чувствами, всегда считается основной задачей на Мистическом Пути, хотя в ходе очищения и могут наблюдаться редкие вспышки озарений и экстазов. Мы знаем, что духовное Становление, как и становление физическое, не имеет конца. Смысл всех мистических переживаний сводится к последовательности актов очищения, посредством которых Конечное медленно постигает природу своего Бесконечного Источника. Постепенно, шаг за шагом, подобно упорной рыбке из видения Ралмена Мерсвина, взбирается оно к истоку на вершине горы чистоты, пока наконец не достигнет единения с Предвечным. Величайшие святые, продвигаясь по пути очищения, тем больше осознавали собственную неполноценность, чем ближе они подходили к слиянию с Абсолютом, ведь человека, по-настоящему влюбленного в Абсолют, как и обычного влюбленного, попеременно охватывает то чувство беспомощности, то переживание ниспосланного ему как дара. Ему случается переживать мгновения великой радости, когда он чувствует только, что знамя, развевающееся над ним, – это знамя любви. Иногда же он пребывает в горьком осознании, что, несмотря на его крайнее самоотречение, где-то внутри него остался несмываемый осадок собственного Я, который "оскверняет чистое сияние вечности".

В этом смысле очищение есть перманентный процесс. То, что имеют в виду писатели-мистики, описывая путь очищения, представляет собой довольно медленное и болезненное продолжение обращения. Речь идет о самоотверженном стремлении души перейти от нереальной жизни к жизни реальной, о наведении порядка в собственном доме, о подготовке разума к встрече с Истиной. Итак, очищение представляет собой преодоление самолюбия и, кроме того, искоренение мелочных интересов, в которых погрязло поверхностное сознание.

"Основной смысл очищения, – говорит Ришар Сен-Викторский, – есть самоупрощение". До тех пор пока этот процесс не зайдет достаточно далеко, не стоит ожидать великих свершений. Смутные интересы и непроявленные мотивы души должны быть осознаны, нарочитая сложность обыденной жизни должна быть понята и преодолена.

"Никто, – говорит по тому же поводу другой авторитет, – не сможет обрести просветления, пока не станет чист, нищ и наг". [14] Очищение, которое представляет собой перестройку характера в соответствии с осознанной реальностью, состоит из двух основных этапов: обнажение, сбрасывание того, что должно уйти, и очищение того, что должно остаться. Мне кажется, что читатель лучше разберется с этим, если я буду следовать порядку, предлагаемому "Theologia Germanica", и сначала рассмотрю негативное очищение, или самоопустошение, а затем перейду к позитивному очищению, или изменению характера. Таким образом, изучение очищения можно разделить на две части. (1) Рассмотрение его негативного аспекта – нищеты, или отречения, – предполагающего отрыв и освобождение от поверхностных, иллюзорных и пагубных сторон жизни, на которые растрачивается драгоценная энергия души. (2) Рассмотрение его позитивного аспекта – умерщвления, – подразумевающего совершенствование и доведение до идеального состояния всех позитивных черт характера человека. Таким образом, умерщвление является своеобразной гимнастикой души, ее преднамеренным обращением к болезненным переживаниям и трудностям.

1. Отречение

Кроме убеждения в необходимости преодоления несовершенства и греховности, каким должен быть "хороший характер", благодаря которому душа сможет достичь единения с Абсолютом?

Мистики всех времен и вероисповеданий едины в своем ответе на этот вопрос. Добродетели, которые Католическая Церковь провозгласила необходимыми для затворнической жизни, после преображения Огнем Любви, являются также основными добродетелями мистика. К ним относится великий евангельский завет добровольной нищеты; ее основные составляющие – воздержание, или нищета чувств, и послушание, или нищета воли.

В мистическом смысле нищета есть крайнее самообнажение, самоопустошение, непривязанность к материальным и нематериальным ценностям, полное отречение от всех преходящих вещей. Смысл воздержания – в чрезвычайной и ясной чистоте души, у которой не осталось личных желаний и которая девственна перед Богом. Послушание же есть отказ от собственного Я и умерщвление воли, которое ведет к полному самоотрицанию и приобретению "святого бесстрастия" перед лицом жизненных неурядиц. Три перечисленных аспекта совершенства на самом деле представляют собой единое целое: они так тесно связаны, как только могут быть связаны различные качества одной души. Их общая черта в том, что они заставляют человека обратить внимание на себя самого, но не как на отдельную личность, наделенную правами и желаниями, а как на частицу Космоса, рядовое проявление Вселенской Жизни, которое приобретает смысл лишь как часть Целого, как проявление Божественной Воли. Отречение и очищение идут рука об руку, ибо очищение есть отречение от всего, что связывает душу. Где бы ни появлялись эти добродетели, их присутствие дает о себе знать в виде смиренного духа послушания, который означает отречение от своей самочинной воли. Таким образом, отречение, очищение и послушание можно рассматривать как три проявления одного и того же явления – внутренней, духовной нищеты. "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное", – вот девиз всех странствующих по этому пути.

"По Своей сути Бог есть чистое Благо, – говорит Экхарт, – поэтому и обитать Он может только в чистой душе. Только туда Он может влить Себя, где способен будет свободно течь. Что есть чистота? Это способность человека презреть все создания и полностью отдать свое сердце Чистому Благу, чтобы ни одно создание не приносило ему успокоения и не стремился он ни к чему сотворенному, кроме как затем, чтобы обрести в нем Чистое Благо, которое и есть Бог. Подобно тому как ясное око не терпит ничего инородного, чистая душа не выносит даже самого незначительного препятствия, которое появляется между нею и Богом. Она наслаждается подлинной чистотой во всех созданиях, ибо она наслаждается всеми созданиями в Боге и Богом во всех созданиях". [15]

"Она наслаждается подлинной чистотой во всех созданиях!" Эта концепция не очень популярна среди мистиков, как явствует из жизнеописаний св. Франциска, св. Мехтильды Магдебургской, Ролла, Сузо и множества других, кто питал искреннее отвращение к естественным вещам. К сожалению, некоторые случаи чрезмерного аскетизма способствовали распространению неверных представлений. Так, бытует предание о том, что кюре Арса отказался понюхать розу, опасаясь греха. Однако обыватели склонны забывать, что, хотя многие мистики практиковали аскетизм как средство достижения цели, не всякого аскета можно назвать мистиком. Что бы ни толкало аскетов на "подвиги", от великих мистиков их отличает то, что душа последних, обитающая в высших сферах и устремленная к Трансцендентному Миру, может сочетать совершенство отречения со способностью невинно наслаждаться реальными вещами как воплощениями и проявлениями Божества; эта способность приходит с видением "всех созданий в Боге и Бога во всех созданиях". "Тот, кто знает и любит благость Моей Свободы, – сказал Глас Божий Мехтильде Магдебургской, – не сможет любить Меня одного, а должен будет любить Меня и в тварях Моих". [16] Такая всеобъемлющая любовь характерна для озарения, которое наступает как итог беспримерной стойкости на пути очищения. Таким образом, утверждение "Блаженны чистые сердцем" – не просто поэтическая метафора. Анналы мистицизма доказывают, что это непреложный психологический закон.

Как разрешить противоречие, когда мистик, провозглашающий "отказ от всех созданий", все же ищет в них чистоту и наслаждается ею? Ответ на этот вопрос заключен в старинном парадоксе: человек может насладиться истинной свободой только благодаря тем вещам, которых не имеет и к которым не стремится. "Чтобы наслаждаться всем, нужно пренебречь всем. Чтобы познать все, нужно забыть все. Чтобы обладать всем, нужно отказаться от всего... В отречении дух обретает покой и безмятежность, ибо если он ничего не желает, то ничто не утомит его величием и не покажется ему отвратительным своей низостью. Такой дух утверждается в смирении, но стоит ему возжелать чего-нибудь, и он сразу же начнет тяготиться объектом своего желания". [17]

Таким образом, не любовь, но вожделение является жалкой пищей нашего Я которая отравляет отношения души с внешним миром и сразу же "утомляет" дух Разделение мира на "мое" и "не мое" способствует появлению ложных ценностей и тогда притязания и страсти начинают терзать разум. Человек становится рабом собственного имущества, и оно превращается в обузу. "Во имя освобождения, _ говорит "Theologia Germanica", – должны мы презреть вещи и отречься от них. Не пристало нам стремиться обрести что-либо в свое владение. Только утвердившись в понимании этого, мы найдем самое полное, ясное и блаженное знание, какое только открывалось человеку, а кроме знания – благороднейшую и чистейшую любовь". [18] "Есть люди, – говорит Плотин, – которые, несмотря на все усилия, не могут достичь Видения... Однажды приблизившись к истинному свету, их души озарились его сиянием, но бремя, которое они несут на своих плечах, не дает им приблизиться к Видению. Они отягощены иллюзиями и поэтому быстро утрачивают внутреннюю гармонию. Они все еще далеки от целостности". [19] Стоит лишь принять нищету, отвергнуть собственничество и исключить из своего словаря глагол "иметь" во всех его спряжениях и временах, как тут же придет конец всей утомительной суете. В одно мгновение вы поймете, что Космос принадлежит вам, а вы – Космосу. Вы расстанетесь с иллюзией о собственной отдельности, "обретете целостность" и войдете в "великую жизнь Всего". С этих пор, как свободный дух в свободном мире, душа начинает движение по подлинной орбите, на которой ей чужды все самозваные нужды и требования обычного земного существования.

Именно эту истину постиг св. Франциск Ассизский и со всей присущей ему реформаторской энергией и тонкой поэтической оригинальностью использовал в приложении ко всем обстоятельствам внутренней и внешней жизни. Именно эту благостную свободу воспел его духовный последователь Якопоне из Тоди в одной из своих величественных од:

О мудрость, Нищета!
В тебе живущий ничего не знает
И, отказавшись от всего,
Лишь тем, что вечно, обладает...

Не будет Бога в тесном сердце,
Где места нет любви,
Но Нищета простор откроет
И Бога в нем явит...

Кто нищий духом, не имеет,
Не жаждет ничего,
Свободу лишь одну лелеет
И в ней вся власть его.

"Сестрички мои птицы, – обращается к миру величайший посвященный этой высшей мудрости св. Франциск, – брат Солнце, сестра Вода и мать Земля!" [20] Все это для св. Франциска не "мои слуги", но "мои родственники и сограждане", и любовь к ним безопасна до тех пор, пока не проникнешься к ним страстью. То же встречаем мы, практически в таких же словах, у умирающего индийского аскета:

О мать Земля и Небо, мой отец!
Брат Ветер, Свет и милая Вода!
Прощаюсь с вами, складывая руки,
Ведь растворяюсь я сегодня в Высшем,
И сердце у меня так чисто!
В нем все иллюзии исчезли
По вашей доброй воле!

Работа госпожи Нищеты в том и состоит, чтобы приобщать своих возлюбленных к свободе Вселенной – искореняя иллюзии, удаляя расширяющуюся опухоль притязаний – и посвящать их в "великую жизнь Всего". Неудивительно, что св. Франциск желал взять себе в жены эту волшебницу, которая в десятикратном размере возвращает все, что берет. "Святая нищета, – говорил он, – это такое дорогое и божественное сокровище, что мы недостойны хранить его в наших жалких сосудах. Ибо именно эта небесная добродетель повергает в прах все земное и мимолетное, именно она устраняет все помехи на пути души, так что душа может свободно соединяться с Вечным Богом". [21]

Таким образом, нищета есть то, что готовит дух человека к единению в Богом, в Котором он видит конечную цель своих поисков. Она срывает с него покровы, которые он ошибочно считает частью себя, она развенчивает его ложные ценности и показывает ему вещи такими, какие они есть. "Существуют, – говорит Экхарт, – четыре восходящие степени такой духовной нищеты: (1) презрение души к тем вещам, которые не есть Бог; (2) презрение к себе и своим трудам; (3) полное самоотречение; и, наконец, (4) растворение души в непостижимом Бытии Бога". [22] В "Sacrum Commercium" монахи, поднявшись "на вершину холма", обнаружили там госпожу Нищету, "восседающую в обнаженном виде на своем троне". "Встретив их сладостным благословением, она спросила: "Отчего торопитесь вы из долины слез на гору света? Если, странствуя, вы ищете меня, то я, как видите, лишь жалкое маленькое создание, истерзанное бурями и лишенное всех утешений". На что братья ответили: "Допусти нас лишь к покою своему, и тогда мы будем спасены!" [23]

Именно полное отречение от всего, кроме Божественной Реальности, превращает тех, кто его исповедует, в истинных граждан мира. Именно оно позволило монахам показать госпоже Нищете окрестности у подножия Ассизского холма и сказать ей: "Hoc est claustrum nostrum, Domina". [24] Этой же истине учит Мейстер Экхарт в одной незамысловатой притче.

"Жил ученый человек, который на протяжении восьми лет просил Бога показать ему человека, способного поведать истину. Однажды, когда его охватило особенно сильное желание найти такого человека, был ему голос от Бога, который сказал: "Ступай к церкви, и там найдешь ты того, кто покажет тебе три пути к благословению". И человек пошел, куда было сказано ему, и встретил там бедняка, чьи ноги были изранены и покрыты пылью и грязью. За одежду его никто не дал бы и трех грошей.

Он поклонился ему и сказал:

– Да пошлет тебе Бог хороший день!

– У меня никогда не было плохих дней, – ответил бедняк.

– Пусть пошлет тебе Бог удачу.

– У меня никогда не было неудач.

– Тогда будь счастлив! Но скажи, что значат твои слова?

– Я никогда не был несчастлив.

– Молю, объясни мне смысл твоих слов. Клянусь, я ничего не понимаю!

– Охотно, – ответил бедняк. – Ты пожелал мне хорошего дня. Но у меня никогда не было плохих дней. Когда я голоден, я молюсь Богу; когда мороз, град, снег или дождь, когда погода хороша или плоха, я молюсь Богу; когда я испытываю нужду и когда меня презирают, я тоже молюсь Богу. Поэтому у меня никогда не было ни одного плохого дня. Ты пожелал, чтобы Бог послал мне удачу. Но у меня никогда не было неудач, ибо я знаю, как жить с Богом. Что бы Он ни сделал, все благо для меня. Что бы Бог ни дал и ни ниспослал мне, хорошо оно или плохо, я с благодарностью принимаю как самое лучшее, и поэтому не знаю, что такое неудачи. Ты пожелал, чтобы Бог принес мне счастье. Но я никогда не был несчастлив. Мое единственное стремление – жить по воле Бога, а свою волю полностью отдать Ему. Все, чего желает Бог, желаю и я.

– А если Бог захочет отправить тебя в ад, – спросил ученый человек, – что ты будешь делать тогда?

– Отправить меня в ад? Его доброта не позволит этого! Но даже если это произойдет, у меня будет две руки, чтобы обнять Его. Одна рука – это истинное смирение. Я возложу ее к Нему на плечо и обрету Его святую человечность. Другая – это любовь, которая поможет мне объединиться с Его святой божественностью. И когда я обниму Его, Он пойдет в ад вместе со мной, ибо воистину лучше быть с Богом в аду, чем без Бога на небесах.

И понял ученый человек, что истинное отречение вместе с полным смирением есть кратчайший путь к Богу. И спросил он тогда:

– Откуда ты пришел?

– От Бога.

– Где же ты нашел Его?

– Там, где отринул все создания.

– Где ты оставил Бога?

– В чистых сердцах и людях доброй воли.

– Тогда кто ты?

– Я – король.

– Где же твое королевство?

– Мое королевство – это моя душа, ибо могу я так править своими чувствами, что страсти и силы души полностью подчиняются мне. И не сравнится с этим королевством ни одно из сущих на земле. [25]

– Что приблизило тебя к такому совершенству?

– Мое молчание, мои высокие мысли и мое единение с Богом. Не мог я обрести покой в том, что меньше Бога, и теперь нашел Самого Бога, в Котором вечно царят покой и безмятежность". [26]

Таким образом, нищета подразумевает ломку закоренелой человеческой привычки принимать всерьез "то, что меньше, чем Бог", и в этом искать успокоение, то есть в вещах, которые не имеют отношения к подлинной реальности. Такая привычка часто становится плодородной почвой для различных проявлений "усталости от мира" – разочарований, беспокойств, неудач и даже душевных болезней, которые не свойственны мистикам, но которых редко удается избежать тем, кто не знаком с мистическими идеями. Поэтому обостренному слуху созерцателя всегда слышен в нищете голос благоразумия, высшая форма проявления здравого смысла. Однако ни для св. Франциска, ни для какого-нибудь другого мистика нищета не была самоцелью. Для них она была скорее логическим выводом из главного принципа их учения, который гласит, что душа должна обладать незамутненным видением реальности.

В этом отношении Восток и Запад единогласны. "Предметом своей науки, – говорит Газали о суфиях, которые, подобно ранним францисканцам, практиковали полный отказ от земных благ, – они избрали искоренение всех сильных страстей, преодоление порочных привязанностей и уничтожение дурных влечений. С помощью этой науки сердце может быть очищено от всего, что не есть Бог, и тогда человек погружается в единственное занятие – созерцание Божественного Бытия". [27]

Каждый, кто испытал побуждение приблизиться к трансцендентному видению, рано или поздно обнаруживает, что любое, чем ни владел бы человек в мире земном, затуманивает духовное зрение, что все желания, страсти и привязанности становятся в сознании центрами сосредоточения конфликтующих интересов. Они создают атмосферу ложной значимости, заостряют на себе внимание и усложняют жизнь. Поэтому для самоупрощения необходимо очиститься от них. Для того, кто испытал вкус жизни в Абсолютном, такое очищение видится не большей жертвой, чем обычная уборка квартиры. "Стоило мне полностью отказаться от свободы воли, – говорит Газали о собственном переживании, – и мое сердце не чувствовало больше беспокойства, когда я отринул богатство, славу и заботы о своем доме и своей семье". [28]

Для других людей вполне достаточно и не столь категоричного отказа от внешнего мира, поскольку у разных людей привязанность к вещам дает о себе знать по-разному. Смысл подлинной нищеты заключается в отречении от тех вещей, которые отягощают дух, разжигают противоположные желания и мешают человеку приблизиться к Богу. Чем бы ни являлись эти препятствия на пути – богатством, привычками, религиозными представлениями, друзьями, тягостными заботами или страстями, – ни одна из них не может служить благу человека. И прежде всего важно отношение к ним человека, а не сам факт его отречения. Самоопустошения может и не потребоваться, если у человека нет навязчивого стремления приписывать вещам ложную значимость в тот момент, когда они становятся его собственностью. "Что есть нищета духа, если не кротость разума, которая являет человеку его собственную немощь? – говорит Ролл. _ Видя, что ни в чем нет ему опоры кроме как в милости Бога, он оставляет все и устремляет свои дерзания к радости Творца своего. И так же как из одного корня вырастает множество ветвей, из добровольной нищеты вырастают невероятные добродетели и чудеса. Не подобает постоянно менять одежду, а о душе забывать. Поистине обогащает эта нищета и освобождает от многих пороков... И если ты воистину отринешь все во имя Бога, то увидишь больше, чем презрел и отринул". [29]

Таким образом, для мистика нищета представляет собой скорее духовное, чем материальное состояние. Отречение воли от желания обладать представляет собой феномен душевной жизни, который, как некое таинство, проповедовал св. Франциск. И лишь тот будет благословен, кто нищ духовно, а не материально. "Пусть все вещи исчезнут для меня, – говорит Герлах Петерсен, – с тем чтобы, обеднев, обрел я великий внутренний простор и без всякого страдания мог пережить отсутствие всего, что может пожелать человеческий разум. Я отказываюсь от всего, кроме Самого Бога". [30]

"Душа, – говорит св. Иоанн Креста, – не может быть свободной до тех пор, пока она не пуста, пока в ней есть хотя бы тень стремления к чувственным вещам. И только утратив это стремление, обретает она пустоту, а с нею наконец свободу, даже если человек живет при этом в богатстве и роскоши". [31]

Каждый, в ком просыпается мистический дар, вскоре обнаруживает в себе определенные привычки и пристрастия, которые мешают развитию этого дара. Часто такие привычки и пристрастия вполне приемлемы в обыденной жизни, однако они иссушают душу, мешая ей жить активной жизнью, для которой она создана и которая требует от нее полной самоотдачи. Они рассеивают внимание, сужают поле восприятия, пробуждают чувственные желания и делают поверхностное сознание настолько активным, что его бывает трудно успокоить. "Где бы человек ни искал, он никогда не достигнет чистого и непосредственного видения непреходящей Истины, – говорит тот же Петерсен, – если другие, не обязательно постыдные дела... занимают его мысли, пленяют воображение и смущают разум настолько, что у него в глазах затуманивается образ Единого, в Котором пребывает всё". [32]

У каждого имеются свои отвлекающие факторы, которые "занимают его мысли, пленяют воображение и смущают разум". Поэтому, не зная конкретной ситуации, невозможно сказать, от чего человек должен отказаться, чтобы его трансцендентальное сознание могло расти. "Не важно, как привязана птица – тонкой нитью или толстой бечевой. До тех пор пока ее путы не сокрушены, летать она не может. Верно, что тонкую нить разорвать легче, однако пока она не разорвана, птица не воспарит в небо. Так же чувствует себя и привязанная к миру душа, она никогда не достигнет свободы божественного единения, какими бы добродетелями ни располагала. Желания и привязанности так же воздействуют на душу, как прилипалы – на движение морского судна. Прилипалы – это всего лишь крохотные существа, однако если налипнет их много, корабль не сможет плыть быстро". [33]

Таким образом, каждый путешественник по мистической стране должен выявить и преодолеть все интересы, которые питают его эго, какими бы невинными и даже необходимыми они ни казались с точки зрения мирского человека. Он должен руководствоваться единственным принципом – настоятельным требованием отказа от всего, что стоит на пути. "Если человек желает подлинно любить Бога, он должен научиться презревать все внешнее и внутреннее, что противоречит Любви к Богу и уводит его от нее". [34] Эти слова вполне могут объяснить внезапное полное самоопустошение св. Франциска Ассизского, который, руководствуясь решимостью не иметь собственности, действительно выбросил даже свою одежду. [35] Однако высказывание Ролла с таким же успехом может относиться и к болезненному постепенному отречению, которое в конце концов даровало свободу его последовательнице Анжеле Фолиньоской, и к радикальным поступкам Антуанетты Буриньян, которая чувствовала, что ее отделяет от Бога даже одна мелкая монета.

"Пребывая однажды ночью в трудах покаяния, – пишет биограф этой необычной женщины, – она сказала в глубине своей души: «О мой Господь! что делать мне, чтобы услужить Тебе? Ибо некому научить меня. Говори с моею душой, она внимает Тебе!»" В этот момент она услышала, как другой голос заговорил в ней: "Откажись от всех земных вещей. Отринь любовь к сотворенным существам. Отвергни себя". С этих пор с каждым погружением в свою душу ей все легче удавалось презревать все. Однако решимость полностью отречься от мира ради мистического развития еще полностью не овладела ею. Она пыталась приспособиться к внутренней и внешней жизни, однако безуспешно. Для человека с таким характером, как у нее, компромисс был невозможен. "Она всегда вопрошала со всем пылом смирения: «О Боже мой! когда я буду до конца Твоею?» И слышалось ей, что Бог отвечает: «Когда не будешь ничем обладать и умрешь для себя». «И где я должна свершить это?» – «В пустыне»". В конце концов разлад между ее поверхностным и глубинным Я стал просто невыносим. Когда к этому добавилось непонимание со стороны родных и угроза приближающегося замужества, стремление к отречению нашло себе выход. Она оделась в платье отшельницы – ей было тогда лишь восемнадцать лет и рядом не было никого, кто мог бы ей помочь делом или советом, – и "вышла в четвертом часу поутру из своего дома, не захватив с собой ничего, кроме одной мелкой монеты, чтобы купить себе хлеба на этот день. И тогда было сказано ей: «Где твоя вера? В мелкой монете?» – и она выбросила ее... Так она ушла из дому, всецело освободившись от забот и вещей этого мира". [36]

Прекрасным примером отношения мистика к конфликтующим интересам души, к естественному, но совершенно бесполезному стремлению отдавать должное обоим мирам, которое поглощает трансцендентальную энергию, может служить период очищения, через который прошла св. Тереза. У нее противостояние подлинного и поверхностного длилось многие годы, проявляясь одновременно с озарением и глубокой созерцательной жизнью. Оно закончилось так называемым "вторым обращением", в ходе которого она преодолела противоречивые стремления и твердо стала на путь единения. Мужественный характер св. Терезы, благодаря которому впоследствии она смогла достичь таких высот, поначалу препятствовал росту ее трансцендентального сознания и сопротивлялся каждому требованию растущего духовного Я – боролся за каждую пядь отнимаемой у него территории. Однако мало-помалу он сдавал свои позиции, и сфера подлинной жизни расширялась до тех пор, пока не настал момент, когда Тереза окончательно подчинилась своей подлинной судьбе. [37]

В течение долгих лет внутренней борьбы, покаяния и растущего знания Бесконечного, которые св. Тереза провела в монастыре Воплощения и в ходе которых происходило медленное преображение ее характера, единственной – на первый взгляд, невинной – поблажкой, которую она себе позволяла, были разговоры с друзьями, приходившими из Авилы и ожидавшими ее в монастырской приемной, где она могла общаться с ними сквозь решетку. Ее духовные наставники, сведущие в перипетиях мистического становления, не видели в этом ничего плохого для человека, посвятившего себя созерцательной жизни. Однако когда трансцендентальное сознание и мистическая молитва св. Терезы стали углубляться, она стала все острее чувствовать, что подобные контакты с миром отвлекают ее. Они истощали ее энергию, которая должна была целиком служить нуждам новой, глубокой и более реальной жизни, первые проблески которой волновали ее изнутри. Эта жизнь может принести свои плоды лишь в том случае, когда человек сосредоточивает на ней все свои интересы. Ни один гений не может позволить себе разбрасываться энергией, а мистический гений – и подавно. Тереза знала, что пока у нее остается этот источник личного удовлетворения, ее жизнь будет сосредоточена вокруг двух центров и она не сможет сполна отдаться поискам Абсолюта. И несмотря на то, что внутренние голоса и глубочайшие инстинкты всячески побуждали ее отказаться от встреч с друзьями, она многие годы не могла решиться на такую жертву. Именно вокруг вопроса об отказе от этих разговоров и развернулась заключительная баталия в ее духовной жизни.

"Дьявол, – говорит в своих ярких описаниях внутренних борений св. Терезы ее знаменитый биограф Фрей Льюис де Леон, – подослал к ней этих симпатичных во всех отношениях людей, но Бог, придя во время разговора, был огорчен и обижен. Дьяволу нравились разговоры и приятное времяпровождение, однако когда она отвратилась от них и снова занялась молитвой, Бог даровал ей еще большую радость и милость, словно бы для того, чтобы показать, что ее радость от встречи была ложной и что Его сладость есть подлинная сладость... Так, эти две склонности противостояли друг другу в душе этой блаженной женщины, и их вдохновители делали все от них зависящее для того, чтобы склонить ее на свою сторону. В итоге переживания в молельне брали верх над впечатлениями у решетки, но бывало и так, что впечатления у решетки затмевали и уменьшали дары молитвы, вызывая грусть и страдание, которые приводили в смятение ее душу. Ибо хотя она и была преисполнена решимости полностью посвятить себя Богу, она не знала, как стряхнуть с себя оковы мира сего. Порой ей удавалось убедить себя, что она сможет наслаждаться обоими мирами, но вскоре она убеждалась, что в действительности не может наслаждаться ни одним из них. Радости приемной тускнели и теряли привлекательность при упоминании о тайной и сладостной близости к Богу. Во многом подобно этому, когда она уединялась для беседы с Богом и начинала разговор с Ним, ей мешали привязанности и мысли, которые владели ею у решетки". [38]

Сравним эти перепады между поверхностным и мистическим сознанием, характерные для волевого характера св. Терезы, который помог ей найти покой лишь после обследования самых потаенных уголков собственной души, с тем символическим отречением, которое дало возможность "глубинному естеству" Антуанетты Буриньян подчинить себе поверхностный интеллект и воцариться в душе. Тереза должна была отказаться от своей страсти общаться с людьми. Антуанетта же никогда не страдала от подобных искушений, никогда не выбрасывала свои последние гроши. Для сообразительной и практичной Антуанетты благоразумие было тем, чем для энергичной и великодушной Терезы – общество друзей. У каждой из них был свой реликт "низшей жизни" – препятствие, которое замедляло развитие всестороннего трансцендентального гения.

Однако многие мистики обнаружили, что совершенствование в непривязанности не требует от них такого решительного, как у этих женщин, отречения от вещей внешнего мира. Критерием в данном случае является, как мы уже видели, не столько природа оставшихся у человека вещей, сколько влияние, которое они оказывают на душу. "Ты постигаешь подлинную нищету, – говорит Таулер, – когда не помнишь, должен ли тебе кто-нибудь или ты перед кем-то в долгу, когда ты забываешь обо всем, как в своем последнем смертном пути". [39] В таком смысле нищета вполне может подразумевать привычное использование предметов роскоши, которые поверхностное Я даже не замечает. Так, до нас дошла история о том, что св. Бернарда недоброжелатели принялись упрекать в том, что он не имеет морального права проповедовать евангельскую нищету, разъезжая с места на место на роскошно убранном муле, которого ему одолжили клюнийские монахи. Это заявление повергло его в искреннее раскаяние, но он ответил, что никогда ранее не замечал, на каком животном ездит. [40]

Иногда та самая деятельность, которая для одной души совершенно неприемлема и представляет собой препятствие, для другой становится средством духовного восприятия. Я уже упоминала о кюре Арса, который наряду со многими другими соблазнами отверг предложение вдохнуть аромат розы. Однако св. Франциск проповедовал цветам [41] и при закладывании монастырского сада отдал распоряжение разбить клумбу и высадить на ней цветы, "чтобы все, кто их узрит, могли вспомнить о Вечной Сладости". [42] Мы знаем также, что его духовная дочь св. Дучелина "однажды во время прогулки со своими сестрами услышала песню птицы. "Какая прекрасная песня!" – молвила она и вознеслась прямо к Богу. Когда же ей принесли цветок, его красота возымела то же действие". [43] "Вид деревьев, воды и цветов, – говорит св. Тереза о своих первых шагах в созерцании, – напоминал мне о Присутствии Бога". [44] Это высказывание перекликается со словами Платона: "Правильный подход к прекрасным вещам этого мира состоит в том, чтобы по ним, как по ступеням, восходить к иной, высшей Красоте". Аналогичный принцип верен и в отношении святой нищеты: не следует эгоистически злоупотреблять милыми вещами нашего обихода, их нужно использовать бескорыстно.

Если некоторые аскеты не достигли этого высокого идеала и ушли от проблемы, огульно отрицая все прекрасное, то это лишь означает, что аскетизм представляет собой человеческое, а не сверхчеловеческое искусство, и поэтому "бренные существа" легко искажают его суть. Однако в целом можно видеть, что эти излишества чаще всего наблюдаются среди святых, которые не могут служить примерами подлинных мистических прозрений. Последние подразумевают контакт с высшей Жизнью и наделяют своих обладателей добротой, благоразумием, чуткостью и уравновешенностью, которые, как правило, предохраняют их от проявлений недалекого понимания добродетели вроде подобострастной покорности, принимающей голос директора за глас Божий, а также от бессердечия. Образец такой бесчувственности продемонстрировала блаженная Анжела Фолиньоская, которая, будучи по натуре подлинным мистиком, с каким-то сатанинским удовлетворением восприняла смерть своих близких, которые были для нее "препятствиями". [45] Непривязанность мистика есть просто возврат к свободе, в которой была сотворена душа, это состояние радостного смирения, в котором он восклицает: "Я не нуждаюсь, я не имею, я не существую". Достичь этого означает преодолеть тиранию эгоизма и выйти на необозримые просторы вселенной, где работает лишь одно правило действия – правило, которое было раз и навсегда установлено св. Августином в запоминающихся, но часто упоминаемых всуе словах: "Люби и делай что хочешь".

2. Аскеза

Как уже было сказано, аскезу, то есть, в традиционном наименовании, умерщвление плоти, следует понимать как положительный аспект очищения, преображение в соответствии с реальностью постоянных черт характера. До начала мистического развития эти черты, проявляясь в сфере органов чувств, служили интересам мирского Я. Теперь же их следует подчинить нуждам нового Я и трансцендентного мира, в котором оно пребывает. Таким образом, вначале положительные стороны характера сосредоточены на мирском Я, на "естественном человеке" и его эгоистических интересах и желаниях. Смысл умерщвления плоти в том, чтобы избавиться от этого мирского Я, победить его корыстные привязанности и вожделения для того, чтобы мог жить и дышать высший центр, "новый человек". Пытаясь примирить требования мирской дружбы и созерцания, св. Тереза обнаружила, что должно уйти то ли одно, то ли другое: дом, где нет единства, стоит на непрочном фундаменте. "Что больше мешает тебе, чем неумерщвленные страсти твоей души? – говорит Фома Кемпийский. – Если бы мы умерли для себя и не были запутаны в собственных душах, тогда бы мы смогли вкусить Божественного и приобщиться к небесному созерцанию". [46]

Выражаясь на языке психологии, процесс "умерщвления плоти" есть процесс прокладывания "новых каналов нервного реагирования". Другими словами, мистическая жизнь должна выражаться в действиях, а для этого нужно полностью растворить прежнюю личность, разрушить старые эгоистические привязанности и образовать новые привычки – причем все это вопреки устремлениям мирского Я, которому это "не по нутру". Энергия, которая непрестанно бьет ключом в каждом живом существе, должна перестать течь по пути наименьшего сопротивления и направиться по другому, более трудному пути. Как говорят психологи, волевой импульс души должен быть переориентирован на новые цели; а старые пути, предоставленные сами себе, постепенно угасают и исчезают. Как только это произошло и новая жизнь восторжествовала, умерщвление плоти подходит к концу. Мистик всегда знает, когда наступает этот момент. Внутренний голос при этом нередко сообщает ему, что пришла пора отказаться от активного покаяния.

Чем более сильным и упорным оказывается характер мистика, тем более серьезное начинание представляет собой эта перестройка жизни и переключение энергии от старых и привычных каналов к новым. Это – время решительной борьбы с хаотическими силами души, поединок между низшими и высшими источниками инициативы; для этого периода характерны тяжелый труд, усталость, горькие страдания и постоянные разочарования. Тем не менее, несмотря на этимологические ассоциации, смысл, умерщвления плоти в том, чтобы жить, а не умереть, в том, чтобы развить в себе здоровое и сильное человеческое сознание, рассматриваемое sub specie aeternitatis. [47] "В истинной смерти всех сотворенных вещей сокрыта сладчайшая и подлиннейшая жизнь". [48]

"Это умирание, – говорит Таулер в другом месте, – имеет множество ступеней, равно как и эта жизнь. Человек может умереть тысячу раз за один день и обрести столько же радостных рождений. Так воистину и должно быть: Бог не может отказать в этом смерти. Чем основательнее смерть, тем более могущественна и красочна следующая за ней жизнь. Чем сокровеннее смерть, тем глубже наступающая впоследствии жизнь. Каждая жизнь дарует силу, которая дает возможность полнее умирать. Когда человек умирает по отношению к обидному слову, принимая его во имя Бога, или для какой-то своей внешней или внутренней склонности, которая проявляется или не проявляется по его воле, будь это в любви или в горе, в слове или в действии, в дороге или дома; или когда он не дает попущения своим желаниям и своему суетному любопытству; или когда он не оправдывается перед лицом ложных обвинений; или умирает для того, для чего еще не умер, – для него сделать это оказывается тем легче, чем больше он преуспел в умерщвлении плоти... Великая жизнь дает ответ тому, кто умирает всецело по отношению даже к самым незначительным вещам, и эта жизнь сразу же дает ему возможность умереть еще большей смертью. Причем смерть становится столь основательной и продолжительной, что впоследствии человек находит ее более радостной, благой и приятной, чем жизнь, ибо в смерти он обретает жизнь, а во тьме – свет". [49]

Таким образом, умерщвление плоти, равно как и отречение, не является более целью в себе. Речь идет о развитии некоторой необычной способности, другими словами – о приспособлении человека к условиям мистической жизни. Такое развитие требует приложения больших усилий и кажется неосведомленному наблюдателю чем-то столь же бессмысленным, как и занятия в спортивном зале. Однако при условии глубинного приятия нового образа жизни человек освобождает свое мирское Я от оков низшей природы и открывает перед ним путь к высотам свободы и созидания. "Умерщвление плоти, – говорит созерцатель-бенедиктинец Августин Бейкер, – подчиняет ее духу, а дух – Богу, причем делает это вопреки склонностям наших чувств, которые противны велениям Божественного Духа... Такое отречение от чувственных привычек, телесных напастей, самолюбия и личной воли – этих ядов, отравляющих наш дух, – заставляет их отступить, а со временем и исчезнуть вовсе. Вместо же них в душу входят и овладевают ею Божественная Любовь и Божественная Воля". [50] Когда это преображение осуществилось, умерщвление плоти подходит к концу, причем иногда это случается весьма внезапно. После шестнадцати лет непрестанных самоистязаний, о которых Сузо говорит, как всегда, в третьем лице, "в один из дней пятидесятницы ему явился небесный посланник и от имени Бога велел больше не истязать плоть. Он сразу же прекратил эти занятия и бросил все орудия пыток [вериги, гвозди, власяницу и т.д.] в реку". [51] Начиная с этого времени, столь суровый аскетизм не возобновлялся больше в его жизни.

Франко-фламандский мистик, написавший "Зерцало кротких душ", и английский созерцатель, его переводивший, наглядно и исчерпывающе описали и растолковали те условия, при которых душа может прекратить "тяжкую службу добродетелям", которую она несет на пути очищения. Утверждения из "Французской книги" конкретны и бескомпромиссны, они рассчитаны на то, чтобы оказывать сильное воздействие на робких, набожных людей. "Добродетели, я покидаю вас навеки! – восклицает Душа. – Теперь будет мое сердце свободно и спокойно, как никогда ранее, ибо познала я все тяготы служения вам... Долго я безраздельно вверяла вам свое сердце, и вы это прекрасно знали. Во всем я была вам послушна. О да! тогда я была вашей прислугой, но сейчас обретаю свободу от ига вашего".

К этим поразительным словам английский переводчик добавил следующее поясняющее примечание: "Во мне говорит желание поведать вам еще нечто касательно этого вопроса. Прежде всего отмечу, что, когда душа устремляется к совершенству, она трудится денно и нощно, дабы блюсти добродетели с помощью разума и сокрушить пороки, которые осаждают ее во всех мыслях, словах и деяниях. Так добродетели главенствуют в душе и помогают ей бороться со своими противоположностями, коими есть пороки. Премногие страдания и угрызения совести ощущает душа в ходе этой брани... Однако приходит время, когда твердая скорлупа ореха уступает и дает возможность вкусить сладкое ядро. Если обратиться теперь к духовным предметам, мы уясним, что так же случается с душами, которые обретают покой в себе самих. Они так долго бились с пороками и следовали добродетелям, что допущены теперь к сладкому ядру, которое есть великая любовь Божья. Когда душа сполна вкусит этой любви и любовь начинает в ней животворить, тогда исполняется душа света дивного и довольства... И становится она госпожою и наставницею добродетелей, ибо теперь все они пребывают в ней... Как бремя неудобоносимое, отвергает душа добродетели и больше не страждет вместе с ними, как ранее, ибо теперь она властвует, а они подчиняются ей". [52]

Якопоне из Тоди поет о том же:

Пришел конец войне,
Всецело завершилась
Душевная борьба во мне.
Стремлений больше нет. [53]

Так, св. Катерина Генуэзская после четырехлетнего покаяния, в течение которого ее постоянно преследовало осознание собственной греховности, непрестанно занималась умерщвлением плоти. Она обнаружила, что "все помыслы об умерщвлении плоти в один миг покинули ее душу, так что даже если бы она пожелала снова возобновить подвиг самоумерщвления, то не смогла бы... Видения ее грехов навсегда оставили душу, и впоследствии она ни разу больше не встретилась с ними. Казалось, что они канули в морскую пучину". [54] Другими словами, вступил в свои права новый, высший центр сознания, он вытеснил старый, утвердился и заявил о себе в полный голос. "La guerra e terminata", [55] теперь вся энергия сильной личности свободно течет в новом направлении, и умерщвление само по себе становится ненужным для объединенной и более утонченной "воссозданной" души.

Слово "умерщвление" происходит от часто повторяемого всеми писателями-аскетами утверждения, что раба органов чувств – "вожделеющая плоть" со всеми желаниями, которые возбуждают в ней различные аспекты феноменального мира, – должна быть убита, или умерщвлена. В таком понимании умерщвление плоти, конечно же, представляет собой описание психологически неизбежных явлений, рассмотренных с точки зрения аскета. Все эгоистические побуждения укоренены в душе настолько глубоко, что вошли в привычку. Они и вынуждают душу стремиться к успокоению, что для пробуждающегося видения начинающего мистика представляется великим попранием законов любви. "Через эти муки человеку надлежит пройти, дабы освободить свое сердце и разум от плотской любви и привязанности ко всем земным творениям, от бренных помыслов и плотского воображения, от любви и порочного ощущения себя, и тогда душа не будет находить отдохновения ни в плотских помыслах, ни в земных пристрастиях". [56] Принцип нищеты должен быть применен и к характеру обычного сознания, и ко вкусам и пристрастиям души. Лишь в таких благоприятных условиях может процветать подлинная жизнь, тогда как жизнь иллюзорная увянет и отомрет.

Подобное умерщвление плоти оказывается необходимым не потому, что естественное использование органов чувств чуждо Божественной Реальности, но потому, что органы чувств претендуют на то, что им не принадлежит, поскольку они становятся каналом постоянного оттока энергии от души. "Собаки стащили завтрак хозяина". Чувства стали сильнее, чем их повелитель, и заполнили поле восприятия, воцарились в организме, который создан для чего-то большего. Они порождают внутри человека препятствия, от которых следует избавиться, для того чтобы достичь подлинной индивидуальности, причастной к безграничной жизни Единого. Именно вследствие этого неправильного распределения энергии, вследствие того, что птичка вынуждена кормить в своем гнезде птенца кукушки, "чтобы приобщиться Абсолюта, мистик должен отринуть все и даже себя". [57] "Душа повергается в полнейшее неведение, если она помышляет достичь единения с Богом, не избавившись вначале от имеющихся у нее пристрастий к вещам, будь то естественным или сверхъестественным, – говорит св. Иоанн Креста, – ибо бесконечно расстояние между ними и тем, что имеет место во время полного преображения души в Боге". [58] И еще: "Пока умерщвление чувственности не усыпит все желания и сама чувственность не будет в них умерщвлена, дабы она больше не препятствовала велениям духа, душа не сможет достичь совершенной свободы в единении со своим Возлюбленным". [59]

Таким образом, выражаясь в узко-индивидуалистическом смысле, основной целью умерщвления является смерть эгоизма. Все порочные черты характера человека, которые способствуют процветанию этого нереального, но в то же время глубоко укоренившегося существа, должны быть преодолены. Тогда дух человека будет подобен дереву, которое после прорежения его ветвей вскоре отращивает молодые, крепкие побеги, тянущиеся к воздуху и свету. "Я живу, однако это уже не я", – говорит мистик, который пережил эту "плотскую смерть". Будущее Я будет жить на таком уровне, где присущие ему предрассудки и предпочтения столь неинтересны, что равны ничто. Душа должна быть отлучена от этих детских игрушек, хотя отлучение и является для нее болезненным процессом. Однако мистик, как правило, приступает к нему без сожаления, подталкиваемый ярким осознанием несовершенства, видением идеального состояния и необходимостью достичь свершения в своей любви. Зачастую этот первый шаг на тернистом пути очищения, приверженность духовному и физическому умерщвлению походит по своей ревностности и неожиданности на "героический бросок в Чистилище" недавно почившей души, где она обретается в окружении Божественной Любви. Именно Чистилище было описано в "Трактате" св. Катерины Генуэзской как ближайший эквивалент пути очищения. "Подобно тому как, окунувшись в божественное пламя очищающей любви, она достигла единения с Объектом своей любви и была удовлетворена всем, что Он содеял с ней, она представляла себе и то, что происходит с душами в Чистилище". [60]

Это "божественное пламя очищающей любви" требует от ревностной души полной самоотдачи, сознательного отстранения от всего нечистого и глубочайшего смирения. Такой подход подразумевает добровольное принятие на себя страданий и жестокую самодисциплину. Подобно золоту в плавильном тигле, "в пламени любви душа очищается от всех пороков своих". Отречение может быть голосом благоразумия, практическим выводом, сделанным из постижения подлинной значимости вещей; однако страдания умерщвления принимаются душой как великолепная возможность, как залог любви, робко предлагаемый пробужденным духом тому требовательному Возлюбленному, от Которого св. Катерина Сиенская услышала страшные слова: "Я, Огонь, принимающий жертвы и тьму их срывающий с них, даю свет". [61] "Страдание есть древний закон любви, – говорит Вечная Мудрость, обращаясь к Сузо, – нет поиска без страдания, равно как и нет влюбленного, который не был бы в то же время мучеником. Следовательно, каждый, кто любит нечто столь высокое, как Мудрость, неизбежно должен подчас встречать на своем пути препятствия и печали". [62]

Мистики глубоко убеждены в том, что Творение, Становление и Трансцендирование даже в лучшем случае сопряжены со страданиями. Когда у христиан требуют доказательств того, что космическое путешествие к совершенству и путь Вечной Мудрости неизбежно следуют по Крестному Пути, они указывают на Страсти Господни. Тем самым подтверждается закон внутренней жизни, который кажется нам таким невероятным и который, тем не менее, так горько справедлив: без страданий нет совершенствования. Этот закон говорит нам, что страдания неизбежно сопровождают рождение как в физическом, так и в духовном мире; что большие нагрузки на тренировках неминуемо причиняют боль атлету. Таким образом, мистический поиск Абсолюта вынуждает к добровольному героическому принятию не только радости, но и страдания. [63]

Эта предписанная Провидением необходимость страданий, неизбежная причастность к тяготам Мира Становления прекрасно описаны Таулером в одной из его "внутренних бесед" между созерцающей душой и ее Богом. Подобные диалоги в изобилии встречаются в мистической литературе и хорошо знакомы всем читавшим Фому Кемпийского "О подражании Христу". "Человек однажды подумал, – говорит Таулер, – что Бог проводит некоторых по стезе удовольствий, а других – по стезе страданий. Господь наш ответил ему так: "Что ты мыслишь себе более приятным и достойным, чем быть в чем-то похожим на Меня? Что может быть более благородным, чем уподобиться Мне в страданиях своих? Заметь, кому еще выпадала такая беспокойная жизнь, как Мне? И в ком могу Я лучше проявиться во всем Своем величии, если не в тех, кто больше всего походит на Меня? Я говорю о страждущих... Помните, что Моя божественная природа никогда так полно, как в страдании, не проявляется в человеческом естестве; и поскольку страдание столь целительно, то ниспосылает его великая любовь. Я понимаю слабость природы человеческой во все времена и, руководствуясь любовью и справедливостью, не накладываю на человека более тяжкого бремени, чем то, которое он может понести. Терн для венца, ожидающего человека, вначале должен самим своим семенем укорениться в земле, лишь тогда он пустит побеги и зацветет в Вечном Присутствии Моего Небесного Отца. Всякий, кто желает полностью погрузиться в бездонное море Моего Лика, должен прежде глубоко окунуться в море горьких страданий. Я вознесен превыше всех вещей и творю непостижимые чудеса в Себе Самом и Своею волей; и чем глубже человек сокрушает себя и ставит ниже всех вещей, тем чудесней и непостижимей будет он затем вознесен превыше всех вещей"". [64]

По этой причине мистики всегда с радостью встречают страдания, а иногда и сами требуют их. Подчас они вызывают у себя страдания в грубо-материальном виде, о чем так ярко и проникновенно писал Сузо в шестнадцатой главе своей "Жизни", но гораздо чаще – в виде тех утонченных пыток, которые для чувствительного духа таятся в одиночестве, несправедливости и непонимании, и чаще всего при неизбежных контактах с отталкивающими житейскими реалиями. Многочисленные эпизоды из жизни мистиков свидетельствуют о том, что эти люди от природы очень впечатлительны. Они весьма чувствительны к одухотворенной красоте и наделены подспудным ощущением божественной гармонии, но за это им приходится платить непроизвольным отвращением к уродству и инстинктивным непринятием бедности и болезней. Зачастую идеалы мистика оказываются столь утонченными, что их трудно согласовать с современными представлениями о здравомыслии. Уже одно это обстоятельство дает достаточно оснований для того, чтобы чувствовать себя среди людей изгоем. Крайняя чувствительность, свойственная некоторым серьезным людям искусства, является также типичной чертой психофизического склада мистической индивидуальности. Эта чувствительность и используется пробужденной душой в качестве подспорья при самоограничении. В этом случае заповедь смирения "Ничто не бывает слишком низким для любви" принимает несколько иной вид: "Ничто не бывает слишком отвратительным".

Для такого отношения существуют по крайней мере две причины. Одна из них – презрение ко всем, отвратительным и прекрасным, проявлениям феноменального мира, стремление освободиться от оков органов чувств, которое часто возникает одновременно со стремлением приобщиться к непроявленному миру. Мистики, которые считают иллюзией соблазны земного мира, были бы непоследовательны, приписывая более значительную реальность мелочным жизненным обстоятельствам, способным вывести человека из себя. Св. Франциск лишь доводил свои принципы до логического конца, когда настаивал на том, что паразиты являются такими же его братьями, как и птицы. Подлинное отречение подразумевает отказ от всех возможных предпочтений – даже от тех, которые мирские люди считают основами здравого смысла и залогом добродетельности.

Вторая причина более существенна. Она имеет отношение к принципу самоотвержения как первоосновы мистической жизни. Для созерцательной души, которая ясно осознает единство среди множественности – Бога в мире, – любое бескорыстное служение есть служение возлюбленному Абсолюту. И чем труднее это служение, чем резче оно конфликтует с интересами и эстетическими предпочтениями мирского Я, тем ближе оно к идеалу. Пределом стремления такой души – хотя она не всегда осознает это – является состояние, когда любые несовершенства и проявления греховности растворяются в подлинной реальности, которую эта душа называет Любовью Бога. И тогда, как она смутно ощущает, все станет видимым в свете величественной космической красоты, которая через завесу тлена являет нам вечную жизнь.

По преданию, св. Франциск Ассизский, который очень любил красивые вещи, вопреки своей воле посещал прокаженных, хотя ему был отвратителен их вид и источаемый ими запах. Есть сведения, что он прислуживал им и даже целовал их. [65] "Когда он во всех отношениях преодолел свое отвращение ко всему, что раньше было для него невыносимым, вид и прикосновение прокаженных стали для него сладостными. Ибо, как он признавался, ранее вид прокаженных был для него таким тягостным, что он стремился не только никогда не видеть их, но и никогда не проходить мимо их жилища. И если когда-либо ему случалось идти подле их домов или видеть их, он всегда отворачивал лицо и зажимал рукой ноздри, хотя, движимый состраданием, и передавал через других людей им милостыню. Однако по милости Божьей он стал столь близким другом прокаженных, что никогда не бежал их общества и смиренно служил этим несчастным".

После своего великого отречения от собственности этот в прошлом состоятельный молодой человек, всегда бывший "баловнем отцовского дома", питался объедками и ходил от дома к дому с кружкой для сбора милостыни – здесь тоже, как и в случае с прокаженными, то, что было ранее отвратительным, стало приятным. "Поначалу, съедая сразу несколько объедков, – гласит жизнеописание, – он испытывал великое отвращение: раньше он не мог не только есть, но даже видеть такие отбросы. Прошло немало времени, прежде чем он переломил себя и начал питаться ими, и тогда ему показалось, что он еще никогда не вкушал таких изысканных яств". [66]

Таким образом, цель подобного самоограничения, как и любого другого акта очищения, состоит в достижении свободы – свободы от оков чувственного мира и "прилипал-желаний", от гордости и предрассудков, предпочтений и безвкусицы, от эгоизма во всех его проявлениях. Наградой за аскетические подвиги является радость преодоления себя. То самое действие, которое вызывало у плененной души лишь отвращение, не просто становится безразличным, но и дает повод для счастья. Так Марджори Кемп "премного горевала и сокрушалась, если ей случалось не поцеловать во имя любви к Богу прокаженного, которого она встречала на своем пути, что совершенно не соответствовало ее отношению к ним в годы молодости и процветания – ведь тогда она сильно презирала их". [67]

Не хочу досаждать чувствительному читателю детальным описанием отвратительных испытаний, с помощью которых св. Катерина Генуэзская и мадам Гийон пытались излечиться от брезгливости и обрести свободу духа. [68] Подобно св. Франциску, св. Елизавете Венгерской и бесчисленным другим искателям Реальности, они кротко и с любовью служили всем больным и несчастным, которых встречали на своем пути. Они сознательно общались с жизнью в ее самых низменных проявлениях, вымазывали себя самыми противными веществами и умерщвляли чувства традиционным аскетическим приемом – сознательным сопротивлением всем своим обычным склонностям, какими бы естественными и безобидными они ни были. "В первые четыре года после того, как она получила сладостную рану от своего Господа, – говорит "Житие" св. Катерины Генуэзской, – она предавалась покаянию, пока все ее чувства не были умерщвлены. Прежде всего, как только она замечала, что ее природа чего-нибудь желает, она лишала ее этого и давала ей лишь то, к чему эта природа питала наибольшее отвращение. Она носила грубую власяницу, постилась и никогда не ела свежих или сухих фруктов, а также всего того, чего ей хотелось... Она жила в великой покорности другим людям и всегда стремилась делать то, что противоречило ее собственной воле. Она была склонна поступать так, как желали ближние, а не она сама..." "И когда она подвергала все свои чувства умерщвлению, ее не раз спрашивали: "Почему ты делаешь это?", и тогда она отвечала, что не знает почему и что лишь повинуется своему наитию... и почитает эти действия волей Божьей". [69]

Св. Игнатий Лойола, в миру бывший гранд с утонченными манерами, обнаружил, что великосветские привычки в первую очередь нуждаются в умерщвлении. "Поскольку, как и подобало знатному дворянину, он всегда следил за тем, как уложены его волосы, теперь он позволил им расти как попало и никогда не расчесывал, не подрезал их и не носил головного убора ни днем, ни ночью. Он также никогда не стриг ногтей на руках и на ногах, ибо в этом отношении прежде был крайне щепетилен". [70]

Г-жа Гийон была изнеженной девушкой из высшего сословия. Она привыкла к различным предметам роскоши и поэтому избрала особенно суровые и немилосердные формы самоумерщвления для того, чтобы приблизиться к достижению "бесстрастия". Однако характерный для нее психический склад личности, выразившийся впоследствии в ясновидении и других проявлениях, по всей вероятности, оказывал обезболивающее воздействие. "Хотя у меня было очень чувствительное тело, орудия для истязания плоти вонзались в него, но, как мне казалось, не причиняли страданий. Я опоясывала себя волосяным кушаком с железными остриями и часто держала во рту полынь... Во время ходьбы я клала камни себе в башмаки. Это Ты, Боже мой, впервые вдохновил меня все это сделать, чтобы я была лишена самых невинных удовольствий". [71]

Создается впечатление, что на ранних стадиях мистического развития совершенно необходимы постоянные agere contra [72] даже в самых незначительных вещах. Так происходит до тех пор, пока круговорот мирской жизни не становится для души безразличным и не перестает воздействовать на нее. Когда устанавливается господство "внутреннего человека", или трансцендентального сознания, над "чувственной природой", или душой, переживающей все перипетии отношений с иллюзорным миром обыденной жизни, достигается цель очищения. Таким образом, мистики самых различных национальностей, религиозных убеждений и характеров не могут избежать этой борьбы, поскольку никто из них в начале своего развития не может обойтись без очищения. Для аскетов не только из христиан, но и из неоплатоников и мусульман путь очищения представляет особую ценность. Все они постигли первый закон духовной алхимии: прежде чем даровать крылья Зеленому Льву, его следует укротить. Так, в системе образов Аттара [73] долина отречения и самоопустошения идет первой. Вот как персидский созерцатель Газали вспоминает о периоде, последовавшем за принятием принципов суфизма и последующим отречением от собственности: "Я отправился в Сирию, где пробыл более двух лет лишь затем, чтобы жить в уединении и покое, преодолевать свои желания, бороться со страстями и стремиться к очищению души, совершенствованию характера и приготовлению сердца к размышлениям о Боге". В конце этого периода очищения обстоятельства вынудили его вернуться в мир, о чем он очень сожалел, поскольку "еще не достиг совершенного экстатического состояния, если не принимать во внимание нескольких мимолетных мгновений". [74]

Подобные проблески экстатического видения, случающиеся на завершающих стадиях очищения, представляются нормой мистического развития. Подчинение низших потребностей, а также поверхностного разума и его фрагментарных функций интересам души способствует возникновению трансцендентального восприятия. Мы уже видели, что Фоке на ранних стадиях своего мистического развития проявлял такие же переходы от тени к свету. Это же случалось и с наименее аскетическим из всех визионеров Якобом Бёме. "Обнаруживая в себе это мощное противоборство желаний плоти и крови, – говорит он, – я вступал в сражение со своим греховным естеством, ибо с помощью Бога решил преодолеть присущую мне порочную волю, сокрушить ее и всецело войти в Любовь Бога... Однако совершить это я был не в силах, но прочно стоял на своем и решительно боролся с собой. И вдруг однажды во время этой борьбы по воле Бога чудный свет озарил душу мою. Это был свет всецело чуждый моей непокорной природе, однако в нем я узнал подлинную природу Бога и человека, а также отношение между ними, которого раньше никогда не понимал и не пытался понять". [75]

В этих словах Бёме связал воедино очищение и озарение. Мы видим, что эти два состояния, или пути, сосуществуют и дополняют друг друга, являются светлыми и темными сторонами единого процесса развития мистического сознания. Фактически, они наблюдаются одновременно во многих переживаниях индивида, [76] и поэтому, сколь бы удобным ни было для исследовательских целей их описание как полностью независимых и отчетливо разграниченных этапов совершенствования души, это описание в лучшем случае условно, когда речь идет о представлении мистической жизни. С психологической точки зрения сознание мистика, равно как и сознание человека искусства, как мы уже видели, является подвижным и "нестабильным". В своих попытках постичь трансцендентную реальность оно легко переходит от страдания к удовлетворению. Часто оно на мгновение возносится ввысь, где пребывать пока не в силах, и тогда от возвышенного созерцания Совершенства оно сразу же повергается в бездны раскаяния и отчаяния.

У мистиков есть яркая метафора для обозначения этих приливов и отливов радостного трансцендентального сознания, которые наблюдаются в промежутке между горестными муками очищения и спокойным сиянием озаренной жизни. Они называют эту стадию мистического развития Ludus Amoris, Игрой Любви, которую Бог ведет с жаждущей душой. "Это игра в шахматы, – говорит св. Тереза, – в ходе которой без Королевы Смирения никто не поставит мат Божественному Королю". [77] "Здесь, – говорит Мартенсен, – Бог играет с душой в блаженную игру". [78] Игра Любви является воссозданием в сознании состояния борьбы, смущения и беспокойства, которые предшествуют первому единению души с Богом. Она прекращается, когда это совершается и душа достигает новых уровней реальности. Так, вдохновенный психолог св. Катерина Сиенская услышала в экстазе: "С душами, достигшими совершенства, Я больше не играю в Игру Любви, смысл которой в том, чтобы то бросать душу, то возвращаться в нее. Между тем ты должна уразуметь, что, по правде говоря, не Я, вечно пребывающий Бог, покидаю ее, а лишь благолепие Моего Присутствия, которое Я по милости Своей ей даю". [79] Другими словами, именно несовершенное духовное восприятие утомляется и изменяет душе, повергая ее в беспросветную тьму, из которой она пришла. Так, мы узнаем, что Ралмен Мерсвин после периода сурового умерщвления плоти, который предшествовал его обращению, пережил год, когда "неописуемая радость постоянно сменялась физическими и душевными страданиями". Это, по его словам, "Игра Любви, которую Господь ведет со Своим несчастным грешным творением". Воспоминания обо всех его прошлых грехах все еще вынуждали его раскаиваться, а порочные искушения "повергали меня в такое отчаяние, что я боялся потерять рассудок". Эти душевные бури не могли не сказаться на физическом состоянии организма, его разбил паралич, и он потерял способность владеть своим телом, полагая, что находится на грани смерти. Однако, когда ему было хуже всего и все надежды оставили его, внутренний голос велел ему встать с постели. Он повиновался и был исцелен. Экстазы довольно часто посещали его в этот период. В моменты экзальтации он чувствовал, что его внутренний мир озаряется новым светом. Теперь он интуитивно понимал, какое направление должна принять его жизнь, и осознавал неизбежность и значимость своих испытаний. "Бог являлся ему то жестоким, то милосердным, и за каждым ужасным видением следовало видение сверхъестественной красоты". [80] В характере Мерсвина в полной мере выразилась психическая нестабильность, присущая людям искусства и мистикам. Поэтому не удивительно, что, преодолевая этап, разделяющий очищение и озарение, он тоже терзался постоянными переходами от уныния к ликованию. [81] Создается впечатление, что эти крайности сосуществовали в его сознании, поочередно проявляясь и овладевая им. Отсюда следует, что он не достиг умиротворенного состояния, которое характерно для полноценного озарения и которое обычно завершает "первую мистическую жизнь". Впоследствии Мерсвин сразу же перешел от колебаний между мистическим удовлетворением и мистическим страданием к состоянию, которое он назвал "школой страждущей любви". В ходе дальнейшего рассмотрения у нас еще будет возможность убедиться в том, что это состояние полностью аналогично тому, которое называется глухой ночью души и знаменует собой начало "второй мистической жизни", или первые шаги на пути единения.

Такое длительное сосуществование поочередных состояний радости и страдания в развивающейся душе, такие задержки в достижении душевного равновесия встречаются нередко, и поэтому их следует принимать во внимание при изучении мистического характера. Хотя для нужд исследования какое-то расчленение всегда необходимо и мы неизбежно будем изучать отдельно состояния, которые в живом человеке тесно связаны друг с другом, мы не должны забывать, что такой подход является искусственным. Борьба души за то, чтобы преодолеть иллюзию и постичь Абсолют, длится в течение всей жизни. Поэтому не удивительно, что мистическое развитие как процесс демонстрирует свободу и оригинальность самой жизни и будет скорее напоминать произведение искусства, чем научную закономерность. Оно будет то проходить, то возвращаться, то озаряться светом, то уходить в тень, причем перепады могут быть и большими, и малыми. Здесь все оказывает влияние: непосредственное окружение и характер, вдохновение и осведомленность.

В этой борьбе действуют три фактора:

1. Несотворенный свет Вечной Реальности, Чистого Бытия, который "сияет вечно и не померкнет никогда".

2. Паутина иллюзий, весьма запутанная в одних местах и не столь сложная в других; она прельщает, вводит в заблуждение и ловит в свои сети доверчивую душу.

3. Вечно меняющаяся, движущаяся и борющаяся душа, живая душа, которая пребывает в вечном становлении, – всеми своими фибрами она связана и с реальностью, и с иллюзией, но по мере своего роста все более отчетливо видит разницу между ними.

Непрерывно изменяющиеся отношения между этими тремя факторами, а также переходы на новые энергетические уровни и свершение великих начинаний – все это можно использовать для объяснения бесконечных потрясений и мучений, которые в совокупности называются путем очищения. Из этих трех факторов лишь один – Абсолют, к которому стремится душа, – пребывает неизменным. Все остальное может изменяться, но эта цель вечно одна и та же. Эта столь новая и в то же время прежняя Красота, "которой не касаются ни перемены, ни тени", есть "Единое" у Плотина, "Всё" у Экхарта и св. Иоанна Креста, "Вечная Мудрость" у Сузо, "Непостижимая Бездна" у Рейсбрука и "Чистая Любовь" у св. Катерины Генуэзской. Эта Абсолютная Реальность вчера, сегодня и вечно ждет, когда откроет глаза сотворенное Ею существо.

В момент обращения эти глаза открываются лишь на миг и видят незабываемый ослепительный проблеск Несотворенного Света. Они должны научиться не смыкаться и постоянно смотреть в очи Любви, чтобы, как говорят мистики, "верный служитель" стал "тайным другом". [82] Лишь тогда "душа ощущает божественную пульсацию, в ней фонтаном начинает бить радость и отверзаются очи, постигающие во тьме Исток и Эссенцию божественного света". [83] Таким сложным искусством невозможно овладеть в один миг. В полном соответствии со всем, что мы знаем о процессах развития, вначале должно быть частичное достижение – величественные мгновения ясности и красочные проблески, сама краткость которых обусловлена слабостью недавно открывшегося и еще не окрепшего "ока, постигающего Вечность", и в то же время силой и недисциплинированностью "ока, взирающего на Время". Такова эта игра света и тьмы, ликования и раскаяния, которые зачастую перемежаются во время перехода очищения в озарение. Свет и тень по очереди господствуют в душе, вытесняя друг друга, ибо "два эти ока души не могут видеть одновременно". [84]

Используя другую, менее экзотическую метафору, можно сказать, что Божественный Младенец, родившийся в душе в час мистического обращения, должен научиться ходить, как и другие дети. Хотя верно, что духовное Я никогда не теряет своего ощущения полной зависимости от Невидимого, все же в этой атмосфере как питательной среде, опираясь на ее возможности, оно должно "стать на ноги". Каждое усилие, направленное на то, чтобы стоять, вначале сопровождается восхитительным ощущением роста, а затем следует падение, за которым снова следует борьба за восстановление равновесия – множество серьезных испытаний, надежд и разочарований. В конце концов наступает мгновение, когда все испытания уже позади, мышцы привыкли удерживать равновесие и каждый раз напрягаются непроизвольно. В результате оказывается, что обновленная душа – не понимая, как ей это удается, – стоит на своих ногах и больше не падает. Это и есть тот момент, когда душа переходит от очищения к озарению.

Процесс перехода "нового", или духовного человека от пробуждения к озаренной жизни описан Якобом Бёме в замечательном отрывке, одновременно содержательном и поэтичном:

"Когда Краеугольный Камень – Христос [т.е. божественное начало, скрытое в человеке] – шевельнется в угасшем Образе Человека искренним обращением и покаянием, тогда в движении духа Христова является Душе в этом померкшем образе Дева София в девическом ее облачении; и пред нею душа ужасается своей нечистоты, и все ее грехи в ней тогда пробуждаются, и страшится она и трепещет пред Софиею; ибо тут начинается суд над грехами души, и она, видя недостойность свою, прячется и стыдится пред образом красоты своей невесты; и уходит в себя, ощущая и признавая себя совершенно недостойною принять такую Драгоценность. Такое дано понять только тем из нашего рода, кто вкусил от этого небесного Дара, и никому более. Но благородная София приближается к самому сердцу души и дарит ей дружественный поцелуй, окрашивает мрачный ее огонь лучами Любви и пронизывает душу своим ярким и могучим сиянием. Охваченная этим громадным чувством, душа от великой радости играет, танцует в теле своем, в силе девственной любви торжествует и хвалит великого Бога за благословенный Дар Его. Я предоставляю самому читателю составить небольшое описание того состояния души, когда Невеста обнимает своего Жениха; может быть, читатель еще никогда не испытывал этого и не знает, как это происходит между новобрачными, – пусть же последует за нами и войдет в Святая Святых, где душа соединяет руки с Софией – Божественной Мудростью – и танцует с ней". [85]

---

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

---

Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)