<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Глава V

ГОЛОСА И ВИДЕНИЯ

Наиболее запутанный и спорный вопрос в исследованиях мистицизма. – Рационализм и ортодоксия – Крайности, до которых доходят в своих выводах исследователи. – Буквальная интерпретация искажает смысл видений. – В мистической жизни наблюдаются различные проявления медиумизма, что необходимо учитывать исследователям. – Субъективность как норма видений. – Видения могут быть также показателями трансцендентального восприятия. – Необходимый критерий различения – Подлинно мистические видения способствуют углублению духовной жизни. – Переживания визионеров, как правило, носят смешанный характер и всегда символичны. – Видения можно считать произведениями искусства. – Непроизвольные психические проявления наблюдаются у всех творческих гениев. – Мистические видения и голоса способствуют трансцендированию. – Их связь с непосредственной жизнью. – Делакруа. – Голоса – простейшая разновидность медиумизма. – Три типа голосов. – "Мысленные слова". – Внятные внутренние слою. – Ложные голоса. – св. Иоанн Креста. – Характер подлинных голосов. – Внешние (exterior) слова. – Музыкальные голоса. – Диалоги с Божеством. – Видения. Их характер в целом. – Большинство мистиков не доверяет видениям. – Хилтон. – Три типа видений: мысленные, имагинативные [1] и материализованные (corporeal). – Мысленные видения. Их характер. – Анжела Фолиньоская – Св. Тереза. – Имагинативные видения как характерные для поэтов Две их разновидности. – Символические видения – Сузо; Данте; св. Мех-тильда Хакборнская. – Видение Бога в Его личностном воплощении. – Видение Христа у св. Терезы. Его трансцендентная природа. – Активные имагинативные видения. Их характер. – Мистическое бракосочетание св. Катерины. – Трансверберация (transverberation) св. Терезы. – Автоматическое письмо у мистиков – Св. Катерина Сиенская; Блейк; св. Тереза; г-жа Гийон; Якоб Бёме. – Резюме.

Теперь мы перейдем к предмету извечных и нескончаемых споров – рассмотрим аномальные психические явления, сообщения о которых так часто встречаются в жизнеописаниях мистиков. Речь идет о видениях, голосах, автоматическом письме и драматических диалогах с другими сущностями – такими, как душа, Любовь, Разум и Глас Божий. Все эти феномены, по-видимому, представляют собой неконтролируемые проявления возбужденного воображения, которые иногда приобретают вид зрительных и слуховых галлюцинаций.

Каждый здравомыслящий человек, который заинтересуется проблемой подлинности этих явлений, рискует быть сбитым с толку противостоянием двух "великих сил", каждая из которых уже давно отстаивает свое право на последнее слово в этом вопросе. С одной стороны – люди, которые почему-то именуются рационалистами и считают, что раз и навсегда решили все затруднения, когда обнаружили явные параллели между телесными симптомами, сопровождающими сильные духовные потрясения, и клиническими симптомами некоторых заболеваний. Их рассуждения, сопровождаемые таким звучным словарем, как "самовнушение", "психосенсорные галлюцинации" и "ассоциативный невроз" – который, в сущности, всего лишь выражает ту же тайну в другом, менее привлекательном виде, – дают им повод скорее сочувствовать великим созерцателям, чем обвинять их. Французские психологи, в частности, весьма преуспели в подобных вещах и, если бы могли, заполнили бы больничные койки Сальпетриера пациентами из католического лика святых. Современный исследователь, говорит Руфус Джонс, находит в стигматах св. Франциска Ассизского скорее признак слабости, чем свидетельство силы. Для современного ученого это не "признаки святого", а "симптомы эмоциональной и физической неполноценности". [2] Это весьма сдержанная формулировка точки зрения "рационалистов", высказанная человеком, который проявляет неподдельный интерес к некоторым аспектам мистицизма. Однако мы вправе усомниться в том, что тот пламень живой любви, который на одно ослепительное мгновение мог слить воедино душу и тело, действительно является слабостью святого. Мы вправе усомниться в том, что Блейк действительно был столь же сумасшедшим, как и некоторые его интерпретаторы, и что необычные способности, которыми были наделены св. Павел и св. Тереза, можно истолковать как симптомы эпилепсии или истерии. И наконец, мы вправе спросить, можно ли назвать научным огульное отрицание какого-либо содержания, кроме патологии, во всех видениях и голосах, от Летучего Голландца до Откровения св. Иоанна включительно.

Рьяные сторонники сверхъестественного придерживаются противоположной точки зрения, причем создается впечатление, что они специально идут на конфронтацию со своими идейными противниками. Без всяких видимых оснований они приписывают объективную реальность и абсолютный смысл видениям, голосам и другим переживаниям, которые во всех других сферах жизни были бы отнесены на счет невинной игры воображения. Они утверждают, что многие психические феномены представляют собой чудесное вмешательство в "законы природы", тогда как в действительности эти феномены являются вполне естественными, хотя и редкими примерами восприятия духовного мира некоторыми гениями интуиции. [3]

"Рационалистам" же в качестве идейных сторонников нужны как раз набожные материалисты такого пошиба, которые уверяют нас в том, что св. Антоний Падуанский буквально держал на руках Младенца Христа; по их же понятиям, Святой Дух действительно сказал Блаженной Анжеле Фолиньоской, что Он любит ее больше, чем любую другую женщину в долине Сполето, и что она познала Его более близко, чем сами Апостолы. [4] Подобные толкователи превращают в чудеса обычные сновидения и низводят на уровень религиозных галлюцинаций символические видения гениев. Даже такому прекрасному и исполненному абсолютной значимости видению, как видение Сокровенного Сердца, которое пережила св. Маргарет Мэри Алакок, была навязана грубая материалистическая интерпретация. В то же время это видение является символическим выражением глубочайших интуиции человеческой души, возвысившейся до созерцания Божественной Любви. Подобно этому прекрасные грезы Сузо, божественные посещения, которые выпали на долю Франциска, Катерины, Терезы и многих других святых, были искажены в результате возведения их в ранг так называемых "сверхъестественных" явлений – ведь при этом истинность и красота исчезают из них безвозвратно, как из чучел птиц. [5]

К тому же все это делается вопреки воле великих мистиков, которые недвусмысленно дают своим ученикам понять опасность приписывания слишком большого значения "видениям" и "голосам", а также принятия их в буквальном виде как посланий от Бога. И тем не менее видения и голоса так часто встречаются в мистической жизни, что обойти их стороной невозможно. Эти посланцы невидимого мира постоянно стучатся в двери наших чувств, причем речь здесь идет не только о зрительных и слуховых впечатлениях. Другими словами, сверхчувственные интуиции, устанавливающие контакт конечной сущности человека с окружающим его Бесконечным Бытием, могут выразить себя под видом практически любого чувственного автоматизма. Необычные сладостные запахи и вкусы, физические прикосновения, внутреннее тепло – все эти проявления снова и снова встречаются в описаниях приключений в духовных мирах. [6] Символы, посредством которых мистик приближается к Абсолюту, легко объективизируются и представляются сознанию как аспекты переживания, а не как варианты интерпретации. Получаемое таким образом знание вполне трансцендентально. Оно является недифференцированным актом всего сознания, в котором, повинуясь любви, жизнь приближается к Жизни. Мысль, чувство, видение, прикосновение – все эти обозначения совсем неадекватны, однако, возможно, они могут иносказательно описать то переживание, отдельными аспектами которого являются. "И все мы вечно пребудем в Боге, – говорит Юлиана Норвичская об этом высшем переживании, – подлинно видя и сполна ощущая Его, духовно внимая Ему и сладостно вкушая и обоняя Его". [7]

Это значит, что все так называемые "галлюцинации органов чувств", сообщения о которых часто встречаются на страницах истории мистицизма, должны быть изучены трезво и непредвзято. Мы должны рассмотреть психологию поиска человеком Реальности, не опираясь на предрассудки. Поэтому тем, кто отрицает эти явления, следует задаться вопросом, действительно ли эти проявления медиумизма, так часто появляющиеся в созерцательной жизни, представляют собой сновидения наяву и фантазии, другими словами, старые представления, поднявшиеся на поверхность сознания в виде конкретных образов. Или же они являются представлением – пусть лишь символическим – некоторого факта или личности, внешней по отношению к человеку "торжествующей духовной силы". Является ли видение всего лишь символическим изображением мысли, воображаемым построением, или же оно представляет собой отчаянную попытку души выразить нечто постигаемое в ее глубинах в доступных для сознания образах как сообщение, приходящее извне? [8]

Ответ, по-видимому, в том, что голос или видение может иметь двойственную природу. Поэтому можно сказать: как психологи, так и клерикалы поспешили приписать своим противоположным толкованиям статус единственно убедительных. Многие голоса (если не все), может быть, лишь подтверждают то, о чем субъект и раньше догадывался; [9] возможно, многие видения (если не все) суть не что иное, как лишь живописание затаенных желаний и грёз. [10] Иногда подобные проявления представляют собой болезненные галлюцинации, среди которых встречаются даже симптомы душевных недугов. Не исключено, что все они заимствуют форму, которую следует отличать от содержания, у представлений, имеющихся в сознании визионера. [11]

Однако иногда у великих мистиков с многогранным дарованием встречаются психические феномены, которые оказывают на их жизнь очень сильное влияние. Они приносят мудрость неискушенным и несведущим, вселяют уверенность в умы тех, кого одолевают сомнения. Они наполняют их внутренний мир новым светом, сопутствуют обращению или переходу из одного духовного состояния в другое. Они приходят в мгновения нерешительности и приносят человеку важные сведения, которые для него вначале могут быть не очевидными. Они дают нам представление о тех сферах духовной жизни, о которых раньше мы ничего не знали. Такие видения, очевидно, относятся к другому, более высокому уровню психических феноменов, чем лучезарные появления Богоматери и печальные сцены страданий Христа – феномены, часто встречающиеся в жизни святых и, все всяких сомнений, содержащие черты, обусловленные религиозным энтузиазмом субъекта и имеющимися у него представлениями. [12] Подобные феномены, по меткому выражению Годферно, являются лишь "образами, парящими над живыми глубинами эмоций", [13] а не символическими посланиями с других уровней сознания. Таким образом, необходим некий критерий, с помощью которого можно было бы классифицировать подобные состояния, если мы хотим научиться отличать видения и голоса, проистекающие из трансцендентных уровней, от весьма ярких фантазий, сновидений и симптомов душевных болезней. Подобный критерий, мне кажется, мы уже имели возможность применить в отношении экстатических состояний, а именно: становится ли жизнь благодаря им более организованной и содержательной?

Подлинные видения и голоса являются средством, с помощью которого "видящая душа" приближается к Абсолюту. Они являются выражением онтологических прозрений души и оказываются для нее источниками животворной энергии, милосердия и дерзновения. Они вселяют в человека новые силы, знания и устремления, всякий раз оставляя его – физически, ментально и духовно – в лучшем состоянии, чем он был до этого. Те же видения и голоса, которые не проистекают из контакта души с внешней реальностью – которые, выражаясь на теологическом языке, есть "не от Бога", – не обладают подобным качеством. В лучшем случае они представляют собой перекапывание душой ее прежних сокровищ. В худшем это порождения – иногда довольно болезненные – активного, богатого, но плохо контролируемого подсознания.

Поскольку характер мистика подразумевает активность и большую содержательность подсознания – тогда как нестабильность нервной системы чревата истощением и психическими болезнями, – то не удивительно, что даже у величайших мистиков видения и голоса бывают разными. Когда какое-либо проявление медиумизма утверждается в человеке, оно может легко найти себе выражение как в глупости, так и в мудрости. В моменты, когда вдохновение покидает человека, на поверхность поднимаются старые, давно забытые предрассудки. Так, однажды во время болезни Юлиана Норвичская увидела "ужасное зрелище" – красного в белую крапинку Дьявола, который схватил ее лапами за горло. [14] Сатана посещал и св. Терезу, оставляя после себя запах серы, а однажды Тереза увидела его сидящим на требнике и изгнала, окропив святой водой. [15] Вполне разумно предположить, что в этих случаях мы имеем дело с видениями, которые больше походят на галлюцинации и свидетельствуют лишь об истощении нервной системы и временной потере субъектом устойчивости, в результате чего яркое представление о подлинности зла выражается на поверхности сознания в конкретном виде. [16]

Хотя мы и допускаем такую возможность, из всего сказанного выше вовсе не следует, что все визионерские переживания патологичны, ведь "Тиран Эдип" не бросает тень на "Освобожденного Прометея", а отдельные случаи несварения желудка не могут служить предлогом для отрицания значимости всего процесса пищеварения. Способности восприятия и творческий гений мистиков, как и всех людей искусства, иногда дают сбой. Вполне разумным представляется мнение о том, что посредством видений и голосов душа сознательно порождает в себе требуемые образы. Поэтому заслуживает внимания предположение, что в этом виде на уровне поверхностного сознания могут проявляться не только благоприятные, но и болезненные факторы.

Если мы раз и навсегда прекратим считать видения и голоса объективными проявлениями и будем довольствоваться тем, что видим в них символические построения, способы передачи поверхностному сознанию многих глубинных подсознательных движений души, то найдут свое объяснение и весьма не единичные, столь досадные для верующих и отрадные для агностиков несоответствия, присущие визионерским переживаниям. Визионерские переживания являются, или по крайней мере могут быть, внешними проявлениями подлинных переживаний. Верно, что они представляют собой картину, которую ум строит из имеющегося у него несистематизированного материала подобно тому, как художник рисует пейзаж с помощью кистей и красок. Однако художественное полотно является не столько результатом взаимодействия кистей и полотна, сколько следствием глубинного взаимодействия созидательного гения и видимой красоты или истины. Подобно этому в видении мистика мы можем увидеть не просто передачу сообщения, а таинственное взаимодействие души с трансцендентной красотой или истиной. Это значит, что подобные видения суть "случайности", которые несут в себе и представляют невидимую "сущность". Они являются художественным полотном, попыткой показать поверхностному сознанию тот неизреченный свет, то экстатическое восприятие добра или зла – ибо одна крайность не лучше другой, – которого достигло глубинное, более подлинное Я человека. Остается констатировать, что трансцендентальное в человеке весьма изобретательно использует кладовые памяти. [17] Поэтому Плотин видит в своих видениях Небесную Афродиту, Сузо – Вечную Мудрость, св. Тереза – человеческий образ Христа, Блейк – удивительных персонажей своих пророческих книг, а другие визионеры сталкиваются с образами, символическая природа которых еще более очевидна. Так, св. Игнатий Лойола однажды в момент духовного озарения увидел "пресвятейшую Троицу в подобии тройного плектра или трех клавиш клавикорда", а в другой раз "блаженную Деву Марию, у которой нельзя было различить конечности". [18]

Таким образом, видения и голоса для мистика представляют то же самое, что картины, стихотворения и музыкальные произведения для художника, поэта и музыканта: это артистическое выражение и результат действия (а) мысли, (б) интуиции и (в) непосредственного восприятия. Все понимают, сколь неизбежно условны и несовершенны воплощения Истины, Красоты и Добра, которыми мы обязаны художественным гениям, как далеки они от реальности. Однако никто не считает эти произведения искусства абсурдными или ненужными. То же самое верно и в отношении мистика, чьи переживания намного ближе к произведениям искусства, чем принято считать. В обоих случаях в душе происходит огромная работа по поиску средств выражения Реальности с помощью видимостей. В обоих случаях окончательный вид произведения зависит от особенностей характера человека.

В артистических натурах состояние мечтательности легко проявляется посредством видений: мысль как бы воплощается в образную, звуковую или ритмическую структуру. Конкретные образы и сбалансированные созвучия, которые человек искусства в состоянии различать, какими бы мимолетными они ни были, всплывают на поверхность сознания без приложения волевых усилий. Так, художник действительно видит свою ненарисованную картину, писатель слышит разговоры своих героев, поэт получает свои готовые рифмованные строки, а музыкант слышит настоящую музыку, которая "беззвучно стучится в душу". В душе мистика постоянно совершается такая же работа. Глубокие медитации принимают вид образных сравнений или драматических монологов. Объективируются символы, представшие его воображению, и в уме звучит то, что мистик жаждал услышать. Таким образом, "внутренние голоса" и "духовные видения" чаще всего – как, например, у Сузо – оказываются неотличимыми от обычных проявлений художественной деятельности.

Однако там, где художественный "медиумизм" выливается в произведения искусства, мистические разновидности "медиумизма" в его высших проявлениях имеют отношение к преображению личности, которое составляет суть мистической жизни. Они являются теми посредниками, через которых душа получает духовные послания; они успокаивают, увещевают, возвращают уверенность в себе и ведут дальше по духовному пути. Более того, видения и голоса нередко координированы между собой. Они дополняют друг друга и "способствуют выработке правильной жизненной позиции" человека. Так, "мистическому бракосочетанию" св. Катерины Сиенской предшествовал голос, который всегда ответствовал на ее молитву следующее: "Я возьму тебя Себе в жены по вере твоей". Видение, в котором это единение свершилось, также началось с голоса: "Сегодня Я отпраздную с тобой помолвку твоей души и, как и обещал, возьму тебя Себе в жены по вере твоей". [19] "Подобные проявления медиумизма, – говорит Делакруа, – никоим образом не являются разобщенными и несогласованными. Они систематичны и прогрессивны, ими движет внутренняя цель – т.е. они телеологичны по преимуществу, указывая на непрерывное присутствие бытия, мудрость и могущество которого несоизмеримы с обычными привычками и "здравым смыслом". Они представляют собой постижение сознательной личностью в зрительных и слуховых образах тайной и неизменной личности высшего порядка. Они являются ее голосом, внешним проявлением ее жизни. Они переводят подсознательные проявления на язык сознательной личности и дают ей возможность сознательно проникать на эти глубинные уровни. Они устанавливают взаимосвязь между этими двумя уровнями бытия и, будучи по своей природе императивными, подчиняют низший уровень высшему". [20]

Голоса

Голоса – это самое простое непроизвольное проявление человеческой психики, которое, как правило, дает о себе знать раньше других аномальных феноменов. Мистик осознает, как Нечто явно или неявно говорит с ним, давая ему короткие и неожиданные приказы или наставления. Таким образом, контакт с Божественной Реальностью выражается посредством звуковых ощущений, с которыми мы встречаемся в обыденной жизни. Хотя у мистика подсознание "воссоединяется с Абсолютом" и озаряется Несотворенным Светом, сколь бы открытым по отношению к трансцендентным уровням оно ни было, оно представляется рассудочному восприятию неким самостоятельным существом. Поэтому сообщения от него часто принимают вид голосов. Голос может быть либо (1) "внезапным" и невнятным – в этом случае мистик хорошо знаком с голосом, но не может определить, откуда он приходит; либо (2) отчетливым внутренним, вполне разборчивым голосом, определенно звучащим только внутри ума; либо (3) галлюцинациями, которые каждый из нас переживал во сне или полудреме: во время галлюцинации человеку кажется, что он ушами слышит голос, приходящий извне. Эта традиционная классификация голосов в точности соответствует трем основным типам видений – (1) интеллектуальному, (2) имагинативному и (3) телесному.

Из этих трех типов голосов, по единодушному мнению искушенных в мистицизме, самым важным, хотя и наименее "чудесным", вне всяких сомнений является первый. Голоса этого типа доносятся из совершенно иного уровня сознания, далекого от внешне или внутренне произносимых "слов", которые лишь немногие из великих мистиков готовы без оговорок принимать за "послания от Бога". Артикулированные слова в той или иной мере неизбежно являются иллюзией даже в самом лучшем случае, поскольку если в них есть трансцендентное содержание, то оно представляет собой трансляцию непосредственного содержания интуиции в опосредованное, то есть последовательное во времени.

"Пусть же Твой благой Дух войдет в мое сердце и без слов будет услышан и без звука изречет всю истину", – говорится в молитве, которую приписывают св. Амвросию [21] и которая точно раскрывает функцию этих неопосредованных, или "мысленных" слов. Динамические послания подобного рода, а также интуитивные руководства к действию, которые не выражаются на человеческом языке, неизменно рассматриваются мистиками как прямые указания от Божества. Фактически подобные проявления не нуждаются в разумном обосновании, потому что вдохновляют человека к деятельности и сопровождаются появлением нужных сведений на поверхности сознания. Они носят характер не столько посланий) сколько "вторжений" из-за порога восприятия: игнорируя последовательность, они "в один миг" приносят новую истину и вселяют полную в ней уверенность. Фактически "мысленные слова" представляют собой разновидность вдохновения. Вечные истины врываются в сферу обусловленного временем человеческого ума. Так, св. Хильдегарда говорит нам, что каждое из ее великих откровений было получено "в один миг", а св. Бригита Шведская утверждает, что вся суть ее Пятой Книги открылась ей "в одной вспышке". [22]

С другой стороны, "членораздельным внутренним словам" недостает подобного свойства одновременности. Они не всегда производят впечатление истинно авторитетных на тех, кто их слышит. Св. Тереза, чьи исключительные по великолепной самокритичности замечания остаются для нас наилучшим источником сведений о мистических голосах, считает, что, хотя они подчас и "приходят от Бога", они не являются следствием прямого контакта с Ним. Она соглашается со всеми великими мистиками в том, что голоса нужно непременно и тщательно проверять на подлинность. Она долго сомневалась, прежде чем подчиниться Голосу, который заставил ее покинуть монастырь Тела Христова и начать проводить в жизнь свою Реформу. Однако подлинные голоса можно отличить от "слов", которые обязаны своим происхождением обусловленной личным опытом деятельности воображения, не только по ощущению сопутствующих им убедительности, умиротворенности и глубинной радости. Следует также учитывать то, что подлинные голоса сами приковывают к себе внимание даже при наличии сопротивления и приносят с собой сведения, которых раньше не было в поле сознания. Это значит, что в действительности они являются непроизвольными выражениями мистических интуиции, а не просто заново упорядоченными фрагментами разрозненных мыслей. [23] Таким образом, подлинные голоса приносят поверхностному Я укрепление в вере или новые познания и тем самым составляют безусловно положительную жизненную ценность.

В то же время продуцируемые самовнушением ложные голоса, или комбинации мыслей, "которые ум, сосредоточенный на себе, образует внутри себя" – и которые часто бывает трудно отличить от подлинных непроизвольных голосов, – были названы Филиппом из монастыря Троицы, св. Иоанном Креста и другими мистическими теологами "последовательными словами". Эти авторитеты считают, что для созерцателя очень важно уметь отличать подобные галлюцинации от подлинных трансцендентальных впечатлений в звуковой форме.

"Меня весьма тревожит то, что в эти дни происходит среди нас, – говорит св. Иоанн Креста с присущей ему прямотой. – Стоит человеку, который только приступил к практике созерцания, во время сосредоточения услышать подобные слова, как он объявляет их даром Божьим. Он ходит и объявляет: "Бог сказал мне это" или "Я получил ответ от Бога". Но все это иллюзия: слова эти подобны тем, которые каждый из нас внутренне говорит себе. Между тем желание слышать такие слова и повышенное к ним внимание убеждают людей в том, что все эти разговоры с самим собою суть глаголы Божьи". [24] Это сказал человек, который был одновременно святейшим из святых и проницательным психологом. В наши дни многим самоуверенным первопроходцам подсознания не мешало бы прислушаться к его предостережениям.

Подлинные голоса, как правило, слышны тогда, когда ум пребывает в состоянии глубокого сосредоточения без сознательного мышления, то есть в те мгновения, которые более всего благоприятны для контактов с трансцендентным миром. Эти голоса членораздельным языком выражают для созерцателя некоторые аспекты неизреченного постижения Реальности. Они запечатлевают в себе ясновидческие интуиции, пророческие догадки, которые начинают проникать в него, как только он открывается влиянию сверхчувственного мира. Иногда, правда, мистические интуиции принимают вид внезапного и неконтролируемого наплыва знаний из глубин человеческого естества. В таких случаях голоса могут вклиниваться в обычные действия души довольно внезапно. Именно в таких случаях их цель и неконтролируемый характер чувствуются лучше всего. Какими бы они ни казались, они являются, по словам св. Терезы, "очень ясно различимыми, однако телесное ухо их не слышит. Притом они намного понятнее, чем все то, что мы слышим нашими ушами. Их невозможно не понять тотчас, какое бы сопротивление мы им ни оказывали... Слова, образованные в нашем понимании, не побуждают нас ни к чему, однако, когда наш Господь говорит, Его речь является одновременно словом и действием... Человеческие голоса [т.е., в данном случае, плод воображения] представляют собой нечто неразборчивое, доносящееся до нас словно в полусне, тогда как божественные голоса настолько членораздельны, что при изречении ни один звук не бывает утерян. Может случиться, что понимание и душа так возбуждены и рассеянны, что не могут высказать правильно ни одного предложения; и все же прекрасно сформулированные великие истины, которые душа даже в самом сосредоточенном состоянии никогда бы не сформулировала, вдруг оглашаются в ней. И с первого слова, как я уже говорила, совершенно изменяют душу". [25]

В мистической жизни св. Терезы голоса играли главенствующую роль, и именно их влиянию она во многом обязана успехом своей деятельности в качестве учредительницы ордена, а затем настоятельницы монастыря. Голоса давали ей советы не только в отношении серьезных вещей, но и в мелочах. Нередко они расстраивали ее планы, выступали против ее личных предпочтений, запрещали ей поступать так, как она собиралась, или же заставляли ее сделать то, что казалось бесполезным и даже невозможным. Они предупреждали ее об опасностях в путешествиях, помогали приобрести жилище или уведомляли о предстоящих поворотах судьбы. [26] По мере созревания в своей мистической жизни Тереза, казалось, научилась выделять те голоса, на которые действительно могла полагаться в своей деятельности. Она редко сопротивлялась им, хотя постоянно случалось так, что голоса толкали ее на поступки, которые на первый взгляд представлялись крайне глупыми. И хотя они нередко ставили ее в неловкое положение и создавали ей дополнительные трудности, она никогда не переставала доверять им, считая, что они исходят непосредственно от Бога и связуют ее с некоей высшей жизнью. То же самое верно и в отношении св. Хильдегарды, предварявшей свои пророчества и воззвания словами "Так изрек Живой Свет", которые не были для нее поэтической метафорой. Она жила под руководством Силы, точной и красноречивой в высказываниях, и погибла оттого, что не прислушалась к ее велению.

Очень далеко от бессловесных интуиции отстоят "ясно различимые внутренние слова", которые мистик слышит внутри своего ума. В подтверждение этого можно привести слова Сузо о том, что сотня явленных ему размышлений о Страстях Господних были прочтены на немецком, а не на латыни. [27] У св. Терезы некоторые голоса были "внятными", тогда как другие – "субстанциальными", или нечленораздельными, однако все они были внутренними, подобно тому как практически все ее видения носили "мысленный", или "воображаемый" характер, а значит, не походили на слуховые галлюцинации. Однако часто бывает и так, что грань стирается и у слышащего голос создается впечатление, что мистик слышит его ушами. Так было, в частности, в случае голосов, которые определяли судьбу св. Жанны д'Арк, а также голоса Распятия, говорившего со св. Франциском Ассизским. Итак, мы подошли к рассмотрению третьей разновидности голосов – "внешних слов", к которым мистики чаще всего относятся с подозрением и неприязнью.

Иногда голос принимает не вербальный, а музыкальный характер и становится формой восприятия, которая больше всего соответствует темпераменту субъекта. Так происходит в тех случаях, когда Божественная Гармония ударяет по струнам музыкальной души. Жизни св. Франциска Ассизского, св. Катерины Сиенской и Ричарда Ролла дают очевидные примеры такой тенденции. [28] Сузо, в личности которого проявления медиумизма принимали самые разнообразные и богатые формы, в своей биографии сообщает о себе в третьем лице некоторые характерные случаи.

"Однажды... когда Слуга отдыхал, он услышал внутри себя сладкозвучную мелодию, которая глубоко тронула его сердце. Затем, в момент восхода утренней звезды, до него донесся сладостный голос, напевающий: "Stella Maria marts, hodie processit ad ortum". [29] Эта песня, которую он слышал, была так возвышенна и трогательна, что душа его восхитилась и он тоже начал радостно напевать... А однажды в масленицу Слуга продолжал молиться, пока часы не возвестили о наступлении рассвета. Тогда он сказал себе: "Прервись на мгновение, прежде чем встретить приветствием сияние Утренней Звезды". И вот, когда его чувства успокоились, – о чудо! – раздалось ангельское пение: "Illuminare, illuminare, Jerusalem!" [30] Эта песня долго с чудесной сладостью звучала эхом в его душе. Шло время, ангелы продолжали петь, и от этого пения его душа исполнилась радостью, а слабое тело не могло вынести такого счастья, и горячие слезы брызнули из глаз Слуги". [31]

Тесно связаны, с одной стороны, с феноменами непроизвольного слышания, а с другой – с пророчествами и вдохновениями часто встречающиеся в мистической литературе откровения; они принимают вид диалогов – доверительных бесед между Божественной Реальностью и душой. Все откровения Юлианы Норвичской и св. Катерины Сиенской, а также многие откровения блаженной Анжелы Фолиньоской и современного мистика Люси-Кристины были получены ими, видимо, именно в такой форме. Читая их, мы словно присутствуем при подлинном излиянии откровений Божественного Разума, которые в человеческом сознании обретают форму слов. Прежде всего мы чувствуем при этом, что мистик пребывает "в единстве с Абсолютом", благодаря чему он может воистину стать "гласом Божьим". Но в то же время мы продолжаем видеть в нем индивидуальность, которая восхищена, но еще не полностью поглощена Божеством. Эта личность то и дело задает вопросы, которые перемежаются откровениями, приходящими из глубины человеческого разума.

Весьма реалистичные и убедительные случаи подобного рода "внутренней речи" описывают Сузо, Таулер, Мехтильда Магдебургская, Анжела Фолиньоская, св. Тереза и многие другие мистики. В третьей части книги "О подражании Христу" есть много красноречивых примеров, которые затруднительно отнести за счет одной лишь фантазии автора. Душа, сокровенно осознающая божественное присутствие, получает послания в виде "внятных внутренних слов". Произносит эти слова незнакомый внутренний голос, однако его авторитетное и спокойное звучание не дает никаких оснований для сомнений в том, кому он принадлежит. Нередко, как в случае откровений Юлианы, ответы божественного голоса на волнующие душу вопросы иллюстрируются воображаемыми видениями. Вообще говоря, подобные диалоги на этапе озарения встречаются чаще, чем на этапе единения; поэтому душа – ясно осознающая свою отделенность и воспринимающая Голос как личностный и отдельный от нее самой – действительно вступает в общение с этим Голосом, задавая ему вопросы и получая от него ответы. Таким образом, постепенно выражается содержание ее интуиции. В данном случае, очевидно, мы имеем дело с крайней формой расщепления личности, которую все мы в том или ином виде переживаем, когда "разговариваем с собой". Однако в этом случае одна из говорящих сторон становится воплощением потусторонней сущности, которая повествует разуму новые сведения о новой жизни.

Характерный ритмический язык подлинных мистических диалогов свидетельствует об их непроизвольном характере, хотя не следует упускать из виду и то, что мистики, в частности Сузо в своей "Книге Вечной Мудрости", часто используют такой язык в литературных целях. Когда экспрессия отделена от критического воздействия поверхностного разума, она неминуемо принимает дифирамбический характер. Ритм и цвет, возвышенность языка проявляются в них намного ярче, чем критический разум может обычно допустить. Эта особенность выражения мыслей обычно свойственна языку пророчеств и автоматического письма. Она приближает мистические откровения к поэзии, которая – в той мере, в какой она подлинна и спонтанна, – является результатом подсознательной деятельности. Жизнь, не поддающаяся описанию словами языка, каким-то непонятным образом выражается с помощью ритма – а что есть мистическое откровение, как не попытка запечатлеть Великую Жизнь? Поэтому мы не должны пренебрегать словами мистиков: только в их переводе дано нам слышать голоса этой Жизни, даже в том случае, когда перевод "стилизован".

Видения

Теперь мы переходим от попыток глубинного человеческого разума высказать истину поверхностному сознанию к попыткам той же таинственной силы показать нам эту истину, или, выражаясь на языке психологии, от исследования слуховых непроизвольных проявлений к исследованию зрительных. Самое неоднозначное из слов – "видение" – с переменным успехом использовалось как сторонниками, так и противниками мистицизма для описания широкого спектра переживаний: от бесформенных интуиции через грубые оптические галлюцинации до сознательных визуализаций, которые так типичны для творческих людей. К видениям мы должны отнести и глубоко личностные тайные прозрения в суть Совершенной Любви, и великие ясновидческие картины будущего, которые даются очам наций – пророкам. По словам Дени из Карту, видения первого из этих двух типов следует скрывать, тогда как видения второго – делать всеобщим достоянием. Первые из них по существу скорее мистичны, вторые носят пророческий характер; и даже если мы не будем здесь останавливаться на рассмотрении видений второго типа, у нас останется великое множество переживаний, которые можно отнести к мистическим. Сюда легко могут быть причислены зыбкие бесформенные видения Троицы и видения конкретного образа Христа, которые выпали на долю св. Терезы, поэтические грезы Мехтильды Магдебургской, ясно очерченные аллегории Сузо и даже Блейково видение души блохи.

Поскольку никто, кроме самих визионеров, не в состоянии постичь природу видения, небезынтересно узнать все, что они говорят по этому поводу, и проследить, как их самонаблюдения согласуются с выводами психологии. Рассуждая о подобных феноменах, мы обычно забываем, что для всех, кто никогда не слышал голосов и ни разу в жизни не переживал видений, невозможно вразумительно объяснить, о чем здесь идет речь. По аналогии с этим невозможно передать обывателю упоение решающего сражения, потрясая перед ним окровавленными письмами фронтовика. Ни один отчет из вторых рук не может в полном объеме выразить подлинные или иллюзорные переживания, через которые прошел его автор. "Едва ли окажется для нас лишним, – говорит Ресежак, – еще одно напоминание о том, что мистический акт подразумевает неизреченный контакт с Абсолютом и Свободой. Мы никогда не узнаем, каким было в действительности состояние сознания жителя древнего мира, который сполна отдавался культу Священного Огня или какого-либо другого символа, пробуждающего чувство бесконечности". [32] По аналогии с этим, если нам не посчастливится лично пережить видение Трансцендентного, мы никогда не познаем великой тайны этого состояния сознания.

Когда мы приступаем к исследованию видений, нам прежде всего бросается в глаза, что мистики далеко не единодушны в своем отказе придавать значимость визионерским переживаниям. [33] Естественная робость и глубокая самокритика, с которой они подходят к голосам, в данном случае сильно возрастает. Уже одно только это их отношение, если оно правильно понято, может охладить пыл самых ревностных защитников и обличителей видений. "Если случится так, – говорит Хилтон, – что ты увидишь какой-либо яркий, невидимый для других свет своим телесным оком или воображением; если ты услышишь какой-то приятный звук телесным ухом; если неожиданно для себя ощутишь во рту вкус чего-то неземного; или если почувствуешь в груди своей тепло, словно там пылает пламя, или нечто подобное произойдет с какой-либо другой частью твоего тела; или если явится тебе в телесном обличье ангел, чтобы утешить или поцеловать тебя; или возникнет какое-либо другое чувство, о котором ты точно знаешь, что оно имеет отношение к тебе и не является телесным созданием, – будь тогда осторожен и прилежно внимай движениям своего сердца. Если окажется, что твоим сердцем движет стремление презреть добродетель, духовное знание и постижение Бога, желание видеть это новое видение или слышать этот новый голос и спокойно наслаждаться одним только его присутствием, полагая, что это телесное чувство заключает в себе небесную радость и ангельское блаженство... тогда это чувство весьма подозрительно и враждебно. Посему, даже если оно приятнее всего, что ты изведал в своей жизни, отвратись от него и не принимай его впредь". [34] Практически все наставники созерцания говорят нечто подобное, однако, по-видимому, никто из них не говорил так убедительно, как строгий и искушенный исследователь невидимого мира св. Иоанн Креста. Этот мистик до конца своих дней был непреклонен в разоблачении даже самых "возвышенных" иллюзий и стремился очистить от наименьших заблуждений разум и совесть человека.

"Часто случается так, – говорит он, – что духовных людей со сверхъестественной настойчивостью преследуют чувственные представления и образы. Иногда они видят очертания и образы жителей иных миров, святых и ангелов, добрых и злых тварей или же просто необычайно яркие огни и свет. Они внимают неслыханным словам, иногда видя тех, кто их произносит, а иногда нет. Подчас у них проявляется чувственное восприятие изысканных благоуханий, источник которых установить не удается... И хотя все эти переживания могут представляться телесным чувствам по воле Божьей, мы никогда не должны наслаждаться ими или поощрять их. Нет, нам скорее следует избегать их и не пытаться определить, добро в них или зло. Ведь поскольку они – внешние и вещественные, постольку они по своей природе далеки от Бога. От Бога же подлинно исходит лишь чисто духовное общение, в котором больше пользы и безопасности для души, чем во всем, что приходит через органы чувств. Ибо в телесных чувствах обычно заключены заблуждения и опасность: чувства судят о духовных вещах, принимая их за себе подобные, тогда как в действительности они столь же различны, как тело и душа, ощущения и разум". [35]

И еще:

"В высшем состоянии любовного единения Бог не является душе в образах, подобиях или фигурах. Нет также и места, где это происходит, ибо единение с Богом возможно лишь лицом к Лицу, с глазу на глаз... Таким образом, душа, которая сподобилась этого совершенного единения, должна быть внимательна в том, чтобы не опираться на образы в ее воображении, те или иные формы и фигуры, которые доступны зрению, ибо все эти вещи не могут служить надлежащим и достойным подспорьем в достижении великой цели. Они, скорее, представляют собой препятствия на пути, и поэтому мы должны быть начеку и вовремя отвергать их". [36]

С этим перекликается сказанное св. Терезой:

"В этих делах нужно всегда опасаться заблуждений до тех пор, пока мы не убедимся, что видение воистину исходит от Духа Божьего. Поэтому вначале не следует поощрять никаких видений. Если же впоследствии окажется, что действует сам Бог, душа от этого лишь преуспеет в развитии, ибо испытание будет способствовать ее совершенствованию". [37]

Таким образом, подлинные созерцатели почитают видения в лучшем случае несовершенными, двусмысленными и ненадежными средствами постижения: они неуправляемы, непредсказуемы, чреваты заблуждениями, и чем ярче сопровождающая видение галлюцинация, тем более оно подозрительно. Однако мистики проводят грань между различными типами визионерского опыта и четко отделяют видение, которое скорее "чувствуется", чем видится, от обычных зрительных галлюцинаций, которые человек видит физическими глазами во внешнем пространстве.

Мы можем проследить в видениях, равно как и в голосах – так как эти феномены с психологической точки зрения во многом подобны, – стадии экстернализации тех концепций и интуиции, которые лежат в основе всех непроизвольных душевных состояний. Итак, существуют три типа видений, богато иллюстрированных в письменных свидетельствах мистиков: (1) мысленные [intellectual], (2) имагинативные, или воображаемые [imaginary] и (3) материализованные, или телесные [corporeal]. Этим разновидностям видений соответствуют три типа голосов: (1) субстанциальные, или неартикулированные; (2) ясно различимые внутренние и (3) внешние (exterior) слова. Сейчас мы займемся рассмотрением видений первый двух типов. О телесных же образах можно сказать, что они мало чем интересны для тех, кто изучает мистицизм. Как и "внешние слова", эти образы едва ли представляют собой нечто большее чем в той или иной мере сознательную экстернализацию воспоминаний, мыслей и интуиции. Даже какая-нибудь благочестивая картинка может запечатлеться в памяти чувствительного субъекта, а затем предстать перед ним в виде красочной зрительной галлюцинации.

(2) Имагинативные видения, равно как и "внутренние слова", также не являются галлюцинациями органов чувств. Душа в самом деле видит при этом ясно и отчетливо, однако во время видения она отдает себе отчет в том, что рассматривает видение драгоценным органом восприятия – "внутренним оком, которое дарит покой одиноким". [44] Имагинативное видение представляет собой спонтанный и непроизвольный акт той силы, которой наделены все люди искусства и люди с воображением. Во всем, что касается механизма возникновения видения, наблюдается очень незначительная разница между видением "танцующих нарциссов" у Вордсворта и видением пляшущих ангелов у Сузо, которые "хотя и высоко воспаряли в своем танце, со стороны при этом выглядели очень грациозно". [45] И тот, и другой образ являются прекрасными примерами "пассивного воображаемого видения", хотя в первом случае визионер осознает, что источником видения является его память, а во втором видение возникает из подсознания спонтанно, как сон, и содержит в себе элементы, которые могут быть отнесены к любви, вере и прямому интуитивному восприятию истины.

Итак, пассивными воображаемыми видениями мы будем называть спонтанно возникающие ментальные картины, на которые душа смотрит отстраненно и безучастно. Такие видения у мистиков могут быть двух типов: (а) символические и (б) личностные.

(а) Символические видения не могут быть обманчивыми, потому что, переживая такое видение, душа осознает, что видит истину "в образе". Символика многих видений великих пророков-мистиков – например, св. Хильдегарды – настолько сложна, что для их интерпретации необходимы немалые умственные усилия. В некоторых случаях такая интерпретация "приходит" вместе с видением. Так, нам известно, что "Видение пяти скал" у Ралмена Мерсвина пришло к нему в виде отчетливой картины, аллегорический смысл которой был явлен его разуму тогда же. Сузо многократно переживал подобные символические видения. Создается впечатление, что он жил на грани мира воображения и с готовностью воспринимал новые истины в символической форме. Например: "Однажды утром Слуга в видении увидел себя окруженным сонмом небесных духов. Он попросил у одного из самых ярких Небесных Принцев показать ему, как Бог пребывает в его душе. На что ангел ему сказал: "Тебе следует лишь радостно обратить взор к себе и созерцать, как Бог ведет игру любви в твоей любящей душе". Он так и сделал, и увидел, что его тело в области сердца чисто и прозрачно, как кристалл. Он узрел прекрасную Божественную Мудрость, царственно восседающую на престоле в самом центре его сердца. Подле нее находилась исполненная возвышенных желаний душа Слуги, она благоговейно почивала в Боге, Который обнимал ее и любовно прижимал к Своему Сердцу. Так она оставалась погруженной в божественную любовь и преисполненной этой любовью в объятиях своего возлюбленного Бога". [46]

В подобном видении отражена мистическая страсть к Абсолюту и проблески Его присутствия в душе наряду с аллегорическими образами, которые порождает поэтическое воображение. Такое видение фактически представляет собой некую визуализацию стихотворного произведения, возникшую во вдохновенном постижении истины. Сходным образом были созданы многие умозрительные модели Вечности, с помощью которых созерцатели и мистики всецело устремленного к трансцендентому типа пытались запечатлеть свое глубокое видение реальности. В таких воображаемых видениях образ иносказательно представляет трансцендентную Реальность, которую душа еще не способна видеть. Вот что Беатриче сказала Данте, когда он пережил великое видение Реки Света:

И свет предстал мне в образе потока,
Струистый блеск, волшебною весной
Вдоль берегов расцвеченных широко.

Живые искры, взвившись над рекой,
Салились на цветы, крутом порхая,
Как яхонты в оправе золотой;

И, словно хмель в их запахе впивая,
Вновь погружаясь вглубь чудесных вод
И чуть одна нырнет, взлетит другая.

.  .  .  .  .

Тогда сказало солнце глаз
Моих: "Река, топазов огневых
Взлет и паденье, смех травы блаженный –
Лишь смутные предвестья правды их

Они не по себе несовершенны,
А это твой же собственный порок,
Затем что слабосилен взор твой бренный". [47]

В последних двух строках этого великолепного отрывка выразилась вся философия видений. Теперь мы знаем, что видения являются выражением сверхчувственного для нашего ограниченного человеческого восприятия, символическое воспроизведение реальности на уровне, который доступен органам чувств. Это полное значимости символическое представление напоминает яркое драматическое сновидение. И поскольку этот сон олицетворяет трансцендентную истину и посвящает визионера в атмосферу Вечности, он вполне может считаться более значительным, чем нескончаемое прозаическое видение, называемое нами "реальным миром". В подобных видениях – как и в обычных сновидениях, которые знакомы нам из повседневной жизни, – зрительные и слуховые ощущения зачастую неразделимы. Многие видения св. Мехтильды Хакборнской относятся к такому сложному типу. Например: "И увидела она Сердце Бога и прекрасную деву, будто дева эта держала в руке кольцо с алмазом и непрестанно касалась им Сердца Бога. И тогда душа спросила у девы, почему она касается Сердца Бога, и дева отвечала: "Я есть Божественная Любовь, а этот камень заключает в себе грех Адамов... Как только Адам согрешил, я предстала пред ним и взяла на себя весь его грех, и теперь непрестанно касаюсь им Сердца Бога, чтобы вызвать в Нем жалость. Я не отступлюсь от Него до тех пор, пока сама не возьму Сына Божьего из Сердца Его Отца и не возложу его в лоно Богородицы". В другой раз она видела, как Любовь в подобии прекрасной девы ходила по церкви и напевала: "Лишь мною одной свод небес сотворен, и по волнам морским лишь одна я иду". Услышав эти слова, святая уразумела, как Любовь подчинила себе Всемогущество Величия Божия, восприяла Его Неисследимую Мудрость и пробудила в нем сладчайшую доброту, и, полностью овладев Его божественным правосудием и обратив его к прощению и милости, она преобразила Господа Всевышнего". [48]

Не исключено, что имагинативные видения такого рода намного более распространены, нежели принято считать, и могут наблюдаться у обычных "здравомыслящих" людей, не нарушая их душевное равновесие. "Если, – говорит Пратт, – хотя бы отчасти верно то, что Фрейд сказал о символической природе сновидений, то нет ничего удивительного и в том, что воображение христианских мистиков может порождать видения символического типа... Поэтому у нас есть все основания считать несостоятельными утверждения некоторых современных исследователей, будто видения по своей сути необъяснимы и патологичны". [49] Не удивительно, что размышления людей "с развитым воображением" часто принимают вид зрительных образов. Так, например, великий учитель созерцания св. Игнатий Лойола советовал прилагать особые усилия для того, чтобы визуализировать изучаемый объект. Картина может возникать и непроизвольно в завершение некоторой последовательности мыслей, причем она может как подтверждать какое-либо мысленное заключение, так и противоречить ему. Образ может медленно появляться на фоне тумана или же внезапно и отчетливо возникать перед мысленным взором. Он всегда более реалистичен, чем все то, что может нарисовать себе мыслящий рассудок.

(б) Для нас очевиден символический и художественный характер рассмотренных здесь типов видений. Между тем существует еще одна разновидность имагинативных видений, которая требует нашего снисходительного отношения. В таких видениях образы, выносимые на поверхность подсознательными силами или располагаемые перед внутренним взором мистика Кем-то потусторонним – и в то же время постоянно присутствующим в его сознании, – настолько ярки, так тесно связаны с конкретными представлениями и духовными дерзаниями человека и столь идеально выражают его осознание Бога, что их не всегда можно считать аллегорическими. Простым примером такого видения может служить видение Христа в момент освящения мессы, которое доступно многим визионерам. [50] Еще одним примером может служить видение Святого Сердца у св. Маргарет Мэри Алакок. Св. Тереза – одна из немногих мистиков, которым удалось разгадать тайну подобных проявлений медиумизма. Личностные видения, а вместе с ними и более утонченные проявления медиумизма, например мысленные видения Бога, несут в себе не открытие новых фактов, а скорее яркое осознание Образа Христа, убежденность в Его живом присутствии.

"Иногда, – говорит св. Тереза о своих имагинативных видениях Христа, – мне казалось, что я вижу всего лишь образ, однако подчас бывало и не так. Мне представлялось, что это Сам Христос, судя по той яркости, с которой он изволил явиться мне. Иногда видение было очень смутным, и мне казалось, что это образ, однако он не был похож на картину, даже очень хорошо нарисованную, а я видела на своем веку немало картин. Нелепо полагать, будто такой образ может быть чем-то похож на картину, ибо между ними такая же разница, как между живым человеком и его портретом, который, как бы искусно ни был он нарисован, не может быть живым, поскольку одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, что это мертвая вещь". [51]

"Это видение, – говорит она в другом месте, – столь же мгновенно, как вспышка молнии, однако оставляет неизгладимое впечатление в душе. Я уверена, что впоследствии душа будет помнить об увиденном образе до тех пор, пока не воссоединится с Христом, чтобы пребывать в Нем вечно. Хотя я называю содержание видения "образом", не думай, что он похож на изображение. Христос предстает перед душой в виде живой Личности, Которая иногда говорит с нами и открывает нам великие тайны". [52]

Таким образом, следует предположить, что эти мгновенные и ослепительные видения Божественной Личности возникают в момент непосредственного контакта души с Абсолютной Жизнью, которую душа тотчас облачает в наиболее привычное для нее представление о Боге. Для христианских созерцателей, очевидно, таким представлением является образ исторической Личности Христа, каким Его изображают в церковной или околоцерковной литературе и в соответствующих произведениях искусства. [53] Такие молниеносные видения наполняют жизнь и привносят в нее столь глубокое чувство реальности, что у нас есть все основания классифицировать их не как яркие сновидения, а как подлинно мистические состояния сознания. В таких состояниях "имманентный и бесформный, но способный принять любую форму Бог являет Себя в видениях так же, как Он выразил Себя в словах". [54] Личностным видениям сопутствуют такие эмоции, как уверенность и радость. В целом такое переживание напоминает любовное послание, которое вместе с подписью возлюбленного несет в себе его незримое присутствие.

Подлинное видение Христа обладает характерным мистическим качеством неизреченности, оно являет душе образ неописуемой красоты в ореоле неземного сияния, которое, судя по многочисленным свидетельствам, является неотъемлемой чертой трансцендентальных переживаний. Знакомое людям искусства представление о том, что осознание Красоты является разновидностью откровения Истины, в данном случае переносится на трансцендентный уровень. Так, когда св. Тереза увидела одни лишь Руки Бога, их ослепительная красота повергла ее в благоговейный экстаз. [55]

"Даже если бы я провела много лет в поисках возможности запечатлеть на картине нечто столь прекрасное, – говорит она о воображаемом видении Христа, – я не смогла бы этого сделать и даже не знала бы, как это сделать, ибо то, что я видела, непостижимо нашим земным воображением: одни уже белизна и сияние не сравнятся ни с чем. Причем речь идет не о сияющей, а об утонченной белизне и о насыщенном свете, который радует глаз, но не слепит его, хотя и являет воистину божественную красоту. Этот свет настолько непохож на все известное нам здесь на земле, что даже яркое солнце по сравнению с ним покажется блеклым; увидев его один раз, человек не пожелает снова открывать глаза... Одним словом, эта красота такова, что ни один человек, каким бы одаренным он ни был, не сможет в течение всей своей жизни приблизиться к ней в своем воображении. Бог воздвигает ее перед нами на одно мгновение, так что, если бы мы даже пожелали открыть свои земные глаза, чтобы увидеть ее, мы бы не успели это сделать. Однако для нас нет различия в том, открыты или закрыты наши глаза, ибо, когда Бог пожелает, чтобы мы увидели нечто, мы увидим его, независимо от того, хотим мы этого или нет". [56]

Существует и другой очень важный класс зрительных проявлений медиумизма, который был назван мной активными имагинативными видениями. Если видения пассивного типа являются выражением мысли, ощущения или желания глубинного Я, то активные видения свидетельствуют об изменениях в этом Я, сопровождающих психологический кризис. Такие видения всегда носят драматический характер, душа в них действует, а не просто наблюдает со стороны. Эти видения могут во многих отношениях напоминать сны. Они могут быть чисто символичны, они могут быть "реалистичны" в богословском смысле. Они могут принимать вид путешествий по волшебным странам, посещений Ада, Чистилища и Рая, или встреч с Ангелом на Пути. Какова бы ни была их внешняя сторона, они всегда тесно связаны с внутренними достижениями. Они являются непроизвольными выражениями интенсивной подсознательной деятельности, а не просто средством углубления восприятия Абсолюта. Активные видения представляют собой внешние и зримые черты перехода сознания на другие уровни. Поэтому не удивительно, что динамические видения такого рода обычно предваряют начало жизни в единении. Активный характер носили имагинативные видения, которые пережили св. Франциск Ассизский и св. Катерина Сиенская во время появления у них стигматов, св. Тереза во время трансверберации, а также Сузо при встрече с небесным посланцем, который возвестил ему о переходе из "низшей" в "высшую школу Святого Духа". [57] Между тем самый красочный и убедительный пример такой душевной драмы, вероятно, дает нам эпизод, известный в искусстве как "мистическое бракосочетание св. Катерины Сиенской".

Как уже упоминалось, Катерина, которая была с детства склонной к восприятию видений-фантазий и внутренних голосов, еще задолго до "мистического бракосочетания" слышала голос, обещавший ей священную помолвку. И вот в последний день масленицы 1366 года Он сказал ей: "В этот день Я торжественно отпраздную с тобой помолвку твоей души и, как и обещал, возьму тебя Себе в жены по вере твоей". "Затем, – продолжает ее жизнеописание, – Господь продолжал еще говорить, но появились Его Мать Пресвятая Дева, блаженный Евангелист Иоанн, славный Апостол Павел и пресвятейший Доминик, отец ее ордена. Вместе с ними был и пророк Давид с псалтерью в руках. И когда он начал исполнять благозвучную мелодию, блаженная Богоматерь своей рукой дотронулась до руки Катерины и, обратившись к своему Сыну, попросила Его взять Катерину Себе в жены по вере ее. И тогда, великодушно согласившись, Единородный Сын Божий явил ей золотое кольцо, в которое вставлен был прекрасный алмаз в окружении четырех жемчужин. Затем он надел кольцо на безымянный палец правой руки Катерины и молвил: "Вот Я, твой Творец и Спаситель, беру тебя Себе в жены по вере твоей, которая пребудет неизменной до тех пор, пока ты не отпразднуешь свою вечную свадьбу со Мной на Небесах. Посему, дочь моя, мужественно и без колебаний свершай все дела, которые Мое провидение влагает в твои руки и возлагает на тебя, ибо теперь ты защищена стойкостью веры своей и легко одолеешь всех своих недругов". Затем видение развеялось, однако кольцо навсегда осталось у нее на руке, хотя его и не мог видеть никто, кроме самой девственницы. И она часто, хотя и с робостью, признавалась мне, что всегда видит кольцо у себя на пальце и что не было еще ни разу, чтобы она его не видела". [58]

Нетрудно понять, что послужило источником материала, который лег в основу этого видения. Вся его внешняя сторона без изменений заимствована из предания о св. Катерине Александрийской, с детства известное ее тезке. [59] Катерина Бенинказа проявила присущую ей художественную восприимчивость и находчивость в превращении материала старой истории в сюжетную канву исключительно значимого личного переживания. Подобно этому современные ей сиенские художники взяли этот сюжет и саму стилистику из византийского источника, однако переосмыслили их в ключе своих творческих индивидуальностей. Однако важным для нас является не способ, с помощью которого св. Катерина Сиенская использовала достаточно популярный сюжет, преобразив его в свое личное переживание. Для нас важно, что эта история получила освящение в индивидуальном опыте яркого и глубокого переживания единения с Богом. Задолго до этого изменения, происходившие в ее глубинном Я, давали о себе знать в повторявшихся обещаниях Возлюбленного. И поэтому видение "мистического бракосочетания" было важным для нее не столько своими внешними проявлениями, сколько непреходящим воздействием, которое оно оказало на ее жизнь. Пережив это видение, святая перешла на новый уровень сознания и достигла состояния духовного супружества, которое подразумевает сокровенное, под знаком божественной любви, саморастворение в устремлении ко Христу, названное Ришаром Сен-Викторским "третьей стадией пылкой любви".

Подобный активный характер присущ и знаменитому видению или, лучше сказать, переживанию трансверберации св. Терезы. В этом видении образы и чувства объединились в своем стремлении выразить томление ненасытной любви.

"Слева подле себя, – говорит она, – я видела ангела в телесном облике. Такое со мной если и бывает, то очень редко. Хотя меня подчас и посещают видения ангелов, я всегда их вижу духовным видением, о котором я упоминала. Между тем Господь наш иногда желает, чтобы я видела ангела в телесном облике. Этот ангел не велик, а скорее мал и очень красив – его лицо пылает, словно он принадлежит к высшим ангелам, которые представляются нам огненными и называются у нас херувимами... В руке у него я вижу длинное золотое копье, на острие которого, кажется, блистает огонь. Этот ангел иногда является, чтобы вонзать свое копье мне в сердце, проникая им в самые мои внутренности. Когда он затем извлекает копье, мне кажется, что он извлекает вместе с ним и внутренности и оставляет меня пылать великой любовью к Богу. Боль при этом так велика, что я не могу сдерживать стоны, однако она столь сладостна, что я не могу желать, чтобы она покинула меня. Душа моя не удовлетворяется ничем, кроме Бога, и поэтому боль моя не телесна, а духовна, хотя тело тоже участвует в ней, и в значительной мере. Эти любовные ласки души и Бога так сладостны, что я молю Бога, чтобы Он по доброте Своей дал их испытать всем, кто думает, что я лгу". [60]

И наконец, следует отметить, что динамические видения могут принимать исключительно мысленную форму, как было у блаженной Анжелы Фолиньоской.

"Во время последнего Великого Поста, – говорит она, – я, сама не понимая, как это произошло, неожиданно оказалась в Боге, причем намного более сладостно, чем это со мной бывает. Мне казалось, что я пребываю внутри Святой Троицы, причем радуюсь как никогда ранее, ибо в этот раз я переживала блаженство намного большее, чем когда-либо прежде, и длилось оно непрерывно. Подобное погружение в Бога наполняет меня радостью и ликованием. Пребывая в подобном великолепии, я переживаю высокий несказанный восторг, превыше всего, что было мне доселе известно. Божественные проявления в моей душе столь неизреченны, что ни святой, ни ангел не может описать или объяснить, что при этом в ней происходит. Я вижу и понимаю, что эти божественные проявления, эту неизмеримую бездну ни ангел, ни какое-либо другое существо, каким бы великим и мудрым оно ни было, не в силах объять, и посему, что бы я о ней ни говорила, мне кажется, что я кощунствую". [61]

Автоматическое письмо

Реже всего в связи с мистицизмом упоминают о таком непроизвольном проявлении, как "автоматическое письмо". В одной из предыдущих глав мы уже говорили об этом виде бессознательной деятельности в связи с обсуждением двух замечательных личностей – Блейка и г-жи Гийон. Как и видения и голоса, эта склонность к автоматическому письму может проявляться и фактически проявляется с различной степенью интенсивности, начиная от непреодолимого стремления писать, известного всем писателям и называемого "вдохновением", и кончая крайними проявлениями, когда, например, рука человека, пребывающего в полном сознании, движется словно по воле другой личности. Здесь мы имеем дело с феноменом, который можно объяснить без привлечения "сверхъестественного". С точки зрения психолога, вдохновенные писания мистиков отличаются количественно, но некачественно, от поэтического творчества, описанного Мюссе: "Это не работа, а слушание, потому что тебе кажется, что кто-то неизвестный говорит тебе что-то на ухо". [62] Подобная подсознательная деятельность, по всей вероятности, в какой-то мере наблюдается во всех литературных произведениях великих мистиков, чье воображение, подобно фантазии поэтов, во многих отношениях не подчинено воле и поверхностному разуму.

Предание гласит, что св. Катерина Сиенская диктовала свой знаменитый "Диалог" писарям, пребывая в экстазе. Вполне возможно, что в данном случае экстаз означает не более чем сосредоточенное состояние, в котором творческие способности ничто не ограничивает. Но не исключено также и то, что здесь имеет место состояние сознания, напоминающее транс медиумов, когда аппаратом речи овладевает глубинное Я человека. Если бы перо было для нее более привычным инструментом – в действительности же она научилась писать лишь по ходу своей миссионерской деятельности, – не исключено, что ее глубинное Я выражалось бы с помощью автоматического письма. Как бы то ни было, судя по ритму и патетическим взлетам, "Диалог" обладает всеми характерными особенностями непроизвольно созданного произведения. Его подчеркнуто логическая структура, свободное обращение с метафорами и характерное сочетание исповедности и отстраненности – все это ставит его на одну ступень с писаниями пророков. Все эти особенности "Диалога" очень характерны для произведений, созданных под влиянием интенсивных потоков подсознательных энергий практически без вмешательства обычного аналитического ума. [63]

Если мы примем оригинальную теорию, которую Юндт предложил для интерпретации психических состояний Ралмена Мерсвина, то будем вправе сказать это же и о многих текстах самого Мерсвина. Блейк также утверждал, что "повинуется велениям Небесных Посланников, денно и нощно", [64] а на смертном одре заявил, что заслуга в написании всех его произведений принадлежит не ему, а его "небесным друзьям" [65] – т.е. вдохновению личности, которой были доступны истина и красота, неведомые поверхностному разуму.

Подобного мнения о своих мистических писаниях придерживалась и св. Тереза. По ее собственному признанию, она была как попугай, который повторяет слова хозяина, не видя в них никакого смысла. После такого заявления у нас не остается сомнений в том, что ее писательские способности были во многих отношениях неконтролируемы и в своем функционировании зависели от непроизвольных душевных процессов. Чаще всего она писала после принятия святого причастия – то есть тогда, когда ее мистическое сознание находилось в особенно активном состоянии. Она писала очень быстро, ничего не обдумывая и не исправляя. У св. Терезы идеи и образы всплывали на поверхность сознания из подсознательных областей так стремительно, что она не поспевала все записывать своим быстрым, нетерпеливым почерком. Иногда она даже восклицала: "Почему я не могу писать обеими руками сразу, чтобы ничто не было упущено?!" [66] После достижения ею жизни в единении одного незначительного намека было для нее достаточно, чтобы изменить состояние сознания и дать возможность проявиться подсознательным влияниям. Она говорила, что во время написания "Внутреннего замка" работа происходила на всех уровнях. Подчас она погружалась в то же самое состояние созерцания, которое пыталась описать, а затем еще долго писала в похожем на транс сосредоточенном состоянии, отчетливо осознавая при этом, что ее рукой движет не ее воля. При этом она записывала неведомые для обыденного разума идеи, которые повергали ее в великое изумление.

Одно из свидетельств, собранных в качестве оснований для причисления св. Терезы к лику святых, принадлежит ее давней подруге-монахине Марии де Сан Франциско из Медины. Свидетельница утверждает, что однажды, войдя в келью святой, когда та писала уже упоминавшийся "Внутренний замок", она увидела, что Тереза погружена в глубокое созерцание и, казалось, не осознает внешний мир. "Когда мы возле нее поднимали шум, – говорит другая монахиня, Мария дель Насимьенто, – она не прекращала писать и не жаловалась на то, что ее отвлекают". Обе эти женщины, а также настоятельница монастыря в Гранаде подтвердили, что Тереза писала с необычайной быстротой и никогда не останавливалась, чтобы что-то изменить или зачеркнуть. Она говорила, что не хочет упустить хоть что-либо из сказанного ей Богом и поэтому спешит записывать. Эти и многие другие свидетельницы утверждали, что во время письма она казалась другим существом, ее лицо начинало сиять небесным светом, который впоследствии угасал. [67]

Что же касается г-жи Гийон, которая была склонна и к медиумизму, и к мистицизму, то ее склонность к квиетистской пассивности всецело отдавала ее во власть подсознательных импульсов. Поэтому не удивительно, что она предоставляет нам многочисленные примеры проявления феноменов ясновидения, прорицания, телепатии и автоматического письма.

"Более всего, – говорит она, – мне удивительны письма, которые Ты заставляешь меня писать и к которым я причастна лишь в том, что держу в руке перо. Именно во время их написания я постигаю дар письма в соответствии с неизвестным мне сокровенным разумом, а не в соответствии со своим собственным разумом. Изменился даже мой почерк, и все поражаются тому, как много я пишу". [68]

И еще:

"...Ты заставляешь меня писать с такой великой отрешенностью, что я была вынуждена отказаться от всего написанного и начать все сначала, как Ты и пожелал. Ты подверг меня всем возможным испытаниям. Порой Ты заставляешь меня писать, затем внезапно прерываешь поток слов, а затем снова возобновляешь его. Иногда я пишу целый день, а затем останавливаюсь на полуслове, и лишь впоследствии Ты даешь мне возможность дописать все, что Тебе было угодно. Ничто из того, что я написала, не родилось в моем уме. Фактически сам этот ум настолько свободен, что кажется пустым и настолько отстраненным, что все написанное мной представляется мне не моим... Все оплошности, которые встречаются в моих писаниях, объясняются тем, что, не ведая путей Господних, я была им неверна и надеялась на то, что впоследствии без Твоей помощи смогу продолжить начатое, когда у меня будет свободное время. Поэтому в моих произведениях легко можно отличить ясные и размеренные отрывки от косноязычных и туманных. Я оставила все таким, каким оно у меня получилось, чтобы различие между Духом Божьим и духом человеческим было видно каждому... Я всегда продолжала писать с немыслимой быстротой, потому что рука едва поспевала за диктующим духом, и в течение всей этой работы я не изменила своему подходу и не воспользовалась ни одной книгой. Писарь, каким бы прилежным он ни был, не смог бы за пять дней переписать то, что я написала за одну ночь... Ко всему сказанному здесь о моих писаниях прибавлю лишь один пример. Случилось так, что большая часть моей книги о Книге Судей была потеряна. Когда меня попросили восполнить недостающие части, я еще раз написала потерянные главы. Через много лет, когда я переезжала на другое место, рукописи с первоначальным текстом были найдены в месте, где никто не подумал бы их искать. Когда я сравнила их со вторым вариантом этих глав, оказалось, что старая и новая версии совпадают буквально. Это обстоятельство немало озадачило достопочтенных ученых людей, которые понимали, о чем шла речь в этой книге". [69]

Значительно более глубокий и самобытный по сравнению с г-жой Гийон мистик Якоб Бёме тоже в какой-то мере был в своем литературном творчестве беспомощным инструментом в руках силы, которая выходила далеко за пределы поверхностного сознания. Из его собственных слов явствует, что его первая книга "Аврора" была написана после великого озарения, которое он пережил в 1610 году. Эта книга не является сознательно задуманным трактатом, а представляет собой пример вдохновенного произведения, написанного в духе автоматического письма. Эта весьма необычная работа, изобилующая ошеломляюще глубокими, хотя и невразумительными порой высказываниями, была предана проклятию местным церковным судом, и Бёме запретили прикасаться к перу. В течение семи лет он следовал запрету. Затем его охватило "новое влечение свыше", и он снова начал писать, повинуясь подсознательному порыву, который – в этом особенность Бёме – приходил к нему не изнутри, а снаружи.

Этот второй всплеск писательской деятельности был у Бёме также практически во всех отношениях непроизвольным. Когда всеми действиями мистика руководило трансцендентное сознание, поверхностный разум не мог оказывать почти никакого влияния на процесс творчества. "Искусность, – говорит Бёме об этом, – не писала моих творений, равно как и не было у меня времени обстоятельно записывать все в соответствии с пониманием символов. Поскольку писал я по велению Духа, который был подчас очень нетерпелив, во многих словах недостает литер, а в некоторых местах вместо слов вставлены лишь заглавные буквы, да и рука писца по непонятным для него причинам местами дрожала. И хотя я мог писать намного более точно, красиво и просто, я не делал этого, ибо пламенный Огонь побуждал и торопил меня, и рука с пером должны были поспевать на ним, ведь он приходит и уходит, как нежданный ливень". [70]

Ни одно описание не может лучше передать спонтанный и неконтролируемый характер этого медиумического состояния, а также сопутствующего ему излияния новых знаний и быстрого формулирования предложений. Это происходит так стремительно, что рука человека с трудом поспевает за "пламенным Огнем", за движениями внутреннего сознания. При автоматическом письме, как и в видениях, форма послания зависит от содержимого внутреннего сознания, от накопленных в памяти сведений. Вот откуда в произведениях Бёме появляются многочисленные туманные каббалистические и алхимические символы, которые порой ставят в тупик даже самых усердных его читателей и которые свидетельствуют о знакомстве автора с работами Парацельса, Вейгеля и Себастьяна Франка. [71] Однако такой язык не больше дискредитирует "силу, которая движет пером", чем фабула видения "мистического бракосочетания" св. Катерины Сиенской бросает тень на достижение ею жизни в единении. В результате этих изнурительных трудов, этой "схватки с Ангелом на Пути", мистик преподносит человечеству чашу, полную Духа Жизни. Мы можем выяснять происхождение узора на чаше, однако мы не смеем обвинять мистика в том, что он разбавил Вино.

В этой главе мы имели дело не с целями, а со средствами, к которым прибегает еще не сбросившая с себя "оковы образов" душа в своем стремлении каким-то способом охватить Абсолют, а значит, явить Его – наслаждаться и восхищаться Тем, Что заключает в себе сумму всех ее желаний. Понять эту стадию развития мистического сознания не сможет ни тот, кто презирает пытавшихся в таком простом, а иногда прямо-таки наивном виде выразить Абсолют, ни тот, кто питает суеверное пристрастие к образам, далеким от бесформной Реальности, на которую они намекают. Между этими двумя крайностями лежит наша надежда на понимание роли непроизвольных проявлений на Мистическом Пути. Нам следует искать в них искусство применения наших обычных средств восприятия феноменального мира к осознанию иного мира, постижение которого является высочайшей целью человека.

---

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

---

Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)