<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

ОДИННАДЦАТАЯ КНИГА

1. Свойства разумной души: она созерцает самое себя, анализирует себя, делает себя такой, какой желает, сама пользуется приносимым ею плодом (в то время как плодами растений и порождениями животных пользуются другие). Она достигает свойственной ей цели, когда бы ни был положен предел жизни. При пляске, сценическом представлении и тому подобном, всякая помеха лишает законченности всю деятельность. Не так здесь: в какой бы части и в каком бы месте ни была прервана деятельность разумной души, она исполняет свое предназначение полностью и без нехваток, так что может сказать: "Я взяла свое". Разумная душа облетает, далее, весь мир и окружающую его пустоту, исследует его форму, проникает в беспредельную вечность, постигает периодическое возрождение Целого и понимает, и сознает, что наши потомки не увидят ничего нового, как и наши предки не видели ничего сверх того, что видим мы, но что человек, достигший сорока лет, если он обладает хоть каким-нибудь разумом, в силу общего единообразия некоторым образом уже видел все прошедшее и все должное быть. Разумной душе свойственны и любовь к ближним, и истина, и. скромность; она ничего не ставит выше себя, что свойственно и закону. Таким образом, нет никакой разницы между правым разумом и разумом справедливости.

2. Ты будешь относиться с презрением к веселой песне, к танцам, ко всем видам борьбы, если разделишь всю мелодию на отдельные звуки и относительно каждого задашь себе вопрос: "Не перед ним ли я не могу устоять?" Ведь ты постыдишься ответить утвердительно. Поступай соответственно этому с танцами, относительно отдельных движений и положений, равно как и с борьбой во всех ее видах. Помни, что во всем, за исключением добродетели и ее действий, следует переходить к рассмотрению частей и из их анализа черпать презрение к целому. Примени то же самое и ко всей жизни.

3. Душе, готовой ко всему, не трудно будет, если понадобится, расстаться с телом, все равно – ждет ли ее угашение, рассеяние или новая жизнь. Но эта готовность должна корениться в собственном суждении, проявляя себя не со слепым упорством, как у христиан, а рассудительностью, серьезностью и отсутствием рисовки: только тогда она убедительна и для других.

4. Я сделал что-нибудь для общего блага? Следовательно, я принес пользу самому себе. Никогда не расставайся с этой мыслью и не отказывайся от нее ни в каком положении.

5. В чем твое искусство? В том, чтобы быть хорошим. Но разве достигнешь ты в нем совершенства иначе, нежели с помощью познания как о природе Целого, так и об особом строе человека?

6. Первоначально трагедии должны были напоминать зрителям о том, что известные события по природе своей происходят известным образом, и о том, что развлекающее их на сцене не должно быть тягостным для них и на большей сцене – в жизни. Ибо зрители воочию убеждаются, что известные события должны совершаться именно таким образом, и что приходится мириться с ними даже тем, которые восклицают: "О Киферон!" [1]. Авторы этих трагедий говорят подчас нечто дельное. Лучшим примером может служить:

   Хотя б меня с двумя детьми забыли вы,
   Цари небес, – все ж разум есть и правда в том.

   И далее:

   Что пользы гневаться на вещи?
   И –
   Нельзя, чтоб в день свой не пожата жизнь была,
   Как спелый колос.

   И другое в том же роде. После трагедии появилась древняя комедия, нравоучительно откровенная, и самой резкостью своей полезная для обличения тщеславия. Для этой цели и Диоген кое-что заимствовал из нее. Подумай же теперь, в чем существо появившейся затем средней комедии, и для чего, наконец, была введена новая, перешедшая мало-помалу, в мимическое искусство. Никто не станет отрицать, что и здесь можно найти кое-что полезное. Но какую цель преследует все это направление поэтического и драматического творчества?

7. Насколько же очевидно, что нет условий жизни, более благоприятных для философствования, нежели те, в которых ты теперь находишься!

8. Ветвь, отсеченная от другой ветви, не может не оказаться отсеченной и от всего ствола. Точно так же и человек, порвавший с одним человеком, отторгает себя от всего общества. Но ветвь не сама себя отсекает, человек же сам отдаляется от своего ближнего, возненавидев и чуждаясь его, и не сознает, что тем самым отсекает себя и от всей гражданской общины. Правда, Зевс – зиждитель общественности – даровал нам способность вновь сойтись с теми, кто нам близок, и вновь занять свое место в качестве членов целого. Однако, если это отделение повторяется, то отделившееся делается все более неспособным к объединению и восстановлению в прежнее положение. И вообще между ветвью, с самого своего произрастания жившей одной неразрывной жизнью со всем растением, и той, которая была отсечена, а потом привита вновь – есть существенная разница, что бы ни говорили садовники: последняя срастается, правда, но сохраняя отличие.

9. Люди, препятствующие тебе идти путем, согласным с правым разумом, не смогут отвратить тебя от правильных поступков; точно так же они не должны лишать тебя благожелательности к ним самим. Следи за собой одинаково как в том, так и в другом отношении: не только за обоснованностью суждений и действий, но и за кротостью в отношении к тем, которые стараются помешать тебе или раздосадовать как-либо иначе. Ведь гнев на них не менее обличает бессилие, нежели отказ от действия или уступка под влиянием страха. И то, и другое – измена своему назначению: у одного эта измена выражается в страхе, у другого – в отчужденности от того, кто по природе родственен ему и друг.

10. Ни одна природная сущность не уступает искусству, ибо искусства только подражают той или иной природе. Если так, то природа, наиболее совершенная и объемлющая все другие, не может быть превзойдена хотя бы самым изощренным искусством. Но все искусства созидают менее совершенное ради более совершенного; следовательно, так же поступает и общая природа. Здесь берет начало и справедливость, которая порождает и прочие добродетели. Ибо справедливое не будет соблюдено, если мы будем стремиться к вещам безразличным или легко даваться в обман, или же будем судить опрометчиво и легкомысленно.

11. Предметы, преследуя и избегая которые, ты лишаешься мира душевного, не приступают к тебе, но ты некоторым образом сам приступаешь к ним. Пусть смолкнет твое суждение о них – и они лежат недвижимо; а тебя никто не увидит ни преследующим, ни бегущим.

12. Душа сохраняет свойственную ей шарообразную форму, когда не тянется за чем-либо внешним и не стягивается вовнутрь, не удлиняется и не оседает вниз, но излучает свет, в котором она зрит истину, как всех вещей, так и таящуюся в ней самой [2].

13. Меня кто-нибудь станет презирать? Это его дело. Мое же дело – не оказаться достойным презрения вследствие какого-нибудь поступка или слова. Он будет ненавидеть меня? Опять-таки его дело. Я все же буду хранить благожелательность и благосклонность ко всему и всегда буду готов даже ему самому указать на заблуждение, без издевательства, но из искреннего желания добра, как это делал Фокион [3], если только он не лицемерил. Таким должно быть внутреннее настроение, и боги должны видеть в тебе человека ни на что не досадующего и не злобствующего. Ибо что могло бы быть злом для тебя, если ты делаешь свойственное твоей природе и приемлешь то, что благовременно для природы Целого, как одушевленный только одним желанием.

14. Презирающие друг друга – друг другу угождают, а желающие превзойти друг друга, – пресмыкаются – чтобы так или иначе осуществилось общеполезное друг перед другом.

15. До какой низости и лицемерия нужно дойти, чтобы сказать: "Я намерен быть искренним в отношениях с тобой". Что делаешь ты, человек? Не следует предупреждать об этом – это выяснится само собой: содержание твоих слов должно быть запечатлено на твоем челе. Ты таков – и тотчас же твой взор выдаст это, как возлюбленный тотчас же читает все в глазах любящего. Вообще человек искренний и хороший должен быть подобен потливому, чтобы ставший рядом с ним волей-неволей почувствовал его, лишь только к нему приблизится. Искренность же, выставляемая напоказ, опаснее кинжала. Нет ничего омерзительнее волчьей дружбы. Избегай ее более всего. Человека хорошего, благожелательного и искреннего – узнаешь по глазам; этих свойств не скроешь.

16. Душа обладает способностью устроить жизнь наиболее совершенным образом, если только человек будет безразлично относиться к вещам безразличным [4]. Безразлично же будет относиться тот, кто каждую из этих вещей рассматривает в расчленении, а не в целостном виде, и помнит, что ни одна из них не навязывает нам убеждения о себе и не приступает к нам, но что они недвижимы, составляем же суждение о них мы сами, как бы записывая в самих себе, хотя можем и не записывать, можем и стереть тотчас же запись, если она занесена без нашего ведома; кто помнит также и о том, что такого рода внимание потребуется лишь на недолгое время, и что жизнь близится к концу. Но что трудного во всем этом? Если это согласно с природой – находи в нем радость и не тяготись им, если же противно природе, ищи того, что согласно с твоей природою, и спеши к нему, хотя бы оно и не обещало славы. Ибо всякому должно быть дозволено искать свое благо.

17. Ты должен знать, где берет начало каждая вещь, из чего она состоит, во что изменяется, какой она будет по изменении, и почему она не претерпит при всем этом никакого зла.

18. Следует отдать себе отчет, во-первых, в том, каково твое отношение к людям, и в том, что люди рождены друг для друга, ты же, сверх того, поставлен над людьми, как баран над стадом овец или бык над стадом коров. Обоснуй это глубже, начав с положения: "Если не атомы, то вседержительница-природа". Но если так, то менее совершенные существа существуют ради более совершенных, более же совершенные друг для друга.

    Во-вторых, – в том, каковы люди за столом, на ложе и т. д., в особенности же какую власть имеют над ними их основоположения, и с каким самомнением они делают свое дело.

    В-третьих, – в том, что если в данном случае люди поступают правильно, то не следует сердиться на них, если же неправильно, то, очевидно, против воли или по неведению. Ведь всякая душа против воли лишается как истины, так и отношения к другому человеку, сообразного его достоинству. Ведь людям очень не нравится слыть несправедливыми, неблагодарными, жадными и, одним словом, заблуждающимися по отношению к ближним.

    В-четвертых, – в том, что ты и сам во многом заблуждаешься и подобен им; если же и не впал в какие-нибудь заблуждения, то не чужд порождающим их склонностям. Это справедливо, если от подобных заблуждений удержали тебя трусость, честолюбие или какое-нибудь другое дурное побуждение.

    В-пятых, – в том, что ты даже не уверен, заблуждаются ли они. Ведь чужая душа – потемки. И вообще многому следует поучиться, прежде чем с уверенностью высказываться о чужих поступках.

    В-шестых, – в том, что предаваться чрезмерной досаде или негодованию значит забыть о мимолетности человеческой жизни и о предстоящей всем скорой смерти.

    В-седьмых, – в том, что не поступки людей в тягость нам – их настоящий источник в руководящем начале этих людей, – а наши убеждения. Устрани же убеждения, пожелай освободиться от суждения об этих поступках, как о чем-то ужасном – и гнева как и не бывало. Но как устранить их? Размышляя о том, что для тебя нет ничего постыдного в этих поступках. Ибо, если ты будешь считать злом не только постыдное, то и тебе не избежать многих заблуждений и стать разбойником, или еще кем-нибудь в этом роде.

    В-восьмых, – в том, насколько последствия гнева и огорчения по поводу чего-либо более тягостны, нежели то, что вызывает гнев и огорчение.

    В-девятых, – в том, что благожелательность, если она искренняя, а не напускная, есть нечто неодолимое. Что, в самом деле, сделает тебе разнузданный насильник, если ты останешься неизменно благожелательным к нему и, при представившемся случае, будешь кротко вразумлять его, а в тот самый момент, когда он собирается сделать тебе зло, ты, сохраняя спокойствие, обратишься к нему: "Не нужно, сын мой: мы рождены для другого. Я-то не потерплю вреда, но ты потерпишь". Далее, следует толково и в общем виде показать ему, что это действительно так, и что ни пчелы, ни животные, рожденные для стадной жизни, не поступают таким образом. Но это нужно сделать без насмешки и издевательства, а любвеобильно, без затаенной обиды, не принимая учительского тона и не стремясь удивить присутствующих, или с глазу на глаз, или, если присутствуют посторонние [4]...

    Помни об этих девяти правилах, как бы получив их в дар от муз. И пока еще жив, стань, наконец, человеком! Следует в равной степени избегать как гнева, так и лести в отношениях к людям: и то, и другое противно общественности и приносит вред. В приступе гнева никогда не забывай, что ярость не свидетельствует о мужестве, а, наоборот, кротость и мягкость более человечны и более достойны мужа, и сила, и выдержка, и смелость на стороне такого человека, а не на стороне досадующего и ропщущего. Чем ближе к бесстрастию, тем ближе и к силе. Как огорчение, так и гнев обличают бессилие. И огорчающийся, и гневающийся – ранены и выбыли из строя. Если хочешь, то прими и десятый дар от самого Мусагета [5]. Требование, чтобы дурные люди не заблуждались – безумно, ибо означает стремление к невозможному. Соглашаться же с тем, чтобы они были таковыми по отношению к тебе – нелепо и достойно тирана.

19. Следует более всего беречься четырех извращений господствующего начала и пресекать их, лишь только их заметишь, обращаясь к себе в каждом случае так: "Это представление не необходимо, это – подрывает устои общества, эти слова были бы не чистосердечны, а говорить не от чистого сердца должно быть противно твоему смыслу". Четвертое же увещание – это то, когда ты обращаешься к себе с таким упреком: "Это твое состояние означает поражение и сдачу более божественной твоей части, не устоявшей против менее ценной и смертной части, против тела и его грубых наслаждений".

20. Жизненная сила в тебе и все огневидное, входящее в смешение, хотя и стремятся по своей природе вверх, однако, подчиняясь распорядку Целого, удерживаются в своем составе. Все же, обладающее свойствами земли и влажное, хотя и стремится вниз, однако не падает, а занимает несвойственное ему по природе положение. Таким образом, и элементы подчиняются Целому, оставаясь, даже вопреки себе, там, где им указано, до тех пор, пока оттуда же не будет дано знака к разложению. Не ужасно ли после этого, что только твоя разумная часть не повинуется и досадует на занимаемое ею место, хотя ей и не предписывается ничего противоречащего ей, а только согласное с ее природой; она же не желает ни с чем считаться и стремится к противоположному. Ибо всякое уклонение в сторону несправедливости, излишеств, гнева, огорчения, страха есть не что иное, как измена природе. Не господствующее начало оставляет свой пост и тогда, когда выражает недовольство по поводу чего-либо происходящего. Ибо оно не менее предназначено к благочестию и богопочитанию, нежели к справедливости. Ведь и эти добродетели входят в понятие общественности; более того, они даже старше справедливости.

21. Кто не имеет единой и неизменной цели жизни, тот не может оставаться единым и неизменным в течение всей жизни. Но сказанного еще недостаточно, если не прибавить, какова должна быть эта цель. Ведь как убеждение одинаково не относительно всех каких бы то ни было благ, признаваемых большинством, но лишь относительно некоторых, имеющих общее значение, так и цель должна быть установлена общественная и гражданственная. Кто сообразует с этой целью все свои личные стремления, тот во всем будет поступать одинаково и, таким образом, останется верным себе.

22. Подумай о мыши полевой и домашней, об ее испуге и беготне.

23. Сократ называл мнения большинства людей Ламиями – пугалом для детей [6].

24. Лакедемоняне во время представлений устраивали чужестранцам места в тени, сами же садились, где попало.

25. Сократ на вопрос Пердикки, почему он не едет к нему, ответил: "Чтобы не погибнуть самым постыдным образом", т.е. воспользовавшись одолжением, не иметь возможности отплатить тем же [7].

26. В писаниях эфесцев [8] рекомендуется постоянно вспоминать о ком-либо из древних, отличавшихся добродетелью.

27. Пифагорейцы советовали бросать по утрам взгляд на небо, чтобы вспомнить о том, что оно всегда исполняет свое дело, оставаясь верным своему пути и образу действий, и о порядке, чистоте и обнажении. Ибо светила не знают покровов.

28. Подумай о Сократе, набросившем на себя овчину, когда Ксантиппа ушла из дома, захватив его одежду [9], и о его ответе друзьям, не знавшим куда деваться от стыда, когда увидели его одетым таким образом.

29. Ты не станешь учить письму и чтению, прежде чем не научишься сам. Тем паче – жизни.

30. Рабом рожден ты: чести нет тебе в речах [10].

31. Во мне засмеялося сердце [11].

32. Станет бесстыдной хулой поносить суеслов добродетель [12].

33. Безумно искать смокв зимой. Но безумец и тот, кто тоскует о ребенке, которого уже нет.

34. "Лаская своего ребенка", говорил Эпиктет, "следует сказать самому себе: «Быть может завтра он умрет». – "Но ведь это – накликание беды". – "Ничего подобного", отвечал он, "это обозначение одного из действий природы. Иначе и слова: "Колосья пожинаются" также являлись бы накликанием беды" [13].

35. Виноград зеленый, зрелый, выжатый – все это переход не в то, чего вообще нет, а в то, чего теперь нет [14].

36. Изречение Эпиктета: "Нет насилия, которое могло бы лишить нас свободы выбора" [15].

37. "Нужно", говорит он, "установить правила, определяющие, когда следует давать свое согласие. Что касается стремлений, то необходимо следить за тем, чтобы они не были безусловны, были направлены на общее благо, и сообразовались бы с достоинством. От влечений же следует вообще воздерживаться, но не отвращаться ни от чего, что не в нашей власти" [16].

38. "Спор идет", говорит Эпиктет, "не о пустяках, а о том, быть ли безумным или нет" [17].

39. "Что вы предпочитаете", спросил Сократ, "иметь ли души разумных существ или неразумных?" – "Разумных". – "Но испорченных или неиспорченных?" – "Неиспорченных". – "Почему же вы не стремитесь к ним?" – "Мы обладаем ими". – "Почему же вы тогда "спорите и препираетесь?" [18].