ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Между одним и тремя годами ребенок расстается с инфантильными способами приспособления и активно отстаивает свое особое место в мире. В этом периоде быстро развиваются его способности: ходить, говорить, думать, контролировать сфинктер и тому подобное. Параллельно возрастают навыки восприятия и движения, усложняется сфера межличностных отношений.
Развитие активного управления. Ребенок постепенно прогрессирует от периода пассивно-рецептивного господства, при котором он обеспечивается могущественными взрослыми, к собственной активности. На этой следующей фазе активные действия заменяют простое реагирование по типу разрядки, появляется способность откладывать удовлетворение и выдерживать напряжение. Две предпосылки составляют основу активности:
Главные характеристики моторного развития заключаются в овладении ходьбой, речью и правилами туалета. Способность самостоятельно ходить и контролировать сфинктер считаются базисными в независимости ребенка. Речь привносит возможность предвосхищения событий благодаря словесному планированию. Это продвижение приводит ко второй предпосылке активности – суждению, которое связано с главной функцией эго, известной как "оценивание реальности". Последняя представляет способность предвосхищения будущего в воображении при осуществлении лишь ориентировочных активных действий в реальном мире. Оценка реальности и терпимость к напряжению непосредственно сопряжены в качестве функций эго.
Тревога. Другая проблема, напрямую касающаяся эго, – это тревога. Мы уже знаем, что возникновение тревоги возможно до дифференциации эго: в пренатальной жизни, затем в результате родовой травмы, а также непосредственно после рождения. Эта ранняя первичная тревога, наполняющая возбуждением, модифицируется с нарастанием способности эго оценивать реальность. Одновременно с предвосхищением в воображении и планированием действий возникает мысль об опасности. Оценивающее эго теперь обладает способностью рассматривать ситуацию как потенциально травмирующую или угрожающую. Такое суждение допускает только умеренный, контролируемый уровень тревоги, который меньше, чем мог бы переживаться в ситуации. Предвосхищение тревоги служит сигналом ребенку, подсказывающим ему о чем-то, требующем преодоления.
Содержание детской тревоги тоже претерпевает изменения. Основой тревоги считается неспособность самостоятельно удовлетворять физиологические влечения. Первый страх – это страх переживания в дальнейшем травматических состояний, порождающий идею, что удовлетворение потребностей может оказаться в опасности. Примитивный принцип возмездия осложняет раннюю картину тревоги. Руководствуясь анимистическим мышлением, ребенок приписывает другим свои желания. Его фантазии о поглощении окружения могут сопровождаться страхом быть съеденным родителями. Тревожные фантазии о своем разрушении имеют то же происхождение.
Другой источник тревоги заключается в сомнении, что ожидаемое удовлетворение произойдет. Это так называемый "страх утраты любви" – любовь в данном случае означает помощь и заботу. Тревога в указанной сфере особенно интенсивна, так как самоуважение регулируется снабжением извне. Эго, любимое другими, считается сильным, тогда как эго, оставленное в опасности, представляется слабым.
Отсроченное управление и "функциональное удовольствие". Маленькие дети справляются с тревогой очень характерным образом. Они пытаются преодолеть напряжение активным повторением в играх и мечтах ситуации, вызвавшей напряжение. Это "отсроченное управление" отличается от прежнего пассивного переживания тревоги тем, что ребенок повторением ситуации сам определяет ее время и силу. Позднее он не только инсценирует в играх свое прошлое, но предвосхищает ожидания в будущем (см. прим. 1).
Согласно Фенихелю, функциональное удовольствие обычно имеет место в сочетании с эротическим наслаждением. Он приводит пример, когда взрослый подбрасывает ребенка в воздух и ловит его. С одной стороны, ребенок испытывает эротическое наслаждение посредством возбуждения чувств, связанных с сохранением равновесия, с другой стороны, он получает функциональное удовольствие за счет преодоления страха падения. Мужество приходит постепенно: ребенок обретает доверие к взрослому и убеждается, что не стоит бояться небольшой высоты.
Развитие речи и мышления. Развитие речи представляет решающее продвижение в формировании эго. Научившись связывать слова и мысли, эго гораздо лучше приспосабливается к внешнему миру и внутренним влечениям. Возникает магическая вера, что управление вещами обусловлено их называнием. Общеизвестно постоянное требование детей этого возраста, чтобы им называли предметы. Таким образом, стремление к управлению инстинктивными влечениями способствует интеллектуальному развитию (см. прим. 2). Обретение речи переживается как огромная сила, и она обращает более раннее "могущество мыслей" в "могущество слов". Ранняя речь ребенка своего рода амулет, предназначенный для магического овладения миром с помощью слов. Магическая сила слов, согласно теории, сохраняется в клятвах, брани, поэзии.
Мышление описывается как дальнейшее совершенствование умозаключений: сначала между съедобным и несъедобным, позднее между безвредным и опасным. Мышление связано с отсрочиванием действий, которые теперь, хотя и в незначительном масштабе, прогнозируются в психическом плане. Мышление служит аккультурации двух ранних автоматических реакций: 1) влечение к разрядке затормаживается; 2) склонность к галлюцинаторному выполнению желаний замещается "воображением ожидаемых событий, а в последующем – их представлением в абстрактных символах. На этой стадии развития процессы мышления, однако, не свободны от двух указанных тенденций. Прелогические эмоциональные элементы способствуют дезорганизации, противоречиям, недоразумениям. В этой примитивной фазе воображение слишком конкретно и образно, по мере развития мышление все больше опирается на слова. В последующей жизни прелогическое мышление имеет место у людей в состояниях усталости, сонливости, интоксикации, психоза. Предполагается, что и в нормальном состоянии каждая мысль проходит через такую фазу (см. прим. 3).
Второй характеристикой самого раннего мышления является символизм. Понимание мира первоначально происходит в результате отношения к объектам как источникам удовлетворения или угрозы, поэтому стимулы, провоцирующие одинаковые реакции, рассматриваются в качестве идентичных. Иллюстрацией служит общеизвестное символическое уравнивание "ухода" со "смертью". Менее ясна связь между "деньгами" и "фекалиями". И то и другое представляет собственность, сходную у каждого (неиндивидуализированную), и, таким образом, существует опасность утраты собственности. Другими словами, обе неиндивидуализированные собственности находятся в постоянной опасности утраты ими принадлежности к эго. Считается, что символизм у маленького ребенка отличается от символизма у взрослого. Змея и пенис, например, понимаются ребенком как одно и то же. С другой стороны, у взрослых происходит процесс искажения, при котором нежелательная идея (пенис) вытесняется и представляется посредством сознаваемого символа (змеи) (см. прим. 4).
Подведем итог. Развитие речи постепенно трансформирует прелогическое мышление в логическое, организованное и приспособленное мышление, являющееся решающим шагом к принципу реальности.
Защита против влечений. С развитием эго принцип реальности, помимо отсрочивания реакций, принимает на себя вторую дополнительную функцию. Реализация определенных влечений не только отсрочивается, но в большей или меньшей степени должна постоянно укрощаться. Эго научается защищаться от влечений, которые опасны или неадекватны. Обучение является результатом, например, ранних травмирующих ситуаций, в которых инстинктивные проявления не были приняты во внимание матерью, угроз и запретов из внешнего мира, создавших страх перед инстинктивными действиями и их последствиями. Эти защитные функции эго будут разъяснены полнее, когда мы перейдем к рассмотрению защитных механизмов.
Предвестники супер-эго. На этой стадии развития личности начинается формирование супер-эго посредством интернализации родительских запретов. Интроекция запретов происходит из страха наказания и страха утраты родительской любви. Часть эго становится "внутренней матерью", подающей сигнал о приближении ситуации, угрожающей утратой любви. Общеизвестна сцена, в которой ребенок на грани запретного смотрит на мать, махающую пальцем и кричащую: "Нет, нет!" Ференци называет "моралью сфинктера" образование, предшествующее супер-эго (синонимы – "супер-эго, обучающее туалету", висцеральная этика и т.п.), так как тренинг в области туалета часто представляет арену для баталий.
Интернализованные запреты сильны угрозой наказания и одновременно слабы в том, что могут легко нарушаться, когда никто не наблюдает. Они так же легко проецируются на других людей, вроде полицейского, кто выступает "экстернализованным наставником". В общем, запреты не носят унифицированного и организованного характера.
Паратаксический модус. На первом году жизни, как мы видели, имеет место прототаксический модус переработки опыта: младенец первоначально "схватывает" материнский образ и лишь постепенно начинает различать "хорошую" и "плохую" мать. Отсутствует ориентация во времени и месте, воспринимаются только неопределенные моментальные состояния. По мере созревания эта недифференцированная целостность опыта разбивается на части, все еще не связанные логическим путем. Они "просто происходят" – вместе или нет – в зависимости от обстоятельств. Процесс аналогичен грамматическому термину "паратаксис", который относится к месту расположения предложений друг после друга без любой связи ("и", "или", "так как" и 6.1.), показывающей логическое отношение между ними. То, что ребенок испытывает, он имплицитно, без рефлексии, воспринимает как должное. Пошаговый процесс символической активности не существует и выводов не делается. Переживания носят характер моментальных, бессвязных, организмических состояний. Сновидения являются иллюстрацией паратаксического мышления, каналами которого в основном служат зрительная и слуховая системы.
Паратаксическое искажение случается в межличностных отношениях, когда ребенок реагирует на других на нереалистической основе. Это искажение описывается как отношение к человеку на основе его идентификации с другими людьми. Реакция перенесения у больного, при которой он воспроизводит в отношениях с психотерапевтом поведение с родителями, является примером паратаксического искажения.
Аутистический язык. Согласно Салливану (64), овладение языком играет существенную роль в развитии личности в процессе аккультурации. Язык в коммуникации постепенно занимает место эмпатии. Раннее использование слов высокоаутично, т.е. слова имеют сугубо личное, частное значение для ребенка. Аутизм в вербальной сфере представляет проявление паратаксического модуса. Коммуникация на этом уровне, естественно, трудна, так как символическое выражение не подлежит проверке. Воображение мало приспособлено к реальности. Маллахи (55) говорит, однако, что аутистические символы используются в некоторой степени в процессе вспоминания и предвидения.
Трудности, с которыми ребенок сталкивается в овладении языком, иллюстрируются смешением предметов, картинок и слов. Слово "кошка", например, относится к животному, бегающему вокруг дома, картинке в книжке, буквосочетанию "к-о-ш-к-а" под картинкой. Комментарии Салливана следующие (64, с. 16):
"Я уверен, что любой ребенок замечает особенности неподвижной репродукции в книге, возможно, подобной одному из мгновенных состояний живого котенка. Я убежден, что ребенок видит нечто очень странное в этой напечатанной репродукции, так тесно связываемой с тем же словом, которым называют беспокойное, забавное, очень активное животное. Однако из-за бесчисленных, иногда утонченных, иногда грубоватых, взаимоотношений с носителем культуры, родителем, ребенок начинает наконец принимать в качестве соответствующих и полезных обращения к картинке как к "котенку" и живому существу как к "котенку".
Ребенок, таким образом, обучается некоторому более сложному применению символа, противоречащему – действительности, к которой символ относится; другими словами, обучается различению символа и символизируемого. Это становится возможным еще до словесного определения".
Тревога и возникновение самодинамизма. Тревога является дальнейшим развитием утраты эйфории, переживаемой младенцем посредством процесса эмпатии. Эйфория и тревога обратно пропорциональны. Тревога возникает в результате наград и наказаний, связанных с социализацией ребенка. Когда родители одобряют его поведение в соблюдении правил туалета, он чувствует себя в безопасности и удовлетворен нежным обращением – эйфория нарастает. Когда родители не одобряют неприспособленность ребенка, он чувствует опасность и испытывает тревогу – эйфория уменьшается.
Даже уловки, которые прежде служили средством получения удовлетворения, такие, как крик о кормлении, могут теперь вызывать неудовольствие родителей. Подобные паттерны поведения должны быть заторможены. В результате повышается мышечное напряжение, предполагающее прежде активность. Торможение крика, например, вызывает напряжение гортанных мышц. Мышечное напряжение этого рода представляет существенное условие возникновения тревоги (см. прим. 5).
Неодобрение родителей, вызывающее тревогу, заставляет ребенка модифицировать поведение. Он обучается запоминать инциденты, провоцирующие тревогу. При улучшении способности к наблюдению усвоение ребенком паттернов одобрения и неодобрения становится более утонченным. Он усваивает необходимые действия для уменьшения тревоги, устранения болезненного дискомфорта и обретения нежности.
Тревога является негативной, ограничивающей силой в том смысле, что она препятствует наблюдению, уменьшает способность к различению, действует против эффективного вспоминания и предвидения. Однако тревога побуждает ребенка выделять те свои качества, которые нравятся значимым для него взрослым. Он сосредоточивается на осознании одобряемой и неодобряемой деятельности. Эта концентрация содействует развитию его самости.
Постепенно появляются три персонификации "я" – "хорошее я", "плохое я" и "не я". "Хорошее я" вбирает опыт одобрения; "плохое я" относится к состояниям тревоги; "не я" связано с паратаксическим опытом наподобие ужаса, страха, отвращения. "Я", или самость, состоит из "хорошего я" и "плохого я" – периоды актуализации первого или второго зависят от раннего жизненного опыта.
Анальная зона приобретает существенное значение в формировании личности, начиная иногда со второго года и вплоть до четырех лет. Анальное удовольствие испытывается с самого начала жизни, но не занимает до этого времени ведущего места. Как и в случае с оральным периодом, анальный делится на раннюю и позднюю фазы: "изгоняющую" и "задерживающую". В первой фазе целью является наслаждение ощущениями при экскреции. Помимо разрядки напряжения, стимуляция слизистой оболочки нижнего отдела кишечника при выделении экскрементов дает чувственное наслаждение, сравнимое с сосанием на оральной стадии (см. прим. 7). Дополнением к естественному удовольствию служит поощрение родителей, подчеркивающих значимость анальной функции. Преувеличенное внимание взрослых повышает активный интерес ребенка. Он научается задерживать фекалии, чтобы испытать большее удовольствие от их выделения. Частые клизмы, которые делают тревожные матери, представляют еще один интенсивный источник стимуляции. Садистский аспект первой анальной фазы происходит первоначально от самого акта выделения. Фекалии являются объектом, подлежащим разрушению посредством элиминации. Позднее играют роль социальные факторы, так как ребенок может использовать экскрецию в целях неповиновения родителям, приучающим его к чистоплотности.
Во второй фазе ребенок в большей степени наслаждается задерживанием, чем выделением фекалий. Одна из причин состоит в открытии, что задерживание тоже может обеспечивать интенсивную стимуляцию слизистой оболочки. Другая причина – в высокой ценности, которую придают взрослые отправлениям кишечника. Если отходы ценятся другими, ребенок предпочитает их задерживать, а не "отдавать". Здесь опять проявляется садистский элемент. Ребенок может утилизировать фекалии в качестве подарка, чтобы продемонстрировать любовь или сохранять их с целью выражения жестокости по отношению к родителям (прим. 8).
Неофрейдисты интерпретируют анально-садистическую стадию снова в понятиях культурных влияний и межличностных отношений. Томпсон (65) учитывает органический фактор, который определяет возраст, когда ребенок способен управлять своим сфинктером, но независимо от этого общего предположения, точное время, по ее мнению, в первую очередь детерминируется культурными феноменами. Фрейд описывает их только применительно к нашей культуре. Методы обучения правилам туалета отличаются в различных культурах, поэтому время освоения правил и степень их важности не постоянны. Томпсон чувствует, что следует подчеркивать не удовольствие от экскреции и задерживания фекалий, а борьбу с родителями. Первое время существует острый конфликт между желаниями ребенка и планами родителей. Удовольствие, которое ребенок случайно открывает в контролировании фекалий, рассматривается в качестве своего рода утешения за компромисс с родителями, а не как проявление биологической стадии развития. Другое положение, поставленное Томпсон под вопрос, – это орально-анально-фаллическая последовательность. Она согласна, что имеются биологические предпосылки для следования анальной стадии за оральной, но считает возможной последовательность, противоположную анально-фаллической в другой культуре, так как нервные пути, идущие в анус и пенис, созревают приблизительно в одно и то же время (см. прим. 9).
Салливан (64) связывает анальные функции с влечением к превосходству и стремлением к безопасности. Как крик изначально был могущественным инструментом для младенца, так запоры становятся могущественным инструментом для маленького ребенка. Поскольку разговорами ребенок не достигает слишком многого, отказ от дефекации, наоборот, сказывается на поведении взрослых и обеспечивает немалое внимание.
Подход Эриксона (16) к анальной стадии содержит элементы ортодоксальной и неофрейдистской позиций. В соответствии с последней он подчеркивает важность культурного окружения, указывая на широкое разнообразие в обучении правилам туалета в различных культурах. Подобно Фенихелю, он делает акцент на двух противоречащих модусах: задерживающем и элиминирующем. Развитие мышечной системы, частью которой являются сфинктеры, по мнению Эриксона, предоставляет ребенку большую власть над окружением, выражающуюся в способностях – достигать и схватывать, бросать и отталкивать, присваивать вещи и удерживать их на расстоянии. Все эти кажущиеся противоречивыми тенденции подпадают под определение задерживающего и элиминирующего модусов.
В новых социальных модальностях этого времени акцентируются "разрешение уйти" и "задерживание". Нарушения в анально-уретральной сфере может привести к разным расстройствам: в самой зоне (спазм прямой или толстой кишки); в мышечной системе (общая расслабленность или напряженность); вызвать навязчивые фантазии (параноидный страх инородных веществ в теле); в социальной области (попытки контролировать окружение навязчивой систематизацией). Если на оральной стадии "базисное чувство доверия" составляло ядерный конфликт с "базисным чувством зла", то на анальной стадии "автономия" противостоит "стыду" и "сомнению".
Амбивалентность и бисексуальность. В анальном периоде отношение к объектам продолжает оставаться амбивалентным, как на орально-садистической стадии. Анальная амбивалентность имеет физиологическую основу в противоречивом отношении к фекалиям: с одной стороны, ребенок изгоняет объект из тела, с другой – он сохраняет его в качестве драгоценной собственности. Второй тип анального отношения – это бисексуальность, которая тоже коренится в физиологии. Прямая кишка является экскреторным полым органом. Как экскреторный орган она способна нечто изгонять; как полый орган она может подвергаться стимуляции инородным телом. Мужская тенденция представлена первой функцией, женская – второй.
Физиологическая основа приобретает общий для всех людей характер посредством отношений, связанных с правилами туалета, так как открываются полные возможности в удовлетворении сладострастия и жестокости. Объекты могут быть задержаны или интроецированы, целиком или частично элиминированы, как в случае с фекалиями. Другим аспектом анальных отношений считается побуждение разделить анальную активность еще с кем-то, например, осуществить совместную дефекацию и т.д. Все это имеет амбивалентную ориентацию. Такие отношения могут служить архаическим способом выражения нежности или впоследствии они осуждаются как грязные, заслуживающие жестокости и презрения.
Предполагается, что анальная фаза также свидетельствует о действительном начале любви к другой личности. Любовь подразумевает стремление сделать другого человека счастливым, что в этот период выражается в готовности ребенка расстаться со своим ценным имуществом, фекалиями, чтобы доставить радость родителям (см. прим. 10).
С другой стороны, фрустрации, вызванные преждевременными попытками тренинга, крайне настойчивыми принуждениями, непоследовательным воспитанием и т.п., способствуют развитию агрессивного отношения к другим людям и фиксациям. Анально-садистические наклонности, преломляясь через примитивные архаические принципы, приводят к специфической анальной тревоге. Появляются страхи физического ущерба анального происхождения, такие, как страх насильственного извлечения фекалий или телесного содержимого.
Садизм и мазохизм. Как мы видели, характеристикой этого периода является садизм, представляющий наслаждение от агрессии по отношению к объекту. В дополнение имеет место мазохизм, по крайней мере в рудиментарной форме. Мазохизм преследует пассивную цель получения наслаждения от перенесения боли. Садизм и мазохизм связаны с физическим избиением, для которого в этот период предпочитаемая мишень – ягодицы. Избиением или отшлепыванием, что легко понять, кто-то реализует свои садистские наклонности. Мазохистская функция отчасти сложнее. Она выполняется при условии только не слишком сильной или серьезной боли. На самом деле, избиваемый ребенок сексуально возбуждается из-за раздражения эрогенных зон кожи ягодиц и мышц под кожей. Отношения между садизмом и мазохизмом тоже могут стать весьма сложными. Ребенок, например, иногда ведет себя активным, агрессивным образом, чтобы спровоцировать побои (см. прим. 11).
Отраженные оценки. По Салливану (64), самость развивается из взаимоотношений с другими людьми. Ребенок оценивает себя в соответствии с оценкой значимых взрослых. Его психика недостаточно развита и отсутствует необходимый опыт для формирования правильного представления о себе, поэтому единственным ориентиром являются реакции на ребенка других людей, так называемые "отраженные оценки". Ребенок не способен сомневаться, оспаривать и восставать против этих оценок. Он пассивно принимает суждения, которые вначале передаются посредством эмпатии, а в описываемом возрастном периоде – словами, жестами, поступками. Если ребенок не является желанным и родители обращаются с ним в жестокой и унижающей манере, его самость становится жестокой и унижающей. С этих пор он реагирует на других тем же жестоким образом. Если ребенок любим и уважаем значимыми взрослыми, он приобретает любящее и уважительное отношение к себе. Отношение к себе, приобретенное в раннем возрасте, проносится через всю жизнь, лишь в некоторой мере оно подвергается изменениям под влиянием экстраординарных обстоятельств и в процессе последующего опыта.
Разнообразные "я-ты" паттерны. Межличностные отношения паратаксического модуса характеризуются разнообразными "я-"ты" паттернами. Система самости порождает матрицу "я-"ты" паттернов. Ограничения ряда "я-ты" паттернов устанавливаются системой самости таким же образом, как личность устанавливает ограничения самости. Разнообразие "я-ты" паттернов связано с отношениями к другим, которые не являются конгруэнтными или объективно обоснованными. Одним из примеров мог бы стать человек, проявляющий различные отношения типа жестокости, любви и страха в той же самой межличностной ситуации. Другой иллюстрацией служит неконгруэнтная реакция жестокости к любящему человеку. В психотерапии пациент реагирует на специалиста на языке его ранних "я-ты" паттернов, интегрирующихся паратаксическим путем в настоящее. Жестокий пациент ведет себя, как всегда, потому что значимые взрослые убедили его на раннем этапе жизни, что он достоин насмешек и оскорблений. Пациент недолюбливает или даже ненавидит себя, и поэтому он должен недолюбливать или ненавидеть других, несмотря на некоторые попытки замаскировать отношение.
На самом деле, большинство детей не проявляет явной жестокости. Типично смешение отношений привязанности, безразличия и жестокости. Одно из них обычно превалирует, но тем не менее дети отличаются противоречивыми, непоследовательными отношениями к себе и поэтому к другим. И не удивительно, что их поведение с людьми сумасбродно и непоследовательно.
Хронологическая последовательность защитных механизмов мало подвергалась теоретическому осмыслению, нечего сказать и о попытках экспериментального исследования. Анна Фрейд в ее книге "Эго и защитные механизмы" (21) анализирует различные возможные основания для классификации и приходит к заключению, что нам едва известна эта область. В период от одного до трех лет особенно трудно проследить генетическую последовательность механизмов. Несколько механизмов, такие, как реактивное образование, изоляция, уничтожение, считаются тесно связанными с вытеснением, которое логически более соответствует возрастной стадии между тремя и пятью годами. Поэтому представляется обоснованным отложить пространное рассмотрение защитных механизмов до следующего раздела (см. прим. 12).
Создается впечатление, однако, что два новых привнесения относятся к этому возрастному уровню.
Механизм отрицания на первом году жизни проявляется в процессе фантазии, разновидности галлюцинаторного выполнения желания. По мере созревания ребенка, согласно Анне Фрейд, отрицание в фантазиях превращается в отрицание с использованием слов и действий. Инфантильное эго, чтобы избавиться от нежелательных фактов, использует разные внешние объекты для инсценировки в целях отрицания реальной ситуации. Отрицание реальности является одним из мотивов детских игр вообще и ролевых игр в особенности. Анна Фрейд пишет (21, с. 89-91):
"Я припоминаю здесь книгу стихов английского писателя, в которой восхитительно описано соприкосновение фантазии и реальности в жизни героя-ребенка. Имеется в виду книга А.А.Милна "Когда мы были очень юными". В детской трехлетнего ребенка – четыре стула. Когда он садится на первый стул, он становится исследователем, плывущим ночью по Амазонке. На втором стуле – он лев, с ревом сражающийся со своей няней, на третьем – он капитан, управляющий в море кораблем. А на четвертом, самом высоком стуле, он пытается просто играть самого себя – маленького мальчика. Нетрудно понять авторский замысел: элементы фантазии даны ребенку, его задача и достижение в признании фактов реальности.
Любопытно, что взрослые готовы использовать этот самый механизм во взаимоотношениях с ребенком. Удовольствие, которое они доставляют ребенку, происходит во многом из отрицания реальности. Общепринято говорить ребенку, что "он взрослый мальчик", что "силен как Отец" и "умен как Мать", "храбр как солдат" или "упрям как старший брат". Естественно, когда ребенка хотят успокоить, прибегают к искажению реальности. Взрослые уверяют ребенка, что "уже не больно", если он ушибся, что отвергаемая пища не является невкусной. Если ребенок расстроен чьим-то уходом, ему говорят, что человек вскоре вернется. Некоторые дети действительно ухватываются за утешительную формулировку и повторяют стереотипную фразу в описании своего болезненного состояния. Например, маленькая двухлетняя девочка, когда мать покидала комнату, отмечала это механическим мычанием: "Мама скоро придет". Другой (английский) ребенок выкрикивал жалобным голоском при приеме противного лекарства – "оно приятно, оно приятно", – фрагмент из предложения, произносимого няней, чтобы внушить ему хороший вкус капель.
Многие подарки, которые преподносят взрослые, содействуют той же иллюзии. Маленькая дамская сумочка, крошечный зонтик от солнца или дождя предназначены помочь маленькой девочке представить себя "взрослой леди"; трость, униформа, разные военные игрушки дают возможность маленькому мальчику инсценировать мужественность. Действительно, даже куклы, кроме использования их в разного рода играх, создают иллюзию материнства, в то же время железные дороги, автомобили, кубики не только служат выполнению разных желаний, но обеспечивают возможность для сублимации, продуцируя приятные фантазии о способности контролировать мир".
Переход от фантазии к реальности труден для ребенка, так как родители рассчитывают на немедленное соответствие его возможностей их собственным способностям. Анна Фрейд констатирует (21, с. 91-92):
"От детей ожидают, чтобы они удерживали свои фантазии в определенных пределах. Ребенок, только что бывший лошадью или слоном, ходивший на четвереньках, ржавший или трубивший, должен быть готов мгновенно занять место за столом, быть спокойным и хорошо себя вести. Укротитель львов должен слушаться гувернантку, исследователь или пират – подчиняться, когда его посылают спать и в мире взрослых начинают происходить самые интересные вещи. Снисходительное отношение взрослых к механизму детского отрицания реальности моментально исчезает, как только ребенок перестает с готовностью, без любых промедлений, переходить от фантазии к реальности или пытается осуществлять реальное поведение в соответствии с фантазиями – определяя более точно, в тот момент, когда активность фантазии перестает быть игрой и становится автоматизмом или навязчивостью".
Механизм отрицания посредством слов и действий подвержен двум ограничениям. Первое применимо и к более раннему отрицанию в фантазии: отрицание может иметь место до тех пор, пока не препятствует контролированию реальности; когда эго созревает, отрицание и реальность, как мы уже упоминали, становятся несовместимыми. Второе ограничение применимо только к поздней форме отрицания: в фантазиях у ребенка проявляется величие; поскольку он не рассказывает фантазий, никто не может ему помешать; с другой стороны, драматизация в словах и действиях требует сцены во внешнем мире, поэтому использование механизма отрицания обусловлено степенью согласия окружения с инсценировкой и одновременно обусловлено внутренне, совместимостью с функцией контролирования реальности.
Установление согласованности связано с паратаксической, по Салливану, стадией (см. прим. 13). Оно состоит в попытке скорректировать паратаксическое искажение путем сопоставления собственных мыслей и чувств с соответствующими процессами у других людей. По мере совершенствования этого механизма ребенок приближается к истине. Он постепенно усваивает паттерны отношений в обществе, и в его языке начинает сказываться осознание грамматических структур. Ребенок более ясно отдает себе отчет, как будут реагировать на его речь, и обучается предсказывать реагирование окружающих. Таким образом, реагирование людей начинает связываться ребенком с использованием им определенных слов и жестов, которые, что подразумевается, являются общепринятыми. Этим путем способ коммуникации претерпевает у него изменение от аутистического к консенсуально установленному. Посредством данного процесса ребенок окончательно обучается синтаксическому модусу.
В обсуждении формирования эго на этом возрастном уровне Фенихель отмечает способность к активному управлению и регулированию тревоги. В результате обоих процессов возникают контроль над двигательным аппаратом и функция суждения о реальности (контролирование реальности). Маленький ребенок научается активно приспосабливаться к окружению. Эго приобретает способность суждения о потенциально опасных ситуациях, поэтому тревога выступает в качестве защитного предупреждающего сигнала. Обычно тревога в это время порождается страхом, что другие могут нанести ущерб, который ребенок в фантазиях причиняет окружающим, и боязнью утраты любви и защиты. Когда переживаются провоцирующие тревогу ситуации, ребенок через процессы отсроченного управления уменьшает напряжение воспроизведением травмирующей ситуации в играх и сновидениях. Приобретение речи и развитие мышления существенно содействуют новому чувству могущества. Мышление в этот период, как считается, содержит много дологических и символических элементов. Предшественники супер-эго тоже выступают в форме интернализованных родительских запретов.
Салливан говорит о паратаксическом модусе, при котором опыт переживается как мгновенные, несвязанные организмические состояния. Прежняя прототаксическая недифференцированная целостность разделяется на фрагменты, не имеющие логического соотношения друг с другом. Сновидения и реакция перенесения в психотерапии служат иллюстрацией паратаксического искажения. Коммуникация в возрасте от одного до трех лет осуществляется на аутистическом языке, слова несут сугубо личное, частное значение. Тревога описана как дальнейшее развитие утраты эйфории и основывается на наградах и наказаниях в процессе социализации ребенка. Она сосредоточивает ребенка на одобряемом и неодобряемом поведении, и из этой концентрации возникает самодинамизм. Постепенно появляются три персонификации самости: "я хороший", "я плохой" и "не я".
Психосексуальное развитие, согласно ортодоксальной теории, свидетельствует об анально-садистической стадии. Различаются две тенденции: ранняя – "изгоняющая" и поздняя – "задерживающая". Экскреция доставляет физиологическое наслаждение, но может служить и агрессивным намерениям, выражающимся в неповиновении родителям, когда они настоятельно обучают правилам туалета. В основе задерживающей фазы лежат стимуляция слизистой оболочки и социальная ценность, которая придается послушанию. Неофрейдисты придерживаются мнения, что следует принимать во внимание не экскрецию или задерживание фекалий, а борьбу с родителями. Эриксон занимает промежуточную позицию и подчеркивает социальные модальности: "разрешение уйти" и "задерживание".
Сопутствующие отношения, по ортодоксальным источникам, приводят к амбивалентности, бисексуальности, садизму и мазохизму. Считается, что анальная амбивалентность происходит в результате противоречивого отношения к фекалиям; основой бисексуальности служит факт, что прямая кишка – экскреторный полый орган; садизм зарождается при фрустрации в обучении правилам туалета; мазохизм возникает вследствие эротической стимуляции при пошлепывании по ягодицам. Салливан анализирует межличностные отношения под другим углом. Он описывает влияние "отраженных оценок", с помощью которых ребенок формирует мнение о себе, исходя, главным образом, из реагирования на него значимых взрослых. Салливан также рассматривает разнообразные "я-ты" паттерны, выражающиеся в неадекватном отношении к другим.
Анна Фрейд вводит на этом возрастном этапе два новых механизма: "отрицание посредством слова и действия" – более поздний вариант отрицания в фантазии. "Установление согласованности" представляет, по Салливану, процесс, посредством которого индивид пытается исправить паратаксическое искажение, оценивая собственные мысли и чувства путем сопоставления с соответствующими проявлениями у других людей.