ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
В чем именно состоит ложь мыслью, подробно авва Дорофей раскрывает на двух примерах. Первый – из его собственной жизни, когда в начале иноческого пути у него вдруг появилось искушение "по движениям и по походке человека заключать о его душевном устроении". Но он вовремя получил вразумление от старца: "Никогда не верь своим догадкам, ибо кривое правило и прямое делает кривым". Действительно, если сама человеческая природа повреждена грехом, то ей опасно доверять. "Мнения людей (то есть те заключения о других, которые могут быть сделаны только на основании собственного опыта) ложны и вредят тому, кто предается им" – эту мысль святого старца авва Дорофей усвоил сам и передал ученикам.
Другой пример показывает, как далеко может зайти любой человек, если увлечется собственной способностью "провидеть" то, что у людей на душе, прежде всего дурное, особенно, если у него появится уверенность в непогрешимости своей проницательности. Одному из братьев монастыря, который страдал таким самомнением, – рассказал авва Дорофей, – просто-напросто привиделось, что другой брат ворует из сада спелые смоквы (плоды инжира). Потерпеть он такого, конечно, не мог – не для того он постоянно всех выслеживал и высматривал, кто чем занимается – и он поспешил доложить игумену. Разбирательство, однако, выявило, что подозреваемый брат вовсе отсутствовал в то утро в монастыре. "Ничто, – заключает авва Дорофей, – так не удаляет человека от Бога и от внимания к своим грехам и не побуждает его всегда любопытствовать о неполезном ему, как сия страсть".
Как всегда, с некоторой долей юмора авва Дорофей показывает, в чем проявляется состояние подозрительности, как теперь иногда говорят "закомплексованного" человека, которому кажется, что все на него смотрят или потихоньку над ним посмеиваются. "...Такой, когда видит, что кто-нибудь беседует с братом своим, делает свои догадки и говорит: он обо мне беседует. Если прекращают беседу, он опять предполагает, что ради него прекратили беседу. Если кто скажет слово, то он подозревает, что оно сказано для оскорбления его. Вообще, в каждом деле он постоянно, таким образом, замечает за ближним, говоря: он ради меня это сделал, он ради меня это сказал, он это сделал для того-то. Таковой лжет мыслею, ибо он ничего истинного не говорит, но все по одному подозрению, а от сего происходят: любопытство, злословие, подслушивания, вражда, осуждения".
Понятно, что подобное обостренное восприятие всех событий через призму собственной персоны – плохой советчик в любых делах. Но несчастный, зациклившийся на себе человек может этого не понимать и принимать все свои фантазии за чистую монету. Авва Дорофей рассматривает и такую ситуацию, когда новоначальный инок свою болезненную зависимость от мнения всех и каждого пытается использовать для самоконтроля. Это тоже не может привести ни к чему хорошему. "Бывает, что иной, желая, как он говорит, исправлять себя, уже постоянно (за всем) замечает, думая: если кто-нибудь говорит обо мне, то мне надобно знать, какое мое согрешение, за которое он меня осуждает, и я буду исправляться. Во-первых, уже и начало сего от лукавого, ибо он начал ложью: не зная подлинно, придумал то, чего не знал; а как "может древо зло плоды добры творити?" (Мф. 7,18).
Если уж действительно искать средств своего исправления, – заключает преподобный, – то для этого есть прямые пути. "А говорить: я верю своим догадкам для исправления себя, и с этой целью подслушивать и любопытствовать – это есть самооправдание, внушаемое диаволом, который желает строить нам козни".
Необходимость критического отношения к любому своему сложившемуся мнению авва Дорофей подчеркивает полушутливой гиперболой: "И так с тех пор, когда помысл говорил мне о солнце, что это солнце, или о тьме, что это тьма, я не верил ему..." Но этим он лишь еще раз обращает внимание на то, сколь серьезна опасность "действительно видеть вещи, коих нет и быть не может". Безусловно и то, что у аввы Дорофея речь все время шла об опасности ошибиться не в физических, а в нравственных вещах. Поэтому и здесь, когда он говорит о "тьме" и "солнце", то прежде всего имеет в виду обычное для библейско-христианской символики обозначение под этими понятиями зла и добра.