<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Постараемся получше освоиться с тем чрезвычайно важным окончательным результатом, которого мы теперь достигли. Деятельность (Я) в объединении противоположностей и встреча (сама по себе и в отвлечении от деятельности Я) этих противоположностей друг с другом должны быть объединены, они должны представлять собою одно и то же. Главным различием является при этом различие между объединением и встречей; потому мы глубже всего проникнем в дух установленного положения, если предадимся размышлению насчет возможности объединить эти различия.

Нетрудно уяснить себе, каким образом встреча обусловливается и должна обусловливаться некоторым объединением. Противоположности сами по себе являются совершенно противоположными; они не имеют друг с другом ничего общего; когда полагается одна из них, другая может и не быть полагаема: встречаются же они друг с другом лишь постольку, поскольку между ними полагается граница, которая не полагается ни положением одной из них, ни положением другой; она должна быть положена отдельно от них. Но в то же время граница эта есть не что иное, как нечто им обеим общее; следовательно, полагать их границу – значит объединять их, причем, однако, такое их объединение тоже является возможным не иначе, как через положение их границы. Они встречаются единственно лишь при условии некоторого объединения, – для чего-либо объединяющего и благодаря ему.

Объединение, или, как мы можем теперь сказать точнее, полагание некоторой границы обусловливается некоторого рода встречей или же, – так как действенное в ограничении, согласно вышесказанному, само, а именно только как действенное, должно быть одним из встречающихся, – полагание границы обусловливается толчком, действующим на деятельность этого действенного. Это возможно лишь при том условии, если деятельность действенного, сама по себе и будучи предоставлена себе самой, уходит в безграничность, неопределенность и неопределимость, то есть в бесконечность. Если бы она не уходила в бесконечность, то из ограничения действенного совсем не следовало бы, что на деятельность его был произведен толчок; ибо это могло бы быть ограничение, полагаемое только одним его понятием, как то и должно было бы признать по отношению к такой системе, в которой устанавливалось бы лишь одно конечное Я. В таком случае, конечно, в пределах, положенных действенному его собственным понятием, могли бы иметься новые ограничения, от которых можно было бы умозаключить к наличности какого-либо толчка извне, и это должно было бы определяться чем-либо другим. Из ограничения же вообще, как мы это должны здесь признать, такого заключения вывести никак нельзя.

(Противоположности, о которых идет здесь речь, должны быть просто противоположены; у них не должно быть никакой точки объединения. Все же конечное не обнаруживает в своих пределах такого безусловного противоположения: все конечное равно себе в понятии определимости; все конечное является сплошь определимым одно другим. Это – общий признак всего конечного. Точно так же и все бесконечности, поскольку может существовать много бесконечностей, равны друг другу в понятии неопределимости. Следовательно, нет ничего до такой степени прямо противоположного и ни в каком признаке друг с другом несхожего, как конечное и бесконечное; стало быть, именно они-то и должны быть теми противоположностями, о которых здесь идет речь.)

И та и другая противоположности должны представлять собою одно и то же. Это, коротко говоря, значит: без бесконечности нет ограничения; без ограничения нет бесконечности; бесконечность и ограничение объединяются в одном и том же синтетическом звене. Если бы деятельность Я не уходила в бесконечность, оно не могло бы само ограничивать эту свою деятельность; оно не было бы в состоянии положить никакой границы для нее, – что оно тем не менее должно сделать. Деятельность Я состоит в безграничном самополагании: на пути своем она встречает противодействие. Если бы она покорилась этому противодействию, то деятельность, лежащая за пределами противодействия, была бы совершенно уничтожена и отменена; Я же постольку вообще не полагало бы. Но оно должно, разумеется, полагать и за пределами этой линии. Оно должно ограничивать себя, оно должно постольку полагать себя как не полагающее себя; оно должно в этом объеме полагать неопределенную, неограниченную, бесконечную границу (выше = B); и если оно должно это делать, то оно с необходимостью должно быть бесконечным. Далее, если бы Я не ограничивало себя, оно не было бы бесконечным. Я есть только то, чем оно себя полагает. Что оно бесконечно, значит, оно полагает себя бесконечным: оно определяет себя при помощи предиката бесконечности: стало быть, оно ограничивает самого себя (Я) как субстрат бесконечности; оно отличает себя самого от своей бесконечной деятельности (причем обе эти возможности представляют собою одно и то же); и оно должно было так поступать, раз Я должно было быть бесконечно. Эта уходящая в бесконечность деятельность, которую оно отличает от себя, должна быть его деятельностью; она должна быть ему приписываема; следовательно, Я в одно и то же время в одном и том же неделимом и не подлежащем расчленению действии снова должно воспринимать в себя эту деятельность (A+B определять через A). Если же оно принимает ее в себя, то она оказывается определенной и, следовательно, не является уже бесконечной; однако она должна быть бесконечной и потому должна быть полагаема за пределами Я.

Такая взаимосмена Я в себе и с самим собою, в которой оно одновременно полагает себя конечным и бесконечным – взаимосмена, которая состоит как бы в некотором борении с самим собою и таким образом воспроизводит себя самое, причем Я хочет воссоединить несоединимое, – то пытается ввести бесконечное в форму конечного, то, будучи оттеснено назад, снова полагает его вне конечного и в тот же самый момент опять старается уловить его в формы конечного, – такая взаимосмена есть сила.

Таким путем встреча и объединение получают, в свою очередь, полное объединение. Встреча, или же граница, сама является продуктом постигающего в постижении и ради постижения (абсолютный тезис силы воображения, которая постольку безусловно продуктивна). Поскольку Я и этот продукт его деятельности противоположны между собой, противоположными друг другу являются и оба встречающихся, и в границе ни один из них не полагается (антитезис силы воображения). Поскольку же оба они снова объединяются – поскольку упомянутая продуктивная деятельность должна быть приписана Я, – граничащие моменты сами объединяются в их границе. (Синтез силы воображения, которая в этом своем антитетическом и синтетическом занятии является непродуктивной (воспроизводящей), как мы это увидим еще яснее в свое время.)

Противоположности должны быть объединены в понятии голой определимости (а не в понятии определения). Таков был один из главных моментов требуемого объединения. И нам надлежит подвергнуть его новой рефлексии, каковая рефлексия определит и полностью осветит только что сказанное. А именно: если граница, полагаемая между противоположностями (из которых одною является само противополагающее, другая же по своему существованию лежит совершенно за пределами сознания и полагается только в целях необходимого ограничения), полагается как твердая, устойчивая, неизменная граница, то обе противоположности оказываются объединенными определением, а не определимостью; но и в таком случае не была бы выполнена требующаяся во взаимосмене субстанциальности полнота (A+B было бы определяемо в таком случае только определенным A и не было бы определяемо в то же самое время неопределенным B). Значит, такая граница не должна быть признаваема за твердую границу. Так оно и есть, конечно, согласно данному только что объяснению действенной в этом ограничении способности силы воображения. Эта способность полагает в целях определения субъекта некоторую бесконечную границу как продукт своей в бесконечность уходящей деятельности. Она старается приписать себе эту деятельность (определить A+B через A); если бы она этого достигла в действительности, то это была бы уже не та деятельность; положенная в некоторый определенный субъект, она сама оказывается определенной и, следовательно, не является уже бесконечной; сила воображения поэтому вынуждается обратиться вспять до бесконечности (ей дается в виде задачи определение A+B через B). Следовательно, наличной оказывается одна только определимость, – недостижимая на этом пути идея определения, а не само определение. Сила воображения не полагает вообще никаких твердых границ, так как она сама не имеет никакой твердой точки зрения; только разум полагает нечто твердое тем, что сам он впервые фиксирует силу воображения. Сила воображения есть способность, парящая между определением и неопределением, между конечным и бесконечным; и потому-то, конечно, через ее посредство A+B определяется одновременно и определенным A и неопределенным B, что составляет тот синтез силы воображения, о котором мы только что говорили. В упомянутом парении сила воображения обозначается через свой продукт; она порождает этот последний как раз во время своего парения и через него.

(Это парение силы воображения между двумя несоединимостями, это борение ее с самой собою и есть то, что, как это выяснится в будущем, растягивает состояние Я в нем самом, в некоторый момент времени. (Для чистого разума самого по себе все является одновременным; только для силы воображения существует время.) Долго, то есть дольше одного мгновения, сила воображения не выдерживает этого, исключая чувство возвышенного, при котором возникает изумление, остановка взаимосмены во времени; разум выступает снова (благодаря чему возникает рефлексия) и заставляет ее ввести B в определенное A (субъект); но, в свою очередь, A, полагаемое как нечто определенное, должно быть ограничено некоторым бесконечным B, с которым сила воображения поступает именно так, как выше было показано; и так дело продолжается до осуществления полного определения разума (здесь теоретического) самим собою, когда у силы воображения уже более нет никакой надобности ни в каком ограничивающем B запредельном разуму, то есть до осуществления представления представляющего. В практической же области сила воображения продолжает двигаться до бесконечности по направлению к совершенно неопределимой идее высшего единства, которое было бы возможно лишь при законченной бесконечности, что само является невозможным.)

  1. Не прибегая к бесконечности Я – к некоторой абсолютной, устремляющейся в бесконечное и безграничное творческой способности его, – нельзя объяснить даже возможности представления. Эта абсолютная творческая способность синтетически выведена и доказана теперь из постулата, что некоторое представление должно быть; означенный постулат содержится в положении: Я полагает себя как определяемое через Не-Я. Но можно уже предвидеть, что в практической части нашей науки упомянутая способность будет сведена к какой-то еще высшей.

  2. Все трудности, становившиеся нам поперек дороги, получили удовлетворительное разрешение. Задача состояла в том, чтобы объединить между собою противоположности, Я и Не-Я. Они прекрасно могут быть объединены силой воображения, объединяющей противоречащее. Не-Я само есть продукт самоопределяющегося Я и отнюдь не есть что-либо абсолютное и вне Я положенное. Такое Я, которое полагает себя как себя самополагающее, или же субъект, невозможно без некоторого вышеописанным образом созидаемого объекта (определение Я, его собственная рефлексия над самим собою как над чем-то определенным возможна лишь при том условии, что оно ограничивает себя само чем-либо себе противоположным). Только вопрос о том, как и благодаря чему происходит в Я толчок, который необходимо предположить для объяснения представления, должен оставаться пока без ответа: ибо вопрос этот лежит за пределами теоретической части наукоучения.

  3. Поставленное во главе всего теоретического наукоучения положение: Я полагает себя как определенное через Не-Я, является совершенно исчерпанным; а все противоречия, в нем заключавшиеся, сняты Я не в состоянии полагать себя иначе, чем так, что при этом оно будет определяться через Не-Я (без объекта нет субъекта). Постольку оно полагает себя как определенное. Влияние с тем оно полагает себя также и как определяющее, так как ограничивающее начало в Не-Я есть его собственный продукт (без субъекта нет объекта). Требуемое взаимодействие не только оказывается возможным, но без такого взаимодействия то, что требуется в установленном постулате, оказывается даже совсем немыслимым. То, что прежде имело только проблематическое значение, теперь получило аподиктическую достоверность. Вместе с тем этим доказано, что теоретическая часть наукоучения совершенно закончена; ибо законченной является каждая наука, основоположение которой исчерпано; основоположение же бывает исчерпано, когда исследование, пройдя свой путь, возвращается к нему.

  4. Но если теоретическая часть наукоучения исчерпана, то это значит, что установлены и обоснованы все моменты, необходимые для объяснения представления; и, следовательно, нам остается отныне только применять и объединять уже доказанное. Однако, прежде чем вступить на этот путь, будет полезно и важно для полного уразумения всего наукоучения сделать предметом рефлексии самый этот путь.

  5. Нашей задачей было – исследовать, мыслимо ли и с какими определениями мыслимо проблематически установленное положение: Я полагает себя как определенное через Не-Я. Мы пытались осуществить эту задачу путем всевозможных определений его, исчерпав их в систематической дедукции; мы вводили мыслимое постепенно во все более и более узкие круги путем выключения несостоятельного и немыслимого и таким образом шаг за шагом все более и более приближались к истине, пока не нашли наконец для того, что должно было мыслиться, единственного возможного способа его мыслить. Если упомянутое положение истинно вообще, то есть без тех особых определений, которые оно теперь получило, – а что оно истинно, это – постулат, основывающийся на высших основоположениях, – если оно в силу настоящей дедукции истинно только именно таким образом, то установленное является в то же время и некоторого рода фактом, изначально осуществляющимся в нашем духе. Я постараюсь высказать мою мысль яснее. Все установленные в течение нашего исследования мысленные возможности, которые мы мыслили себе, и мыслили притом с сознанием нашего о них мышления, все они были тоже фактами нашего сознания, поскольку мы философствовали; но то были факты, искусственно вызванные к жизни самопроизвольностью нашей способности рефлексии, согласно правилам рефлексии. Установленная ныне мыслительная возможность, оставшаяся единственною по удалении всего того, что было изобличено как ложное, первоначально есть тоже такой искусственно порождаемый самопроизвольностью философствования факт; она является таким фактом, поскольку она доводится до сознания (философа) через посредство рефлексии; или же, что будет еще точнее, – сознание такого факта есть некоторый искусственно осуществляемый факт. Но поставленное во главе нашего исследования положение должно быть, кроме того, еще истинно, то есть ему должно соответствовать нечто в нашем духе; при этом оно должно быть истинно только установленным единственным образом; следовательно, нашей мысли этого рода первоначально в нашем духе должно с необходимостью соответствовать нечто наличное независимо от нашей рефлексии; и в этом высшем смысле слова я называю установленное фактом; в том же смысле все остальные приведенные мыслительные возможности не являются фактами. (Так, например, в течение нашего исследования нам приходилось, конечно, сталкиваться с реалистической гипотезой, согласно которой материя представления должна быть дана извне; мы с необходимостью должны были помыслить эту гипотезу, и мысль о ней была фактом рефлектирующего сознания; но при ближайшем рассмотрении мы нашли, что такая гипотеза противоречила бы установленному основоположению, так как то, чему извне была бы дана материя, ни в коем случае не было бы Я, как то должно быть согласно требованию, а было бы некоторым Не-Я; что, следовательно, такой мысли ничто не может соответствовать извне, что такая мысль совершенно пуста и должна быть отброшена как мысль, принадлежащая не к трансцендентальной, а к трансцендентной системе.)

    Кроме того, еще следует мимоходом отметить, что хотя в наукоучении и устанавливаются факты, благодаря чему оно отличается от всякой бессодержательной формальной философии, как система реального мышления, в нем, тем не менее, недозволительно прямо постулировать что-либо в качестве факта, а необходимо доказать, что это нечто является фактом, как то и было сделано в настоящем случае. Ссылка на факты, заключающиеся в пределах общего, никакой философской рефлексией не руководимого сознания, приводит, если только быть последовательным и не ставить заранее перед собою те результаты, которые еще только должны быть добыты, единственно лишь к обманчивой популярной философии, которая не есть философия. Если же установленные факты должны находиться вне упомянутых пределов, то ведь нужно же знать, как мы приходим к убеждению, что они существуют как факты; и ведь в самом деле необходимо, чтобы это убеждение можно было сообщить; а такое сообщение подобного убеждения представляет собою доподлинно доказательство того, что факты эти суть факты.

  6. По всем вероятиям, такой факт должен иметь в нашем сознании последствия. Если только это – факт в сознании некоторого Я, то прежде всего Я должно полагать его как нечто наличное в его сознании; и так как это должно иметь свои трудности и быть возможно только некоторым определенным образом, то, пожалуй, нелишне будет показать, как оно его в себе полагает. Выражаясь яснее, Я должно объяснить себе указанный факт; но оно не в состоянии объяснить его себе иначе как согласно законам своего существа; а это – те же законы, согласно которым осуществлялась до сих пор и наша рефлексия. Этот способ Я обрабатывать в себе, видоизменять, определять указанный факт – все его обхождение с этим последним становится отныне предметом нашей философской рефлексии. Ясно, что с этого момента вся эта рефлексия перемещается на совсем иную ступень и приобретает совсем другое значение.

  7. Предыдущий ряд рефлексии и ряд последующий различаются прежде всего по своему предмету. В предыдущем ряду рефлексия направлялась на мыслительные возможности. И предмет рефлексии – а именно указанные мыслительные возможности, но только сообразно правилам некоторой исчерпывающей синтетической системы, – и форма ее, самое действие рефлектирования порождалось прежде самопроизвольностью человеческого духа. Оказывалось, что то, над чем она рефлектировала, хотя и заключало в себе нечто реальное, но это реальное нечто было смешано в нем с ненужным добавлением, которое надлежало постепенно выделить, чтобы в конце концов осталось только одно для наших намерений, то есть для теоретического наукоучения вполне истинное. В будущем ряду рефлексии рефлексия будет направляться на факты; предметом этой рефлексии является, в свою очередь, рефлексия, а именно рефлексия человеческого духа об обнаруженной в нем данности (которая, разумеется, может быть названа данностью лишь как предмет такой рефлексии человеческого духа о самом себе, так как за пределами такого случая это – факт). Следовательно, в будущем ряду рефлексии предмет рефлексии не будет уже порождаться одинаковой с нею рефлексией, а только осознаваться через ее посредство. Отсюда явствует вместе с тем, что с этого момента мы уже не будем более иметь дела с голыми гипотезами, в которых незначительное истинное содержание должно быть отделено от ненужных добавлений, но что всему тому, что с этого момента будет установлено, с полным правом можно будет приписывать реальность. Наукоучение должно быть своего рода прагматической историей человеческого духа. До сих пор мы работали лишь над тем, чтобы добиться доступа в ее сферу, лишь над тем, чтобы быть в состоянии наконец установить некоторый несомненный факт. Мы имеем теперь этот факт перед собою; и потому отныне наше, разумеется, не слепое, а экспериментирующее восприятие может спокойно следовать за ходом событий.

  8. Оба ряда рефлексии различаются между собою по своему направлению. Отвлечемся предварительно совершенно от искусственной философской рефлексии и остановим наше внимание лишь на одной первоначально необходимой рефлексии, которую человеческий дух должен произвести над упомянутым фактом (и которая с этого момента будет предметом более высокой философской рефлексии). Ясно, что один и тот же человеческий дух может рефлектировать над данным фактом лишь согласно тем законам, согласно которым факт этот был найден; следовательно, согласно тем законам, с которыми сообразовалась наша предыдущая рефлексия. Эта последняя исходила из положения: Я полагает себя как определяемое через Не-Я, и описывала свой путь вплоть до факта; нынешняя естественная рефлексия, которая должна быть установлена в качестве необходимого факта, исходит из факта, и так как применение установленных основоположений может достичь своего конца не ранее, чем после того, как упомянутое положение само будет установлено как факт (не ранее того, как Я будет полагать себя как самополагающееся, определяясь через Не-Я), она должна с необходимостью идти дальше вплоть до положения. Следовательно, она проходит целиком тот же самый путь, какой уже описала предыдущая рефлексия, но только в обратном направлении; и философская рефлексия, которая в состоянии лишь просто следовать за первою из них и не должна предписывать ей никаких законов, неизбежно принимает такое направление.

  9. Раз рефлексия принимает с этого момента обратное направление, то установленный факт становится в то же время начальной точкой возвратного движения и для рефлексии философствования; это – точка, в которой являются связанными два совершенно различных ряда и в которой конец одного из них примыкает к началу другого. В этой точке, стало быть, должно лежать основание для отличения прежней дедукции от дедукции, получающей значение ныне. Наш метод был синтетическим и остается таковым все время: установленный факт сам является синтезом. В этом синтезе прежде всего объединяются две противоположности из первого ряда; таково было бы отношение этого синтеза к первому ряду. Но в том же синтезе должны заключаться также и две противоположности для второго ряда рефлексии, дабы были возможны анализ и получающийся отсюда синтез. И так как в синтезе может быть объединено не более двух противоположностей, то моменты, соединяемые в нем как конец первого ряда, должны быть те же, что и моменты, долженствующие быть снова разъединены для того, чтобы начался второй ряд. Но если это все так, то второй ряд совсем не является вторым; это – просто первый ряд в обратном порядке, и наш метод является лишь простым повторным разрешением, которое ни к чему не приводит, ни на волос не увеличивает наших познаний и ни на один шаг не подвигает нас вперед. Следовательно, члены второго ряда, поскольку они таковы, должны все же чем-то отличаться от членов первого ряда, хотя бы они и были при этом им подобны; и такое отличие они могут получить единственно и только через посредство синтеза и как бы при прохождении через него. Стоит труда как следует изучить это различие противоположных членов, поскольку они являются членами первого или второго рядов, и это может пролить яркий свет на самый важный и характерный пункт настоящей системы.

  10. Противоположностями в обоих случаях являются субъективное и объективное; но до синтеза и после него они как таковые имеют весьма различный вид в человеческом духе. До синтеза это – просто противоположности, и только; одна из них есть то, что не есть другая, а другая есть то, что не есть первая; они означают голое отношение, и только. Они представляют собою нечто отрицательное и лишены безусловно какой бы то ни было положительности (совершенно так же, как в вышеприведенном примере свет и тьма в Z, когда это последнее рассматривается лишь как чисто мысленная граница). Они являют собою голую мысль, лишенную какой бы то ни было реальности, и к тому же еще – лишь мысль о некотором отношении. Как только выступает первое, второе оказывается тотчас уничтоженным; но, так как это второе может выступить только в форме предиката противоположности другого, так как, следовательно, вместе с его понятием одновременно выступает понятие другого, которое и уничтожает его, то и оно тоже не может выступить. Следовательно, нет вообще ничего в наличности и ничего не может быть; наше сознание остается незаполненным, и в нем нет решительно ничего. (Правда, без благодетельного обмана силы воображения, которая незаметно подставляла под упомянутые голые противоположности некоторый субстрат, мы не смогли бы произвести и всех предыдущих исследований; без нее мы не были бы в состоянии помыслить о них, так как они не составляли собою абсолютно ничего, а ничто не может быть и предметом рефлексии. Этому обману нельзя было помешать, да и не нужно было мешать; его результат должно было только вычесть из суммы наших выводов и исключить, как то в действительности и было сделано.) После синтеза противоположности являют собою нечто такое, что можно охватить мыслью и закрепить в сознании и что как бы заполняет собою последнее. (Они являются теперь для рефлексии, с ее соизволения и разрешения, тем, чем они, конечно, и ранее были, но только незаметно и при постоянных возражениях с ее стороны.) Совершенно так же, как выше свет и тьма в Z как границе, силою воображения растянутой в некоторый момент, тоже ведь знаменовали собою нечто такое, что себя уничтожало не безусловно.

    Такое превращение совершается с ними, когда они проходят как бы сквозь синтез; и надлежит показать, как и каким образом синтез может сообщить им нечто такое, чего они ранее не имели. Способность синтеза имеет своей задачей объединять противоположности, мыслить их как единое (ибо требование предъявляется сначала, как то бывало и прежде всякий раз, к мыслительной способности). Но она не в состоянии это сделать; однако задача все-таки налицо; и таким образом возникает борьба между неспособностью и требованием. В этой борьбе дух задерживается в своем движении, колеблясь между обоими противоположностями; он колеблется между требованием и невозможностью его выполнить; но именно в таком-то состоянии, и только в нем одном, он удерживает их обе одновременно или, что то же, превращает их в такие противоположности, которые могут быть одновременно схвачены мыслью и закреплены, придает им тем, что он их касается, отскакивает от них и затем снова их касается, по отношению к себе некоторое определенное содержание и некоторое определенное протяжение (которое в свое время обнаружится как множественное в пространстве и времени). Это состояние носит название состояния созерцания. Действенная в нем способность уже была выше отмечена как продуктивная сила воображения.

  11. Мы видим, что то самое обстоятельство, которое угрожало отрезать всякую возможность для теории человеческого знания, оказывается теперь единственным условием, при котором мы в состоянии осуществить такую теорию. Мы не догадывались о том, как это случится, что мы сможем когда-либо объединить абсолютные противоположности; теперь мы видим что без абсолютных противоположностей объяснение совершающегося в нашем духе было бы вообще невозможно, ибо та способность, которая обусловливает собою все это совершающееся – продуктивное воображение, – была бы невозможна без этих абсолютных противоположностей, несовместимостей, совершенно несоизмеримых понимающей способности Я. А это служит в то же время явным доказательством того, что наша система правильна и что она даст исчерпывающее объяснение того, что нужно объяснить. Предположенное оказывается возможным объяснить только через найденное, а найденное – только через предположенное. Как раз из абсолютного противоположения вытекает весь механизм человеческого духа; и весь этот механизм не может быть объяснен иначе, как через некоторое абсолютное противоположение.

  12. Этим вместе с тем вполне раскрывается смысл одного выше уже высказанного, но еще не совсем тогда выясненного утверждения: а именно, как могут идеальное и реальное быть одним и тем же; каким образом оказываются они различными только через различный способ их рассмотрения и как можно от одного из них умозаключать к другому. Абсолютные противоположности (конечное субъективное и бесконечное объективное) являют собою до синтеза нечто только мыслимое и идеальное (употребляя это слово в том значении, как мы его здесь все время понимали). Поскольку они должны и вместе с тем не могут быть объединены мыслительной способностью, они получают благодаря колебанию духа, который в этой своей функции именуется силой воображения, реальность, так как они становятся благодаря этому доступны созерцанию; то есть они получают реальность вообще; ибо не существует никакой другой реальности, кроме как через посредство созерцания, да и не может существовать никакой другой. Поскольку от этого созерцания снова отвлекаются, – что возможно, конечно, только для способности мышления, а не для сознания вообще, – такая реальность снова становится чем-то только идеальным; она обладает тогда лишь таким бытием, которое возникает в силу законов способности представления.

  13. Таким образом, здесь развивается то учение, что всяческая реальность – само собою разумеется, для нас, ибо только так оно и может быть в системе трансцендентальной философии – порождается только силой воображения. Один из крупнейших мыслителей нашего времени, который, насколько я понимаю, учит то же самое, называет это обманом посредством силы воображения [16]. Но ведь каждому обману должна противополагаться истина, каждое заблуждение должно быть устранимо. Но если будет показано, как то и должно быть сделано в настоящей системе, что на таком действии силы воображения основывается возможность нашего сознания, нашей жизни, нашего бытия для нас, то есть нашего бытия в качестве Я, то в таком случае оно окажется неустранимым, если только мы не должны отвлекаться от Я, что противоречило бы самому себе, так как отвлекающее не в состоянии отвлекаться от самого себя; следовательно, способность воображения не обманывает, а дает истину, и притом единственную возможную истину. Предполагать, что она обманывает, значило бы обосновывать скептицизм, который учит сомнению в своем собственном бытии.


<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>
Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)