ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
<<<
ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Действовать – значит быть.
Лао-Цзы
Люди должны думать не столько о том,
что они должны делать,
сколько о том, каковы они суть.
Мейстер Экхарт
Чем ничтожнее твое бытие,
чем меньше ты проявляешь свою жизнь,
тем больше твое имущество,
тем больше твоя отчужденная жизнь...
Карл Маркс
В данной книге я вновь обращаюсь к двум главным темам, которые рассматривались мной в предыдущих работах. Во-первых, я продолжил в ней свои исследования в области радикально-гуманистического психоанализа, сконцентрировав внимание на анализе эгоизма и альтруизма как двух основных ориентаций характера. В конце книги, а именно в третьей части, получила дальнейшее развитие тема, которой я непосредственно касался в книгах "Здоровое общество" и "Революция надежды": кризис современного общества и возможности его преодоления. При этом неизбежно повторение ранее высказанных мыслей, но я надеюсь, что новая точка зрения, с которой написана эта небольшая работа, а также тот факт, что я расширил в ней рамки своих прежних концепций, послужат компенсацией даже для тех читателей, которые знакомы с моими предыдущими работами.
Название этой книги почти идентично названию двух других, ранее вышедших книг. Я имею в виду "Быть и иметь" Габриеля Марселя и "Обладание и бытие" Бальтазара Штеелина. Все три книги написаны в духе гуманизма, но авторы совершенно по-разному подходят к проблеме: Марсель рассматривает ее с теологической и философской точек зрения; книга Штеелина представляет собой конструктивное обсуждение материализма в современной науке и является своеобразным вкладом в Wirklichkeitsanalyse;* данная же книга содержит эмпирический психологический и социальный анализ двух способов существования. Я рекомендую названные выше книги Марселя и Штеелина тем читателям, которые действительно интересуются этой темой. (До недавнего времени я не знал об издании английского перевода книги Марселя и потому читал ее в великолепном переводе, который был сделан специально для меня Беверли Хьюзом. В Библиографии же указан изданный перевод книги.)
* Анализ действительности (нем.) – Прим. перев.
Для того чтобы книга была более читабельной, число подстрочных примечаний, а также их объем сведены к минимуму. Точные названия книг, ссылки на которые встречаются в тексте в скобках, следует искать в Библиографии.
Теперь мне осталось лишь выполнить приятную обязанность и выразить свою признательность тем, кто способствовал улучшению содержания и стиля этой книги. Прежде всего я хочу принести благодарность Райнеру Функу, оказавшему мне большую помощь: наши продолжительные беседы с ним помогли мне глубже понять тонкости христианской теологии; он безотказно снабжал меня рекомендациями по теологической литературе; он несколько раз прочитал рукопись, и его блестящие конструктивные предложения и критические замечания в значительной мере помогли мне улучшить ее и устранить некоторые ошибки. Я очень благодарен Марион Одомирок, чье тщательное редактирование помогло сделать эту книгу намного лучше. Я приношу благодарность Джоан Хьюз, терпеливо и добросовестно печатавшей все многочисленные варианты рукописи и внесшей несколько прекрасных предложений по части языка и стиля книги. И наконец, я хотел бы выразить свою признательность Анни Фромм, прочитавшей рукопись в нескольких вариантах и всякий раз вносившей много ценных идей и предложений.
Великие Обещания Безграничного Прогресса – предчувствия господства над природой, материального изобилия, наибольшего счастья для наибольшего числа людей и неограниченной личной свободы – питали надежды и веру поколений с самого начала индустриального века. Конечно, наша цивилизация началась, когда человечество научилось активно управлять природой, но до наступления индустриального века это управление оставалось ограниченным. С началом промышленного прогресса, замены энергии животного и человека механической, а затем ядерной энергией до замены человеческого разума электронной машиной мы чувствовали, что находимся на пути к неограниченному производству и, следовательно, к неограниченному потреблению; что техника сделала нас всемогущими, а наука – всезнающими. Мы были на пути к тому, чтобы стать богами, высшими существами, способными создать второй мир, используя мир природы лишь в качестве строительного материала для своего нового творения.
Мужчины и все в большей и большей степени женщины испытывали новое чувство свободы; они стали хозяевами собственной жизни: цепи феодализма были разбиты и, свободный от всех оков, человек мог делать то, что хотел. Или думал, что мог. И хотя это было справедливо лишь для высших и средних классов, их успех мог вселить в остальных веру в то, что при сохранении таких же темпов индустриализации эта новая свобода в конце концов распространится на всех членов общества. Предполагалось, что богатство и комфорт в итоге принесут всем безграничное счастье. Триединство неограниченного производства, абсолютной свободы и безбрежного счастья составило ядро новой религии – Прогресса, и новый Земной Град Прогресса должен был заменить Град Божий. Нет ничего удивительного в том, что эта новая религия дала ее приверженцам жизненную силу, энергию и надежду.
Нужно наглядно представить себе всю грандиозность Больших Надежд, поразительные материальные и духовные достижения индустриального века, чтобы понять, какую травму наносит людям в наши дни сознание того, что эти Большие Надежды терпят крах. Ибо индустриальный век действительно не сумел выполнить свои Великие Обещания, и все большее число людей начинают осознавать, что:
Приехав в Осло для получения Нобелевской премии мира за 1952 год, Альберт Швейцер призвал мир "отважиться взглянуть в лицо сложившемуся положению... Человек превратился в сверхчеловека... Но сверхчеловек, наделенный сверхчеловеческой силой, еще не поднялся до уровня сверхчеловеческого разума. Чем больше растет его мощь, тем беднее он становится... Наша совесть должна пробудиться от сознания того, что чем больше мы превращаемся в сверхлюдей, тем бесчеловечнее мы становимся".
Даже если оставить в стороне присущие индустриализму экономические противоречия, крах Больших Надежд предопределен самой индустриальной системой, двумя ее основными психологическими посылками: 1) что целью жизни является счастье, то есть максимальное наслаждение, определяемое как удовлетворение любого желания или субъективной потребности личности (радикальный гедонизм), и 2) что эгоизм, себялюбие и алчность – которые с необходимостью порождает данная система, чтобы нормально функционировать, – ведут к гармонии и миру.
Хорошо известно, что в истории человечества богатые следовали в своей жизни принципам радикального гедонизма. Обладатели неограниченных средств – аристократы Древнего Рима, крупных итальянских городов эпохи Возрождения, а также Англии и Франции XVIII и XIX веков пытались найти смысл жизни в безграничном наслаждении. Но хотя максимальное наслаждение в смысле радикального гедонизма и было целью жизни определенных групп людей в определенное время, оно никогда – за единственным до XVII века исключением – не выдвигалось в качестве теории благоденствия никем из великих Учителей жизни в Древнем Китае, Индии, на Ближнем Востоке и в Европе.
Этим единственным исключением был греческий философ, ученик Сократа Аристипп (первая половина IV века до н.э.), который учил, что целью жизни являются телесные наслаждения и что счастье – это общая сумма испытанных удовольствий. Тем немногим, что нам известно о его философии, мы обязаны Диогену Лаэртию, но и этого достаточно, чтобы считать Аристиппа единственным истинным гедонистом, для которого само существование желания служит основанием для права на его удовлетворение и тем самым осуществление цели жизни: Наслаждения.
Эпикура вряд ли можно считать представителем аристипповского типа гедонизма. Хотя для Эпикура высшей целью является "чистое" наслаждение, оно означает "отсутствие страдания" (aponia) и состояние безмятежности духа (ataraxia). Согласно Эпикуру, наслаждение как удовлетворение желания не может быть целью жизни, ибо за таким наслаждением неизбежно следует его противоположность, мешая, таким образом, человечеству достичь его истинной цели – отсутствия страданий. (Теория Эпикура во многом напоминает теорию Фрейда.) Тем не менее создается впечатление, что в отличие от Аристотеля Эпикур является представителем своеобразного субъективизма – насколько позволяют судить об этом противоречивые сведения о его учении.
Никто из других великих Учителей прошлого не утверждал, что фактическое существование желания создает некую этическую норму. Они думали о том, как человечество может достичь благоденствия (vivere bene). Важным элементом их учения является различение чисто субъективных потребностей (желаний), удовлетворение которых ведет к получению преходящего наслаждения, и потребностей, которые коренятся в человеческой природе и реализация которых способствует развитию человека и приводит к eudaimonia, то есть "благоденствию". Иными словами, они размышляли о различии между чисто субъективно ощущаемыми потребностями и объективными, действительными потребностями и о том, что некоторые из первых пагубно влияют на развитие человека, вторые же находятся в соответствии с требованиями человеческой природы.
Впервые после Аристиппа теория о том, что целью жизни является осуществление всех желаний человека, получила отчетливое выражение у философов в XVII и XVIII веках. Подобная концепция могла легко возникнуть во времена, когда слово "польза" перестало обозначать "польза для души" (как в Библии и позднее у Спинозы), а приобрело значение "материальной, денежной выгоды", – в период, когда буржуазия сбросила не только свои политические оковы, но и все цепи любви и солидарности и прониклась верой, что существование только для самого себя означает не что иное, как быть самим собой. Для Гоббса счастье – это непрерывное движение от одного страстного желания (cupiditas) к другому; Ламетри даже рекомендует наркотики, так как они по крайней мере создают иллюзию счастья; для де Сада удовлетворение жестоких импульсов является законным именно потому, что они существуют и настойчиво требуют удовлетворения. Эти мыслители жили в эпоху окончательной победы класса буржуазии. То, что представляло собой далекий от философии образ жизни аристократов, стало теорией и практикой для буржуазии.
Начиная с XVIII века возникло много этических теорий; одни из них были более респектабельными формами гедонизма, как, например, утилитаризм, другие – строго антигедонистическими системами, как теории Канта, Маркса, Торо и Швейцера. Тем не менее в нашу эпоху, то есть после окончания первой мировой войны, произошел возврат к теории и практике радикального гедонизма. Идея неограниченных наслаждений вступает в противоречие с идеалом дисциплинированного труда, аналогично противоречию между принятием этики одержимости работой и идеалом полного безделья в свободное от работы время и во время отпуска. Бесконечный конвейер и бюрократическая рутина, с одной стороны, телевидение, автомобиль и секс – с другой, делают это противоречивое сочетание возможным. Одна лишь одержимость работой свела бы людей с ума, как и полное безделье. Сочетание же их друг с другом вполне позволяет жить. Кроме того, обе эти противоречивые установки находятся в соответствии с экономической необходимостью: капитализм XX века зиждется как на максимальном потреблении производимых товаров и предлагаемых услуг, так и на доведенном до автоматизма коллективном труде.
Теоретический анализ показывает, что радикальный гедонизм не может привести к счастью, а также почему он не может этого сделать, принимая во внимание человеческую природу. Но и без теоретического анализа наблюдаемые факты со всей очевидностью свидетельствуют о том, что наш способ "поисков счастья" не приводит к благоденствию. Мы представляем собой общество заведомо несчастных людей: одиноких, снедаемых тревогой и унынием, способных только к разрушению и постоянно ощущающих свою зависимость – людей, которые радуются, если им удалось как-то убить время, которое они так усиленно стремятся сэкономить.
Наше время – время величайшего социального эксперимента, который когда-либо был осуществлен, чтобы решить вопрос, может ли достижение наслаждения (как пассивный аффект в противоположность активному – благоденствию и радости) быть удовлетворительным ответом на проблему человеческого существования. Впервые в истории удовлетворение потребности в наслаждении не только не является привилегией меньшинства, но стало доступным для более чем половины населения. В индустриальных странах этот эксперимент уже дал отрицательный ответ на поставленный вопрос.
Вторая психологическая посылка индустриального века, а именно что индивидуальные эгоистические устремления ведут к миру и гармонии, а также росту благосостояния каждого, столь же ошибочна с теоретической точки зрения, и ее несостоятельность опять-таки подтверждают наблюдаемые факты. Почему этот принцип, который отрицал только один из великих представителей классической политэкономии – Давид Рикардо – следует считать справедливым? Если я эгоист, то это проявляется не только в моем поведении, но и в моем характере. Быть эгоистом – значит, что я хочу всего для себя; что мне доставляет удовольствие владеть самому, а не делиться с другими; что я должен стать жадным, потому что если моей целью является обладание, то я тем больше значу, чем больше имею; что я должен испытывать антагонизм по отношению ко всем другим людям: к своим покупателям, которых хочу обмануть, к своим конкурентам, которых хочу разорить, к своим рабочим, которых хочу эксплуатировать. Я никогда не могу быть удовлетворенным, так как моим желаниям нет конца; я должен завидовать тем, кто имеет больше, и бояться тех, кто имеет меньше. Но я вынужден подавлять эти чувства, чтобы изображать из себя (перед другими, как и перед самим собой) улыбающееся, разумное, искреннее и доброе человеческое существо, каким старается казаться каждый.
Жажда обладания неизбежно ведет к нескончаемой классовой войне. Утверждение коммунистов, что, уничтожив классы, их система положит конец классовой борьбе, является фикцией, ибо их система зиждется на принципе неограниченного потребления как цели жизни. Поскольку все хотят иметь больше, неизбежно образование классов, неизбежна классовая борьба, а в глобальном масштабе – война между народами. Алчность и мир исключают друг друга.
Радикальный гедонизм и безудержный эгоизм не могли бы возникнуть как руководящие принципы экономического поведения, если бы в XVIII веке не произошло коренного изменения. В средневековом обществе, как и во многих других высокоразвитых и примитивных обществах, экономическое поведение определялось этическими принципами. Так, для теологов-схоластов такие экономические категории, как цена и частная собственность, были частью нравственной теологии. Допустим, что теологи нашли формулировки, с помощью которых им удалось приспособить свой моральный кодекс к новым экономическим требованиям (например, определение понятия "справедливая цена", данное Фомой Аквинским); тем не менее экономическое поведение оставалось человеческим поведением и, следовательно, подчинялось нормам гуманистической этики. В несколько этапов капитализм XVIII века претерпел радикальное изменение: экономическое поведение отделилось от этики и человеческих ценностей. В самом деле, считалось, что экономическая машина представляет собой автономный организм, независимый от потребностей и воли человека. Предполагалось, что это некая система, которая функционирует сама по себе, в соответствии со своими собственными законами. Страдания рабочих и разорение все большего числа мелких предприятий в интересах роста все более крупных корпораций представлялись экономической необходимостью, о которой можно было сожалеть, но с которой приходилось мириться, как если бы она была неизбежным следствием какого-то закона природы.
Развитие этой экономической системы определялось теперь не вопросом: Что есть благо для человека?, а вопросом: Что есть благо для развития системы? Остроту этого конфликта пытались сгладить с помощью допущения, согласно которому то, что является благом для развития системы (или даже какой-то одной крупной корпорации), есть благо также и для людей. Это логическое построение подкреплялось дополнительной конструкцией: те самые качества, которых требовала система от человека, – эгоизм, себялюбие и алчность – являются якобы врожденными; следовательно, они порождены не только системой, но и самой человеческой природой. Общества, в которых не было эгоизма, себялюбия и алчности, считались "примитивными", а члены этих обществ – "по-детски наивными". Люди не способны были понять, что эти черты являются не природными склонностями, благодаря которым стало возможным существование индустриального общества, а продуктом социальных условий.
Не менее важен и другой фактор: отношение человека к природе стало глубоко враждебным. Будучи "капризом природы", человек, который по самим условиям своего существования является частью этой природы и в то же время благодаря разуму возвышается над ней, пытается разрешить стоящую перед ним экзистенциальную проблему, отбросив мессианскую мечту о гармонии между человечеством и природой, покоряя природу и преобразовывая ее в соответствии со своими собственными целями, пока это покорение не становится все более и более похожим на разрушение. Ослепивший нас дух завоеваний и враждебности не позволил нам увидеть, что природные ресурсы не беспредельны и в конце концов могут быть исчерпаны и что природа отомстит человеку за его хищническое и грабительское отношение к ней.
Индустриальному обществу присуще презрение к природе – как ко всем вещам, которые не являются продуктом машинного производства, – и ко всем людям, которые не занимаются производством машин (представителям цветных рас, исключение делается с недавних пор лишь для Японии и Китая). Людей привлекает все механическое, безжизненное, их влечет к себе могучий механизм и все сильнее охватывает жажда разрушения.
До сих пор здесь рассматривался аргумент, согласно которому черты характера, порожденные нашей социально-экономической системой, то есть нашим образом жизни, патогенны и в конечном счете формируют больную личность, а следовательно, и больное общество. Существует, однако, и другой аргумент, выдвигаемый с совершенно иной точки зрения и свидетельствующий о необходимости глубоких психологических изменений в человеке как альтернативы экономической и экологической катастрофе. Данная проблема была рассмотрена в двух докладах, подготовленных по поручению Римского клуба. Авторы первого из них – Д. Медоус и др., второго – М. Месарович и Э. Постель. Оба доклада посвящены мировым технологическим, экономическим и демографическим тенденциям. Месарович и Пестель приходят к выводу, что только коренные экономические и технологические изменения в глобальном масштабе в соответствии с определенным генеральным планом могут помочь "избежать крупной, а в конечном счете глобальной, катастрофы". Приводимые ими в качестве доказательства этого тезиса данные основаны на самом широком и систематическом исследовании, когда-либо проводившемся в этой области. (Их книга имеет определенные методологические преимущества перед более ранним докладом Медоуса, однако последний в качестве альтернативы катастрофе предусматривает еще более радикальные экономические изменения.) Месарович и Пестель далее делают вывод о том, что такие экономические изменения возможны только в том случае, "если в ценностях и установках человека (или, как я бы сказал, в ориентации человеческого характера) произойдут фундаментальные изменения, что приведет к возникновению новой этики и нового отношения к природе" (курсив мой. – Э. Ф.). Их выводы лишь подтверждают высказанные до и после их доклада мнения других специалистов о том, что новое общество возможно только в том случае, если в процессе его становления будет формироваться также новый человек или, иными словами, если в структуре характера современного человека произойдут фундаментальные изменения.
К сожалению, эти два доклада слишком абстрактны и, кроме того, полностью игнорируют какие бы то ни было политические и социальные факторы, без которых невозможен никакой реалистический план. Тем не менее в них представлены ценные данные и впервые рассмотрены экономическая ситуация человечества в мировом масштабе, ее возможности и таящиеся в ней опасности. Вывод авторов о необходимости новой этики и нового отношения к природе тем более ценен, что это их требование находится в столь разительном противоречии с их философскими посылками.
На несколько иной позиции стоит Э.Ф. Шумахер – тоже экономист и в то же время радикальный гуманист. Его требование коренного изменения человека основано на двух доводах: наш нынешний общественный строй делает нас больными; мы окажемся на грани экономической катастрофы, если не изменим коренным образом своей социальной системы.
Необходимость глубокого изменения человека предстает не только как этическое или религиозное требование, не только как психологическая потребность, обусловленная патогенной природой существующего ныне социального характера, но и как обязательное условие физического выживания рода человеческого. Праведная жизнь уже не рассматривается как исполнение морального или религиозного требования. Впервые в истории физическое выживание человеческого рода зависит от радикального изменения человеческого сердца. Однако изменение сердца человека возможно лишь при условии таких коренных социально-экономических преобразований, которые дадут ему шанс измениться, а также мужество и дальновидность, необходимые, чтобы сделать это.
Все упоминавшиеся до сих пор данные опубликованы и хорошо известны. Трудно поверить, что не предпринимается никаких серьезных усилий, чтобы избежать того, что так похоже на окончательный приговор судьбы. В то время как в личной жизни только сумасшедший может оставаться пассивным перед лицом опасности, угрожающей всему его существованию, те, кто облечен государственной властью, не предпринимают практически ничего, чтобы предотвратить эту опасность, а те, кто вверил им свою судьбу, позволяют им пребывать в бездействии.
Каким образом стало возможным, что самый сильный из всех инстинктов – инстинкт самосохранения, – казалось бы, перестал побуждать нас к действию? Одним из наиболее тривиальных объяснений является то, что наши лидеры предпринимают многочисленные действия, дающие им возможность делать вид, что они принимают эффективные меры для предотвращения катастрофы: бесконечные конференции, резолюции, переговоры о разоружении создают впечатление, будто они понимают стоящие перед человечеством проблемы и стараются как-то их разрешить. В действительности же никаких серьезных изменений не происходит; но и руководители и руководимые усыпляют свое сознание и свое желание выжить, создавая видимость того, что путь к спасению им известен и что они находятся на правильном пути.
Другим объяснением может быть то, что эгоизм, порождаемый системой, заставляет ее лидеров ставить личный успех выше общественного долга. Никого больше не шокирует то, что ведущие политические деятели и представители деловых кругов принимают решения, которые служат их личной выгоде, но вредны и опасны для общества. В самом деле, если эгоизм – одна из основ бытующей в современном обществе морали, то почему они должны вести себя иначе? Они как будто бы не знают, что алчность (как и подчинение) делает людей глупыми, даже когда они в личной жизни преследуют свои собственные интересы, заботясь о себе и своих близких (см. Ж. Пиаже "Моральные суждения ребенка"). В то же время рядовые члены общества тоже столь эгоистично поглощены своими личными делами, что едва ли обращают внимание на все, что выходит за пределы их собственного узкого мирка.
Еще одним объяснением такого притупления инстинкта самосохранения может быть то, что необходимые изменения в образе жизни людей должны быть настолько радикальными, что люди предпочитают жить под угрозой будущей катастрофы, нежели приносить сегодня те жертвы, которых потребовали бы эти изменения. Одним из наглядных примеров подобного широко распространенного отношения к жизни может служить описанный Артуром Кестлером случай, который произошел с ним во время Гражданской войны в Испании. Кестлер находился на комфортабельной вилле своего друга, когда поступило сообщение о наступлении войск Франко; не было сомнений, что вилла будет захвачена еще до рассвета и тогда Кестлера, скорее всего, расстреляют. Он мог бы спастись бегством, но ночь была дождливой и холодной, а в доме было тепло и уютно, и он решил остаться. Не одна неделя прошла, прежде чем его чудом удалось спасти из плена благодаря усилиям друзей-журналистов. Тот же тип поведения характерен для людей, которые скорее рискнут умереть "своей смертью", чем пройти медицинское обследование, в результате которого может быть поставлен диагноз опасного заболевания, требующего серьезного хирургического вмешательства.
Помимо этих объяснений фатальной пассивности человека в вопросах жизни и смерти, существует и другое, которое, собственно, и является одной из причин, побудивших меня написать эту книгу. Я имею в виду мнение, согласно которому мы в настоящее время не располагаем никакими альтернативами моделям корпоративного капитализма, социал-демократического или советского социализма или технократического "фашизма с улыбающимся лицом". Популярность этого мнения в большой мере объясняется тем фактом, что число попыток, предпринимавшихся с целью исследования осуществимости совершенно новых моделей общества и проведения экспериментов с ними, весьма невелико. В самом деле, пока проблемы социальной реконструкции не станут, хотя бы отчасти, предметом столь же глубокого интереса со стороны лучших умов современности, какой ныне вызывают наука и техника, одного воображения будет недостаточно, чтобы представить себе какие-либо новые и реалистические альтернативы.
Главной темой данной книги является анализ двух основных способов существования: обладания и бытия. В первой главе я привожу некоторые беглые наблюдения, касающиеся различия между этими двумя способами. Во второй главе это различие демонстрируется на ряде примеров, взятых из повседневной жизни, которые читатель может без труда соотнести со своим собственным жизненным опытом. В третьей главе представлены трактовки бытия и обладания в Ветхом и Новом завете, а также в сочинениях Мейстера Экхарта. Последующие главы посвящены наиболее сложной проблеме: анализу различий между обладанием и бытием, как способами существования, в них я пытаюсь сделать теоретические выводы на основе эмпирических данных. Вплоть до последних глав речь в основном будет идти об индивидуальных аспектах этих двух основных способов существования; последние же главы посвящены их роли в формировании Нового Человека и Нового Общества и возможным альтернативам пагубному для человека способу существования и катастрофическому социально-экономическому развитию всего мира.