ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Но не здесь еще конец всем трудам подвижника. И горе ему, если он этим ограничит свою деятельность, на этом остановится и успокоится. Впереди ожидает его еще труд восстановления в своей душе поврежденного грехом образа Божия. По слову апостола, христианин-подвижник должен не только отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, но и обновиться духом ума своего и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины (Еф.4,22-24). Надо, чтобы не только была очищена душа христианина, но и обновлен и восстановлен в ней образ Божий.
Образ Божий явлен нам в Господе нашем Иисусе Христе (См. Флп.2,6-7), в Котором просияло всякое исполнение Божества телесно – во плоти. И кого предузнал (Господь), тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего – Спасителя нашего (Рим.8,29). Образовать душу по образу Божию, восстановить в ней его – значит не что иное, как изобразить и вселить в ней Христа, значит подражанием Его святейшим свойствам достигнуть в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова (Еф.4,13).
Христианин-подвижник должен обновить всю свою душу, всем ее силам и способностям должен дать иное, богоподобное направление, иные, богоподобные начала деятельности, так как всю ее проникла греховная порча. Но как прежде, при перечислении подвигов самоочищения преподобный Лествичник называл только грехи важнейшие, коренные, так и здесь в ряд подвигов самообновления он поставляет только подвиги обновления начальных, коренных сил души: ума, воли и чувства. С изменением направления основных сил души естественно должно измениться направление и прочих подчиненных им способностей души.
Преподобный Лествичник начинает с сердца.
ОБНОВЛЕНИЕ СЕРДЦА
Степени XXIV и XXV
Нужно припомнить, что преподобный Иоанн в своей Лествице держится
порядка практического. А в жизни сердце – главный источник наших
действий, как добрых, так и злых (См. Мф.12,35;15,19; Притч.4,23).
Следовательно, с сердца и должно начинать дело духовного
обновления: при перемене сердца на доброе, можно сказать, изменится
вся душа.
Испорченность нашего сердца обнаруживается более всего: в
богопротивных чувствах к другим людям, – не будучи согрето теплотою
христианского расположения, оно является к ним нелюбящим,
раздражительным, гневливым, мстительным и т.д.; в не менее
богопротивных чувствах к нам самим, началом которых в этом случае
служат самолюбие и гордость.
В этих-то двух отношениях сердце наше и требует обновления и
изменения его чувств и расположений на чувства, обитавшие в
Божественном сердце Спасителя. Господь Иисус Христос Сам
свидетельствует, какими чувствами Он был исполнен, когда, предлагая
Себя нам в пример для подражания, говорит: научитесь от Меня, ибо
Я кроток и смирен сердцем (Мф.11,29). Поэтому Преподобный
советует подвижнику, желающему богоподражательно украсить свою душу,
стяжать любвеобильную кротость и "боголюбезное смирение".
Святая кротость состоит в благодушном перенесении обид и
неприятностей всякого рода. Это расположение совершенно
противоположно тому свойству растленного сердца, которое называется
гневом или раздражительностью, и истребление которого, как мы видели,
составляло первый подвиг самоочищения. Истинная кротость состоит не
только в том, чтобы не платить злом обидчику, не показывать на него
неудовольствия только наружным образом, но чтобы даже в глубине души
своей не чувствовать огорчения на обижающего, – напротив, неизменным
сохранять чувство христианской любви к нему, и чем больше он обижает
нас, тем усерднее молиться за него. То есть, кротость должна быть
искренней, исходящей из простоты сердца и без всякого лукавства и
лицемерия. Подвижник в этом случае должен подражать простоте и
безыскусственности детей, по слову Самого Господа: если не будете
как дети, не войдете в Царство Небесное (Мф.18,3).
Редко можно найти кротость в этом чистом виде, большею частью к
ней примешивается некоторое начало лицемерия и лукавства. С той
целью, чтобы не оставались в заблуждении по поводу истинного
состояния своего сердца те, в кротости которых еще присутствует
нечистая примесь, и чтобы побудить их а с ними и других совсем
изгнать эту примесь из своих душ, Преподобный описывает свойства
лицемерия и лукавства.
«Лицемерие есть положение тела, противное расположениям души.
Лукавство есть отвержение прямоты сердца... притворное поведение...
двусмысленные слова, глубоко скрытное сердце, неприметное коварство,
обычная ложь... природная гордость, враг смирения, притворное
покаяние... ложная проницательность, по которой лукавый воображает,
будто он из слов и телодвижений прямо понимает мысли других, глупость
представлять себя печальным, притворная набожность, – словом, она
есть диавольская жизнь. Лукавый диаволу соименник и собеседник, –
един дух с диаволом».
Для того, чтобы человек лукавый переменился и стал
простосердечным, нужно много трудов и усилий. Как наилучшие в этом
деле средства, Преподобный указывает совершенное уклонение от
рассеяния, послушание и хранение уст. Преподобный находит, что
стяжание простосердечия особенно затруднительно для того, кто владеет
некоторыми познаниями и занят ими. «Мудрость, – говорит он, –
надмевает, а невежество некоторым образом смиряет, и, таким образом,
как первая заграждает, так последнее пролагает путь простосердечию.
Как трудно богатому войти в царство небесное (Мф.19,23), так
трудно и самонадеянным мудрецам века сего – стать простосердечными».
Средство, которое может уничтожить или, по крайней мере, ослабить это
препятствие: «Старайся сам своей мудрости посмеиваться. Если будешь
поступать таким образом, то и спасение, и правоту сердца себе
приобретешь». Это стоит заметить многим инокам, вступившим на путь
креста и самоотвержения с большим или малым запасом познаний, стоит
заметить и всякому христианину, более или менее вкусившему книжной мудрости.
Переходя к подвигу смирения, преподобный Иоанн останавливается на
нем с особенною любовию и не находит слов, чтобы достойно восхвалить
"боголюбезное смирение", даже чтобы надлежащим образом
описать его. Он называет смиренномудрие "безымянным души
дарованием, именуемым только теми, которые в нем искусились".
Не причисляя себя к разряду их, он старается дать понятие об этой
высокой добродетели словами не своими, а чужими, т.е. словами тех,
кто в ней искусен. Из этих слов видно, что смирение есть черта
сердца, совершенно противоположная той (подразумевается гордость),
какую налагает на человека завладевший им демон, что смирение состоит
в самом уничиженном о себе понятии, и не только в понятии, но и в
сообразном с ним поведении – во всех случаях, перед Богом и людьми.
Такое расположение, осуществляемое и в самой жизни, влечет за
собою неисчислимое множество добродетелей. Преподобный Иоанн не
усомнился сказать, что истинно смиренный человек не подвержен
никакому пороку. Этого мало. Как свойство богоподражательное,
смирение на высшей степени своего развития "озаряет сердце
подвижника неизреченным светом присутствия Божия".
Средствами к снисканию этой добродетели преподобный Лествичник полагает:
ОБНОВЛЕНИЕ УМА
Степени XXVI, XXVII и XXVIII
После исправления и достижения христоподражательного настроения
сердца подвижника, св.Лествичник на следующих трех степенях указывает
ему путь к обновлению и другой силы душевной – ума.
Назначение этой силы состоит, главным образом, в том, чтобы она
была для души нашей, как духовное око, как свет на пути нашем, чтобы
она руководствовала нас к святой деятельности по воле Божией,
указывая нам безошибочно, что истинно, что честно, что
достославно (Фил.4,8), давая нам разуметь, что есть воля
Божия (Еф.5,17); чтобы была, так сказать, царем в нашей душе,
управляя всеми ее силами, как высшими, так и низшими, благоустраивала
и приводила в должный порядок их деятельность, особенно бдительно
надзирая за способностями, непосредственно ей подчиненными: памятью,
воображением, рассудком; в том, чтобы непрестанно возносилась к
своему Первообразу, созерцала Его бесконечные совершенства и
пребывала в Его свете.
Между тем, вследствие падения наш ум является обложенным густою
мглою, которая отнимает у него способность ясно различать добро и
зло. Оттого даже и добрые наши действия большею частию бывают такого
рода, что в них всегда есть примесь зла. Только говорится, что ум –
царь в голове, а на самом деле он далеко не всегда имеет законную
власть в нашей душе. Все ее силы очень часто действуют совсем
независимо, а иногда и прямо вопреки уму, являясь исполнителями
требований не его, а чувственности. С высоты светлой области мира
духовного, с высоты богосозерцания, куда бы должен был наш ум
устремлять свои полеты и где бы должен витать постоянно, ниспал он в
дольнюю область мира душевного, плотского, чувственного, в понятиях
которого теперь и вращается.
Поэтому подвижник, желающий обновить свой ум, возвести его к
первоначальному достоинству, силе и значению, приблизить его к уму
Божественному, должен: во-первых, возвратить себе утраченную
способность со всею точностию различать добро и зло; как лучшее
средство к тому, или как самое стяжание этой драгоценной способности,
преподобный Лествичник назначает в подвиге двадцать шестой степени
занятие рассуждением о помыслах, пороках и добродетелях, и притом
рассуждением благорассмотрительным, т.е. глубоко внимательным и
тонким; во-вторых, возвратить уму утраченные права управления силами
души и благоустроения их деятельности, чтобы внутренняя жизнь шла
тихо и безмятежно; как надлежащее средство к достижению этого
Преподобный назначает подвижнику подвигом двадцать седьмой степени
безмолвие; в-третьих, извлечь ум из нечистой и греховной бездны и
устремить взор его к невечернему свету, к Солнцу правды; средство и
вместе с тем самое действие возношения ума к горнему миру, на высоту
богосозерцания, кроме постоянного памятования вездеприсутствия Божия,
есть молитва. Поэтому Преподобный упражнение и обучение в ней и
назначает подвигом двадцать восьмой степени.
Определяя полнее сущность подвига, указываемого на двадцать
шестой степени духовной лествицы, Преподобный говорит: «Рассуждение
на низшей степени есть некоторое чувство ума, которое непогрешительно
отличает истинное добро от блага естественного и тому противного; а в
совершенных оно есть знание, которое светом своим и в других сердцах
может разогнать темноту». Или же: «рассуждение состоит в том, чтобы
точно понимать волю Божию во всяком времени, месте и поступке, чтобы
познать, какие действия соответствуют благой воле Божией и какие
примешиваются к порокам, а потому и противны Божией святости». Одним
словом, это тот самый дар премудрости, то духовное разумение,
которого апостол испрашивает у Бога и в котором заповедует
преуспевать христианам: да даст вам Бог Духа премудрости и
откровения... и просветит очи сердца вашего (Еф.1,17-18).
Смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые.
Не будьте нерассудительны, но познавайте, что есть воля Божия
(Еф. 5, 15. 17; Рим.12,2). Братия! не будьте дети умом: на злое
будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетние (1 Кор.14,20).
Чтобы достигнуть такого ведения, по мнению преподобного учителя,
подвижник должен умертвить в себе своевольные желания, так как до тех
пор, пока человек хочет творить свою волю, воля Божия не может быть
познана им хорошо; с чистою верою и простотою молиться Господу, чтобы
Сам Он научил его творити волю Свою (Пс.142,10); поучаться в
законе Господнем как можно чаще, так как закон Господень
просвещает очи, умудряет младенцы (Пс.18,8-9); затем, читать
книги, повествующие о подвигах Святых Отцов, так как их примеры и
подражание им могут научить нас многому; наконец, отложив всякую
гордость, со смирением испрашивать у отцов и братии советов и
преподаваемые от них советы принимать, как из уст Самого Бога исшедшие.
Рассматриваемой степени преподобный Лествичник посвящает очень
много места в своей книге. Не довольствуясь сухим понятием о
рассуждении или различении добра и зла, не довольствуясь и указанием
средств к стяжанию такой способности, Преподобный для большего
вразумления подвижника предлагает многочисленные опыты самого этого
рассуждения, подвергает суду разные помыслы и поступки и определяет
их нравственное достоинство: добрые ли они или злые; если же
некоторые из них сами в себе могут быть и тем и другим, то – в каком
случае они будут сообразны со святою волею Божиею, и в каком – нет.
По этому случаю он высказывает множество полезнейших истин для
подвижника. Но цель сочинения не позволяет нам изложить здесь эти
прекрасные опыты [2]. Поэтому мы и
переходим прямо к следующей степени.
Предметом двадцать седьмой степени преподобный учитель назначает
безмолвие, как средство усмирения помыслов и приведения в благой
порядок вообще деятельности сил душевных и восстановления в душе
владычества разума. Действительно, безмолвие есть лучшее к этому
средство. «Безмолвие, – говорит Преподобный, – есть познание и
благоучреждение движений и чувств телесных, безмолвие есть знание
своих мыслей».
В любителе безмолвия ум бывает мужественный и строгий, который,
стоя при дверях сердца его, недремлющим оком ловит все входящие в
него худые помыслы,или отгоняет их, или убивает. Разумеется,
осязательно этого доказать нельзя. «Но кто с усердием безмолвствует,
– продолжает преподобный учитель, сам глубоко изведавший жизнь
безмолвную, – тот понимает это предложенное нами мнение». В другом
месте он говорит: «Свойства проходящих разумно безмолвную жизнь, суть
следующие: неволнующийся ум, чистая мысль, восхищение ко Господу и
расположенность к размышлениям о Божественных предметах,
рассудительность». «Упражнение в безмолвном житии есть приведение
сердца своего к тому, чтоб оно мыслями не расхищалось». Потому-то и
апостол не просто предписывает, но даже умоляет христиан – усердно
стараться о том, чтобы жить тихо, т.е. безмолвствовать (1 Сол.4,11).
Безмолвие может быть двух родов: как особенный образ жизни
иноческой, состоящей в постоянном и совершенном уединении, в удалении
даже от общения иноческого; и как частное правило жизни, которое
может выполнять и всякий ревнитель благочестия и которое состоит в
возможном удалении от всего, что может развлекать и рассеявать. Та
цель, для которой безмолвие предлагается здесь подвижнику, в полной
мере достигается только безмолвием первого рода, которое называется
отшельничеством. Потому Преподобный, говоря о безмолвии, и имеет в
виду безмолвие именно такого рода.
Это, однако ж, не значит, что отшельничество безусловно
необходимо для всех и каждого, кто только желает освободиться от бури
помыслов. Будучи само по себе средством к тому вернейшим, оно может
иногда оказываться средством погибельным, так как жизнь безмолвная
соединена с крайними затруднениями и опасностями, преодоление которых
не всякому может быть по силам.
«Безмолвие, – говорит Преподобный, – неискусных людей погубляет».
Поэтому оно может быть полезно только для немногих, уже преуспевших,
а для большей части лучше вовсе не прибегать к столь опасной мере,
чтобы не сделаться для врагов своих предметом смеха, а для прочих
подвижников предметом соблазна. «Никто да не дерзает направлять своих
стоп к безмолвию, когда он еще подвержен гордости, лицемерию и
памятозлобию, чтобы вместо ожидаемой пользы не навести на себя одного
только безумия». Таким подвижникам полезнее будет упражняться в
безмолвии последнего рода, так как и оно, хотя не в такой мере, как
отшельничество, однако же может приводить к желаемой цели.
Если преподобный наш учитель в этой степени старается раскрыть
образ жизни безмолвной, уединенной, то единственно для того, чтобы
дать о ней какое-то понятие для тех, кто способен проходить ее, а
вовсе не в виде побуждения к ней всех подвижников. Напротив, он даже
боится много любомудрствовать и распространяться об этом роде жизни,
чтобы не приняли слов его за призыв к ней каждого инока, и старается
уверить, что и для тех, кто в общежитии мужественно подвизается,
сплетаются такие же венцы, какие и для живущих в уединении.
«Молитва, – говорит Преподобный, – есть непрестанное действие
возношения мыслей гор`е, сообщение и соединение человека с Богом, или
восхищение всей нашей души ко Господу» [3].
Для того, чтобы наша молитва была богоугодна, надо прежде
совершения ее приготовить душу свою приведением в порядок и
настроением к благоговению всех ее способностей, как и премудрый
советует: прежде, нежели начнешь молиться, приготовь себя, и не
будь, как человек, искушающий Господа (См. Сир.18,23).
Явившись же и представ лицу Божию, мы должны стоять пред Ним с
благоговением и душою, свободною от всех посторонних забот и помыслов
[4], помня: если тот, кто законному
Царю предстоя, отвратит лице свое от своего Государя и начнет
разговаривать с его врагами, бывает ему ненавистен, так и Богу
противен тот молитвенник, который при молитве занимается помыслами, и
особенно помыслами нечистыми; с сокрушением, трепетом и незлобием
сердца, как преступники пред праведным Судиею, Который милует только
милующего; с сыновним дерзновением, как пред Отцем милосердым,
которое, однако ж, не должно выходить из границ, но должно быть
умеряемо смиренномудрием.
Предметом нашей молитвы должно быть или славословие и
благодарение Богу за Его бесчисленные к нам благодеяния, или
предложение прошений, прежде всего и более всего о нуждах духовных и
потом о нуждах телесных. Постоянным же и главным предметом этих
прошений должно быть прошение об оставлении грехов.
При этом нужно соблюдать одно правило благоразумия,
предписываемое Преподобным: «Не исчисляй подробно при молитве своей
всех телесных пороков, каковы они сами в себе, чтобы тебе самому
клеветником не сделаться».
По просьбе другого можно усердно молиться о его спасении даже и
тому, кто не стяжал еще дара молитвы. Но и здесь нужно также помнить
иноку одно правило благоразумия, указываемое Преподобным: «Опасайся
без рассуждения молиться за всякую женщину, чтобы враг не сделал на
тебя нападения с другой стороны».
«Хотя бы, – говорит Преподобный, – ты вошел на самый верх
лествицы добродетелей, однако всегда молись об оставлении своих
прегрешений, подражая апостолу Павлу, который при всей своей святости
почитал себя первым грешником» (См. 1 Тим.1,15).
Что касается внешних действий молитвы, каковы наружные изъявления
телесные, слова и т.п., то они составляют действительную ее
принадлежность, как необходимое выражение внутренних благоговейных
молитвенных расположений, и вместе с тем являются средствами
возбуждения их. Совершать их надо с усердием и неленостно. В
частности, в выражении молитв словами Преподобный советует избегать
многословия (См. Сир.7,14) и красноречия, так как и то, и другое
совершенно бесполезно само по себе и может развлекать.
Вообще же молитвою надо заниматься усердно и постоянно (См. 1
Сол.5,12; Еф.6,18), пребывать в ней особенно в те счастливые
минуты, когда от нее чувствуется некоторое внутреннее услаждение:
«Так как, – говорит Преподобный, – в то время вместе с нами молится
Ангел-Хранитель» и, может быть, такого времени, столь удобного к
прощению грехов наших, в другой раз во всю жизнь свою не получим.
Непозволительно отлагать молитву из-за какого-нибудь обыкновенного
дела, это можно позволить разве только ради отправления нужнейших
духовных дел. Непростительно не только совсем оставлять молитву, но и
немного ослаблять ее, даже в тех случаях, когда, молясь долгое время,
прошения своего не получаем (См. Кол.4,2). «Впрочем, – заключает
Преподобный, – молитве нельзя научиться из книг, надо упражняться в
ней, и только тогда узнаем ее достоинство».
ОБНОВЛЕНИЕ ВОЛИ
Степень XXIX
Для полноты духовного обновления подвижнику остается еще
содействовать изменению, перерождению своей воли, совершаемому
благодатию; вместо воли греховной, всегда преклонной к злу, всегда
послушной страстям, стяжать волю святую, бесстрастную, стремящуюся
только к тому, что истинно, что честно, что чисто, что только
добродетель и похвала (Фил.4,8), а по преимуществу, к
высочайшему добру – Самому Богу. Совершение этого преподобный учитель
назначает подвигом двадцать девятой степени своей Лествицы.
Сущность этого подвига – бесстрастие – Преподобный объясняет так:
«Бесстрастие имеет та душа, которая столь привыкла к добродетелям,
сколь развратные люди пристрастились к сластолюбию и роскоши. Не
составляется царская диадема из одного драгоценного камня, равным
образом и бесстрастие не может быть совершенно, если мы хотя бы одну
какую-нибудь добродетель презрим».
Бесстрастный человек уже не сам живет, но живет в нем Христос
(См. Гал.2,20). »Истинно бесстрастен тот, кто плоть свою от
всякого растления очищает, а ум выше всякой твари возносит, чувства
же все покоряет разуму, и представляет лицу Божию свою душу, которая
всеми силами своими к Нему стремится». Если так, то подвизавшийся
подвигом добрым на предыдущих степенях уже достаточно приготовил себя
к этому богоподобному бесстрастию.
Почему так? Потому что воля наша до тех только пор зла, до тех
только пор наклоняется к греховным действиям, пока в сердце еще
кроются, а умом оправдываются помышления злые, пока живет в нем
порочное, греховное начало. Очистились и освятились они, – святою и
благопреклонною станет и наша воля, на всякое дело благое
уготованной, так как она есть служебная сила двух первых сил. А
предварительными трудами подвижник уже обновил, совершенно исправил
их. Потому-то Преподобный и не указывает каких-нибудь особенных
средств к стяжанию бесстрастия воли, почитая лучшими к тому
средствами предыдущие подвиги.
Степень XXX
Наконец, подвижник уже близ предела своего многотрудного и
многоболезненного подвига. Ему остается сделать еще один шаги
лествица духовного совершенства пройдена...
О лествице, которую Иаков увидел во сне, сказано:
Господь стоит на ней (Быт.28,13), т.е. на самом верху ее. И
о нашей лествице духовных совершенств можно сказать подобное: ее
венчает Сам Бог, как высочайший образец нашего совершенства и как
последняя цель всех наших трудов (См. Мф.5,48). Поэтому вступление
на последнюю степень Лествицы есть не что иное, как вступление в
приискреннейшее общение с Самим Господом Богом всеми силами души:
умом через живую веру, чувством через твердую надежду, волею через
пламенную любовь, особенно же через любовь, которая всего более и
уподобляет нас Богу (См. Еф.5,12) и приближает к Нему.
Вот почему высшею мерою христианского совершенства всегда
полагается союз веры, надежды и любви, с особенным, однако же,
предпочтением последней! Вот почему и преподобный Иоанн на последней
степени своей Лествицы указывает подвижнику этот союз, и также с
особенным превознесением любви, да будут в ней укоренены и
утверждены все подвижники (Еф. 3,18)!
Трудно дать ясное понятие об этих добродетелях тому, кто не
обладает ими, чье сердце не проникалось ими, ведение их приобретается
собственным духовным опытом каждого. Потому и наш учитель мало
распространяется о них. Взаимное тесное отношение между верою,
надеждою и любовию Преподобный объясняет отношением, какое находится
между лучом солнечным, светом и самым солнцем.
Вера, в смысле познания Бога, стяжается чистотою сердца и любовию.
Надежда есть как бы некоторое уже обогащение невидимым богатством
и, прежде получения сокровища, почти уже несомненное обладание им.
Любовь... «Кто кого любит истинно, тот всегда любимую особу
воображает и в уме своем с услаждением объемлет, так что и в самом
сне она ему представляется. Как случается в вещах телесных, так точно
бывает и в духовных». Что касается силы этого святого чувства, какую
оно должно иметь в подвижниках в отношении к Богу, то для нее нельзя
назначить никаких пределов, любовь к бесконечному Богу должна быть
беспредельной. «Не столько мать привержена к своему младенцу, –
говорит Преподобный, – сколько сын Божией любви прилепляется к
Господу». Любовь – чувство сыновнее, ей чужд страх, чужда ненависть к
какому-нибудь из ближних, которые все суть дети Одного Отца
небесного, следовательно, нерасположение к ним относится и к Самому
Богу и есть выражение недостатка любви к Нему. «Любовь производит дар
пророчества и чудотворений. Любовь есть бездна просвещения. Любовь
есть огненный источник, который чем более в сердце человеческое
втекает, тем большую производит в нем жажду и его воспламеняет.
Любовь есть ангельское состояние. Любовь возводит нас к блаженной
вечности». Вот почему конец завещания Преподобного есть любовь от
чистого сердца! (1 Тим.1,5).
Итак, мы видели путь восхождения к пребывающей и небесной славе,
начертанный преподобным игуменом Синайским. Что же сказать в
заключение об этой духовной его Лествице? С полным убеждением можем
повторить и здесь то, что сказано нами еще в начале нашего разбора.
Чего желал, что надеялся получить преподобный игумен Раифский от
творения преподобного Иоанна Лествичника, все это оно и представляет
себой. В нем изложено все нужное для жизни иноческой, и не только для
иноческой, но и вообще для ищущих спасения. В нем заключаются
правила, которые указывают истинный путь ко спасению и которые
желающих восходить к вратам небесным, словно лествицей, без сомнения,
туда возводят. Эта книга для иноков драгоценная и для мирян глубоко
назидательная и многополезная.
Остается только пожелать, чтобы это прекрасное произведение
духовной опытности преподобного мужа нашло себе как можно более
почитателей, чтобы как можно более нашлось людей, которые бы по его
чудной Лествице со всем усердием и тщанием полагали восхождения в
сердце своем и достигали в меру полного возраста Христова
(Еф.4,13) во спасение свое и во славу Отца и Сына и Святаго Духа.
Примечания