ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Первыми христианскими монахами были отшельники, жившие в 4 веке нашей эры в наиболее удаленных частях бесплодной египетской пустыни. В одном тексте тех времен говорится (Waddell, 1957, стр.57), что "однажды один из братии принес гроздь винограда для святого Макария, но тот, в силу своей любви думавший не о себе, а о других, отнес ее другому брату, который выглядел более слабым. А тот слабый поблагодарил Бога за доброту Макария, но так как тоже больше заботился о своих ближних, чем о самом себе, то и он передал виноград еще кому-то, а тот – кому-то другому, и так как никто уже не знал, кто первый принес эту гроздь, то она обошла все кельи и возвратилась к тому, кто ее и принес."
Отцы-пустынники, подобно современным индийским йогам в высокогорьях Гималаев, искали уединения в суровой пустыне, чтобы, освободясь от мирских помех, общаться с Богом. Медитационные практики и правила жизни этих монахов первых веков христианства обнаруживают много общего с практикой и правилами своих индуистских и буддийских собратьев по отречению. В то время как источником их вдохновения служил Иисус и его учение, медитационные техники, которые они применяли, чтобы найти своего Бога, говорят либо о заимствовании их с Востока, либо о спонтанном переоткрытии. Пути отцов-пустынников отказывают влияние на христианское монашество и по сей день, а их бескорыстная любовь остается примером для подражания.
Постоянная память о Боге – в основном с теми же целями, как это делают бхакты и каббалисты – была с самого начала главной опорой христианского служения, хотя молитвы по четкам в наши дни являются лишь бледным воспоминанием о той беззаветности ранних монахов. Томас Мертон (Merton, 1960) отмечает, что то, что сегодня практикуется как молитва в христианских церквях – это ни что иное, как одна из сохранившихся практик более интенсивного созерцания. Отцы-пустынники медитировали, повторяя вслух или молча отдельные фразы из писаний, христианский эквивалент мантры. Самой популярной была молитва "Господи Иисус Христос, Сын Божий, помилуй меня грешного". В своей сокращенной форме "Кирие Елейсон" (по-гречески "Господи помилуй" – прим. ред.) она повторялась в течении всего дня, пока не становилась столь же естественной и непроизвольной, как дыхание.
Отцы-пустынники делали упор на чистоту, а их аскетические подвиги стали легендами. К числу наиболее известных историй такого рода принадлежит предание о Св. Симеоне Столпнике, человеке, который прожил тридцать лет на верхушке каменного столба. Как и в "Вишуддхимагге" чистота была нужна для концентрации. Один из отцов-пустынников говорил: "До тех пор пока душа не очищена от скверных мыслей, она не может молитвенно созерцать Бога". Из этого следует логический вывод, что жизнь в мире имеет значение лишь постольку, поскольку она отражает внутреннюю жизнь созерцательной практики. Дух этой традиции, сохраняемой и в таких современных монашеских орденах, как Бенедиктинцы или Трапписты, был изложен Св. Аввой Дорофеем, одним из ранних отцов-пустынников, в его наставлениях по духовной тренировке (Kadloubovsky, 1969, стр.161) "Что бы вы ни делали, даже если это крайне неотложное и требующее большой внимательности дело, нельзя спорить и возбуждаться. Уверяю, что все что вы делаете, будь оно великим или малым, – это лишь одна восьмая часть проблемы, а вот сохранить спокойным свое состояние, даже если это приведет к неудаче в выполнении задачи, – это остальные семь восьмых. Поэтому, если вы заняты каким-то делом, вопросом, желая выполнить его наилучшим образом, то постарайтесь довести его до конца, что, как я уже сказал составит одну восьмую проблемы, и в то же время постарайтесь сохранить свое состояние незатронутым, что составит семь восьмых. Но если выполнение вашей задачи будет неизбежно связано с тем, что вы утратите равновесие и навредите себе или другому, вступая с ним в спор, то не следует, конечно, терять семь восьмых ради сохранения одной восьмой".
Одна из главнейших традиций, берущая свое начало из практик отцов-пустынников, хотя и была практически утрачена в западном христианском мире, в восточном православии со времен раннего христианства изменилась мало. Это практика "Иисусовой молитвы". ("Кирие Елейсон", или "Господи Иисусе, помилуй мя грешного" – прим. ред.) Ее повторение соответствует наставлению св. Павла "молитесь всегда". Ранние отцы называли ее "искусством искусств и наукой наук", которая вела человека к наивысшему из доступных для него совершенству. Эта традиция сохранена в коллекции дошедших до нас ранних христианских писаний, известных под названием "Добротолюбие", или по-гречески "Филокалия" (Kadloubovsky 1971). Ее перевод с греческого на русский возродил эту практику по всей России (French, 1970). ("Добротолюбие" неоднократно издавалось в 19 веке на русском языке, чаще всего в 5 томах. Эти 5 томов, изданные в наше время парижским издательством YMCA Press, есть в киевской библиотеке им. Вернадского. По содержанию к "Добротолюбию" примыкают "Откровенные рассказы странника духовному своему отцу", много раз издававшиеся, в том числе и в последние годы. – прим. ред.)
Практика этой молитвы развивает силу концентрации. Как и в индусской Бхакти, необходимым условием успеха в этой молитве являются "неподдельная искренность, смирение, выносливость и чистота". Исихий Иерусалимский, учитель, живший в пятнадцатом веке и проповедовавший о пользе Иисусовой Молитвы, известной сейчас на Западе, как "исихазм" (от греческого слова "исихия" – "безмолвие" – прим. ред.), описывает ее как духовное искусство, приносящее полное освобождение от страстей, греховных мыслей, слов и злых дел, и дает "безошибочное знание Бога, знание Непостижимого". Практика этой молитвы очищает сердце, а это "охраняет ум и сохраняет его свободным от всех мыслей и фантазий". Путем к такой чистоте служит постоянное взывание к Христу – с полным вниманием, отвлекшись от всех других мыслей. Исихий описывает мысли, как "врагов, которые бестелесны и невидимы, злобны и искусны в нанесении нам вреда, умелы и проворны в ведении войны", и которые проникают через пять органов чувств. Ум, захваченный чувствами или мыслями, далек от Бога. Преодолеть чувственное сознание и выработать безмолвный ум – значит быть с Ним, с Богом.
Среди "Наставлений исихастам" есть предписание найти такого учителя, дух которого был бы отточен у него внутри. Найдя такого учителя, искатель посвящает себя ему, повинуясь всем его приказаниям. Другие наставления включают в себя уединение в тихой, освещенной слабым светом келье, ограниченное употребление пищи в количестве, достаточном только для поддержания тела, молчание, полное выполнение церковных ритуалов, посты, и, самое главное, – практику молитвы.
В "Добротолюбии" цитируется св. Нил Синайский: "Тот, кто желает увидеть, что из себя в действительности представляет его ум, должен освободиться от всех мыслей: тогда он увидит, что ум подобен голубому сапфиру или небесному свету...". В его инструкциях по успокоению ума отмечается, что нужно сразу после пробуждения сесть на низкий стул в своей уединенной келье и в течение часа (или более, если есть на это способность), "собрав свой обычно блуждающий где-то во вне ум, направлять его спокойно к сердцу путем дыхания, повторяя молитву:"Господи Иисус Христос, Сын Божий, помилуй меня грешного"; молитва эта должна быть связана с ритмом с дыханием. (первая часть молитвы на вдохе, вторая часть – на выдохе. прим. ред.) И когда, по мере практики, приобретается способность молиться так, сохраняя ум направленным в одну точку, "тогда отбросив разнообразие, мы должны соединиться с Ним, Единственным и Единым, соединиться непосредственно в единстве, превосходящем разум...". Т.е. имеется в виду, вероятно, Дхьяна.
Молитва не должна ограничиваться определенным временем, отведенным для занятий, но должна непрерывно практиковаться в гуще всякой деятельности. Молитва, таким образом выполняемая, вносит чистоту в деловую деятельность. Монах, овладевший такой способностью, уподобляется Христу, поскольку он наслаждается совершенной чистотой сердца. Целью, к которой стремились отцы-пустынники, было то, что Мертон называл "безмыслием вне времени и пространства" – тем состоянием, которое называлось "покой", и достигнув которого, монах утрачивал всякую озабоченность своим Эго. В сочетании с аскетической жизнью в пустыне эта практика молитв, по словам Мертона, "давала возможность старому поверхностному "Я" уйти, а истинному, тайному "Я", в котором верующий и Христос становились "едины в духе", постепенно "прийти". Св. Исаак Сирин указывает, что тот, кто достиг состояния постоянной, не требующей усилий молитвы (Kadloubovsky, 1971, стр.213) "достигает вершины всех добродетелей и становится пристанищем для Святого Духа. А после того, как в человеке пробуждается Святой Дух, он никогда не перестает молиться, потому что это Святой Дух молиться в нем постоянно... При еде или при питье, сне или ходьбе, и даже при глубоком сне его сердце непроизвольно источает аромат и порождает молитвенные вздохи". (В исихазме это называлось "самодвижущаяся молитва" – прим. ред.)
Очистительные акты, глубокая медитация и приносимые ими в конечном итоге плоды – спонтанная чистота и постоянная память о Боге, – не являются присущими только православному Исихазму. Они распространены и в католических созерцательных традициях. Так, сторонником таких практик был св. Августин. В его "Исповеди" явно заметно сходство между слиянием с Богом в христианском мистицизме и погружением в Дхьяну. Августин описывает длительный процесс самоотречения, самопокорения и практику добродетели, как подготовку для "восхождения к созерцанию Бога". Только такая аскетическая самодисциплина может осуществить ту переплавку характера, которая является необходимой предпосылкой для вступления в высшие стадии духовной жизни. Августин настаивает на том, что до тех пор пока монах не "очистился и не исцелился", он не может надлежащим образом приниматься за практику того, что называется "созерцанием". Созерцание само по себе влечет за собой "воспоминание" и "сосредоточенность на самом себе". Вспоминание – это концентрация ума и отбрасывание прочь всех образов, мыслей и чувственных восприятий. После того, как ум освобождается от всего того, что его отвлекает, может придти сосредоточенность на самом себе. При этом ум концентрируется на своей глубинной сути, которая рассматривается как последний шаг, отделяющий душу от встречи с Богом: "Ум абстрагируется от всех телесных чувств, потому что они отвлекают его своим шумом, чтобы увидеть себя в самом себе". При виде этого душа достигает Бога "в себе и выше себя". Августин описывает физическую сторону состояния, вызванного подобным переживанием, в выражениях, аналогичных используемым в "Вишуддхимагге" при описании Дхьяны (Butler, 1966, стр.50):"Когда внимание ума полностью отворачивается от телесных ощущений, это называется экстазом. Тогда какие бы предметы не появлялись, широко открытые глаза не видят их, а уши не слышат никаких голосов. Это промежуточное состояние между сном и смертью: душа воспаряет к небу так, чтобы быть более оторванной от телесных чувств – в большей мере, чем во сне, но менее, чем при смерти".
В сохранивших силу до сих пор "Правилах для монастырей" св. Бенедикта это продолжение изображается в виде степеней "смирения" или чистоты. На двенадцатой, высшей ступени монах не только становится смиренным во всех внешних отношениях, но также приобретает истинное внутреннее смирение. Его смирение возникает из постоянных мыслей очень сходных с молитвой мытаря:"Господи, я грешник и не достоин поднять свой взор к небесам". На этой стадии дисциплина, требовавшая раньше приложения усилий, перестает в них нуждаться (Doyle, 1948, стр.28-29):"Взойдя на все эти ступени смирения, монах приходит к той постоянной любви к Богу, которая уничтожает всякий страх. И все те предписания, которые он раньше соблюдал из страха, он начинает соблюдать в силу этой любви, без всякого усилия, и они становятся естественными и привычными. Отныне его стимулом к действию становится не страх ада, но любовь к Богу, к правильным привычкам и к наслаждению добродетелями, которые Господь соизволит послать через Святого Духа своему слуге, очищенному теперь от грехов и порока".