ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
В четырех-пяти милях от города Бухары, столицы Бухарского Ханства, в районе станции Закавказской железной дороги русские строили город, названный ими Новой Бухарой. Именно там я впервые встретил Соловьева. Меня привело сюда желание лучше изучить основы ислама, чтобы на более глубоком уровне общаться с моими знакомыми дервишами, представителями разных сект, одним из которых был мой старый друг Богга-Эддин. В это время его не было в Бухаре, но я рассчитывал на его скорое возвращение.
Прибыв в Новую Бухару, я поселился в маленькой комнатке в доме моих знакомых, торговавших русским квасом. Со мной это скромное жилье делил мой лучший друг – большая курдская овчарка по кличке Филос, которая в течение девяти лет сопровождала меня во всех моих странствиях. К слову, этот пес очень быстро приобретал известность повсюду, где нам приходилось останавливаться. Особенно любили его маленькие дети, они просто визжали от восторга, когда видели, как он носит мне горячую воду для чая из таверны или чайханы, куда я посылал его с чайником в зубах. Филос также ходил за покупками с запиской, в которой я сообщал торговцам, что мне нужно. Я считаю себя обязанным рассказать читателям об этом удивительном животном, приведя в качестве доказательства его поразительной изобретательности и ума несколько реальных случаев.
До поездки в Бухару я жил в городе П., где попал в тяжелое материальное положение. Заплатив за комнату, которую я снимал в караван-сарае, а также отдав другие долги, я обнаружил, что у меня осталось всего 60 копеек. Заработать деньги в этом городе было почти невозможно. Место было очень глухое и рассчитывать на возможность сбыта каких-нибудь художественных поделок не приходилось. Надеясь найти применение своим способностям в Самарканде, где было много русских и других европейцев, я заблаговременно отдал распоряжение перевести туда деньги, пересылаемые мне из Тифлиса, и теперь, за отсутствием у меня материальных возможностей проделать этот путь с комфортом, я был вынужден преодолеть семьдесят миль пешком. В один прекрасный день я отправился в путь вместе с моим другом Филосом, купив себе на пять копеек хлеба, а собаке овечью голову на ту же сумму. Нам пришлось сидеть на голодном пайке, и желание чем-нибудь подкрепиться беспокоило меня всю дорогу, по обеим сторонам которой располагались огороды, обсаженные по местному обычаю иерусалимскими артишоками, благодаря своей высоте служившими своеобразной оградой.
Искушение было слишком сильным, и, приблизившись к одной из таких посадок, я, убедившись в том, что за мной никто не наблюдает, торопливо выкопал несколько крупных артишоков. Я с большим аппетитом съел их на ходу, предложив один своему товарищу Филосу. Но тот, обнюхав незнакомый предмет, наотрез отказался присоединиться к трапезе.
В Самарканде, едва сняв комнату в доме местного чиновника, живущего на окраине города, я отправился на почту узнать, поступили ли деньги. Оказалось, что они еще не пришли. Поразмыслив над тем, как мне заработать на жизнь, я решил заняться изготовлением искусственных бумажных цветов и с тем отправился в магазин, чтобы купить цветную бумагу, но там выяснилось, что на оставшиеся 15 копеек я смогу приобрести ее в очень небольшом количестве. Я решил взять дешевую белую бумагу и анилиновые краски, чтобы самому ее покрасить. Так выходило гораздо дешевле. Выйдя из магазина, я направился в городской сад, чтобы отдохнуть в тени деревьев. Погруженный в свои не очень веселые мысли, я рассеянно наблюдал за стаями воробьев, которые оживленно перепархивали с ветки на ветку, радуясь тишине и прохладной тени. И тут меня внезапно осенила мысль: "А почему бы не попытаться заработать на воробьях?" Местные жители обожают пение канареек и других певчих птиц. А нельзя ли из воробья сделать канарейку? Заметив неподалеку нескольких извозчиков, которые в ожидании клиентов дремали в своих колясках, устроившись в тени, я подошел к одной из лошадей и, не привлекая к себе внимания, выдернул у нее из хвоста несколько волосков. Они были нужны мне для изготовления силков, которые я установил в разных местах сада. Все это время Филос очень внимательно наблюдал за моими необычными действиями. Вскоре первый воробей затрепыхался в одном из силков, и, осторожно высвободив его, я унес свою добычу домой.
Попросив хозяйку дать мне ножницы, я подстриг воробья, придав ему форму кенаря, и затем покрасил с помощью анилина. В Старом Самарканде я немедленно продал его, уверив покупателя в том, что это особый "американский кенарь". На те два рубля, что мне удалось за него выручить, я купил несколько простых клеток и следующих воробьев продавал еще дороже. Всего за две недели мне удалось сбыть около 80 этих "американских кенарей".
Первые несколько дней, отправляясь на ловлю воробьев, я брал с собой Филоса, но вскоре был вынужден оставлять его дома, так как он постоянно собирал вокруг себя толпу ребятишек, чем распугивал птиц. Через день после того как я начал оставлять пса в комнате, он исчез рано утром и вернулся только к вечеру, усталый и покрытый грязью, держа в пасти мертвого воробья, которого он торжественно положил мне на постель. И так повторялось каждый день: исчезая утром, он неизменно возвращался к вечеру с мертвым воробьем в зубах. Я не рискнул задерживаться в Самарканде надолго, так как боялся, что один из моих "американских кенарей" случайно попадет под дождь или что ему вздумается искупаться в своей поилке, из-за чего у меня могут возникнуть крупные неприятности. И я поспешил улизнуть из города, опасаясь ущерба, который разгневанные покупатели "американских кенарей" могут причинить моему здоровью.
Из Самарканда я направился в Новую Бухару, где надеялся найти моего старого друга дервиша Богга-Эддина. Я считал себя богачом, так как заработал более 150 рублей, что в те времена составляло значительную сумму.
В Новой Бухаре я, как упоминалось прежде, снял комнату в доме торговцев русским квасом. В ней не было никакой мебели, и, устраивая себе ложе, я просто расстилал на полу чистую простыню, обходясь без подушки и одеяла. Я поступал так не из скупости – экономия денег не была в данном случае главной причиной почти полного отсутствия комфорта. Дело было в том, что в то время я увлекался учением индийских йогов. При этом приходится признаться, что даже в самых тяжелых материальных обстоятельствах я не мог отказать себе в чистой простыне и каждый день обтирался довольно дорогим одеколоном.
Через пять-десять минут после того как я располагался на своем импровизированном ложе и по расчетам Филоса должен был заснуть, он укладывался возле моих ног, никогда не позволяя себе устроиться в голове моей постели. Столом служила пачка книг, связанных веревкой. Это были произведения на темы, которые в данное время меня больше всего интересовали. На это оригинальное сооружение я клал все вещи, которые могли мне понадобиться ночью, такие, как, например, масляный светильник, записная книжка, коробочка с порошком от клопов и т.п. Однажды утром через несколько дней после моего приезда в Новую Бухару я обнаружил на своем столе крупный иерусалимский артишок. Помню, что я сразу же отнес этот приятный сюрприз на счет любезности своей квартирной хозяйки, которая, вероятно, откуда-то узнала, что я очень люблю именно эти овощи. Испытывая прилив благодарности к этой доброй женщине, я с большим аппетитом съел его. Не сомневаясь в том, кто был виновником этого сюрприза, так как в мою комнату кроме хозяйки никто не входил, я при первой же встрече горячо поблагодарил ее за любезность. К моему удивлению оказалось, что хозяйка ничего не знает об этом артишоке. На следующее утро все повторилось – артишок лежал на прежнем месте. Пораженный этими чудесами, я все же не лишился аппетита и съел его с не меньшим удовольствием, чем предыдущий. Но когда на третий день произошло то же самое, я решил разгадать эту загадку и найти шутника. Утром я спрятался за бочкой с квасом, стоящей в коридоре, и через некоторое время увидел Филоса, крадущегося по коридору с огромным артишоком в зубах. Он осторожно вошел в мою комнату и положил этот овощ на то место, где я его обычно находил. Тогда я решил продолжить расследование. На следующее утро, похлопав собаку по левой стороне головы (этот жест означал, что я ухожу из дому и не беру его с собой), я отошел немного от дома и спрятался в соседнем магазинчике. Вскоре вышел Филос и, внимательно оглядевшись, направился в сторону рынка, где продавали съестное и была ужасная толкучка в это время дня. Проходя мимо лавочек, Филос, посмотрев вокруг и убедившись, что за ним никто не наблюдает, подкрался к корзине с овощами и, схватив крупный иерусалимский артишок, бросился бежать. Вернувшись домой, я увидел этот артишок на своем столе.
Мне хотелось рассказать еще об одной особенности характера этого удивительного животного. Обычно, когда я покидал комнату, оставляя Филоса дома, он укладывался снаружи входной двери и дожидался моего возвращения. В мое отсутствие любой человек мог войти в комнату, но никто не мог выйти. Впустив посетителя в комнату, Филос встречал его попытку выйти грозным рычанием. Он вел себя так, что у несчастного пленника сердце уходило в пятки и пропадала всякая охота продолжать свои попытки покинуть мою комнату. Приведу в качестве примера один забавный случай, который произошел здесь же, в Новой Бухаре. Один поляк, который зарабатывал на жизнь тем, что ездил по разным городам и демонстрировал кинофильмы, что было диковинкой в то время, как-то пришел ко мне по совету местного жителя, чтобы просить меня починить баллон с ацетиленом, с помощью которого картина проецировалась на экран. Я сказал ему, что приду, когда у меня будет свободное время. Но оказалось, что в тот же день газ стал просачиваться и из второго баллона, и этот поляк, захватив оба контейнера, пришел ко мне, так как не хотел, чтобы вечерний киносеанс сорвался. Узнав, что меня нет дома, он решил оставить оба тяжелых баллона в моей комнате, чтобы не тащить их обратно. В то утро я отправился в Старую Бухару, где намеревался посетить одного мусульманина. Так как среди последователей религии Мухаммеда собака считается нечистым животным, я решил оставить Филоса дома, и он как обычно улегся возле входной двери, ожидая моего возвращения. Филос, позволив этому человеку войти в комнату, наотрез отказался выпускать его обратно. И после нескольких тщетных попыток выйти этот бедный поляк был вынужден расположиться на полу моей комнаты и в чрезвычайной досаде, без пищи и воды, ждать меня до позднего вечера.
Итак, я, как уже говорилось, жил в Новой Бухаре и на этот раз действительно занимался изготовлением и продажей бумажных цветов. Это позволяло мне не только зарабатывать на жизнь, но и проникать в те места, которые меня интересовали. Кроме того, доход от этой деятельности в нынешнем сезоне обещал быть хорошим. Жители этих мест обожали украшать свои жилища искусственными цветами, особенно на Пасху А так как в этом году иудейская и христианская Пасхи почти совпадали, спрос на эту продукцию должен был быть особенно велик, ведь население Новой и отчасти Старой Бухары исповедует в основном эти две религии.
Я день и ночь проводил за усердной работой, изредка прерывая ее, чтобы навестить моих друзей дервишей, и иногда играя в биллиард возле ресторана. В молодости я очень увлекался биллиардом и считался хорошим игроком.
Однажды вечером, утомленный кропотливой работой, я вышел, чтобы немного развеяться, погоняв шары, и вдруг услышал какой-то шум и громкие возгласы. Отложив кий, я поспешил туда, где происходило что-то необычное, и увидел, что несколько мужчин избивают какого-то человека. Хотя все они были мне незнакомы, и я даже не знал, что является причиной драки, я, не раздумывая, вмешался, пытаясь защитить несчастного. В те годы я увлекался японской борьбой джиу-джитсу и был рад любой возможности применить свое умение на практике. Итак, вмешавшись в драку из спортивного интереса, я задал нападавшим хорошую трепку и заставил их спасаться бегством.
В то время население Новой Бухары в значительной степени состояло из людей, высланных из России и живущих под надзором полиции с так называемым "волчьим билетом". Здесь были представители множества наций и стран. Многие имели темное прошлое и весьма сомнительное будущее. Среди них были уголовные преступники, уже отбывшие тюремные сроки, а также политические ссыльные. Некоторые из них оказались здесь по решению суда, иные были сосланы в административном порядке. Высылка неблагонадежных с политической точки зрения лиц без суда была широко распространена в России в то время.
Они жили здесь в очень скверных и, как правило, непривычных для них условиях и неизбежно превращались в пьяниц. Даже те из них, кто прежде не пил, постепенно опускались и теряли человеческий облик.
Разделавшись с противником, я решил отвести своего случайного товарища к нему домой, опасаясь, что, если он пойдет один, с ним может произойти какое-нибудь несчастье. Но оказалось, что он живет в одном доме с мужчинами, которые его били, поэтому мне пришлось пригласить его к себе, на что он охотно согласился.
Мой новый знакомый, который представился Соловьевым, оказался совсем молодым человеком, но я заметил, что он уже пристрастился к спиртным напиткам. Утром стало очевидно, что в драке Соловьеву здорово досталось – он был весь в синяках, а один глаз почти не раскрывался. Поэтому я предложил ему не уходить и пожить у меня, пока он не поправится, тем более что началась Пасха и ему не нужно было ходить на работу Вскоре он куда-то ушел, но к вечеру вернулся и остался у меня на ночь.
Весь следующий день я провел на ногах, обегав весь город, доставляя заказчикам искусственные цветы, предназначенные для празднования Пасхи. Не имея здесь знакомых христиан, я не был никуда приглашен, поэтому, купив в городе кулич, крашеные яйца, пасху и все то, что обычно едят в этот день, и не забыв бутылку водки, после окончания работы я отправился домой. Не найдя там Соловьева, я помылся, почистил одежду, в которой был, так как не имел другой, и отправился в церковь на вечернюю службу.
Вернувшись, я нашел Соловьева спящим. Так как в моей комнате не было стола, я втащил через окно пустой ящик и, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить спящего, накрыл его чистой простыней, а затем положил на него купленную снедь. Только после этого я разбудил Соловьева. Увидев накрытый стол, он очень удивился и с радостью согласился принять участие в торжественном "банкете". Он сел на стопку моих книг, а я устроился на ведре, перевернутом вверх дном. Разлив водку, стакан я предложил Соловьеву, но, к моему изумлению, он, поблагодарив, отказался. Я выпил один, и мы принялись за еду Филос, принимавший участие в трапезе, получил двойную порцию – две овечьи головы вместо одной. Мы ели в полном молчании, наше настроение нельзя было назвать праздничным. Вспомнив, как я встречал Пасху в кругу семьи, я задумался о своих близких, которые были далеко. Соловьев тоже думал о чем-то своем, так мы сидели довольно долго.
Неожиданно, как будто под влиянием внутреннего побуждения, Соловьев воскликнул: "Боже, дай мне силы никогда больше не прикасаться к этому зелью, которое довело меня до такой жизни!" Затем после небольшой паузы заговорил вновь и рассказал о себе с необыкновенной искренностью. Была ли причиной его откровенности Пасха, которая напомнила ему о прежней жизни, или повлиял вид празднично накрытого стола, а может и то и другое вместе, но он всю ночь изливал свою душу.
Оказалось, что прежде Соловьев был почтовым служащим, но стал он им совершенно случайно. Он происходил из богатой купеческой семьи. Его отец владел несколькими большими мельницами в Самаре. Родители матери, разорившиеся аристократы, не оставили ей в наследство ничего, они не смогли дать ей даже хорошего образования. Окончившая Институт благородных девиц, она, воспитывая своих детей, учила их только хорошим манерам. Это было все, что она вынесла из того учебного заведения. Отец редко бывал дома, проводя почти все время на своих мельницах и в амбарах. Кроме того он сильно пил и регулярно, несколько раз в году, находился в запое, длящемся несколько недель. Трезвый, по словам Соловьева, он вел себя как настоящий самодур.
Каждый из родителей жил своей самостоятельной жизнью, они едва терпели друг друга. У Соловьева был младший брат, и родители, как часто бывает, поделили детей между собой. Старший был любимчиком матери, и поэтому вынужден был выслушивать постоянные насмешки отца. Это приводило к постоянным ссорам, и в конце концов между ними возникла настоящая вражда. Мать ежемесячно выдавала своему старшему сыну некоторую сумму, но вскоре ему стало не хватать этих денег, так как он начал ухаживать за девушками. И вот однажды он украл у матери дорогой браслет, чтобы сделать подарок своей возлюбленной. Узнав о краже, мать скрыла это от мужа, но сын продолжал выносить из дома ценные вещи, и в конце концов это стало известно главе семьи. Вор был изгнан, но вскоре, благодаря мольбам своей матери, прощен. Соловьев закончил пять классов гимназии, когда в Самару приехал передвижной цирк, и юноша потерял голову, влюбившись в красивую наездницу-акробатку по имени Вера. Когда цирк уехал, Соловьев последовал за своей возлюбленной, прихватив из дому значительную сумму денег. К тому времени он уже пристрастился к спиртному. В городе Царицыне, узнав, что Вера завела роман с капитаном конной полиции, он запил еще сильнее и стал завсегдатаем в портовых кабаках. Там он познакомился с разными темными личностями, которые в конце концов обокрали его, напоив до потери сознания. Очнувшись в незнакомом городе без копейки денег, он не решился сообщить об этом своим родителям, так как испытывал угрызения совести. Соловьев был вынужден зарабатывать деньги на жизнь самым черным трудом, он постоянно менял место работы и наконец оказался в городе Баку. Здесь удача улыбнулась ему, и, благодаря приличному костюму, одолженному случайным знакомым, он смог устроиться телеграфистом.
Пережитые несчастья заставили его задуматься, и он начал добросовестно исполнять свои служебные обязанности. Однажды Соловьев встретил человека, жившего прежде в Самаре и знакомого с его семьей. Тот решил помочь молодому человеку занять подобающее положение. Благодаря полученному гимназическому образованию Соловьев занял место почтового служащего в Баку и, пройдя испытательный срок, стал работать в почтовом ведомстве в Курске. Ведя очень скромную жизнь, сократив до минимума свои расходы, он смог хорошо одеться и даже отложить небольшую сумму денег. В двадцать один год Соловьев узнал, что его вскоре призовут на военную службу. Вернувшись в Самару, он остановился в гостинице и написал матери, не решаясь сразу отправиться домой. Но родители, радуясь, что он наконец взялся за ум, простили блудного сына и снова приняли в семью. Будучи телеграфистом, он должен был ждать призыва в течение нескольких месяцев, так как судьбу призывников этой категории решал генеральный штаб армии. Через три-четыре месяца он был призван и определен на должность служащего Закаспийской железной дороги, которая в те времена относилась к военному ведомству. Вскоре Соловьев заболел желтухой и был отправлен в местный госпиталь, после чего его перевели в военный госпиталь в Самарканде для прохождения медицинской комиссии, которая должна была установить, годен ли он для дальнейшей службы. В главном корпусе военного госпиталя, где лежал Соловьев, было специальное тюремное отделение, где лечились уголовные преступники и подследственные. Прогуливаясь по коридору, Соловьев от нечего делать познакомился с одним из пациентов тюремного отделения, который, как впоследствии оказалось, был фальшивомонетчиком. Когда Соловьева признали негодным для прохождения дальнейшей службы и выписали из госпиталя, его новый знакомый попросил отнести записку одному своему подельнику и в благодарность за эту услугу дал Соловьеву флакон с какой-то синей жидкостью. Он объяснил, что с помощью этого раствора можно без особых трудностей подделывать трехрублевые купюры. Специальная бумага пропитывалась этой жидкостью, прикладывалась с обеих сторон к трехрублевке, и все вместе спрессовывалось между страницами толстой книги. В Центральной Азии, где население не очень хорошо разбирается в русских деньгах, эти купюры, как объяснил новый знакомый, можно сбывать без особого риска. Сперва Соловьев попытался воспроизвести этот процесс из одного любопытства, но, испытывая материальные трудности после отъезда из дому, он в конце концов не удержался и сбыл некоторое количество этих фальшивок. Возвратившись домой в Самару, он был встречен с распростертыми объятиями и по совету отца стал работать на одном из его предприятий, довольно далеко от Самары. Через несколько месяцев, несмотря на благие намерения, он так соскучился и затосковал по прежней бродяжьей жизни, что явился к отцу и откровенно заявил о своем желании уехать отсюда. К немалому удивлению Соловьева, на этот раз отец не рассердился и даже снабдил его на дорогу немалой суммой денег. Уехав в Москву, а затем в Санкт-Петербург, Соловьев опять запил и в пьяном угаре оказался в Варшаве. Это произошло примерно через год после того, как он расстался с военной службой. В Польше Соловьев случайно встретился со своим знакомым по госпиталю, который, как оказалось, был оправдан судом и выпущен на свободу. Здесь в Варшаве он ожидал получения выписанной из Германии печатной машины, которая, как он рассчитывал, поможет ему при изготовлении фальшивых денег. Он предложил Соловьеву войти с ним в долю и заняться сбытом фальшивых банкнот в Бухаре. Предложение было очень соблазнительным, так как сулило большие выгоды, и Соловьев не смог отказаться. Он отправился в Бухару, чтобы дожидаться там прибытия компаньона, который задержался в Польше, получая заграничную посылку. В Бухаре Соловьев продолжал сильно пить и, истратив все деньги, вынужден был поступить простым рабочим на железную дорогу. С тех пор прошло три месяца.
Этот искренний рассказ глубоко тронул меня и вызвал желание помочь. К этому времени я уже довольно много знал о гипнозе, умел, приведя человека в гипнотическое состояние, дать ему установку избавиться от нежелательного пристрастия. Поэтому я предложил своему новому знакомому свою помощь, обещая избавить от пагубной привычки, если он действительно хочет, и объяснил, как это делается. Соловьев с радостью согласился, и мы немедленно взялись за дело. Ежедневно я приводил его в состояние гипноза и затем давал соответствующую установку. Вскоре Соловьев почувствовал такое отвращение к спиртному, что не переносил одного вида этой отравы, как он называл водку. Оставив свою работу на железной дороге, он стал путешествовать вместе со мной и даже помогал изготовлять искусственные цветы и продавать их на рынке.
Через некоторое время после того, как я познакомился с Соловьевым, мой старый друг дервиш Богга-Эддин, от которого я длительное время не имел новостей, наконец вернулся в Старую Бухару Узнав, что я живу в Новой Бухаре, он на следующий день пришел ко мне. На вопрос о причине его столь долгого отсутствия Богга-Эддин ответил, что ему посчастливилось познакомиться с одним необыкновенным человеком и, чтобы иметь возможность часто беседовать с ним, он согласился быть проводником в экспедиции по реке Амударье. Богга-Эддин добавил, что теперь они вместе вернулись в Старую Бухару.
"Этот удивительный человек – член одной древней религиозной секты, известной под названием Сармунг, главный монастырь которой расположен где-то в самом сердце Средней Азии. Оказывается, этот человек откуда-то знает тебя, и когда я предложил ему встретиться с тобой, он охотно согласился. Он сказал, что хотя ты и кафир, но твоя душа познала истину".
Должен пояснить, что кафирами здесь называли инородцев и иноверцев, это относилось ко всем европейцам, которые в соответствии с местными понятиями были не людьми, а скорее животными, не имеющими души.
Рассказ о новом знакомом Богга-Эддина так заинтересовал меня, что я попросил его устроить нашу встречу как можно быстрее. И вскоре она состоялась. Я много общался с этим человеком и заслужил такое доверие с его стороны, что однажды он предложил мне провести некоторое время в главном монастыре его религиозного братства.
"Возможно, там вы найдете ответы на вопросы, которые не дают вам покоя", – сказал он и добавил, что охотно поможет мне попасть туда при условии, что я соглашусь дать клятву никому не рассказывать о том, что я там увижу.
Конечно, я с благодарностью принял это предложение, согласившись на все условия. Я сожалел только о том, что мне придется расстаться с Соловьевым, который стал мне ближе, чем родной брат. Я спросил у моего нового знакомого, можно ли мне взять в эту экспедицию моего лучшего друга. Немного подумав, тот ответил, что не возражает, при условии, что мой друг тоже даст соответствующую клятву и что я могу поручиться за его порядочность. Я подтвердил, что Соловьеву можно безоговорочно доверять. За время нашей дружбы я убедился, что он может держать слово.
Обсудив все, мы договорились ровно через месяц встретиться на берегу Амударьи, где будут ждать четыре проводника, которые должны отвести нас в монастырь после того, как мы назовем пароль. В условленный день Соловьев и я оказались возле развалин старинной крепости, где встретились с четырьмя киргизами, посланными за нами. Обменявшись паролем, мы спешились и по их требованию поклялись сохранить в тайне все, что мы узнаем в этой экспедиции. Затем мы тронулись в путь, причем нам на глаза были надвинуты башлыки.
Всю дорогу мы держали данное слово, не пытаясь приподнять башлык, чтобы определить, где находится наш караван. Нам позволяли снимать их только во время привала, когда мы останавливались, чтобы отдохнуть и подкрепиться. Но во время движения башлыки с нас снимали всего дважды. В первый раз это произошло на восьмой день пути, когда нашей кавалькаде пришлось преодолевать горное ущелье по подвесному мосту. Он был так узок, что пройти по нему можно было только гуськом, держа лошадей в поводу.
По характеру местности мы предположили, что находимся где-то в долине Пянджа или Зеравшана, так как ширина потока была довольно значительной, а мост напоминал нам висячие мосты, уже увиденные нами на этих реках.
Должен сказать, что я предпочел бы идти по этому мосту с закрытыми глазами. Может быть потому, что мы долгое время ехали с закрытыми глазами или по какой-нибудь другой причине, но я никогда не забуду своего страха и тревоги во время этого перехода. Я долго не мог заставить себя сделать первый шаг.
Такие мосты часто встречаются в Туркестане, где нет возможности построить более капитальное сооружение и где, чтобы преодолеть это опасное место длиной в милю обходным путем, пришлось бы сделать крюк в двадцать миль.
Ощущения, которые испытываешь, ступив на это шаткое сооружение и заглянув на дно ущелья, где змеится горный поток, можно сравнить с ощущениями альпиниста, взглянувшего вниз с вершины горы Эйфель. Глядя вверх, человек не видит вершин окружающих гор, для этого необходимо отъехать от их подножия на несколько миль.
Подвесные мосты обычно не имеют поручней и так узки, что двигаться по ним можно только гуськом. Хуже то, что они колышутся вверх-вниз, и идущий ощущает себя так, как будто он прыгает на батуте. А если прибавить и резонные сомнения в том, выдержит ли мост вес людей и лошадей, достаточно ли он прочен, то вы получаете приблизительное представление о моем состоянии в ту минуту. Обычно мост крепится веревками к деревьям, растущим на краю ущелья, и по моему мнению не может быть рекомендован даже тем европейцам, которых называют "любителями острых ощущений". При попытке перейти по такому мосту сердце человека уходит в пятки и даже куда-то гораздо ниже.
Второй раз нам позволили освободиться от наших башлыков при приближении какого-то встречного каравана, очевидно, не желая, чтобы мы привлекали внимание своим странным видом и вызывали у людей разные подозрения.
На нашем пути периодически появлялись сооружения, весьма типичные для Туркестана. Без этих загадочных монументов путешественники не имели бы возможности самостоятельно ориентироваться в этой местности, лишенной нормальных дорог. Они обычно располагаются на высоком месте, так что их можно увидеть издалека, часто за много миль. Эти сооружения представляют собой одиночные каменные блоки или просто высокие столбы, вкопанные в землю.
Среди местного населения распространены различные легенды, объясняющие появление этих странных монументов тем, что здесь был похоронен какой-либо святой, или же здесь он вознесся на небо, или что на этом месте святой убил семиглавого дракона, или что здесь случилось еще что-то необыкновенное. Обычно святой, в честь которого был воздвигнут этот монумент, считается покровителем местности. И когда путешественнику удается преодолеть все трудности, встречающиеся на пути, например избежать нападения разбойников и диких зверей или удачно перебраться через реку или гору, – все это происходит по воле святого.
Любой купец, пилигрим или путешественник, который благополучно избежал всех опасностей, приносит к подножию монумента дары, благодаря своего покровителя за помощь.
Согласно местным верованиям, принесенные жертвы как бы напоминают святому о человеческих нуждах, заменяя собой молитвы. Сюда обычно приносят части одежды, фрагменты туши животного или что-либо еще в таком же роде. Один конец подношения привязывается к столбу а другой свободно двигается под воздействием ветра.
Эта шевелящаяся масса делает сооружение заметным с очень большого расстояния, так как она расположена на возвышенном месте. Путник, обнаружив один из таких монументов, направляется к нему от него – к другому подобному сооружению и т.д., ведь здесь нет дорог в привычном смысле этого слова. Тропинки, протаптываемые караванами, под воздействием частых снежных буранов постепенно совсем исчезают с лица земли.
Если бы этих сооружений не было, путешественник обязательно сбился бы с пути и его не спас бы самый точный компас. В дороге мы несколько раз сменили наших лошадей и ослов, несколько раз нам приходилось спешиваться и вести животных в поводу. Не однажды мы переплывали через быстрые горные реки и перебирались через высокие горы. Жара сменялась прохладой, из этого мы заключили, что мы то спускаемся в долину, то поднимаемся высоко в горы. В конце концов через двенадцать дней пути нам позволили ехать с открытыми глазами, и мы увидели, что находимся в глубоком ущелье, по дну которого струился бурный, но неширокий поток, а склоны были покрыты густой растительностью.
Как оказалось, это был наш последний привал. Подкрепившись, мы снова сели на лошадей и дальше ехали с открытыми глазами. Перебравшись через горную реку, мы ехали еще полчаса, и затем перед нами открылась долина, со всех сторон окруженная горами, вершины которых были покрыты снежными шапками. Вскоре мы увидели несколько строений, похожих на те, которые мы видели на берегах рек Амударьи и Пянджа. Эти строения, напоминающие крепость, были окружены сплошной высокой стеной. У ворот мы были встречены старой женщиной, с которой наши проводники о чем-то заговорили, после чего они исчезли за воротами. Женщина, оставшаяся с нами, неторопливо отвела нас в предназначенные для гостей маленькие комнаты, похожие на монастырские кельи, и, указав на деревянные кровати, что стояли там, ушла.
Вскоре пришел пожилой мужчина, который очень доброжелательно заговорил с нами, как будто мы были давно знакомы, и, ни о чем нас не спрашивая, рассказал, что в первые дни еду нам будут приносить сюда. Он также посоветовал нам отдохнуть после долгой дороги, но добавил, что если мы не устали, то можем выйти и посмотреть окрестности, и дал нам понять, что мы можем делать все, что хотим.
Из-за сильной усталости мы решили последовать совету этого человека и как следует выспаться. Я проспал всю ночь как убитый и проснулся только, когда мальчик, посланный кем-то из монахов, принес нам чашки и самовар с зеленым чаем, а также наш завтрак, состоявший из кукурузных лепешек, козьего сыра и меда. Я хотел спросить у мальчика, где бы я смог помыться, но оказалось, что он говорит только на местном языке и не знает ни одного из тех, которыми владели мы с Соловьевым.
Когда я проснулся, моего друга уже не было в комнате, он выходил, но вскоре вернулся. Оказалось, что он отчего-то проснулся среди ночи, и, чтобы не разбудить меня, лежал бесшумно, вспоминая известные ему слова тибетского языка. На рассвете он попытался выйти за ворота, и тут старая женщина, встретившая нас вчера, заметила его и, делая знаки, позвала за собой. Соловьев последовал за ней, думая, что ему запрещается выходить за ворота и причина ее поведения в этом. Но оказалось, что она просто хочет угостить его теплым парным молоком. После этого она даже помогла ему открыть тяжелые ворота. Так как никто кроме мальчишки к нам не приходил, мы решили сами ознакомиться с окрестностями и сперва прошли вдоль стены, окружавшей строения, обнаружив еще одни ворота поменьше на северо-западной стороне.
Вокруг нас царствовала почти благоговейная тишина, нарушаемая только однообразным шумом текущей воды и щебетом птиц. Солнце пекло, дышать было тяжело, нас почти не радовала красота окружающего пейзажа, и только свежесть со стороны реки тянула как магнитом. Не сговариваясь, мы направились к воде. С этого дня берег реки станет нашим любимым местом работы и отдыха.
Ни в тот день, ни на следующий никто из монахов не пришел проведать нас, только регулярно, три раза в день, мальчик приносил нам еду, состоявшую из молочных продуктов, сухих фруктов и рыбы, в основном пятнистой форели, и ставил самовар. Мы проводили время, валяясь на кроватях, или шли к реке, где под монотонный шум бегущей воды заучивали слова тибетского языка. Ни у воды, ни по дороге к ней мы не встречали никого. Только один раз, когда мы сидели в тени деревьев у воды, к реке подошли четыре девушки, но, заметив нас, они быстро свернули в сторону и, пройдя через маленькую рощу, вошли в ворота, которые находились на северо-западной стороне стены.
Утром третьего дня мы коротали время у реки: я бездумно смотрел на бегущий поток, а Соловьев пытался с помощью одному ему известного способа определить высоту окружающих нас гор, вершины которых скрывались в облаках. К нам подбежал мальчик и подал Соловьеву записку – сложенный листок бумаги без конверта. Тот, в замешательстве повертев его в руках, протянул мне. Когда я развернул бумагу и узнал почерк писавшего, у меня потемнело в глазах – так неожиданно это было. Эту записку написал мой самый лучший друг, о котором я давно не имел никаких известий. Содержание было таким:
"Мой дорогой друг! Когда я узнал, что вы находитесь здесь, я чуть не умер от радости. К сожалению, я не мог поспешить к вам навстречу, чтобы обнять вас, так как я болен и не встаю с постели, и узнал о вашем присутствии несколько минут назад. Ах, как я рад, что смогу увидеть вас, что вы сами, по собственной инициативе приехали сюда. Это доказывает, что вы не прекратили свои поиски, не впали в душевную лень. Поспешите же ко мне, нам есть о чем поговорить. Мне сказали, что вы здесь с другом. Хотя я и не знаком с ним, я буду рад ему как вашему другу, одно это достаточно его характеризует".
Дойдя до этих слов, я вскочил на ноги и побежал к монастырю, дочитывая остальное на ходу и делая знаки Соловьеву следовать за мной.
Куда я бежал, я не знал и сам, не представляя, где находится мой старый друг. За мной спешили Соловьев и мальчик, принесший записку. Когда мы подбежали к монастырю, мальчик провел меня во второй двор, где показал келью князя Любовецкого. После радостных восклицаний и объятий я спросил, что с ним случилось.
"Прежде я чувствовал себя прекрасно, – начал свой рассказ князь, – но две недели тому назад во время купания в реке я порезал палец ноги. Сначала я не обратил на это внимания, но вскоре палец начал болеть. Думая, что боль быстро пройдет, я не стал ничего предпринимать, но вскоре мне стало хуже, образовалось нагноение, через неделю началась лихорадка, и я был вынужден лечь в постель. Монахи сказали, что у меня было заражение крови, но кризис прошел, опасность миновала, я вскоре буду здоров. Но довольно обо мне, лучше расскажи, какое чудесное провидение привело тебя сюда?"
Я рассказал князю о своей жизни за время, что мы не виделись, о моей дружбе с Богга-Эддином и о том, что привело меня в этот уединенный монастырь. Затем я стал сам расспрашивать князя, желая узнать, почему он не писал мне все это время или не дал знать о себе каким-нибудь другим способом, почему он заставил меня поверить в то, что его уже нет в живых. Ведь я даже заказывал заупокойную службу, несмотря на то что в те дни находился в тяжелом материальном положении. В конце я спросил его, как он здесь оказался, и услышал следующее:
"Когда мы с вами в последний раз встретились в Константинополе, меня уже начинала охватывать какая-то апатия, душевная вялость, которая через некоторое время приняла форму полной душевной опустошенности, потери интереса ко всему окружающему. Прибыв на Цейлон, я познакомился с известным буддийским монахом. Оказалось, что нас с ним волнуют одни и те же вопросы, и в конце концов мы решили организовать экспедицию по Гангу. Предпринимая это рискованное путешествие, я как будто хватался за последнюю соломинку, стараясь искусственно возродить прежний интерес к жизни, и когда оно завершилось, просто не знал, что делать дальше. Во мне как будто умерли все мои прежние желания и чувства. Оказавшись в Кабуле, я погрузился в полную апатию, только изредка встречаясь со своими старыми знакомыми, среди которых был Ага-хан, человек, чья жизнь так же была богата приключениями, как и моя. Однажды среди гостей Ага-хана я увидел сидящего на самом почетном месте старого тамила в очень необычной одежде. Поприветствовав меня и видя, что я проявляю заметный интерес к его необычному гостю, он прошептал мне на ухо, что это его старый друг, которому он обязан спасением своей жизни. Этот старый тамил жил где-то на севере, он иногда приезжал в Кабул повидать своих родных и уладить некоторые дела. Оказавшись в этом городе, он всегда заходил к Ага-хану, чему тот был несказанно рад, так как обожал этого человека. Ага-хан добавил, что очень советует мне познакомиться с этим старым тамилом, и предупредил меня, что я должен говорить громко, так как тот туг на ухо. Разговор, прерванный моим появлением, вновь возобновился. Речь шла о лошадях. Старый тамил принял участие в дискуссии, и сразу стало ясно, что он является большим знатоком и любителем лошадей. Затем разговор перешел на политику. Присутствующие говорили о соседних странах, о России и Англии. Когда речь зашла о России, Ага-хан, указывая на меня, с улыбкой сказал: "Прошу вас, не говорите о России ничего плохого. Вы можете обидеть нашего русского гостя". Хотя это было сказано в шутливом тоне, мне стало ясно, что Ага-хан хотел предотвратить неизбежные обвинения в адрес России. Как раз в то время ненависть к русским и англичанам была особенно сильна.
Затем общая беседа иссякла и присутствующие разделились на отдельные группы, в каждой из которых разговаривали о чем-то своем. Я подсел к старому тамилу и вступил с ним в беседу, испытывая к этому человеку все большую симпатию. Он обращался ко мне на местном диалекте, интересуясь, откуда я приехал, как оказался в Кабуле, и внезапно заговорил по-русски – очень правильно, хотя и с небольшим акцентом. Этот почтеннейший человек рассказал мне, что некоторое время жил в Москве и Санкт-Петербурге, а также в Бухаре, где очень много русских, и таким образом овладел русским языком. Он добавил, что очень рад случаю вновь говорить на этом языке, так как из-за отсутствия практики начал его забывать.
К тому времени гости Ага-хана стали уже расходиться, и мой новый знакомый предложил мне пойти с ним в чайхану и продолжить наш разговор там. Он объяснил мне, что посидеть в чайхане или кофейне – его слабость, приобретенная с юных лет, от которой он не смог избавиться до сих пор. И сейчас, как только он оказывается в городе, он не может отказать себе в этом удовольствии, отправляясь в чайхану при каждом удобном случае. Этот старый тамил заметил, что шум и суета, царящие там, не только не мешают, но и даже помогают ему думать.
Я с большим удовольствием согласился составить ему компанию, и не только из-за того, что мне приятно было разговаривать на русском языке, но и по причине, которую я не сразу осознал. Будучи сам уже немолодым человеком, я почувствовал к нему то, что внук чувствует к любимому деду. Придя в чайхану, мы сели на открытой террасе и заказали зеленый бухарский чай. По тому вниманию и почтению, которое окружающие оказывали этому старому человеку, я понял, что здесь он любим и уважаем. Мы разговаривали на таджикском, и после первой чашки чая он вдруг прервал беседу, заметив: "Все, о чем мы говорим, – пустяки, не имеющие никакого значения", – он оглянулся и замолчал.
Все это показалось мне странным – и неожиданно прерванная беседа, и пронзительный взгляд старика, и я подумал: "Увы, с возрастом его ум ослаб и мысли начали путаться", – и мне стало очень грустно. Постепенно я совсем раскис, размышляя о том, что я и сам не молод и что недалек тот час, когда мне не удастся вести разумную беседу. Я был так погружен в эти невеселые мысли; что даже забыл о своем собеседнике. Внезапно снова раздался его голос. И то, что было сказано, мгновенно вывело меня из задумчивости и направило мои мысли в другое русло.
– Эх, Гого, сорок пять лет вы работали не покладая рук, и никогда ваше сердце не находилось в согласии с вашим разумом. Если бы вы достигли этого, то сейчас не были бы так одиноки.
Услышав, как он назвал меня, я пришел в изумление. Как мог этот индус, впервые увидевший меня в Средней Азии, знать мое детское прозвище? Так меня звали только мать и няня, и с тех пор никто не обращался ко мне подобным образом. Можете представить себе мое удивление, когда я услышал это прозвище через столько десятилетий в кабульской чайхане! Вдруг я вспомнил одного старого человека, который однажды пришел ко мне в Москве после смерти моей жены, когда я был еще совсем молодым. Но тот был выше ростом, имел другие черты лица и уже в те времена был очень стар. Я не мог найти разумного объяснения тому, что сейчас происходило. Откуда этот старик знает так много о моей жизни и о моем внутреннем состоянии, в котором я и сам не мог разобраться?
Пока подобные мысли блуждали во мне, старик сидел, погрузившись в молчание. Не выдержав, я воскликнул: "Но кто же вы? Откуда вы меня знаете?"
"Не все ли вам равно, кто я. Это праздное любопытство – главная причина того, что труд всей вашей жизни оказался безрезультатным. Какое значение имеет то, почему я так много знаю о вас и вашем душевном состоянии, если все, что я говорю, – правда".
Этот упрек поразил меня в самое сердце. И в самом деле, не все ли мне равно, что происходит вне меня. Я был очевидцем многих невероятных событий. И что же я вынес из этого? Может быть, если бы я так жадно не искал новых впечатлений, не проводил бы свою жизнь в суете, стараясь удовлетворить свое праздное любопытство, я не оказался бы на старости лет с такой пустотой в душе.
Я искренне попросил извинения у этого человека за свои ненужные вопросы. После этого мы долго сидели в полном молчании, погруженные в раздумье. И наконец он сказал: "Возможно, еще не все потеряно. Если вы осознаете все, что с вами происходит, понимаете, что ваша нынешняя душевная опустошенность – результат погони за миражами, я советую вам сделать еще одну попытку. Если вы согласитесь принять одно условие, я попробую помочь вам. Это условие состоит в том, что вы должны умереть для мирской жизни, отказаться от прежних привычек и развлечений раз и навсегда и последовать туда, куда я укажу вам".
Признаюсь откровенно, выполнение этого условия не требовало от меня больших жертв, потому что, не считая моих многочисленных друзей, все остальное потеряло для меня интерес, и мне не составляло труда от всего этого отказаться.
Я объяснил это моему собеседнику и сказал, что могу последовать туда, куда он зовет меня, хоть сейчас. Он ответил мне, что устроит все как можно скорее, и исчез в толпе. На следующий день я уладил все свои дела, отдал необходимые инструкции всем своим служащим, отправил несколько писем делового характера и принялся ждать.
Через три дня ко мне пришел молодой таджик и очень лаконично сказал: "Я буду вашим проводником. Путешествие продлится около месяца". Он рассказал мне, как он подготовился к этой экспедиции, что собрал в дорогу, и просил сообщить, что еще мне понадобится в пути.
Я не нуждался больше ни в чем, так как все необходимое было предусмотрено этим проводником, и, сообщив, что готов отправиться в путь завтра утром, попросил назвать место и время отправления.
Так же лаконично, как и прежде, он сказал, что я должен прибыть к шести часам утра в караван-сарай Калматас, который находится в окрестностях города. Уже на следующий день я был в пути, и через две недели оказался здесь, где вы меня и нашли. А сейчас расскажите мне все, что вы знаете о наших общих друзьях".
Видя, что долгий рассказ утомил моего друга, я предложил отложить продолжение разговора на другой день, боясь, что такое напряжение помешает выздоровлению князя. Все время, пока князь болел, мы с Соловьевым навещали его, а когда он выздоровел и смог покидать свою келью, он стал сам приходить ко мне, и мы каждый день вели продолжительные разговоры.
Так продолжалось около двух недель до того дня, когда нас позвали в третий внутренний двор к настоятелю монастыря, который провел с нами беседу с помощью переводчика. Он назначил нам проводником и помощником одного из старых монахов с иконоподобным благородным лицом. Было сказано, что этому монаху двести семьдесят пять лет. После этого мы стали полноправными членами этого братства. Нам разрешалось ходить по всему монастырю, общаться со всеми монахами. И вот что меня сразу же заинтересовало. В центре монастырского двора находилось высокое строение, похожее на храм, где дважды в день для всех, кто жил в монастыре, устраивались религиозные танцы, в которых участвовали специально обученные монахи, или же присутствующие слушали религиозные песнопения.
Когда князь Любовецкий полностью выздоровел, он всюду ходил вместе с нами и объяснял нам все, о чем бы мы его ни спросили. Он был, так сказать, вторым нашим проводником и помощником. Я не буду описывать в деталях все, что мне довелось здесь увидеть, может быть, в свое время я посвящу этому отдельную книгу. Но я хотел бы уделить несколько строчек одной религиозной церемонии, свидетелем которой мне посчастливилось быть, а также одной загадочной конструкции, назначение которой я не сразу понял.
Однажды князь Любовецкий получил разрешение взять нас в ту часть монастыря, которая была предназначена для женщин-монахинь, где они обучались священным танцам под руководством опытной монахини-учительницы. Князь, зная, что я интересуюсь законами движения человеческого тела и связью их с психическим состоянием личности, посоветовал мне посетить этот "танцевальный класс" и посмотреть на устройство, с помощью которого обучают танцам юных учениц. Даже на первый взгляд это устройство казалось очень древним. Оно было сделано из черного дерева, инкрустированного слоновой костью и жемчугом. Когда это устройство не использовалось и стояло в сложенном виде, оно напоминало дерево с длинными опущенными ветвями. Присутствуя во время священнодействия, я увидел, что устройство состоит из длинного гладкого столба не менее двух метров высоты, укрепленного на треножнике. От этого столба отходили семь "ветвей" различных размеров, каждая из которых в свою очередь состояла из семи сегментов, увеличивающихся по длине прямо пропорционально расстоянию от столба, то есть каждая следующая часть была длиннее предыдущей. Каждый сегмент "ветви" был соединен с соседним посредством двух полых шаров из слоновой кости. Один шар находился внутри другого, причем внешний шар не полностью закрывал внутренний, таким образом конец одного сегмента "ветви" может быть прикреплен к внутреннему шару, а конец следующего к внешнему. Эти соединения работали как плечевой сустав человека и позволяли любому сегменту "ветви" двигаться в любом желаемом направлении. На поверхности внутренних шаров были начертаны какие-то символы, имеющие определенное значение. В этом помещении я заметил еще два таких устройства, причем возле каждого стоял маленький шкафчик, наполненный квадратными пластинками из неизвестного мне металла, на которых тоже находились какие-то надписи. Князь Любовецкий объяснил нам, что эти пластинки только копии, а оригиналы, сделанные из чистого золота, хранятся у шейха. Знатоки утверждали, что этим пластинкам и устройству более 4500 лет. Далее князь рассказал, что надписи на внутренних шарах соответствуют надписям на пластинках, и что сегменты, скрепленные шарами, нужно размещать определенным образом. Когда все сегменты установлены в соответствии с определенным планом, юные ученицы часами рассматривают и запоминают их расположение. Пройдет много лет, прежде чем эти девочки смогут принимать участие в религиозных ритуалах и исполнять священные танцы в храме. Они должны овладеть этим искусством в совершенстве. Каждая позиция танца так же, как и каждое расположение сегментов древнего устройства наделены определенным смыслом. Они как бы являются отдельными буквами особого алфавита, известного каждому из обитателей этого монастыря. И когда вечером в главном храме начинается этот священный ритуал, монахи, глядя на танцующих девушек, "прочитывают" этот танец, как мы прочитываем книгу, и познают заключенную в нем истину, помещенную туда нашими далекими предками. Эти танцы доносят до нас информацию, содержащую сведения о давних событиях, передаваемую из века в век.
Эти юные девушки, обучающиеся священным танцам по обету, данному их родителями, или по каким-либо другим причинам, посвящают всю свою жизнь служению Всевышнему. Их отдают в монастырь в раннем детстве, где их обучают всему необходимому для их будущего служения.
Когда, посетив этих учениц, я затем отправился посмотреть исполнение танцев опытными монахинями-танцовщицами, я был поражен не тайным смыслом ритуала, который я как раз не понял, но совершенством их мастерства. Ни в Европе, ни в другой части света, где я жил, я не видел ничего подобного.
Мы прожили в этом монастыре около трех месяцев и уже настолько привыкли к тому, что нас окружало, что не могли себе представить иной жизни. Но однажды ко мне подошел князь и с грустным выражением лица сообщил, что его сегодня пригласил настоятель монастыря, где у них произошел важный разговор в присутствии еще нескольких монахов.
"Настоятель сказал мне, – продолжал князь Любовецкий, – что мне осталось жить всего три года, и он советует мне провести это время в монастыре, который расположен на северном склоне Гималаев, если я не имею собственных планов на этот срок. Настоятель предложил мне свою помощь, обещая сделать так, чтобы эти годы прошли как можно полноценнее, приблизив меня к истине, которую я так долго искал.
Я принял это предложение без колебаний, и мы условились, что я покину монастырь через три дня в сопровождении опытного проводника. И я хочу провести эти дни, общаясь с вами, моим самым близким другом".
Неожиданность этого сообщения ошеломила меня так, что в течение некоторого времени я не мог вымолвить ни слова. Когда ко мне вернулся дар речи, я только и смог спросить его: "Это правда?" "Увы, да, – ответил князь, – и я надеюсь, что сумею наверстать время, которое я так бессмысленно тратил, имея в своем распоряжении столько возможностей. А вы продолжайте думать обо мне, как о человеке, который давно умер. Вы же говорили, что заказали панихиду по мне, считая, что я погиб в одной из моих многочисленных экспедиций. Так давайте же, встретившись при таких счастливых обстоятельствах, расстанемся без печали".
Князь был очень спокоен, говоря мне все это, но мне было тяжело смириться с мыслью, что я вновь должен потерять этого удивительного человека, ставшего моим лучшим другом. В течение этих трех дней мы почти непрерывно говорили с князем, и когда он улыбался, мое сердце разрывалось на части, потому что эта улыбка была проявлением любви, доброты и терпения. И вот настал печальный день расставания, и я сам помогал грузить караван, который должен был увезти моего друга навсегда. Когда всадники двинулись в путь, князь обернулся и, взглянув на меня, трижды благословил.
Мир твоей душе, святой человек.
Завершая эту главу, посвященную моему другу князю Юрию Любовецкому, я хочу рассказать о трагической гибели Соловьева, которая произошла при чрезвычайных обстоятельствах.