ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
О каких бы аспектах гештальттерапевтического процесса ни говорилось, всегда явно или неявно присутствует фигура терапевта. Именно поэтому одна из главных тенденций в развитии современной психотерапии связана с осмыслением роли терапевта, его профессиональных и человеческих качеств. Их соотношение (профессионального и общечеловеческого, "бытийного") важно потому, что оно во многом детерминирует характер взаимодействия в системах "терапевт – клиент", "терапевт – психокоррекционная группа" и т.д. "Бытийное" и профессиональное терапевта проявляется не в вакууме, а в живой и динамической ткани межсубъективного взаимодействия.
Из всех практикуемых в настоящее время психотерапевтических систем, пожалуй, только в классическом, ортодоксальном психоанализе существует точка зрения на психотерапевта как на демонстративно нейтральную фигуру, которая презентирует себя пациенту наименее возможным образом [1]. Однако такая ситуация, как правило, сохраняется лишь на этапе "выслушивания", в процессе свободного ассоциирования пациентом. Как только аналитик приступает к интерпретации ассоциаций клиента, сразу же у него возникают типичные "взаимоденческие" проблемы: каким образом построить свои обращения в адрес клиента, каким метафорическим языком пользоваться, как передать инсайт и как при этом самому избежать проекций, трансфера и т.д. [2, 3].
Во всех возникших после психоанализа терапевтических системах проблема взаимоотношения терапевта и пациента занимает достойное место. Так, создатель аналитической психологии К. Юнг отмечал, что в соединении усилий анализирующего и анализируемого, образующих динамическое единство, и психотерапевт так же должен быть открыт изменениям в результате взаимодействия, как и его пациент [1].
Альфред Адлер в качестве одного из основных постулатов своей терапевтической системы выделял необходимость усиления социального интереса у пациента и развития у него общественного чувства. Это последнее, по его мнению, формируется в процессе кооперативного сотрудничества между терапевтом и пациентом. Он считал, что психотерапия есть "... упражнение, в кооперации и проверка кооперации. Она может быть успешной, только если мы действительно заинтересованы в другом" [4, с. 340].
Ссылки на необходимость глубокого контакта психотерапевта с пациентом можно найти и у райхиански ориентированных терапевтов [5], и у Ф. Перлза [6], и, конечно же, у К. Роджерса [7].
Проблему "бытийного" и профессионального в деятельности психотерапевта можно представить как проблему профессионального выражения себя в ходе целенаправленного взаимодействия с клиентом или группой. Поэтому лишь условно можно отделить сферу чисто профессиональных умений и навыков терапевта от сферы его "общечеловеческих" характеристик (темперамент, мотивы, характер, стереотипы и т.д.). Правда, о последней речь идет лишь тогда, когда она явно начинает мешать психотерапии. Первым на это обратил внимание 3. Фрейд, который еще в 1922 году на конгрессе Международной психоаналитической ассоциации поставил вопрос об обязательной "проработке" ("Working out") психоаналитиком своих проблем, для того чтобы избежать впоследствии их переноса на пациента.
В связи с интенсивным развитием гуманистического и экзистенциального направлений психотерапии приобрели особое значение прежде всего "личностные" характеристики терапевта, а не его "технические" навыки. Он сам начинает рассматриваться в качестве основного "инструмента" психотерапии. Если понимать терапию не как интеллектуальную операцию по переводу проблем пациента с одного языка на другой, а как приобщение его к иному экзистенциальному состоянию, как совместный шаг в другое смысловое пространство, то тогда терапевт – не переводчик, не просто попутчик, а проводник. При этом совершенно неважно, будет ли он помогать клиенту совершать этот шаг с помощью директивной или недирективной терапии; неважно и то, каким языком он для этого воспользуется, "... ибо главный его инструмент – не его знание, не его язык, но он сам и его опыт, освоенный профессионально" [8, с. 8].
Один из ведущих специалистов в области игровой терапии Г. Л. Лэндрет достаточно определенно высказывается на этот счет: "Наиболее мощный источник построения отношений, который психолог привносит в игровую терапию, – это собственное "Я". Умения и методы, конечно, полезны, но величайшим достоянием терапевта является использование собственной личности. Как бы ни были важны умения и навыки, они просто недостаточны для того, чтобы стать эффективным терапевтом" [9, с. 97].
М. Боуэн, анализируя основные положения личностно-центрированного подхода, разработанного К. Роджерсом, и те возможные издержки, которые встречаются в работе психотерапевтов, придерживающихся данного направления, отмечает, что дело опять же не в языке, при помощи которого они описывают состояния и проблемы клиентов. Успех терапии определяется вовсе не тем, насколько хорошо терапевт натренирован слушать, создавать соответствующую атмосферу, возвращать клиентам их собственные переживания, а именно тем, насколько личностно-центрированный терапевт обладает способностью заглянуть внутрь себя, насколько он способен включить в работу свою собственную "душу" [10].*
Такой "духовно-ориентированный" подход к терапевту и его деятельности ставит ряд вопросов: "Как терапевт и его "душа" становятся "инструментом"?", "Каким образом его сущность включается в процесс терапевтического взаимодействия?", "Возможны ли в его деятельности черты, напоминающие "персонализационный синдром"?" В качестве одного из возможных проявлений данного синдрома выступает "маска", которая возникает у терапевта в его психотерапевтической практике. Смысл ее заключается в том, что терапевт иногда, для того чтобы скрыть свои личностные проблемы, свои истинные чувства, возникающие в связи с ними и мешающие ему сконцентрироваться на пациенте, надевает на себя маску заинтересованности, соучастия и т.п. [11]. Оказывается, что "наложение" маски делает невозможным глубокий межличностный контакт между клиентом и терапевтом, так как закрывает истинное лицо последнего. Более того, маска требует от человека дополнительных энергетических затрат, поскольку ему необходимы волевые усилия, чтобы постоянно подавлять истинные чувства и вегетативные проявления, контролировать речь, позу, движения и т.д.
* Терапевт, по мнению психоаналитиков, должен обладать "подвижным эго", свободно перемещающимся между ним и пациентом, между разумом и чувством [3].
Проблема маскировки тесно корреспондирует с проблемой выбора плоскости терапевтического контакта, позиции, занимаемой терапевтом по отношению к клиенту в ходе их взаимодействия. Ситуация "возвеличивания" себя над клиентом достаточно соблазнительна для психотерапевта. Ему часто демонстрируют беспомощность, зависимость от него, льстят, для того чтобы получить в ответ психологические поглаживания, т.е. постоянно создают такие ситуации, в которых вольно или невольно психотерапевт может выступать как сильная и обладающая властью личность. Такого рода манипулирование может "запускать" процесс персонализации терапевта по одному или даже сразу по трем "каналам": авторитетности, референтности, привлекательности [12]. Для того чтобы убедиться, что для психотерапевтической практики это реальная проблема, достаточно познакомиться с протоколами психоаналитических сессий. В них со всей очевидностью показано, как психоаналитик ассоциируется у пациента с отцом (авторитетное начало), как его сравнивают с другими психотерапевтами (канал референтности), как он становится сексуально аттрактивным (канал привлекательности). Вероятно, не случайно такие предпосылки к "запуску" процесса персонализации возникают именно в психоанализе, т.е. в том психотерапевтическом направлении, которое в качестве основных требований выдвигает относительную анонимность терапевта и жесткий контроль за дистанцией между ним и пациентом. При этом, по образному высказыванию Стоуна, психоаналитик должен "заглушить" себя [2].
Каким же образом терапевту избежать угрозы усиления персонализационных тенденций? Для того чтобы ответить на этот вопрос, следует вспомнить о том, что обратной стороной данного процесса является процесс персонификации и что только его усиление приводит к уменьшению интенсивности развития противоположных тенденций [13]. Поэтому терапевт должен быть ориентирован на постоянное самоизменение, на постоянный психологический рост. Он должен активно прорабатывать собственную личность и постоянно находиться в процессе самопознания и самопонимания [9]. Для этого ему следует быть открытым к восприятию реальностей мира внешнего и своего внутреннего, доверять личному жизненному опыту, научиться принимать и понимать людей.
Другим важным аспектом профессионального роста (наряду с самопознанием) является самопринятие терапевта. Только в том случае он может достигнуть большего успеха в отношениях с клиентом, когда научится "... воспринимать себя и быть самим собой, принимать себя таким" [7, с. 58], какой он есть.
Именно это обретение терапевтом себя, своей самости является фундаментальнейшим условием эффективности его профессиональной деятельности. "Мне кажется, – подчеркивал эту мысль К. Роджерс в своем диалоге с М. Бубером, – что именно тогда, когда человек уже встретил самого себя... даже, может быть, во множестве разных аспектов своего "Я", возможно, только тогда он действительно способен встретить другого во взаимоотношении "Я – Ты"" [14, с. 85]. Иначе говоря, профессиональные качества психотерапевта (конгруэнтность, принятие клиента, способность эмпатировать ему), способствующие изменению и росту другого человека, являются по своей сути вторичными, производными от инконгруэнтности, самопринятия, самопонимания своих реакций и заключенных в них переживаний. В связи с этим утверждением будет уместно, как нам кажется, высказывание М. Боуэн, которая отмечает, "... что особый дар К. Роджерса как психотерапевта состоит в его способности переживать... духовные моменты в самом психотерапевтическом процессе и работать, исходя из своего Внутреннего Я" [10, с. 31]. По ее мнению, в личностно-центрированной психотерапии первоначально К. Роджерсом акцент делался на ее экзистенциальном аспекте. Позже, исходя из тактических соображений, связанных с внедрением данной писхотерапевтической модели в практику, он сместил акцент на атмосферу, в которой происходят изменения. Вследствие смещения акцентов изменилась и модель терапии, т.е. "... будучи первоначально экзистенциальной, целостной и духовной, она стала линейной: если существуют определенные условия... тогда следуют такие и такие-то результаты..." [10, с. 31]. Однако перемещение акцентов с условий отношений между терапевтом и клиентом, с атмосферы, в которой происходит психотерапия, на саму ее экзистенциальную суть ставит вопрос о том, кто и как привносит эту экзистенциальность в психотерапевтический процесс, кто и как наполняет взаимодействие между клиентом и терапевтом экзистенциальным смыслом. В качестве таких агентов выступают сам терапевт и его жизненный опыт, ассимилируемый согласно целям и задачам психотерапевтической модели.
Данная точка зрения хорошо представлена в психотерапевтической литературе. Так, например, Р. Гринсон достаточно пространно рассуждает по этому поводу. "Для того чтобы эмпатия вознаграждалась, аналитику следует иметь богатый запас своих собственных личных переживаний, которые он смог бы использовать для того, чтобы облегчить себе понимание пациента. Это должно включать в себя знакомство с литературой, поэзией, театром, сказками, фольклором, играми... Все эти составные части способствуют живости воображения и фантазийной жизни, которые бесценны при аналитической работе. Мир воображения человека, будь это театр, музыка, живопись, сказки или сны наяву, дает ощущение причастности к вселенским переживаниям и связывает человечество воедино. Мы ближе друг к другу в этом, чем в наших сознательных действиях или социальных институтах" [2, с. 456].
Работа терапевта со своими переживаниями, во-первых, способствует увеличению его экспрессивных возможностей и тем самым повышает его "сознаваемость"" во-вторых, и это самое главное, в горниле истинных чувств, как отмечал А. Маслоу, "сгорают" социальные роли, фасады, защиты личности, благодаря чему появляется хорошая возможность для встречи со своей самостью; в-третьих, как было показано в предыдущем параграфе, переживание (проживание) своих чувств, как, вероятно, и чувств других людей, налаживает и активизирует внутреннюю коммуникацию, способствует формированию "Я – Я" отношения, отношений между "Я" и "себя", между Внешним Я и Внутренним Я, между личностью и сущностью. Именно непосредственные переживания каждого конкретного момента "Я – Я" отношения, моментов встречи со своей самостью, с самим собой истинным "здесь и теперь" и являются основой для экзистенциального бытия самого терапевта. Изначально неся в себе опыт духовности "Я – Я" отношения, а также опыт экзистенциального бытия, терапевт может "вдохнуть" духовность во взаимоотношения с другим человеком, преобразовав их тем самым в истинное "Я – Ты" отношение.*
Владея в совершенстве умением входить в контакт со своим Внутренним Я, со своей сущностью, достигая моментов целостности, единения со своей самостью, терапевт овладевает способностью такого же глубокого контакта с клиентом. Несмотря на то, что К. Роджерс постоянно декларировал важность "технических моментов" личностно-ориентированной психотерапии, сам же демонстрировал экзистенциальный характер терапевтического взаимодействия. "По моему впечатлению, – сообщает нам М. Боуэн, – по мере того как контакт К. Роджерса с другим человеком углубляется, его рассудок успокаивается, а сам он становится полностью однонаправленным, кажется, что он входит в измененное состояние сознания, в котором исчезает дуализм, разделенность его и другого человека. Он становится с клиентом одним целым и благодаря этому проникает в его дезорганизованный, запутанный, иррациональный мир..." [10, с. 31].
* Отметим еще раз, что интеракционистская модель психотерапии, которой придерживался К. Роджерс, побудила его сконцентрировать внимание на качествах терапевта, во многом определяющих успешность его взаимодействия с клиентом. Вероятно, если бы он сделал упор на экзистенциальном характере терапии, его внимание, несомненно, было бы перенесено в область опосредования "Я – Ты" отношений "Я – Я" отношениями.
Таким образом, наиболее эффективными воздействия духовно-ориентированного терапевта будут тогда, когда он научится проявлять интерес к своему внутреннему миру и к другим людям, когда научится быть в постоянном контексте со своим Внутренним Я, когда сможет организовать и вести непрерывный "Я – Я" диалог и, наконец, когда будет обладать "мужеством несовершенства" [15], т.е. умением мужественно принимать свои неудачи.