ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
<<<
ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Вероятно, читатель несколько утомился, знакомясь с попытками автора объяснить другим (да и самому себе) некоторые ключевые моменты гештальттерапии. Автор осознает, что гештальт книги для него практически завершен: возник энергетический импульс в начале работы над ней; в фокус авторского сознавания-замечания попал тот немногочисленный материал по гештальттерапии, который и положен в основу книги; постепенно он был ассимилирован и присвоен автором, а затем и принят в том виде, в котором представлен на ее страницах. Однако после написания книги почему-то сразу же возникло ощущение состояния предсознавания, ощущение того, что что-то новое, совершенно непохожее на то, что было профессионально осознано ранее, "стучится в ворота". Сфокусировавшись на этом ощущении, автор действительно столкнулся с совершенно неожиданным для него содержанием. Вот оно!
Давным-давно жили две сестры и брат. Жили они в большом городе, в котором жизнь была не то чтобы скучной, нет, но уж какой-то очень суетливой. Слишком много правил и инструкций нужно было выполнять его жителям. Так, например, одно из них предписывало всем жителям города, начиная с трехлетнего возраста, обязательно в своей комнате иметь портреты родителей, воспитателей, учителей, начальников и других представителей рода человеческого, которые, согласно их положению в обществе, призваны учить других, как жить. Или, например, в этом городе считалось, что людям крайне необходимо общаться друг с другом, подробно обсуждать городские события и новости, рассказывать друг другу о мелочах своего повседневного быта. Считалось, что это очень сплачивает жителей города, снижает вероятность их особенного психологического роста. Если же человек пытался уединиться, побыть один, то все косо смотрели на него и считали его психически не совсем полноценным.
Но мы совсем забыли о наших главных героях: сестрах и брате. Старшую сестру звали Эсэнс, младшую – Сона, а брата – Зор. И хотя были они родными, но все же отличались друг от друга. Брат очень любил своих сестер и, наверно, поэтому часто и подолгу любовался ими, наблюдал за ними, стараясь подметить и запомнить каждое их движение, каждый жест, интонацию, взгляд. Старшая из сестер была очень похожа на своих родителей. Она унаследовала от отца трезвость ума, а от матери – живость и непосредственность ее характера. Младшая любила подражать другим людям, ей нравилось цитировать разные жизненные правила и поучать старшую сестру и брата.
Надо же было случиться такому горю, что их родители трагически погибли, и дети остались на попечении родственника, мистера Активити. Человек он был неплохой, но всегда и во всем очень правильный и целеустремленный. Он не признавал чужие точки зрения, свою же считал самой верной и исчерпывающей, объясняющей все и вся. Главным он считал то, что во всем малом и большом, в любом движении и поступке обязательно должна быть какая-то цель. Поэтому от детей он постоянно требовал, чтобы они знали, почему и для чего они чистят зубы, смотрят в окно, живут на этом свете.
Неуютно стало Эсэнс, Соне и Зору в родительском доме. Вспомнили они о том, что слышали, когда были совсем маленькие, историю о диковинной птице с чудным названием "Полилог гармоничный", которая, если услышать ее пение, приносит людям счастье. И решили они отправиться на поиски этой волшебной птицы. Стали думать, как обмануть им мистера Активити, как выбрать день для ухода из дома, как взять нужные вещи, как выбрать правильное направление.
Думали они, думали и наконец придумали. Если стрелка компаса всегда показывает на север, то идти нужно на юг. Если лучше всего думается в ночной тиши, то идти нужно днем. Если самые длинные ночи зимой, то идти следует летом. Если мистер Активити любит задавать вопрос "Почему?", то пусть попробует ответить на вопрос "Как?" Наиболее трудным для них оказалось выбрать вещи, нужные для путешествия. Зор решил взять бинокль и маленький раскладной стульчик, сидя на котором очень удобно наблюдать в бинокль за происходящим, а также всегда можно предложить этот стульчик другим. Сона решила взять с собой альбом с фотографиями кумиров, их высказываниями и советами о том, как можно добиться успеха в жизни, а еще взяла она свой любимый костюмчик, который, как она считала, был ей к лицу и в котором она чувствовала себя очень уверенно и защищенно. Эсэнс долго раздумывала над тем, что же взять ей в путешествие, и решила взять лишь одну вещь – камертон, который, если человек говорит искренне и чувства его действительно актуальны, звучит чисто и красиво. Но если человек выдумывает или вспоминает о том, что было "там и тогда", то и звучит он дребезжаще и фальшиво.
Дождались они длинных летних дней, втянули мистера Активити в разговор на его любимую тему – о цели жизни – и как бы случайно спросили его: "Мистер Активити, ответьте, пожалуйста, как цель жизни выбирает человека?" Задумался мистер Активити и, пожалуй, впервые не смог сразу ответить. Смутился, даже покраснел от досады всегда невозмутимый, чопорный мистер Активити и сказал, что ему необходимо подумать. Затем он быстро удалился к себе в кабинет и очень плотно закрыл за собой дверь. Дети весело переглянулись, взяли приготовленные вещи, шмыгнули за дверь дома и оказались на улице. Они быстро шли по городским улицам, стараясь не вступать со знакомыми в пространные разговоры о городской жизни. Для того чтобы им было легче избегать бесед, они затеяли свою любимую игру – называя, перечисляли друг другу все, что попадалось им на глаза. Глядя на них со стороны, казалось, что они просто оживленно беседуют.
Долго ли коротко шли они на юг через город, но наконец дома остались позади, и их взору открылся огромный пустырь, больше напоминающий пустыню, нежели окрестности огромного современного города. Пустынно и тихо было на нем: не пели птицы, воздух как бы застыл, а солнце казалось нарисованным на пустом, бесцветном небосводе. Дети были просто шокированы, буквально раздавлены открывшимся перед ними видом, оглушены тишиной. Но вот вдруг они услышали слабый и чистый звук камертона Эсэнс, и все стало наполняться для них другим смыслом. Зор достал свой бинокль и стал внимательно осматривать пустырь. Вдруг ему показалось, что через него пролегает едва заметная тропинка, уходящая за горизонт. Он сказал об этом сестрам. Они обрадовались и захотели тут же продолжить путь. Боязливо прислушиваясь к изредка появляющимся звукам, дети медленно пошли по тропинке. Время, казалось, остановилось, и если бы у них были часы, то стрелки на них, наверное, показывали бы лишь одно время – "сейчас". Зато пейзаж стал постепенно меняться. Появились какие-то фигуры. Не то чтобы они были безобразны или вызывающе неприятны, нет, но была в них какая-то незавершенность, оборванность, отсутствовала та самая прегнантность, которая так характерна для шедевров мировой культуры и вообще для всех, приятных для глаза, предметов. Слышались как бы оборванные птичьи трели, по небу плыли облака такой формы, что даже самое пылкое воображение не могло спроецироваться на них. Тропинка то отчетливо виднелась на земле, то пропадала, то вдруг вновь внезапно проступала, то так же проявлялась из земли, как вдруг возникают отдельные фрагменты на фотобумаге, если ее положить в проявитель. Трудно сказать, как долго продолжалось путешествие, так как психологические часы все время показывали "сейчас". Сона даже вспомнила в связи с этим фразу, которую она когда-то случайно записала в свой альбом: "Нет другого времени, кроме настоящего". Вдруг они почувствовали, что приближаются к какому-то особенному месту. "Здесь!" – сказала Эсэнс, когда они вышли на небольшую, приятной округлой формы, полянку. Дети огляделись. Поляна показалась им чем-то неуловимо странной. Возможно, это ощущение вызывали камни, окружавшие ее. В них угадывалась форма стульев. В центре находился такой же камень, в форме стула, но он был неизвестной породы, которая блестела красноватым отливом и как бы горела изнутри под лучами солнца. Зор взглянул на камень через бинокль и на той его части, которая напоминала спинку, явственно проступили слова: "Налево от поляны пойдешь – большим начальником станешь. Направо пойдешь – философом станешь. Прямо пойдешь – вновь как бы ребенком станешь". Зор громко и с удивлением прочитал их. Слушая его, Сона каждый раз реагировала как-то по-особенному.
Услышав про философа, она скривилась, как от чего-то очень кислого и брезгливо передернула плечами. Упоминание о ребенке явно вызвало у нее чувство страха. Зато перспектива стать большим начальником обрадовала ее. Сона лицом просветлела, плечики расправила, альбом свой покрепче обхватила и представила, как она, одетая в свой любимый костюм, провожаемая доброжелательными и подобострастными взглядами подчиненных, входит в огромный кабинет, оборудованный всем необходимым, что так облегчает тяжкое бремя руководителя высокого ранга.
Зор привычным движением разложил свой стульчик, сел на него так, чтобы видеть сестер и замер в ожидании; лишь быстрый, внимательный взгляд свидетельствовал о том, что он очень заинтересовался этой странной лужайкой и явно чего-то ждал.
Эсэнс спокойно стала обходить по кругу полянку, она подходила по очереди к каждому из камней, касалась их камертоном и внимательно прислушивалась к его звучанию. Наконец, вероятно, удовлетворенная звуком камертона, родившимся от соприкосновения с одним из камней, осмотрела внимательно его, удовлетворенно улыбнулась, села на камень, устроилась поудобнее и замерла, то ли греясь на солнышке, то ли погрузившись в себя.
Пауза явно затягивалась. Первой не выдержала Сона. Она сначала начала энергично ходить, а потом и бегать по лужайке, размахивая руками и призывая брата с сестрой к тому, чтобы они не сидели сложа руки, а сосредоточили бы свое внимание на надписи и решили, куда им идти. Что же до нее, то она думает и полагает, что так будет лучше для всех, потому что к этому стремятся все нормальные люди, и потому еще, что, как ей кажется, раз дорожка поворачивает налево, то и идти им нужно налево. "Быть хорошим руководителем – это так благородно и нужно обществу!" – воскликнула Сона.
"Мы обязательно должны пойти налево!" – добавила она. И в харизматической позе застыла на находящемся в центре поляны камне. Во время своего монолога она даже и не заметила, как очутилась на камне. "А где сейчас в тебе находится твое страстное желание быть руководителем?" – неожиданно, но очень твердым голосом спросил вдруг Зор. Этот вопрос заставил Сону несколько укротить свой пыл. Она поднялась и попыталась прислушаться к себе, но ничто внутри ее не откликнулось. Это слегка смутило Сону, и она в некоторой растерянности снова опустилась на камень. Но он почему-то оказался не теплым, а горячим, и сидеть на нем теперь было не так удобно, как раньше. Сона стала ерзать, пытаясь найти место попрохладнее.
"Что ты сейчас чувствуешь?" – вновь спросил Зор. "Очень сидеть неудобно", – ответила Сона. "А где ты чувствуешь наибольшее неудобство?" – опять задал вопрос брат. Сона хотела ответить сразу и выплеснуть на Зора все свое раздражение за его дурацкие вопросы, но вдруг она почувствовала какое-то жжение в груди. Это новое ощущение смутило Сону. Почему-то на фоне этого ощущения перед ее глазами вереницей пронеслись лица кумиров, учителей, родителей, а затем вдруг возникло спокойное, умиротворенное лицо ее сестры Эсэнс. Зажав рукой то место, где она почувствовала жжение, Сона посмотрела на сестру. Эсэнс по-прежнему спокойно сидела на одном из камней, окружавших поляну. Поза ее была настолько естественна, что казалось, она совсем не испытывает неудобства от сидения на жестком камне, казалось, что выбор дальнейшего пути ее совсем не волнует. А может быть, она уже знала, в какую сторону ей идти? Впервые Сона позавидовала сестре. "Что ты сейчас ощущаешь?" – спросил Зор. "Я... я... я чувствую пустоту внутри себя", – заикаясь ответила она. "Прислушайся к моему камертону", – сказала Эсэнс, которая незаметно подошла к камню, на котором сидела Сона. Эсэнс прикоснулась камертоном к "горячему" камню, и он зазвучал как бы одновременно тремя голосами, слитыми в одну гармоничную мелодию. "Полилог гармоничный!" – восхищенно прошептал Зор, вспомнив о волшебном пении птицы, приносящей счастье. Звуки камертона как бы вошли внутрь Соны. Она почувствовала это скорее умом, нежели сердцем. Мелодия крепла, становилась громче, и что-то внутри Соны стало дребезжать, растворяясь в ее чистых звуках. Она чувствовала одновременно страх и радость, тревожность и успокоение, опустошенность и наполненность.
Зор, внимательно вглядывавшийся в лицо сестры, тихо спросил: "Что ты сейчас чувствуешь?" Сона не ответила, но слезы потекли по ее щекам. А камертон продолжал звучать. Казалось, мелодия, издаваемая им, настолько окрепла, что стала как бы материальной, и в нее погрузились дети. "Я должна покориться этой мелодии, – подумала Сона. – Нет! Я хочу покориться этой мелодии! Я хочу, чтобы она звучала внутри меня! Я хочу, чтобы она стала частью меня! Я принимаю ее! Я чувствую ответственность за ее сохранение, за ее существование внутри меня! Я хочу, чтобы она всегда соединяла нас!" Сона протянула руки Эсэнс и Зору. Альбом и пакет с костюмом упали на траву. Зор быстро встал, оставив бинокль лежащим на стуле. Эсэнс бережно положила камертон в нагрудный карман. Дети крепко взялись за руки, образовав вокруг "горячего" камня круг. "Self-born" вдруг явственно проступило на камне. Они не могли расшифровать смысл этого странного для них слова, но оно не испугало их. Они почувствовали, что это "правильное" слово и оно гармонирует с мелодией, которая помогла им стать единым целым.