ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Напомним снова, что все без исключения "противоречия" системы Рикардо – плод его стремления выразить все явления через категорию стоимости.
Там, где этого стремления нет, – нет и "противоречий"; традиционная формула вульгарно-профессорской "науки" ("капитал-процент, земля-рента, труд-заработная плата") никакого "противоречия" ни в себе, ни с эмпирически данными фактами не выражает, но именно благодаря этому и не содержит в себе также и ни крупицы теоретического выражения эмпирических фактов. "Противоречия" здесь нет потому, что между капиталом, землей, трудом, рентой, заработной платой и процентом она не устанавливает никакой внутренней связи, – потому что теоретическое определение этих категорий не развито из одного и того же теоретического исходного пункта. Они не показаны как необходимые модификации одной и той же конкретно-всеобщей субстанции. Неудивительно, что между ними нет внутреннего противоречия, а есть только внешнее (с которым метафизик прекрасно мириться), ибо вообще не отмечено никакой – а не только противоречивой – внутренней генетической связи между ними...
Они не противоречат друг другу потому, что вообще не стоят ни в какой связи.
Рикардо же пытается развить всю систему теоретических определений эмпирии из одного исходного принципа, из трудовой теории стоимости. И именно поэтому вся действительность предстает в его изображении как система конфликтов, антагонизмов, антиномически взаимоисключающих тенденций, противоположно направленных сил, которые именно противоположностью своей создают то "целое", которое он рассматривает.
И именно этим Рикардо велик.
"Логические противоречия", в которых экономисты и философы из буржуазного лагеря видели признак слабости, свидетельство неразработанности его теории, выражали как раз обратное – силу и объективность его способа теоретического выражения вещи. Рикардо заботился прежде всего о соответствии теоретических положений и выводов – реальному положению дел, – а уж затем о соответствии постулату метафизического мышления, согласно которому предмет не может противоречить сам себе, а его отдельные теоретические определения – друг другу.
Он смело (даже, как говорил Маркс, "цинично") выражает реальное положение вещей, и это реально противоречивое положение вещей отражается в его системе в виде противоречий в определениях. Когда же его ученики и последователи делают своей главной заботой уже не столько теоретическое выражение фактов, сколько формальное согласование уже выработанных определений между собой, починяющееся как верховному принципу – принципу запрещения противоречий в определениях, – то с этого пункта как раз и начинается процесс разложения трудовой теории стоимости.
Вместо развития теории в итоге получается ее деградация, разложение системы теоретических определений вещи в самом буквальном смысле этого слова.
Анализируя взгляды Джеймса Милля, Маркс констатирует прежде всего остального:
"К чему он стремится – это формальная логическая последовательность. С него поэтому (поэтому! – Э.И.) начинается разложение рикардианской школы" (Маркс).
Само по себе стремление оправдать теорию Рикардо перед судом канонов формально-логической последовательности проистекает, разумеется, вовсе не из платонической любви к формальной логике. Стимулом этого занятия является другое – более или менее честное стремление представить систему товарно-капиталистического производства не как исторически возникшую, а потому могущую превратиться в некоторую другую, более высокую систему, а как от века и навек равную себе, вечную форму производства.
И если то или иное явление, будучи выражено и понято через всеобщий закон стоимости, вдруг встает в отношении теоретического (логического) противоречия с формулой всеобщего закона – закона определения стоимости количеством рабочего времени, – то в глазах буржуазного теоретика это выглядит как его несоответствие вечным и неизменным устоям экономического бытия.
Поэтому-то его старания и направляются на то, чтобы доказать его прямое соответствие всеобщему закону, который сам по себе понят без противоречия, как вечная и неизменная форма экономии. Формальная логика здесь выступает как послушное и самое подходящее средство согласования определений. Сама по себе она, конечно, в этом неповинна, – хотя и заключает в себе возможность такого использования.
Острее всего буржуазные экономисты чувствуют "противоречие" между всеобщим законом стоимости у Рикардо – и прибылью. Попытка выразить явления прибыли через категорию стоимости, подвести прибыль под теорию трудовой стоимости, уже у Рикардо обнаруживает противоречие в определении.
И поскольку прибыль как раз и есть "святая святых" религии частной собственности, постольку экономисты и направляют все свои теоретические усилия на то, чтобы согласовать ее определения со всеобщим законом стоимости.
Но если хотят и прямо и непосредственно (как в силлогизме по модусу Барбара) согласовать теоретическое определение стоимости – с теоретическим определением прибыли, как особой формы, особой модификации, "вида" стоимости, то тут сразу же открываются два пути.
Первый путь – изменить выражение прибыли с таким расчетом, чтобы она подводилась без противоречия под теоретическое выражение стоимости, под категорию стоимости.
Второй путь – изменить самое выражение стоимости, так "уточнить" его, чтобы определения прибыли подводились под него тоже без противоречия...
Эти оба пути одинаково вели к разложению теории Рикардо. Для вульгарной экономии предпочтительнее был второй путь: путь "уточнения" определений стоимости, – ибо лозунгом эмпиризма всегда является лозунг – приводи всеобщую формулу закона к соответствию с эмпирически бесспорным положением дел, с "одинаковым" в фактах – в данном случае с эмпирической формой существования прибыли.
Эта философская позиция кажется на первый взгляд самой очевидной и здравой. Но ее реализация невозможна без привнесения в жертву всеобщих теоретических положений трудовой теории стоимости, самого понятия стоимости.
Рассмотрим детально, как и почему это необходимо получается.
В парадоксальное соотношение между теоретическими определениями "стоимости" и "прибыли" упирается сам Рикардо. Его закон стоимости гласит, что живой труд, труд человека, есть единственный источник стоимости, а время, затраченное на производство продукта, составляет единственную объективную меру стоимости.
Что, однако, получается, если "подвести" под этот всеобщий закон, который не может быть ни нарушен, ни отменен, ни изменен (поскольку он выражает всеобщую сокровенную природу любого экономического явления) эмпирический бесспорный факт существования прибыли?
Рикардо, с другой стороны, столь же отчетливо понимает, что одним законом стоимости прибыль не объяснишь, что он не исчерпывает всей сложности ее состава. В качестве второго решающего фактора, во взаимодействии с которым закон стоимости может объяснить прибыль, Рикардо берет закон средней нормы прибыли, всеобщую норму прибыли.
Всеобщая норма прибыли – это чисто эмпирический, а потому бесспорный факт. Суть его состоит в том, что величина прибыли зависит исключительно от совокупной величины капитала и ни в коем случае – от той пропорции, в которой капитал делится на основной и оборотный, на постоянный и переменный и т.д.
Этот эмпирически всеобщий "закон" Рикардо и привлекает для объяснения механизма производства прибыли, как фактор, который видоизменяет, осложняет действие закона стоимости. Что это за "фактор", откуда он взялся, в каком внутреннем отношении он находится ко всеобщему закону – все это Рикардо не исследует. Его существование предполагается Давидом Рикардо абсолютно некритически, как эмпирически бесспорный факт.
Но мало-мальский внимательный анализ сразу обнаруживает, что закон средней нормы прибыли прямо и непосредственно противоречит (притом исключающим образом) всеобщему закону стоимости, определению стоимости рабочим временем.
"Вместо того, чтобы предполагать эту всеобщую норму прибыли, Рикардо должен был бы скорее исследовать, насколько ее существование вообще мирится с определением стоимости рабочим временем; в таком случае он нашел бы, что вместо соответствия она ему противоречит..." (Маркс)
Противоречие это заключается в следующем: закон средней нормы прибыли устанавливает зависимость величины прибыли исключительно от величины капитала в целом, устанавливает, что величина прибыли абсолютно не зависит от того, какая доля капитала затрачивается на заработную плату, превращается в живой труд наемного рабочего. Но всеобщий закон стоимости прямо утверждает, что новая стоимость может быть продуктом лишь живого труда и ни в коем случае – не "мертвого", ибо мертвый труд (т.е. труд, опредмеченный ранее в виде машин, зданий, сырья и т.п.) никакой новой стоимости не создает, а лишь пассивно переносит по частям свою собственную стоимость на продукт.
Рикардо и сам видит здесь трудность. Но совершенно в духе метафизического мышления – высказывает эту трудность не как противоречие в определении закона, а как "исключение из правила". Но это, конечно, дела не меняет, и "по этому поводу Мальтус справедливо замечает, что в процессе развития индустрии правило становится исключением, а исключение – правилом..." (Маркс).
Отсюда и получается проблема, совершенно неразрешимая для метафизического мышления. Всеобщий закон в глазах метафизически мыслящего теоретика может быть оправдан только как эмпирически общее правило, которому подчиняются непосредственно все без исключения явления.
Но в данном случае оказывается, что всеобщим эмпирическим "правилом" становится как раз нечто противоположное всеобщему закону стоимости, как раз отрицание закона стоимости.
Теоретически выявленный общий закон приходит к антиномическому противоречию с эмпирически всеобщим правилом, с эмпирически всеобщим в фактах.
И когда при этом продолжают пытаться все-таки согласовать "всеобщий закон" – с непосредственно общим, отвлеченным от фактов, то получается проблема, "разрешение которой гораздо более невозможно, чем квадратура круга... Это просто попытка представить существующим то, чего нет..." (Маркс).
Вопрос об отношении всеобщего и особенного, всеобщего закона и, эмпирически очевидной формы его собственного проявления (общего в фактах) – теоретической абстракции и абстракции эмпирической – и явился в истории политической экономии одним из тех камней преткновения, через который буржуазная теория перешагнуть так и не смогла.
Факты – упрямая вещь. И здесь факт остается фактом: всеобщий закон (закон стоимости) стоит в отношении взаимоисключающего противоречия с эмпирической всеобщей формой своего собственного проявления, с законом средней нормы прибыли. Непосредственно одно с другим согласовать нельзя именно потому, что такого согласия, такого соответствия между ними нет в самой экономической действительности.
Метафизически же мыслящий теоретик, столкнувшись с таким фактом, как с неожиданным сюрпризом, с парадоксом, неизбежно толкует его как результат "ошибок", допущенных мыслью ранее, в теоретическом выражении фактов.
Естественно, что разрешение этого парадокса он ищет на пути чисто формального анализа теории, на пути "уточнения понятий", "исправления выражений". Постулат, согласно которому предметная реальность не может сама по себе, внутри себя, противоречить самой себе, – для него высший и непререкаемый закон, в угоду которому он готов принести в жертву все на свете. Пусть погибнет мир, лишь бы торжествовал закон запрета противоречия!
Разоблачая полнейшую антинаучность подобных установок, полнейшую несовместимость их с теоретическим подходом к делу, Маркс замечает:
"Противоречие между общим законом и развитыми конкретными отношениями здесь должно разрешаться... путем прямого подчинения и непосредственного подчинения конкретного абстрактному. И это именно должно быть достигнуто путем словесной фикции, путем изменения правильных названий вещей. Здесь в действительности получается словопрение, так как реальные противоречия, которые не разрешены реально, должны быть разрешены фразами" (Маркс).
Закон запрещения противоречия в определении торжествует, но зато погибает теория, превращаясь в чистое словопрение, в систему чисто семантических форм.
Из истории политической экономии можно было бы привести еще десятки и сотни примеров подобного же рода. И политическая экономия вовсе не составляет в этом смысле исключения. Любая наука на каждом шагу упирается в противоречия в теоретических определениях, констатирует их и развивается далее через попытки найти этим противоречиям рациональное разрешение. Читателю, знакомому с историей хотя бы одной какой-нибудь науки, это доказывать не приходится.
Так что констатация противоречий в теоретических определениях предмета сама по себе вовсе не составляет привилегии сознательной диалектики. Диалектика вовсе не заключается в стремлении нагромождать противоречия, антиномии и парадоксы в теоретических определениях вещей. Это с гораздо большим успехом (правда, вопреки своему намерению) проделывает метафизическое мышление, то есть такое мышление, которое принимает формальную логику и превыше всего ставит закон, запрещающий противоречие в определениях.
Напротив, диалектическое мышление и соответствующая ему логика возникают именно там и тогда, когда метафизическое мышление с формальной логикой окончательно и безвыходно запутывается в противоречиях с самим собой, одних своих выводов – с другими, каждый их которых получен при точнейшем соблюдении всех норм и постулатов рассудочного мышления, свод которых представляет собой формальная логика.
Стремление избавиться от противоречий в определениях путем "уточнения" названий есть метафизический способ решения противоречий в теории. Как таковой, он в итоге приводит не к развитию теории, а к ее разложению. Поскольку же жизнь заставляет развивать теорию, то всегда оказывается, что попытки построить теорию, в которой не было бы противоречий, приводят к нагромождению новых противоречий, но только еще более нелепых и неразрешимых, нежели те, от которых по видимости избавились.
Ныне это фактически доказывает математика со своими парадоксами "множеств".
Так что – повторяем – задача этого раздела не может состоять в простом доказательстве того факта. что предметная реальность всегда раскрывает себя перед теоретическим мышлением как живое и требующее своего разрешения противоречие, как система противоречий. В XX веке этот факт доказывать уже не приходится, новые примеры тут ничего прибавить не могут. Ныне этот факт, очевидный для самого закоренелого и убежденного метафизика.
Но метафизик наших дней, отправляясь от этого факта, все старания направляет на то, чтобы "оправдать" этот факт как результат органических недостатков познавательной способности человека, как результат "неотработанности понятий", "определений", относительности, нечеткости терминов, выражений и т.п. – одним словом, как факт, относящийся к субъективной сфере, как неизбежное выражение органических особенностей этой сферы. С фактом противоречия метафизик ныне примиряется – но лишь как с неизбежным субъективным злом – не более. Он по-прежнему – как и во времена Иммануила Канта – не может допустить, что в этом факте выражается внутренняя противоречивость самих вещей в себе, самой объективной предметной реальности. Поэтому-то метафизика в наши дни и стала на службу агностицизму и субъективизму релятивистского характера.
Диалектика исходит из прямо противоположного взгляда. Она базирует свое решение проблемы прежде всего на том, что сам предметный мир, объективная предметная реальность есть живая система, развертывающаяся через возникновение и разрешение своих внутренних противоречий.
Именно поэтому диалектический метод, диалектическая Логика, обязывает не только не бояться "противоречий" в теоретическом определении объекта, но прямо и непосредственно обязывает активно и целенаправленно вскрывать их в объекте, точно фиксировать их. Но не для того, чтобы нагромождать горы антиномий и парадоксов в теоретических определениях вещи, а для того, чтобы отыскивать их рациональное разрешение.
А "рациональное разрешение" противоречий в теоретическом определении может состоять только в том, чтобы проследить тот способ, которым они разрешаются движением самой предметной, объективной реальности, движением и развитием мира "вещей в себе".
Вернемся к политической экономии, чтобы посмотреть, как разрешает Маркс все те "антиномии", которые вопреки своему сознательно-философскому намерению зафиксировала школа Рикардо.
Прежде всего Маркс отказывается от попыток непосредственно и прямо согласовать всеобщий закон (закон стоимости) с эмпирическими формами его собственного обнаружения на поверхности явления, то есть в абстрактно-всеобщим выражением фактов, с непосредственно общим, которое может быть индуктивно прочитано в фактах.
Такого прямого и непосредственного совпадения того и другого, как показывает Маркс, нет в самой действительности экономического развития. Между всеобщим законом и его собственным эмпирическим обнаружением есть на самом деле отношение взаимоисключающего противоречия. Закон стоимости на самом деле – а вовсе не только и не столько в голове Рикардо – прямо и непосредственно противоречит взаимоисключающим образом закону средней нормы прибыли.
Только с помощью искусственных, насильственных абстракций можно доказать то, чего на самом деле, в самом объекте нет, – а именно прямого совпадения всеобщего закона с эмпирически всеобщим фактом "конкретно-всеобщего" – с "эмпирически-всеобщим".
При попытке это все-таки сделать "грубый эмпиризм превращается в ложную метафизику, в схоластику, которая с мучительным усилием старается непосредственно вывести из всеобщего закона или объяснить согласно с ним посредством простой формальной абстракции неопровержимые явления эмпирической действительности". (Маркс)
Иными словами, эмпирия всегда постарается, столкнувшись с таким противоречием, непосредственно изменить формулировку всеобщего закона с таким расчетом, чтобы она прямо и непосредственно согласовывалась бы с абстрактно выраженным эмпирическим явлением.
На этом пути буржуазная наука и выхолостила теоретический смысл рикардовского закона стоимости, утратила, как выражается Маркс, само понятие стоимости.
"Утрата понятия стоимости" происходит так: для того, чтобы согласовать закон стоимости с законом средней нормы прибыли, Мак-Куллох изменяет само понимание труда как субстанции стоимости. Вот его "определение" труда:
"Труд мы можем с полным правом определять как род действия, или операции, безразлично, выполняется ли он людьми, низшими животными, машинами, или силами природы, которые стремятся к тому, чтобы вызвать известный результат". (цитируется по Марксу)
"И у других хватило смелости говорить, что жалкий Мак разбил Рикардо наголову! ...Мак, который теряет само понятие труда!" – квалифицирует это рассуждение Маркс.
Заметим, что с точки зрения логики формальной нельзя сказать, что "жалкий Мак" "теряет само понятие труда". Наоборот, если понятие понимать формально, то Мак его лишь еще больше "обобщает"...
А такая "утрата понятия" неизбежна, если хотят построить систему теоретических определений, в которой не было бы противоречий между всеобщим законом и эмпирической формой его собственного обнаружения, проявления.
Принципиально по-иному поступает Маркс. В его системе противоречия в определениях вещи вовсе не исчезает, вовсе не ликвидируются те "противоречия", которые приводят в ужас метафизика, не знающего иной логики, кроме формальной.
Если взять теоретическое представление из первого тома "Капитала" и непосредственно, лицом к лицу столкнуть его с теоретическими положениями из третьего тома того же "Капитала", то окажется, что между ними по-прежнему сохранилось отношение "логического противоречия".
В первом томе, например, показано, что прибавочная стоимость есть исключительный продукт той части капитала, которая затрачена на заработную плату, превратилась в живой труд наемного рабочего, то есть переменной части капитала и только ее.
Положение из третьего тома, однако, гласит:
"Как бы то ни было, в итоге оказывается, что прибавочная стоимость ведет свое происхождение одновременно от всех частей приложенного капитала". (Маркс)
Противоречие, выявленное уже школой Рикардо, здесь, таким образом, не только не исчезло, но, наоборот, показано как необходимое противоречие самой сущности процесса производства прибавочной стоимости. И оно по-прежнему обладает всеми признаками "логического противоречия", запрещаемого формальной логикой.
Именно поэтому вульгарные экономисты после выхода в свет третьего тома с торжеством констатировали, что Маркс "не смог" разрешить антиномий трудовой теории стоимости, что он не выполнил обещаний первого тома и что весь "Капитал" – не более как спекулятиво-диалектический фокус...
Гносеологически-философской подоплекой этих упреков оставалось по-прежнему метафизическое представление, согласно которому всеобщий закон доказывается в фактах только тогда и тем, когда его удается без противоречий согласовать непосредственно со всеобщей эмпирической формой явления, с "общим" в фактах, открытых непосредственному созерцанию...
Но как раз этого в "Капитале" и нет, и вульгарный экономист вопит, что положения третьего тома опровергают положения первого тома, поскольку они находятся с ним в отношении взаимоисключающего противоречия.
Это положение в глазах эмпирика предстает как свидетельство неистинности закона стоимости, доказательство того, что этот закон есть "чистейшая мистификация", противоречащая действительности, не имеющая ничего общего с действительностью...
Узколобому эмпиризму вульгарных экономистов вторит и кантианец Конрад Шмидт. Он формально согласен с анализом Маркса, – но с одной оговоркой. По его мнению всеобщий закон стоимости является "в пределах капиталистической формы производства" фикцией, хотя и теоретически необходимой...
"Фикцией", умозрительно-искусственной "гипотезой", этот закон для кантианцев оказывается опять-таки потому, что он не может быть оправдан через явления как непосредственно общее в этих эмпирически бесспорных явлениях.
Общее в явлениях – закон средней нормы прибыли – есть как раз нечто прямо противоположное закону стоимости, нечто противоречащее ему взаимоисключающим образом. Поэтому в глазах кантианца он и есть не более чем искусственно построенная гипотеза, теоретически необходимая фикция, и ни в коем случае не теоретическое выражение реального, объективно-всеобщего закона, которому подчиняются явления.
"Конкретное", таким образом, противоречит "абстрактному" в "Капитале" Маркса, и противоречие это не только не исчезает от того, что между тем и другим установлена целая цепь "о посредующих звеньев", – но доказывается как необходимое противоречие самой экономической реальности, – а не как следствие теоретических недостатков рикардианского понимания закона стоимости.
Логическую природу этого явления можно легко продемонстрировать и на более легком примере, не требующем специальной грамотности в политической экономии.
При количественно-математической обработке определенных явлений очень часто получается "противоречащая себе" система уравнений, в которой уравнений больше, чем неизвестных, система типа: X + X = 2,
50X + 50X = 103X
"Логическое противоречие" здесь налицо. Тем не менее эта система уравнений вполне реальна. Реальность ее станет очевидной, если учесть, что под значком X здесь скрывается одна копейка, "сложение" копеек происходит не только в голове, и не столько в голове, сколько в сберегательной кассе, начисляющей 3% на вложенную сумму...
В этих конкретных – и вполне реальных – условиях "сложение" копеек совершенно точно выражается приведенной "противоречивой системой уравнений". Противоречие здесь является непосредственным выражением того факта, что в реальности всегда подвергаются "сложению" (вычитанию, делению, возведению в степень и т.д.) не умозрительно чистые "количества", а качественно определенные величины, и что чисто количественное прибавление этих величин дает в каком-то пункте качественный скачок, ломающий идеальный количественный процесс, приводит к "парадоксу" в теоретическом выражении.
Современная физика с таким фактом сталкивается на каждом шагу, и вынуждена все время вводить качественные параметры, зависящие каждый раз от конкретно-качественной природы объекта, математически обрабатываемого. Но нежелание или неумение сознательно применить здесь диалектику приводит к тому, что математика начинает представляться не выражением объективных всеобщих закономерностей, а "теоретически необходимой фикцией", чисто искусственным инструментом рассудка.
Современные позитивисты рассуждают о математике, на каждом шагу сталкивающейся с такого же рода парадоксами, совершенно в манере рассуждений Конрада Шмидта о "стоимости". "Чистую математику" они оправдывают тоже чисто прагматически, инструменталистски – лишь как искусственно изобретенный способ духовной деятельности субъекта, который почему-то, а почему – неизвестно, приводит к желаемому результату. Основанием такого отношения к математике является опять-таки то реальное обстоятельство, что прямое и непосредственное приложение всеобщих математических формул к реальному количественно-качественному процессу развития явлений, к реальной конкретности, всегда неизбежно ведет к парадоксу, к логическому противоречию в математическом выражении.
Но в данном случае (как и в политической экономии) данное противоречие вовсе не есть результат "неправильностей", допущенных мышлением в процессе теоретического выражения явления. И "разрешение" "противоречия" и тут не может состоять в избавлении от него, – но только в показе его как необходимого. Реальное "разрешение" подобного противоречия может состоять только в дальнейшем анализе всех тех конкретных условий и обстоятельств, внутри которых осуществляется реальное явление, в выражении которого получилось "противоречие", в выявлении тех качественных "параметров", которые в определенном пункте ломают чисто количественный ряд. Противоречие в данном случае показывает не "ложность" математического выражения, не ошибочность его, а нечто совсем иное, а именно: ложность мнения, согласно которому данное выражение определяет явление исчерпывающим образом.
Внутри системы определений, выражающих всю совокупность конкретных условий, внутри которых это явление осуществляется, "логически-противоречивое" математическое выражение сохраняется и показывает как верное (хотя и "абстрактное") выражение реального положения дел.
Уравнения X+X=2 и 50X+50X=103 правильно выражающие количественную характеристику определенного явления и кажется "нелепым" только до тех пор, пока не выявлены и не учтены все те конкретные своеобразные условия, внутри которых оно реально осуществляется. Иными словами, до тех пор, пока оно в его абстрактности принимается за исчерпывающее математическое выражение явлений. Как только эти условия учтены, выражение сразу перестает казаться "нелепым", оказывается абстрактно верным. И, наоборот, в данном случае оно было бы неверным, если бы в нем не было противоречия. Выражения X+X=2, а 50X+50X=100 не содержат противоречия, но именно поэтому они неверно выражают судьбу копеек, "складываемых" в сберегательной кассе.
В данном случае логическое противоречие является показателем абстрактности знания, но не его неправильности, не ложности. Оно ложно в его абстрактности, принимаемой за исчерпывающее выражение объекта, но верно, и даже единственно верно в его конкретности – внутри системы определений, указывающих на условия, при которых оно только таким и может быть. "Логическое противоречие" из него не исчезло, – наоборот, оно показано как необходимая форма, в которой осуществлено верное (не абстрактное) знание об определенной – чисто количественной стороне явлений.
Так что если в теоретическом выражении вещи появилось "логическое противоречие", то этот факт указывает прежде всего на абстрактность знания, заключенного в этом выражении. И пока выражение продолжает казаться "нелепым", выяснение конкретных условий должно продолжаться. Когда же все условия выяснены, оно перестает казаться нелепым, но вовсе не исчезает как таковое, как "логическое противоречие", как выражение, нарушающее закон запрета противоречия.
В системе диалектико-материалистической философии, как известно, фундаментальным положением является тезис о том, что объективная реальность первична, а сознание – производно от нее. Это – конкретно-всеобщий закон, определяющий взаимное отношение объективной реальности и сознания.
Но если взять изолированный факт активного целенаправленного изменения предметной реальности человеком и выразить его в тех же самых категориях, то он встанет в отношение взаимоисключающего "логического" противоречия с конкретно-всеобщим законом.
В нем сознательно поставленная цель (факт сознания) непосредственно, и по времени и по существу, первична по отношению к "объективной реальности" – к эмпирическому положению вещей вне сознания. Архитектор сначала строит дом в голове, в сознании, а затем приводит объективную реальность к соответствию с идеально построенным планом. И этот факт, выраженный абстрактно в категориях философии, абсолютно правильно выражается в формуле: в данном случае первично сознание, а объективная реальность – вторична, производна от него. А это выражение, как нетрудно понять, находится в отношении "логического противоречия" с всеобщей формулой материализма, если сталкивать эти два тезиса абстрактно, то есть без указания на всю цепь опосредствованных звеньев, без показа той необходимости, благодаря которой сознание, возникая как определенное отражение объективной реальности, превращается в относительно самостоятельную сферу деятельности и оказывает обратное влияние на объективную реальность...
Внутри системы диалектико-материалистической философии эти два тезиса, абстрактно противоречащие друг другу, реально, конкретно "примирены". Иными словами, показано, что и тот и другой тезис верны внутри философской науки.
Внутри материалистического мировоззрения же, которое базировалось на метафизическом понимании взаимодействия между объективной реальностью и сознанием эти два тезиса оставались "непримиренными", соседствующими антиномически. Когда речь шла об отражении объективной реальности – принимался один тезис. Когда же рассматривался акт целесообразной деятельности, – принимался другой, прямо ему противоположный принцип.
И ничего удивительного нет в том, что абстрактно-общий принцип материализма метафизиком не может быть выдержан в том случае, когда речь идет о сущности целесообразной, активной, управляемой сознанием, деятельности человека, изменяющей предмет. В данном случае он превращается в идеалиста либо вынужден рассматривать факт неверно, закрывая глаза на активность сознания, игнорируя и искажая сам факт.
А все дело заключается в том, что метафизический материализм не видел реального опосредствующего звена между объективной реальностью, с одной стороны, и сознанием – с другой, не видел практики, чувственно-практической деятельности, как той реальности, которая находится между сознанием и вещью, той реальности, которая соединяет то и другое.
Отыскав это "опосредующее звено", этот "средний член", диалектический материализм разрешил противоречие между сознанием и реальностью, разрешил проблему сознания конкретно с точки зрения материализма. На этой основе была понята как "вторичность" сознания, так и его активность в отношении к материальному, вне и независимо от сознания существующему миру.
Противоречие тем самым было в подлинном смысле снято, конкретно разрешено, объяснено в необходимости его возникновения, в то время как материализм старый попросту пытался его устранить, абстрактно подчинить всеобщему тезису о первичности материи. Но такое "разрешение" не было реальным разрешением. В итоге материализм не смог справиться с идеализмом как вне, так и внутри своих собственных концепций. Факты, которые прямо и абстрактно не подводились под тезис о первичности материи, факты сознательной деятельности человека этим, разумеется, не устранялись из действительности. Они устранялись лишь из сознания материалиста.
Абстрактный материализм поэтому и не устранял ту реальную почву, на которой вновь и вновь возникали идеалистические концепции относительно взаимоотношений материи и духа.
Лишь конкретный материализм Маркса-Энгельса-Ленина смог разрешить это "противоречие", сохраняя исходный тезис всякого материализма, но проводя этот тезис конкретно в понимание процесса рождения сознания из активно-практической чувственной деятельности, изменяющей вещи.
Противоречие тем самым не было устранено, не было объявлено ложным и надуманным, а показано как необходимое выражение реального факта в необходимости его возникновения. Тем самым идеализм был выбит из самого прочного его убежища – из фактов, касающихся активности субъекта в практике и в познании.
Таков и вообще способ, метод разрешения "логических" противоречий в диалектике. Они не отрицаются, не устраняются, а снимаются в более конкретном понимании фактов, конкретно разрешаются в новое, более высокое и глубокое понимание этих фактов, в прослеживание всей цепи "опосредующих звеньев", которая замыкает взаимоисключающие абстрактные положения, а тем самым отрицает их абстрактность, не отрицая их как таковые.
Метафизик же всегда старается выбрать между двумя абстрактными тезисами один, так и оставляя его абстрактным, – в этом и заключается смысл формулы "или-или".
Диалектика же, обязывая мыслить по формуле "и-и", вовсе не ориентирует мышление на эклектическое "примирение" двух взаимоисключающих тезисов, как то в полемическом задоре часто старается изобразить метафизика.
Она ориентирует на более конкретное исследование фактов, в выражении которых появилось противоречие. В этом конкретном исследовании фактов, в прослеживании всей цепи опосредующих звеньев между реально противоречащими друг другу сторонами действительности диалектика и ищет "разрешения" противоречия.
При этом каждый из тезисов, ранее абстрактных, превращается в момент конкретного понимания фактов, объясняется как таковой, как одностороннее выражение реальной противоречивой сложности и конкретности предмета и притом конкретности в ее развитии.
В развитии же всегда и везде в определенном пункте появляется новая реальность, которая хотя и развита на основе ее предшествующих форм, но тем не менее реально "отрицает" эти предшествующие формы, обладает характеристиками, которые "противоречат" характеристикам менее развитой реальности.
Материя есть конкретно-всеобщее начало, конкретно-всеобщая реальность, на основе которой возникает сознание, субъект. Но родившись, субъект с его сознанием вовсе не может быть "сведен" обратно к характеристикам материи как таковой. Он приобретает такие черты, которые прямо противоположны материи. Теоретически-философские определения субъекта противоречат философски-теоретическим определениям материи, если их сталкивать прямо и непосредственно, лоб в лоб. Они прямо противоположны. Но они как таковые, как прямо противоположные, могут и должны быть выведены в необходимости их возникновения из определений материи как конкретно-всеобщего начала, как из конкретно-всеобщей субстанции.
Это и делает диалектический и исторический материализм. Он конкретно показывает, как в русле практики рождается из материи, из конкретно-всеобщего – сознание, как явление, которое по всем своим характеристикам прямо противоположно определениям материи, прямо "отрицает" их в логическом смысле.
Здесь точно то же отношение между конкретно-всеобщим и конкретно-особенным, как и в процессе развития прибавочной стоимости из стоимости.
Стоимость – конкретно-всеобщая субстанция прибавочной стоимости, и тем не менее ее конкретные теоретические определения прямо и непосредственно противоречат конкретно-теоретическим определениям прибавочной стоимости. И в этом "логическом" противоречии выражается не что иное, как реальная конкретная диалектика развития стоимости – в прибавочную стоимость, диалектика рождения противоположного из противоположного.
Выраженная абстрактно, без конкретного развития, без выяснения всех конкретных опосредствующих звеньев, которые проходит процесс рождения одного из другого, эта диалектика неизбежно выступает в сознании в виде "нелепого", "взаимоисключающего", неразрешенного и непонятного "логического противоречия" в определениях.
С точки зрения же диалектики все решается рационально и просто. "Противоречия" здесь разрешаются не путем словопрения, не путем уточнения названий, терминов и выражений, а путем конкретного анализа явлений в их развитии друг из друга.
В этом и заключается тайна метода "Капитала", способ разрешения противоречия между абстрактным и конкретным, между всеобщим и особенным, между законом и формой его собственного проявления, между теоретическими определениями различных сторон предмета.
Противоречия в конкретном знании не устраняются, а наоборот, показываются как необходимые формы отражения в сознании реальной диалектической сложности предмета в его развитии.