ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Я шел к центру города по улице Пасео да ла Реформа. Я был утомлен; высота города Мехико над уровнем моря несомненно имела к этому отношение. Можно было сесть на автобус или взять такси, но почему-то хотелось пройтись, несмотря на усталость. Был воскресный день. Движение было незначительным, и все же выхлопные газы автобусов и машин с дизельными двигателями делали узкие улочки центрального района города похожими на каньоны, наполненные смогом.
Дойдя до Зокало, я заметил что кафедральный собор Мехико еще больше обветшал со времени моего последнего приезда. Я вошел под огромные своды, но в голову полезли циничные мысли, и я сразу же вышел.
Быстрым шагом я направился на базар Лагунилья. Какое-то время я бесцельно бродил там, ни к чему особенно не приглядываясь, пока не остановился у лотка со старыми монетами и книгами.
– Привет, привет! Кого я вижу! – сказал кто-то, хлопнув меня по плечу,
Подскочив от неожиданности, я быстро обернулся и разинул рот от удивления. Передо мной стоял дон Хуан.
– Господи, дон Хуан! – воскликнул я с дрожью в голосе. – Что ты здесь делаешь?
– Что ты здесь делаешь? – эхом откликнулся он.
Я сказал, что остановился в городе на пару дней, собираясь затем отправится к нему в горы Центральной Мексики.
– Ну что ж, можно сказать, что я спустился с этих гор, чтобы найти тебя, – сказал он, улыбаясь.
Он вновь похлопал меня по плечу и, казалось, был рад меня видеть. Подбоченившись, он выпятил грудь и спросил, нравится ли мне его вид. Только сейчас я заметил, что он был в костюме, и вся тяжесть подобной несообразности обрушилась на меня. Я был ошарашен.
– Тебе нравится мой такуче? – спросил он, сияя. Он употребил жаргонов слово "такуче" вместо испанского "трахе" – костюм.
– Да, сегодня я в костюме, – сказал он, как бы объясняясь, и добавил, указывая на мой рот: – Закрой, закрой.
Я недоверчиво засмеялся. Он заметил мое смущение и затрясся от смеха, поворачиваясь, чтобы я мог рассмотреть его со всех сторон. Невероятно! На нем был идеально отутюженный светло-коричневый костюм, коричневые ботинки и белая рубашка. И галстук! Интересно, подумал я, есть ли на нем носки, или же он просто надел туфли на босу ногу?
Мое ошеломление усугублялось тем безумным чувством, что когда я обернулся к хлопнувшему меня по плечу дону Хуану, то мне показалось, что я вижу его в штанах цвета хаки, рубашке и соломенной шляпе. А когда он заставил меня осознать каждую деталь своего наряда, его новая внешность стала фиксированной, как если бы я мысленно создал ее. Мой рот, казалось, был частью тела, наиболее пораженной удивлением. Он открывался непроизвольно. Как бы помогая закрыть его, дон Хуан коснулся моего подбородка.
– Ты определенно развиваешь второй подбородок, – сказал он с коротким смешком.
Лишь теперь я понял, что он без шляпы, и его коротко подстриженные седые волосы расчесаны на пробор. Он выглядел типичным горожанином, этаким пожилым мексиканским джентльменом.
Я сказал, что разнервничался, увидев его здесь, и хотел бы где-нибудь присесть. Он отнесся к этому с пониманием и предложил пойти в ближайший парк.
Мы молча прошли несколько кварталов к площади Гарибальди, своеобразной бирже труда для музыкантов. Там мы смешались с толпой зевак и туристов и прошли в парк, Вскоре он остановился, опершись на стену, и слегка поддернул брюки на коленях. На нем были светло-коричневые носки. Я попросил объяснить, к чему весь[ ]этот загадочный вид. Он уклончиво ответил, что сегодня ему необходимо быть в костюме по причинам, которые будут мне ясны позже.
Вид дона Хуана, одетого в костюм, был настолько неземным, что моя нервозность стала почти неконтролируемой. Мы не виделись несколько месяцев, и больше всего на свете я хотел поговорить с ним, но обстановка не располагала к этому, и мое внимание рассеивалось. Заметив мое состояние, дон Хуан предложил пойти в парк Ла Аламеда, более тихое место в нескольких кварталах отсюда.
Здесь было меньше людей, и мы быстро нашли пустую скамейку. Мы сели, и моя нервозность сменилась чувством неловкости. Я не смел поднять глаза на дона Хуана.
После длинной напряженной паузы, все еще не глядя на него, я сказал, что внутренний голос в конце концов погнал меня искать его, что поразительные события, свидетелем которых я был в его доме, глубоко повлияли на мою жизнь и что мне необходимо поговорить о них.
Он сделал нетерпеливый жест и сказал, что никогда не учил меня жить событиями прошлого.
– Главное, что ты выполнил мое требование и принял свой повседневный мир как вызов, – сказал он. – И то, что ты так легко нашел меня здесь, лишний раз доказывает, что ты накопил достаточно личной силы.
– Что-то не верится, – сказал я.
– Я знаю только одно – я ждал тебя, и ты появился, – сказал он. – Воину этого достаточно.
– И что теперь, когда я нашел тебя? – спросил я.
– Во-первых, мы не будем обсуждать проблемы, которые мучают сейчас твой разум, так как они относятся к другому времени и к другому настроению. Собственно, это лишь ступени бесконечной лестницы, и делать на них ударение означало бы уходить от действительности текущего момента. Воин не может себе этого позволить.
У меня было почти неодолимое желание жаловаться, но не потому, что я сожалел о чем-то случившемся. Просто я искал утешения и сочувствия. Казалось, дон Хуан видел меня насквозь и говорил так, словно я действительно произнес вслух то, что думал.
– Только воин может выстоять на пути знания, – сказал он. – Воин не жалуется и ни о чем не сожалеет. Его жизнь – бесконечный вызов, а вызовы не могут быть плохими или хорошими. Вызовы – это просто вызовы.
Он говорил сухо и сурово, но улыбка была теплой и обезоруживающей.
– Теперь, когда ты здесь, мы будем ждать знак, – сказал он.
– Какой знак?
– Мы должны узнать, насколько устойчива твоя сила, – сказал он. – В прошлый раз она иссякла совершенно, но сейчас, похоже, ты действительно готов к объяснению магов.
– Так ты сможешь рассказать мне о нем?
– Это зависит от твоей личной силы. Ты знаешь, что во всем, что касается делания и неделания воинов, значение имеет только личная сила. Но я могу сказать, что пока ты действовал неплохо.
После секундной паузы он поднялся и, как бы желая сменить тему, указал мне на свой костюм.
– Я надел свой костюм ради тебя, – таинственно сказал он. – Этот костюм – мой вызов. Смотри, как хорошо я выгляжу в нем! Как легко! А? Не правда ли?
Дон Хуан действительно выглядел прекрасно. Для сравнения я вспомнил о своем дедушке, когда он надевал свой тяжелый английский фланелевый костюм. Мне всегда казалось, что он чувствует себя в нем неестественно. Дон Хуан же, напротив, смотрелся очень непринужденно.
– Думаешь, мне легко выглядеть естественно в костюме? – спросил он.
Я не знал, что ответить, но про себя подумал, что судя по его виду и поведению, для него это самая легкая вещь в мире.
– Носить костюм – это вызов для меня, – сказал он. – Вызов такой же трудный, как для тебя – носить сандалии и пончо. Однако у тебя никогда не было необходимости принимать это как вызов. Мой случай другой. Я – индеец.
Мы посмотрели друг на друга. Он вопросительно поднял брови, как бы ожидая моих замечаний.
– Воин тем и отличается от обычного человека, что он все принимает как вызов, тогда как обычный человек принимает все как благословение или проклятие. Факт, что сегодня ты здесь, указывает на то, что ты потрогал чешуйки в пользу пути воина.
Его пристальный взгляд беспокоил меня. Я хотел было встать и пройтись, но он удержал меня.
– Ты будешь сидеть и ерзать здесь до тех пор, пока мы не закончим. Мы ждем знака; мы не можем продолжать без него, так как только одного того, что ты нашел меня здесь, – недостаточно, как недостаточно было и только найти в тот день Хенаро в пустыне. Твоя сила должна накрутиться здесь и дать нам указание.
– Не понимаю, к чему все это.
– Я видел как что-то кружилось вокруг парка, – сказал он.
– Это был олли?
– Нет. Не олли. Поэтому мы должны оставаться здесь и выяснить, что за знак накручивает твоя сила.
Он попросил подробно рассказать о том, как я следовал его рекомендациям в отношении моей повседневной жизни и взаимоотношений с. окружающими. Я не знал, с чего начать, но он предложил мне быть смелее, так как мои личные дела не были личными в обычном смысле. Они входили в поставленную передо мной магическую задачу. Я шутя заметил, что из-за этой магической задачи моя жизнь разрушилась, и рассказал, как трудно мне теперь поддерживать мир своей повседневной жизни.
Я говорил долго. Дон Хуан смеялся до слез. Пару раз он хлопал себя по ляжкам, и этот жест, который я видел в его исполнении сотни раз, был не слишком уместен для человека, одетого в костюм.
– Твой костюм пугает меня больше всего того, что ты делал со мной, – сказал я.
– Ты привыкнешь к нему, – сказал он. – Воин должен быть текучим и изменяться в гармонии с окружающим миром, будь это мир разума или мир воли.
Реальная опасность для воина возникает тогда, когда выясняется, что мир – это ни то и ни другое. Считается, что единственный выход из этой критической ситуации – Продолжать действовать так, как если бы ты верил. Другими словами, секрет воина в том, что он верит, не веря. Разумеется, воин не может просто сказать, что он верит, и на этом успокоиться. Это было бы слишком легко. Простая вера устранила бы его от анализа ситуации. Во всех случаях, когда воин должен связать себя с верой, он делает это по собственному выбору, как выражение своего внутреннего предрасположения. Воин не верит, воин должен верить.
Несколько секунд он молча наблюдал за тем, как я записываю. Я так и не уловил разницы, но мне не хотелось ни спорить, ни задавать вопросов. Мне хотелось обдумать сказанное им, но меня отвлекало происходящее вокруг, На улице позади нас стояла длинная вереница непрерывно сигналящих автомобилей и автобусов, а на краю парка, метрах в сорока от нашей скамейки, стояла группа из семи или восьми человек, включая трех полицейских в светло-серой форме. Они склонились над каким-то мужчиной, неподвижно лежащим на траве. Вероятно он был или пьян, или серьезно болен. Взглянув на дона Хуана, я заметил, что он тоже смотрел на этого человека. Я пожаловался, что почему-то никак не могу разобраться в том, что он только что сказал мне.
– Я бы не спрашивал, – сказал я. – Но если я не попрошу тебя объяснить, то сам не пойму. Не задавать вопросов – очень ненормально для меня.
– Прошу тебя быть нормальным любыми средствами, – сказал он с наигранной серьезностью.
Я сказал, что не понимаю разницы между тем, когда веришь и когда должен верить. Для меня это – одно и то же.
– Помнишь историю, которую ты рассказывал мне о своей подруге и ее кошках? – спросил он спокойно.
Взглянув на небо, он откинулся на скамейке, вытянул ноги и, заложив руки за голову, потянулся всем телом. Как обычно, при этом его суставы громко хрустнули.
Он имел в виду историю, которую я как-то ему рассказал. Моя подруга нашла однажды в сушилке прачечной двух почти мертвых котят. Она взяла их домой, выходила, и со временем котята выросли в двух огромных котов – черного и рыжего. Через два года она продала свой дом. Поскольку взять котов с собой не было возможности, а новых хозяев для них не нашлось, оставалось единственное – отнести их в ветеринарную больницу, чтобы там их усыпили.
Я помогал ей отвозить котов в больницу. Коты никогда раньше не бывали в машине, и она старалась их успокоить. Они царапались и кусались, особенно рыжий, по кличке Макс. Когда мы, наконец, подъехали к больнице, она взяла черного кота на руки и, ни слова не говоря, вышла из машины. Кот играл с ней, слегка трогая ее лапкой, когда она толкнула тяжелую входную дверь.
Я взглянул на Макса. Он сидел на заднем сидении. Мое движение, должно быть, испугало его, потому что он нырнул под сидение водителя. Я откинул сидение, так как не хотел лезть за ним, опасаясь, что он исцарапает мне руки. Кот лежал в углублении пола машины. Он казался сильно возбужденным и учащенно дышал. Он смотрел на меня. Наши глаза встретились, и мною овладела какая-то тревога, неясное предчувствие или, может быть, раздражение из-за того, что я участвую в таком деле.
Мне захотелось объяснить Максу, что это было решением моей подруги, а я только помогаю ей. Кот продолжал смотреть на меня, как бы понимая мои слова.
Я посмотрел, не идет ли она. Через стеклянную дверь я видел, как она разговаривает с приемщицей. Тело мое ощутило странный толчок, и я автоматически открыл дверь.
– Беги, Макс, беги! – сказал я коту. Он выпрыгнул из машины и помчался через улицу, стелясь над землей, как настоящая дикая кошка. Противоположная сторона улицы была пустой. Машины там не стояли, и я видел, как Макс бежит по улице вдоль тротуара. Он добежал до угла бульвара, а затем нырнул в канализационный люк.
Моя подруга вернулась. Я сказал ей, что Макс убежал. Она села в машину и мы уехали, не проронив ни слова.
В последующие месяцы этот инцидент стал для меня символом. Я видел, а может и вообразил, отчаянный блеск в глазах Макса, когда он взглянул на меня, прежде чем выпрыгнуть из машины. И я верил в то, что на какое-то мгновение это кастрированное, перекормленное и бесполезное животное-игрушка стало настоящим котом.
Я убежден, сказал я дону Хуану, что Макс перебежал улицу и нырнул в канализационный люк, когда его "кошачий дух" был безупречен, и, возможно, не было другого времени в его жизни, когда его "кошачесть" была столь очевидной. Этот случай произвел на меня неизгладимое впечатление.
Я рассказывал эту историю всем своим друзьям, и все больше удовольствия доставляло мне отождествление себя с этим котом.
Я считал себя похожим на Макса, чересчур разбалованного, одомашненного всеми возможными способами, и все же я надеялся, что однажды человеческий дух сможет овладеть всем моим существом точно так же, как дух "кошачести" овладел разжиревшим и бесполезным телом Макса.
Дону Хуану история понравилась, и он сделал несколько замечаний на этот счет. Он сказал, что человеческий дух временами овладевает каждым из нас, но удержать его может только воин.
– Так что об истории с кошками? – спросил я.
– Ты, кажется, веришь, что сумеешь воспользоваться своим шансом, как это сделал Макс?
– Да, я надеюсь.
– Я пытался рассказать тебе, что воин не просто верит, что он должен верить. Например, в случае с Максом, ты должен верить, что его побег не был бесполезным порывом. Да, он мог нырнуть в канализационный люк и погибнуть. Он мог утонуть или умереть от голода, или же его могли съесть крысы. Воин учитывает все эти возможности, а затем выбирает ту из них, которая соответствует его внутреннему предрасположению.
Как воин ты должен верить, что Макс сделал это – то есть, что он не только убежал, но и сохранил свою силу. Ты должен верить в это. Скажем так, без этой веры ты не имеешь ничего.
Различие стало ясным. Я подумал, что действительно избрал верить, что Макс выжил, зная, что он избалован жизнью на мягких подушках.
– Просто верить – легко и спокойно, – продолжал дон Хуан. – Должен верить – нечто совершенно иное, – и в этом случае, например, сила дала тебе великолепный урок. Но ты предпочел использовать лишь часть его. Однако, если ты должен верить, то должен использовать все событие.
– Я понял, что ты имеешь в виду, – сказал я. Мне действительно казалось, что я понимаю его с необыкновенной ясностью.
– Боюсь, что ты все еще не понял, – сказал он почти шепотом и пристально посмотрел на меня. Секунду я выдерживал его взгляд.
– Как насчет другого кота? – спросил он.
– А? Другого кота? – повторил я невольно.
Я забыл о нем. Мой символ касался только Макса. Другой кот не имел ко мне никакого отношения.
– Но он имеет! – воскликнул дон Хуан после того, как я сказал ему об этом.
– Должен верить означает, что ты должен знать и принимать в расчет обстоятельства, связанные с другим котом, который игриво лизал руки, несущие его к року. Это был тот кот, который пошел к своей смерти доверчиво, полный своих кошачий суждений.
Ты думаешь, что похож на Макса, и поэтому ты забыл о другом коте. Ты даже не знаешь его имени. Должен верить означает, что ты обязан учитывать все, и прежде чем решить, что ты похож на Макса, ты должен принять в расчет, что ты можешь быть похож и на другого кота. Вместо того, чтобы бежать, спасая свою жизнь, и использовать каждый шанс, ты, быть может, так же идешь навстречу року, наполненный своими суждениями.
В его словах была непонятная печаль, а может быть, печаль была моей. Долгое время мы молчали. Мне действительно никогда не приходило в голову, что я могу быть похожим и на второго кота. Мысль об этом была для меня очень неприятной.
Из состояния задумчивости меня вывел внезапный беспокойный шум голосов. Полицейские разгоняли людей, столпившихся вокруг человека, лежащего на траве. Кто-то положил ему под голову свернутый пиджак. Человек лежал параллельно улице лицом к востоку. С того места, где я сидел, я почти наверняка мог сказать, что его глаза были открыты.
Дон Хуан вздохнул.
– Какой чудесный день, – сказал он, глядя на небо.
– Я не люблю Мехико, – сказал я.
– Почему?
– Я ненавижу смог.
Он слегка покачал головой, как бы соглашаясь со мной.
– Лучше бы мы были с тобой в горах или в пустыне, – сказал я.
– На твоем месте я бы так не говорил, – ответил он.
– Но я не имел в виду ничего предосудительного, дон Хуан.
– Мы оба знаем это. Однако имеет значение не то, что ты хотел сказать в данном случае, а сам принцип. Ни воин, ни обычный человек не могут заведомо что-либо предпочесть, потому что воин живет по вызову, а обычный человек не знает, где найдет его смерть. Взгляни на того мужчину, который лежит сейчас на траве. Как ты думаешь, что с ним?
– Пьян, наверное, или болен.
– Он умирает! – с абсолютной уверенностью сказал дон Хуан. – Как только мы сели здесь, я сразу же увидел отблеск смерти, которая кружилась вокруг него. Вот почему я запретил тебе вставать. Что бы там ни было – дождь или солнце – но ты не должен вставать с этой скамейки, пока все не выяснится. Это и есть тот знак, которого мы ожидали. Сейчас, конец дня, и солнце уже коснулось горизонта. Это твой час силы. Взгляни! Картина умирающего человека – только для нас.
И он указал мне, что с того места, где мы сидели, ничто не мешало нам видеть этого человека. Толпа зевак собралась возле него полукругом с противоположной от нас стороны,
С каким-то тревожным чувством я посмотрел на человека, лежащего на траве. Он был худощавый, темнокожий, еще молодой. Его черные волосы были короткими и вились. Рубашка была расстегнута, грудь открыта. На нем была оранжевая кофта с дырами на локтях и стоптанные серые сандалии. Он был напряжен. Я не мог сказать, дышит он или нет. Я раздумывал над тем, действительно ли этот человек умирает или же дон Хуан намеренно драматизировал ситуацию для очередного урока. Я не раз уже обращал внимание, что каким-то образом ему всегда удавалось любое событие подгонять под свои таинственные схемы.
После долгого молчания я повернулся к дону Хуану. Его глаза были закрыты.
– Этот человек сейчас умрет, – сказал он не поднимая век. – Хотя ты и не веришь этому, правда? – Он открыл глаза, и я на мгновение замер под его пристальным взглядом.
– Не верю, – сказал я.
Мне действительно казалось, что все было слишком уж просто, словно кем-то подстроено. Не успели мы прийти в парк и сразу же наткнулись на умирающего человека.
– Обстоятельства выстраиваются сами собой, – сказал он в ответ на мои сомнения. – Это не спектакль, а знак, действие силы.
Мир разума превращает это событие в нечто заурядное, в незначительный случай на пути к более важным делам. И тогда мы мельком замечаем, что какой-то человек просто лежит на траве, наверное, пьяный.
Но мир воли превращает это зрелище в действие силы. И тогда мы можем видеть смерть, кружащую вокруг человека. Она все глубже и глубже погружает свои когти в его светящиеся волокна, и они, медленно теряя свое натяжение, исчезают одно за другим.
Вот две возможности, открытые для нас как светящихся существ. Ты – где-то посередине, все еще желая, чтобы мир был под рубрикой разума. И все-таки ты не можешь отрицать факт, что твоя личная сила дала тебе знак. Мы пришли в этот парк после того, как ты нашел меня именно там, где я тебя ждал. В какой-то момент ты просто наткнулся на меня, не думая, ничего не планируя, не используя намеренно свой разум. А затем мы садимся здесь и ждем знака. Оба мы обращаем внимание на этого человека, но каждый замечает его по-своему. Ты – своим разумом, я – сваей волей.
Этот умирающий – и есть тот кубический сантиметр шанса, который сила всегда открывает воину. Искусство воина состоит в том, чтобы быть непрерывно текучим, иначе он не успеет ухватиться за этот шанс. Я-то успел, а как насчет тебя?
Я не отвечал, начиная сознавать бесконечную пропасть внутри себя, и на какое-то мгновение действительно ощутил те два мира, о которых он говорил.
– Какой это исчерпывающий знак! – продолжал дон Хуан. – И все для тебя. Сила показала тебе, что смерть – это необходимая добавка к долгу верить. Без сознавания смерти все становится обычным, незначительным. Мир потому и представляет собой неизмеримую загадку, что смерть постоянно выслеживает нас. Что касается меня, то я лишь развернул детали этого знака, чтобы указать тебе направление. Попутно я показал тебе, и еще одно: сказанное мною сегодня – это как раз то, во что я должен верить сам, потому что таково предрасположение моего духа.
Мгновение мы смотрели друг другу в глаза.
– Помнишь, ты читал мне стихотворение, – сказал он, отводя глаза. – О человеке, который дал обет умереть в Париже. Как там?
Это было стихотворение Сесара Вальехо "Черный камень на белом камне". Я не раз читал ему по его просьбе первые две строфы.
Я умру в Париже, когда идет дождь,
В день, который я уже помню.
Я умру в Париже – и не убегу прочь
Может быть, осенью, в среду, как сегодня.
Это будет среда, потому что сегодня,
Когда я пишу эти строки – среда.
Я костями чувствую Поворот,
И никогда как сегодня за весь мой путь
Я не видел себя настолько одиноким.
Почему-то всегда эти строки вызывали у меня чувство невыразимой печали.
Дон Хуан сказал, что я должен верить, что у умирающего было достаточно личной силы, чтобы самому избрать улицы Мехико местом своей смерти.
– Мы снова возвращаемся к истории о двух котах, – сказал он. – Мы должны верить, что у Макса было достаточно личной силы, чтобы понять нависшую над ним опасность и, подобно этому человеку на траве, сознательно выбрать, по крайней мере, место своего конца. Но был и другой кот, как есть и другие люди, которые встретят свою смерть в одиночестве, не сознавая ее, глядя на унылые стены своей опостылевшей комнаты,
С другой стороны, этот человек умирает там, где он всегда жил – на улице. Трое полицейских – его почетный караул, И когда он потерял сознание, его глаза уловили последний отблеск огней в магазинах на противоположной стороне улицы, машины, деревья и вереницы людей, снующих вокруг, а его уши были наполнены в последний раз звуками транспорта и голосами проходящих мимо мужчин и женщин.
Так что, как видишь, без сознавания присутствия нашей смерти нет ни силы, ни тайны.
Я долго смотрел на человека. Он не двигался. Возможно, он был действительно мертв. Но мое неверие не имело больше никакого значения. Дон Хуан был прав. Долг верить, что мир таинственен и непостижим, был выражением самого глубокого предрасположения воина, без которого он не имел ничего.