ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Весь день мы бродили с доном Хуаном в горах. Мы ушли на рассвете. Он провел меня по четырем местам силы, и на каждом из них давал мне особую инструкцию относительно конкретной задачи, которую он наметил для меня несколько лет назад как жизненную ситуацию. Вернулись мы в конце дня. Поев, дон Хуан ушел из дома дона Хенаро, Он сказал, что мне следует подождать Паблито, который принесет керосин для лампы, и поговорить с ним.
Я погрузился в работу над своими заметками и не слышал, как пришел Паблито, пока вдруг не обнаружил его стоящим рядом со мной. Паблито заметил, что он практиковал походку силы, потому, конечно, я и не слышал его, да и не мог услышать, разве что мог увидеть.
Мне всегда нравился Паблито. Однако в прошлом у меня не было возможности побыть с ним наедине, хотя мы и были хорошими друзьями. Паблито всегда поражал меня своим особым очарованием. Его звали, конечно, Пабло, но уменьшительное "Паблито" подходило к нему как нельзя лучше. Он был тонкокостным, но жилистым. Подобно дону Хенаро, он был поджарым, неожиданно мускулистым и сильным. Ему, было около тридцати, но выглядел он, пожалуй, лет на восемнадцать. Он был темным, среднего роста, с чистыми и ясными карими глазами. И так же, как у дона Хенаро, на лице его сияла покоряющая улыбка с примесью какой-то неуловимой чертовщинки.
Я спросил его о его друге Несторе, еще одном ученике дона Хенаро. В прошлом я всегда видел их вместе, и у меня возникло впечатление, что они отлично понимают друг друга даже без слов. Однако по внешнему виду и характеру они были противоположностями. В то время как Паблито был веселым и прямым, Нестор был мрачным и себе на уме. Он был выше, тяжелее и темнее товарища.
Паблито сказал, что Нестор, наконец, вовлекся в его работу с доном Хенаро, и что он превратился в совершенно другую личность по сравнению с тем, каким я видел его в последний раз. Он не хотел углубляться дальше в разговор о работе Нестора или об изменениях его личности и резко сменил тему разговора.
– Как я понимаю, нагваль кусает тебя за пятки, – сказал он.
Я был удивлен, что он это знает, и спросил, как он догадался.
– Хенаро мне все рассказывает, – сказал он.
Я заметил, что он не говорит о доне Хенаро в той же учтивой форме, что и я. Он просто звал его фамильярно Хенаро. Он сказал, что дон Хенаро был ему как брат, и что им очень легко друг с другом, как если бы они были из одной семьи. Он открыто признался, что очень любит дона Хенаро. Я был глубоко тронут его простотой. Разговаривая с ним, я понял, насколько я был близок по темпераменту к дону Хуану, поэтому наши отношения были формальными и строгими по сравнению с отношениями между доном Хенаро и Паблито.
Я спросил у Паблито, почему он боится дона Хуана. Его глаза сверкнули. Казалось, уже одна мысль о доне Хуане испугала его. Похоже, он каким-то таинственным способом оценивает меня.
– Ты не боишься его? – спросил он.
Я сказал ему, что боюсь дона Хенаро, и он рассмеялся, как будто меньше всего мог ожидать этого. Он сказал, что разница между доном Хуаном и доном Хенаро подобна разнице между днем и ночью. Дон Хенаро был день, а дон Хуан – ночь, и как таковой, он был самым пугающим существом на земле. Описание своего страха перед доном Хуаном заставило Паблито сделать некоторые замечания относительно своего собственного состояния как ученика,
– Я в самом жалком состоянии, – сказал он, – Если бы ты мог видеть, что делается в моем доме, ты бы решил, что я знаю слишком много для обычного человека, но если бы ты увидел меня с нагвалем, ты бы понял, что я не знаю ничего.
Он быстро сменил тему и стал смеяться над тем, что я делаю заметки. Он сказал, что дон Хенаро доставлял ему массу удовольствия, имитируя меня. Он сказал, что дону Хенаро я очень нравлюсь, несмотря на странности моей личности. И что он выразил это в том, что я являюсь его "протехидо".
Я впервые услышал такой термин. Он соответствовал другому термину, введенному доном Хуаном в начале нашей связи. Он сказал, что я являюсь его "эскохидо" – избранным. Слово "протехидо" означало "защищаемый".
Я спросил Паблито о его встрече с нагвалем, и он рассказал мне историю своей первой встречи с ним. Он сказал, что однажды дон Хуан дал ему корзину, которую он посчитал подарком доброй воли. Он повесил ее на крюк над дверью своей комнаты и, поскольку не мог придумать для нее в то время никакого применения, то и не вспоминал о ней весь день. Он думал, что корзина была даром силы и должна была быть использована для чего-нибудь особого,
В начале вечера, который, по словам Паблито, был для него самым опасным часом, он вошел в комнату, чтобы надеть пиджак. Он был один в доме, и собирался идти в гости. В комнате было темно. Он схватил пиджак и, когда уже подходил к двери, корзина упала перед ним и подкатилась к его ногам. Паблито сказал, что он смехом прогнал свой испуг, как только увидел, что это просто корзина, которая упала с крючка. Он нагнулся, чтобы поднять ее, и все его существо содрогнулось. Корзина отпрыгнула от него и начала трястись и визжать, как если бы кто-нибудь крутил и давил ее. Паблито сказал, что из кухни в комнату попадало достаточно света, чтобы все вокруг можно было достаточно хорошо различить. Мгновение он смотрел на корзину, хотя чувствовал, что этого делать не нужно. По корзине прошла конвульсия, как будто она тяжело дышала. Паблито утверждал, что он действительно слышал и видел, как корзина дышала, и что она была живой и гонялась за ним по всей комнате, загораживая ему выход. Он сказал, что затем корзина начала расти, раздуваясь. Все кольца бамбука разошлись, и корзина превратилась в гигантский шар, похожий на сухой куст перекати-поля, который покатился к нему. Он упал назад на пол, а шар начал взбираться по его ногам. Паблито сказал, что к этому мгновению он был уже без ума и истерически визжал. Шар пригвоздил его и двигался по ногам, как бы пронзая их иглами. Он попытался оттолкнуть его, и только тогда заметил, что шар – это лицо дона Хуана с открытым ртом, готовым пожрать его. В этом месте он не смог выдержать ужаса и потерял сознание.
Паблито очень прямо и открыто пересказал мне серию устрашающих встреч, которые он и члены его семьи имели с нагвалем. Мы провели несколько часов, разговаривая. Казалось, что он находится в таком же положении, как и я. Однако он определенно был более чувствителен, чем я в обращении с терминологией магов.
Вдруг он поднялся и сказал, что чувствует приближение дона Хуана и не хочет оказаться тут. Он исчез с невероятной скоростью. Казалось, что-то выбросило его из комнаты. Я не успел закончить "До свидания".
Вскоре пришли дон Хуан и дон Хенаро. Они смеялись.
– Паблито бежал по дороге как душа, преследуемая дьяволом, – сказал дон Хуан.
– Почему?
– Я полагаю, он испугался, когда увидел, как Карлитос срабатывает пальцы до кости, – ответил Хенаро, насмехаясь над моим писанием.
Он подошел ко мне поближе.
– Эй! У меня есть идея, – сказал он почти шепотом. – Поскольку ты любишь так много писать, почему бы тебе не научиться писать пальцем вместо карандаша? Вот это было бы да!
Они сели у меня по бокам и смеялись, обсуждая возможность писать пальцем. Дон Хуан серьезным тоном сделал странное замечание. Он сказал:
– Нет сомнения, что он может писать пальцем, только вот сможет ли он прочесть это?
Дон Хенаро согнулся от смеха и добавил:
– Я уверен, что он может прочесть что угодно.
А затем он начал рассказывать совершенно не связанную с предыдущим историю о деревенском простачке, который стал важным чиновником во время политического переворота. Дон Хенаро сказал, что герой его истории стал полномочным министром, губернатором или даже президентом, – точно сказать он не может, потому что не знает, что именно люди делают по своей глупости. Из-за этого назначения он поверил в то, что он действительно важное лицо и научился определенному действию.
Дон Хенаро сделал паузу и посмотрел на меня с видом драматического актера, переигрывающего свою роль. Он подмигнул мне и двинул бровями вверх и вниз. Он сказал, что герой его рассказа был очень хорош на публичных сборищах и мог выдать длинную речь без всяких затруднений, но его положение обязывало, чтобы он читал свои речи по бумажке, А этот человек был неграмотный, Поэтому он использовал свои мозги, чтобы перемудрить всех. У него был лист бумаги, на котором было что-то написано, и он размахивал им, когда произносил речь. И, таким образом, его эффективность и хорошие качества были несомненными для всех простачков страны. Но однажды грамотный иностранец проходил мимо и заметил, что наш герой читает речь, держа бумажку вверх ногами. Он засмеялся и указал всем на ложь.
Дон Хенаро снова сделал паузу, искоса посмотрел на меня и продолжил: – Ты думаешь, герой попался? Нисколько, Он спокойно всех осмотрел и спросил: "Вверх ногами? О, какое значение может иметь положение бумаги, если знаешь, как читать?" И все простачки с ним согласились.
Они расхохотались. Дон Хенаро мягко похлопал меня по спине. Казалось, это я был героем его рассказа. Я почувствовал раздражение и нервно засмеялся. Я подумал, что, наверное, в этом есть скрытый смысл, но не посмел спросить.
Придвинувшись, дон Хуан наклонился и прошептал мне на правое ухо: "Не думаешь ли ты, что это забавно?"
Дон Хенаро одновременно прошептал мне на левое ухо: "Что он сказал?" Я автоматически среагировал на оба вопроса и сделал невольный синтез:
– Да. Я думаю, он сказал, что это забавно.
Очевидно они сознавали эффект своего маневра, так как смеялись до слез. Как обычно, реакция дона Хенаро была более преувеличенной. Он упал навзничь, несколько метров прополз на спине, брыкая ногами, а затем распластался на животе и стал вращаться на полу, как юла, с каждым витком приближаясь ко мне. Задев меня ногой, он рывком сел и глупо улыбнулся.
Дон Хуан держался за бока, словно от смеха у него начались колики.
Через минуту они опять наклонились надо мной и стали шептать мне в уши. Я хотел запомнить их слова, но после тщетной попытки сдался, Там было слишком много всего.
Так продолжалось, пока я снова не почувствовал, что расщеплен надвое. Как вчера, я стал дымкой, желтым туманом, который ощущал все непосредственно. Я мог "знать" вещи. Мысли здесь не участвовали. Была только уверенность. И когда у меня возникло ощущение чего-то мягкого, губчатого и пружинистого, что было вне меня и, в то же время, было частью меня, я "знал", что это – дерево. Я ощущал, что это дерево, по его аромату. Оно не пахло как какое-либо из тех конкретных деревьев, которые я мог вспомнить. Тем не менее, что-то во мне "знало", что этот особый запах был "сущностью"дерева.
У меня не было ни точного чувства знания, ни того, что мое знание от разума, ни того, что оно пришло извне. Я просто знал, что есть что-то в контакте со мной, повсюду вокруг меня. Дружественный, теплый, всепроникающий запах, исходящий от чего-то, что не было ни твердым, ни жидким, ни чем-то еще. И все это, как я "знал", было деревом. Я чувствовал, что, "зная" его таким образом, я касаюсь его сущности. Это нечто не отталкивало меня, а скорее манило, приглашая к слиянию. Оно захлестывало меня или, может быть, это я захлестывал его. Между нами существовала связь, которая не была ни натянутой, ни неприятной.
А затем меня охватила волна удивления и экзальтации. Все мое существо вибрировало, словно под действием электрического тока. Это необычное ощущение было приятным, но столь неопределенным, что его невозможно было классифицировать. Тем не менее я знал, что нахожусь в контакте с землей: какая-то часть меня признала это с совершенной уверенностью. Но когда я сознательно попытался разобраться в потоке прямых восприятий, то немедленно потерял всякую способность дифференцировать свои ощущения.
И вдруг я снова стал самим собой. Я думал. Переход был настолько резким, что мне показалось, будто я проснулся. Но в моих ощущениях чего-то недоставало, и я понял это раньше, чем открыл глаза. Я оглянулся. Я все еще был во сне или во власти какого-то видения. Но мои мысли были необычайно ясными. У меня не было сомнений, что дон Хуан и дон Хенаро вызвали мое сноподобное состояние для какой-то определенной цели. Казалось, я вот-вот пойму, что это за цель, но в этот момент что-то заставило меня уделить внимание окружающему. Мне понадобилось долгое время, чтобы сориентироваться. Я лежал на полу на животе, и то, на чем я лежал, было совершенно непостижимым полом. Рассмотрев его, я не мог преодолеть чувства испуга и удивления. Я не мог сообразить, из чего он сделан. Нерегулярные полосы какой-то неизвестной субстанции были уложены сложнейшим, и в то же время простым образом. Они были собраны вместе, не примыкая ни к полу, ни одна к другой. Они были эластичными и поддавались, когда я пытался раздвинуть их пальцами, но как только я отпустил пальцы, они снова вернулись в свое первоначальное положение.
Я попытался встать и был охвачен совершенно невероятным расстройством органов чувств. У меня не было контроля над телом. Фактически, тело не было моим. Оно было инертным. У меня не было связи ни с одной из его частей, и когда я попытался подняться, то не смог даже двинуть руками и лишь беспомощно ворочался на животе с боку на бок. Наконец я перевалился на спину, мельком заметив две странной формы ноги и самые неправильные ступни, которые я когда-либо видел. И это было мое тело!
Я, казалось, был завернут в какую-то тунику. Мне пришла в голову мысль, что я переживаю видение самого себя как калеки или какого-то инвалида. Я попытался вытянуть шею и взглянуть на свои ноги, но смог только дернуться всем телом. Я смотрел прямо на желтое небо, глубокое ярко-желто-лимонное небо. На нем были борозды или канавы более темного желтого тона и бесчисленное количество протуберанцев, которые свисали подобно каплям воды. Общий эффект от зрелища этого невероятного неба был потрясающим. Я не мог определить, были ли эти протуберанцы облаками. Там были также и районы теней разных тонов желтого цвета, которые я обнаружил, двигая головой из стороны в сторону.
Затем что-то еще привлекло мое внимание. Солнце в зените этого желтого неба висело прямо у меня над головой, Слабое солнце, судя по тому, что я мог смотреть на него. Оно излучало спокойный, однообразный белесоватый свет. Прежде, чем я успел поразмыслить над всеми этими неземными картинами, я был жестоко потрясен. Моя голова дернулась и закачалась из стороны в сторону. Я почувствовал, что меня поднимают. Я услышал резкий голос и смех и увидел потрясающее зрелище – гигантскую босоногую женщину. Ее лицо было круглым и огромным, волосы были причесаны, как у мальчика, руки и ноги были огромными. Она подняла меня и положила к себе на плечи, словно куклу. Мое тело безвольно свесилось. Я смотрел вниз на ее сильную спину, покрытую сетью мелких волокон. С высоты ее роста я снова увидел великолепный пол. Я слышал, как он эластично поддается под ее громадным весом и видел вмятины, которые оставались на нем от ее ног.
Она положила меня на живот перед каким-то огромным сооружением, своего рода зданием. Тут я заметил, что у меня было что-то не так с пространственным восприятием. Глядя на здание, я никак не мог определить его размеров. Оно то казалось мне до смешного маленьким, то, после настройки восприятия, поражало своими монументальными пропорциями.
Гигантская девица уселась рядом со мной на пол. Я прикасался к ее огромному колену. Она пахла не то конфетами, не то земляникой. Она заговорила со мной, указывая на сооружение, и я понял все, что она сказала. Она сказала, что я буду здесь жить.
Вскоре я оправился от первоначального потрясения и моя способность к наблюдению возросла, На крыше здания я заметил четыре громадных бутафорских колонны, необыкновенно простых по форме: длинные грациозные выступы, достигавшие этого невероятного желтого неба. Эти перевернутые колонны показались мне воплощением красоты. От чувства эстетического наслаждения у меня перехватило дыхание.
Колонны казались цельными. Я не мог понять, как они сделаны. Две передние колонны соединялись тонкой перекладиной, длинной полосой, которая, как я подумал, может служить каким-нибудь проходом или верандой, выходящей с фасада.
Гигантская девица заставила меня скользнуть на спине в это сооружение. Крыша была черной и плоской, она была покрыта симметричными дырками, которые пропускали желтоватый свет неба, образуя очень сложный рисунок. Я был поражен совершенной красотой и простотой, которая достигалась за счет этих точек желтого неба, видных сквозь точные дырки в крыше, а также рисунком тени, которые они создавали на этом великолепном сборном полу. Структура была квадратной, и, помимо ее выдающейся красоты, все было непонятно мне.
Мое состояние экзальтации было таким интенсивным, что на мгновение мне захотелось заплакать или остаться здесь навсегда. Но какая-то сила, нечто непреодолимое, начало тащить меня. Внезапно я оказался вне структуры, все еще лежа на спине. Гигантская девица была тут, но тут же находилось и другое существо – женщина, такая большая, что достигала неба, и головой была на уровне солнца. По сравнению с ней гигантская девица была маленькой девочкой. Большая женщина была сердита. Она, ухватила сооружение за одну из колонн, подняла его, перевернула и поставила на пол. Это был стул!
Это соображение явилось как бы катализатором. Оно выпустило какие-то другие захлестывающие восприятия. Я прошел через серию картин, которые были разъединены, но могли быть приведены в порядок. Последовательными вспышками я увидел или понял, что непостижимый в своем великолепии пол был соломенной циновкой, желтое небо – потолком комнаты, солнце – электрической лампочкой, а сооружение, столь поразившее мое воображение – стулом, который ребенок перевернул вверх ногами, чтобы поиграть в домик.
Передо мной мелькнуло еще одно последовательное и осмысленное видение другого загадочного архитектурного сооружения монументальных размеров. Оно стояло само по себе. Оно было похоже на раковину улитки, которая стоит вверх хвостом. Стены ее были сделаны из выпуклых и вогнутых плиток какого-то странного материала. Каждая плитка имела бороздки, которые были скорее функциональными, чём просто украшениями.
Я пристально рассмотрел сооружение и обнаружил, что оно было, как и в предыдущем случае, совершенно необъяснимым. Я ожидал, что внезапно настрою свое восприятие, чтобы раскрыть истинную природу сооружения. Ничего подобного не произошло. Затем у меня последовал ряд перепутанных и необъяснимых "прозрений" или "догадок" о сооружении и его функции, которые не имели смысла, поскольку мне не с чем было его сравнивать.
Внезапно ко мне полностью вернулось мое обычное сознание. Дон Хуан и дон Хенаро были рядом со мной. Я устал. Я взглянул на свои часы – их не было. Дон Хуан и дон Хенаро прыснули в унисон. Дон Хуан сказал, что мне не следует беспокоиться о времени и что я должен сконцентрировать все свое внимание на том, чтобы следовать данным мне доном Хенаро определенным рекомендациям.
Я повернулся к дону Хенаро, и он сказал шутя, что самая важная рекомендация состояла в том, что мне следует научиться писать пальцем, чтобы сэкономить карандаши и показать себя.
Они еще некоторое время дразнили меня моими заметками, а затем я пошел спать.
Когда я проснулся на следующий день, дон Хуан и дон Хенаро выслушали детали сделанного мною по просьбе дона Хуана отчета о моем опыте.
– Хенаро чувствует, что на этот раз с тебя достаточно, – сказал дон Хуан, когда я закончил свой рассказ.
Дон Хенаро отозвался кивком.
– Какое значение имеет то, что я испытал прошлой ночью?
– Ты бросил взгляд на важнейшую проблему магии, – сказал дон Хуан. – Прошлой ночью ты заглянул в целостность самого себя. Но это, конечно, бессмысленное заявление для тебя в настоящий момент. Прибытие к целостности самого себя, очевидно, не есть делом собственного решения или согласия, или собственного желания учиться. Хенаро считает, что твоему телу нужно время для того, чтобы шепот нагваля погрузился в него.
Дон Хенаро опять кивнул.
– Массу времени, – сказал он, качая головой. – Двадцать или тридцать лет, может быть.
Я не знал, как реагировать и взглянул на дона Хуана в поисках объяснений. Оба они казались серьезными.
– У меня действительно есть двадцать или тридцать лет? – спросил я.
– Конечно, нет! – закричал дон Хенаро, и они оба расхохотались.
Дон Хуан сказал, что мне следует вернуться, как только мне подскажет это внутренний голос и что до тех пор я должен "смонтировать" все те внушения, которые они делали, пока я был расщеплен.
– Как я могу это сделать? – спросил я.
– Выключая свой внутренний диалог и позволяя чему-то в себе вытекать и расширяться, – сказал дон Хуан. – Это что-то – твое восприятие, и не пытайся разобраться, что я имею в виду. Просто позволь шепоту нагваля вести себя.
Затем он сказал, что прошлой ночью у меня было два набора совершенно различных взглядов. Один был необъяснимым, другой – совершенно естественным, и последовательность, в которой они проходили, указывает на условие, свойственное всем нам.
– Один взгляд был нагваль, другой – тональ, – добавил дон Хенаро.
Я захотел, чтобы он прокомментировал свое заявление. Он посмотрел на меня и похлопал по спине.
Дон Хуан вмешался и сказал, что первые два моих переживания были связаны с нагвалем, и что дон Хенаро выбрал дерево и землю как отправные точки. Другие два были видами тоналя, которые выбрал он сам. Одно из них было моим восприятием мира как ребенка.
– Он показался тебе чужим миром, потому что твое восприятие еще не было отшлифовано настолько, чтобы перетекать в желаемые формы, – сказал он.
– Именно таким образом я действительно видел когда-то мир? – спросил я.
– Конечно, – сказал он. – Это была твоя память.
Я спросил дона Хуана, было ли чувство эстетического восхищения, которое захватило меня, тоже частью моей памяти.
– Мы входим в эти точки зрения такими, каковы мы сегодня, – сказал он. – Ты видел эти сцены так, как ты видел бы их сегодня, но упражнение это было упражнением восприятия. Это было сценой времени, когда мир стал для тебя тем, что он есть сейчас. Временем, когда стул стал стулом.
Он не захотел обсуждать другую сцену.
– Это не было воспоминанием моего детства, – сказал я.
– Правильно, – сказал он. – Это было нечто иное.
– Было ли это чем-то таким, что я увижу в будущем?
– Будущего нет, – воскликнул он отрывисто. – Будущее – это только способ разговаривать. Для мага есть только здесь и сейчас.
Он сказал, что об этом, в сущности, нечего сказать, потому что целью упражнения было развернуть крылья моего восприятия. И что хотя я и не полетал на этих крыльях, тем не менее, коснулся четырех точек, которых было бы немыслимо достичь с точки зрения обычного восприятия.
Я начал собирать вещи к отъезду. Дон Хенаро устроил клоунаду, помогая мне упаковывать блокнот. Он положил его на дно моего саквояжа.
– Ему будет там тепло и удобно, – сказал он и подмигнул. – Во всяком случае, ты можешь быть уверен, что он не простудится.
Затем дон Хуан, казалось, изменил свое намерение относительно моего отъезда и начал говорить о моем опыте. Я автоматически попытался выхватить свой саквояж из рук дона Хенаро, но он уронил его на пол прежде, чем я к нему прикоснулся. Дон Хуан говорил, повернувшись ко мне спиной. Я расстегнул саквояж и начал поспешно рыться в поисках своего блокнота. Дон Хенаро действительно запаковал его так туго, что было страшно трудно добраться до него. Наконец, я вынул его и начал писать. Они смотрели на меня.
– Ты в ужасном положении, – сказал дон Хуан. – Ты тянешься к своему блокноту, как пьяница к бутылке.
– Как любящая мать тянется к своему ребенку, – бросил дон Хенаро.
– Как священник хватается за свое Распятие, – добавил дон Хуан.
– Как женщина хватается за свои трусы, – закричал дон Хенаро.
Они продолжали и продолжали, приводя сравнения и завывая от смеха, пока провожали меня к машине.