Комната была хороших пропорций, тихая и спокойная. Элегантная мебель подобрана была с большим вкусом. На полу лежал толстый, мягкий ковер. В мраморном камине горел огонь. Старинные вазы были собраны со всех частей света. На стенах висели картины современных художников и несколько полотен старых мастеров. Красота и комфорт были хорошо продуманы и с большой тщательностью осуществлены; во всем чувствовалось богатство и вкус. Окна выходили в небольшой сад, за которым старательно ухаживали в течение многих лет.
Жизнь в городе как-то странно оторвана от вселенной. Вместо долин и гор появились здания, созданные рукой человека. Взамен бурных потоков слышится рев городского движения. По вечерам едва можно увидеть звезды, даже если кто-нибудь и пожелал бы этого, так как огни в городе слишком ярки. Днем виден совсем крохотный кусочек неба. Несомненно, что-то происходит с жителями города, они хрупкие и отполированные, у них есть церкви и музеи, алкоголь и театры, красивые одежды и бесконечные магазины. Повсюду люди на улицах, в домах, комнатах. Облако плывет по небу, но лишь немногие обратят на него внимание. Везде беготня и сутолока.
Но в этой комнате были тишина и величие. В ней царила атмосфера, свойственная богачам, чувствовалась надежность, отгородившаяся от всего остального, уверенность и длительная свобода от нужды. Он говорил, что интересуется философией, восточной и западной; по его мнению, нелепо начинать с греков, как будто до них ничего не существовало. Потом он перешел к своей собственной проблеме: как давать и кому давать. Проблема обладания деньгами и связанной с этим ответственности в какой-то степени беспокоила его. Почему он создает из этого проблему? Имеет ли значение, кому давать и с каким настроением? Почему это стало проблемой?
Вошла его жена, изящная, живая и любознательная. Оба они, по-видимому, были хорошо начитаны, опытны в делах и обладали житейской мудростью; оба были способны, многим интересовались. Они были продуктом одновременно и города, и деревни, но сердца их принадлежали преимущественно городу. Одно лишь, казалось, было где-то далеко сострадание. Ум их был хорошо развит: можно было видеть и остроту, и безжалостный подход, хотя это и не заходило слишком далеко. Она немного писала, он слегка занимался политикой. А как легко и уверенно они говорили! Сомнение существенно необходимо для раскрытия, для последующего понимания, но разве может быть сомнение, если вы уже знаете так много, если ваш панцирь самозащиты так безукоризненно отполирован, и все его трещины прочно заделаны изнутри? Линии и формы становятся чрезвычайно важными для тех, кто пребывает в оковах чувственного; тогда красота есть ощущение, доброта чувство, а истина предмет рассуждений. Когда чувства господствуют, комфорт становится необходимым, не только для тела, но и для души; но комфорт, особенно комфорт ума, действует разъедающим образом и ведет к иллюзии.
Мы есть те вещи, которыми владеем; мы есть то, к чему привязаны. Привязанность не содержит в себе ничего возвышенного. Привязанность к знанию не отличается от другой склонности, которая доставляет удовлетворение. Привязанность есть поглощение самим собой, независимо от того, будет ли она на самом низком или на самом высоком уровне. Привязанность это самообман, это бегство от пустоты своего "я". Все то, к чему мы привязаны, собственность, люди, идеи, приобретает особо важное значение, потому что без множества вещей, которые заполняет эту пустоту, "я" нет. Страх небытия заставляет обладать; и этот страх рождает иллюзию, привязывает к умозаключениям. Умозаключения, решения, как в материальной области, так и в мире идей, мешают пользоваться разумом, свободой, в которой только и может пролиться реальное; а без этой свободы хитрость берет верх над разумностью. Проявления хитрости всегда сложны и разрушительны. Именно хитрость, защищая себя, заставляет привязываться; когда же привязанность причиняет страдание, та же самая хитрость ищет независимости и находит удовлетворение в гордом и тщеславном самоотречении. Понимание путей хитрости, путей "я" начало разумности.