ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Рис созревал: его зелень уже приняла золотистый оттенок, и солнце клонилось к закату. Длинные узкие каналы были наполнены водой, и вода ловила угасающий свет. По краям рисовых полей высились пальмовые деревья; между ними виднелись небольшие домики, темные и уединенные. Через рисовые поля и пальмовые рощицы вилась тропинка. Казалось, ее наполнила музыка. Прямо перед рисовым полем играл на флейте мальчик. У него было чистое, здоровое тело, правильных пропорций, очень изящное; а его единственной одеждой была чистая белая набедренная повязка; заходящее солнце поймало его лицо, и в глазах мальчики засияла улыбка. Он играл гаммы, а когда устал, начал играть песню. Он по-настоящему радовался игре, и радость его была заразительна. Хотя я присел совсем рядом, он ни разу не прерывал игру. Вечерний свет, золотисто-зеленое море рисовых полей, солнце среди пальм и этот мальчик, играющий на флейте, – все это придавало вечеру редкое очарование. Но вот мальчик перестал играть, подошел ко мне и сел рядом. Никто из нас не сказал ни единого слова, но он улыбнулся, и его улыбка наполнила небеса.
Из дома, скрытого среди пальм, его позвала мать; он ответил и не сразу, но после третьего зова встал, улыбнулся и ушел. Немного подальше на тропинке пела девушка под аккомпанемент струнного инструмента; у нее был очень красивый голос. На другой стороне поля кто-то подхватил песню и запел полным голосом; девушка перестала петь и слушала, пока мужской голос не смолк. Стало темнеть. Над полем появилась вечерняя звезда, заквакали лягушки.
Как нам хочется владеть кокосовым орехом, женщиной, небесами! Мы хотим владеть этим единолично; по-видимому, вещи приобретают для нас еще большую ценность именно благодаря тому, что принадлежат нам. Когда мы говорим "это мое", картина становится для нас еще прекраснее, еще более ценной; она как бы приобретает еще большую нежность красок, еще большую глубину и полноту. Обладание связано со странным чувством проявления силы. В тот момент, когда мы сказали "это мое", картина стала вещью, за которой надо ухаживать, которую надо оберегать; в этом признании заложено сопротивление, из которого рождается насилие. Насилие всегда стремится к успеху; насилие – это самоосуществление. Преуспевать, иметь успех – это всегда означает терпеть неудачу. Прибытие – это смерть, а следование – вечно. Добиваться, быть победителем в этом мире – значит потерять жизнь. Как настойчиво мы добиваемся цели! Но достижение цели нескончаемо; точно так же нескончаем и конфликт, связанный с достижением. Конфликт – это постоянное преодоление, и то, что покорено, необходимо подчинять снова и снова. Победитель всегда находится в страхе, и обладание, собственность – источник его тьмы. Побежденный, который жаждет победы, теряет то, что он получил; он становится подобен победителю. Иметь пустую чашу означает обладать жизнью, которая бессмертна.
Они поженились совсем недавно, и у них еще не было ребенка. Они казались столь юными, робкими, далекими от шума жизни. Им хотелось обсудить свои вопросы спокойно, без боязни, что их прервут или что они заставят кого-нибудь ждать. Это была очень приятная пара, но в глазах у них чувствовалось напряжение; хотя они непринужденно улыбались, за этой улыбкой таилась тревога. Их чистота и свежесть сопровождались шепотом внутренней борьбы. Любовь – удивительное явление, и как быстро она вянет, как быстро дым удушает пламя! Пламя не принадлежит нам – ни мне, ни вам; это просто пламя, чистое и доступное всем. Оно не имеет личного или безличного характера; оно не принадлежит вчерашнему или завтрашнему дню. В нем – исцеляющее тепло и аромат, который постоянно меняется. Им нельзя овладеть, нельзя владеть монопольно или удержать в своих руках. Если сделать попытку захватить его, оно обожжет и произведет разрушения, а дым наполнит нашу жизнь; и тогда для пламени не останется места.
Он рассказал, что они женаты уже два года и тихо живут поблизости от сравнительно большого города. У них скромная ферма, двадцать или тридцать акров рисовых полей и фруктовых садов и небольшое стадо. Он занимался улучшением породы скота, а она работала в местном госпитале. Их дни были заполнены, но не было полноты жизни из-за бегства от самих себя. Они никогда не стремились уйти от чего бы то ни было, за исключением лишь родственников, которые были полны традиций и довольно утомительны. Они поженились вопреки желанию семьи и жили отдельно почти не прибегая к помощи близких. Перед женитьбой они многое обсудили друг с другом и решили не иметь детей.
– Почему?
"Мы оба поняли, что мир – это великий xaoс; поэтому рожать новых детей казалось нам каким-то преступлением. Дети почти наверняка станут сотрудниками бюрократической системы или рабами какой-то религиозно-экономической группы. Окружающая среда лишит их гибкости ума или сделает их ловкими и циничными.
Кроме того, у нас нет достаточно средств, чтобы воспитать детей надлежащим образом".
– Что, по-вашему, означает "надлежащим образом"?
"Если мы хотим воспитать детей надлежащим образом, нам необходимо учить их не только здесь, но и за границей. Надо развивать их интеллект, чувство красоты и понимание того, что является ценным; надо помочь им воспринимать жизнь широко и в духе счастья, так как это упрочит их внутреннюю гармоничность. Конечно, им необходимо дать и технические знания, которые не разрушили бы их души. Но, помимо всего этого, мы понимаем, насколько мы сами лишены гибкости ума, и что нельзя передавать детям наши собственные реакции, нашу обусловленность. Мы не захотели воспроизводить новые образцы самих себя".
– Иными словами, перед тем, как пожениться, вы оба все это продумали так логично и так жестоко? Вы заключили хороший контракт. Но можно ли выполнить его так же легко, как легко вы его задумали? Жизнь несколько сложнее словесной договоренности, не правда ли?
"Именно это мы и хотим выяснить. Мы ни с кем об этом не говорили ни до, ни после нашей женитьбы; и вот в данном вопросе мы натолкнулись на препятствия. Мы не знаем никого, с кем можно было бы поговорить совершенно свободно; ведь большинство более взрослых людей с таким высокомерным удовольствием высказывают свое неодобрение или похлопывают нас по плечу. Мы присутствовали на одной из ваших бесед и решили прийти и обсудить с вами нашу проблему. Надо еще вам сказать, что перед свадьбой мы дали обет воздерживаться от каких-либо сексуальных отношений друг с другом".
– Но почему же?
"Оба мы весьма склонны к религиозным исканиям и хотели бы вести духовную жизнь. Еще с детских лет я стремился быть вне мира, вести жизнь саньясина. Я прочитал множество религиозных книг, и они лишь усилили мое желание. Достаточно сказать, что в течение почти целого года я носил желтую одежду".
– И вы также?
"Я не обладаю таким пытливым умом и такими знаниями, как он. Но у меня довольно твердая религиозная основа. Мой дед успешно вел свое дело, но оставил жену и детей, чтобы сделаться саньясином, а теперь мой отец думает сделать то же самое. Пока что верх брала мать, но в один прекрасный день он тоже может исчезнуть. У меня такой же импульс к ведению религиозной жизни".
– Тогда позвольте вас спросить, зачем же вы вступили в брак?
"Мы хотели общаться друг с другом, – отвечал он, – мы полюбили друг друга, и у нас есть что-то общее. Мы всегда это чувствовали, с самых юных дней нашего общения, и мы не видим никакой причины возражать против официального брака. Мы думали и о том, чтобы жить вместе без секса и, не оформляя брака, но это создало бы неизбежные трудности. После нашего бракосочетания почти целый год все было в порядке, но наше страстное стремление друг к другу стало просто нестерпимым. Наконец, это становилось столь невыносимо, что я обычно уходил из дому; я не мог работать, не мог ни о чем другом думать, у меня бывали дикие сны. Я стал угрюмым и раздражительным, хотя между нами не было сказано ни одного резкого слова. Мы же любили и не способны были обидеть друг друга ни словом, ни поступком; но нас сжигала неистовая страсть друг к другу, подобно лучам полуденного солнца, и мы решились, наконец, прийти и поговорить с вами. Я буквально не в состоянии вынести тяжесть обета, который мы приняли. Вы не можете себе представить, что это такое".
– А как вы?
"Какая женщина не хочет ребенка от человека, которого она любит? Я не знала, что была способна на такую любовь, но мне также пришлось пережить дни, обернувшиеся истинной пыткой, и ночи агонии. Я стала истеричной и способна плакать по малейшему поводу, а в определенное время месяца это становилось каким-то кошмаром. Я надеялась, что это как-нибудь обойдется, но даже после того как мы обо всем поговорили, легче не стало. Тогда недалеко от нас открыли больницу, и мне предложили там работать; я была рада уйти от всего. Но легче все же не стало. Видеть его так близко каждый день..." – Теперь она уже плакала всем сердцем. – "И вот мы пришли обо всем поговорить. Что вы скажете?"
– Является ли это религиозной жизнью, когда себя наказывают? Разве умерщвление тела или ума – признак понимания? Разве истязание себя – это путь к истине? Является ли целомудрие отречением? Думаете, далеко вы уйдете путем отречения? Вы действительно считаете, что можно прийти к миру через конфликт? Разве средства не имеют неизмеримо большее значение, чем цель? Цель может быть, а средства есть. Реальное, то, что есть, должно быть понято, а не задушено принятыми решениями, идеалами и хитроумными рассуждениями. Скорбь – это не путь счастья. То, что называют страстью, необходимо понять, а не подавлять и не сублимировать; и бесполезно искать ей замену. Что бы вы ни делали, какое бы средство ни изобрели, вы лишь усилите то, что не полюбили и не поняли. Полюбить то, что мы называем страстью, означает понять ее. Любить – значит быть в непосредственном общении; и вы не можете что-то любить, если относитесь к этому с негодованием, имея определенные идеи и суждения. Как можете вы любить и понять страсть, если вы против нее приняли обет? Обет – это форма сопротивления, а то, чему вы противитесь, в конечном счете побеждает вас. Истина не может быть побеждена, вы не можете штурмовать ее; она проскользнет сквозь ваши ладони, если вы попытаетесь схватить ее. Истина приходит безмолвно, без того, чтобы вы об этом знали. То, что вы знаете, – не истина, это лишь идея, символ. Тень не есть реальное.
Проблема ваша, очевидно, состоит в том, чтобы понять себя, а не в том, чтобы разрушать себя. Разрушить сравнительно легко. У вас есть образец для действий, с помощью которых вы надеетесь достичь истины. Образец всегда является вашим собственным созданием, он соответствует вашей обусловленности, точно так же, как и ваша цель. Вы создаете образец, а потом даете обет осуществить его в жизни. Все это – предельная форма ухода от самого себя. Но вы совсем не являетесь этим образцом, который вы сами спроецировали; вы – то, что вы действительно есть, это желание, это страстная жажда. Если вы по-настоящему хотите выйти за пределы этого страстного желания и освободиться от него, вы должны понять его полностью, не осуждая и не принимая; но это искусство, которое приходит через бдительное самоосознание при глубокой пассивности.
"Я читал некоторые из ваших бесед, и мне понятно то, о чем вы говорите. Но что же нам делать в наших условиях?"
– Ведь это – ваша жизнь, ваши страдания, ваше счастье, и смеет ли кто-либо другой говорить вам, что именно вы должны или не должны делать? Разве другие люди уже не давали вам советы? Другие – это прошлое, это – традиции, обусловленность, причем и вы также составляете часть всего этого. Вы слушали других, слушали самих себя, и, тем не менее, вы по-прежнему находитесь в затруднении. Будете ли вы продолжать поиски совета от других, иными словами, от самих себя? Вы будете слушать, но примете то, что вам приятно, и отвергнете то, что может причинить вам боль; но и то и другое вас свяжет. Начало скорби заложено и в том, что вы дали обет противодействовать страсти, и в том, что вы будете ей потворствовать. Важно понять весь процесс создания идеала, принятия обета, дисциплины, страданий; ведь все это есть глубокое бегство от внутренней нищеты, от боли, вызываемой внутренней неполноценностью, одиночеством. Весь этот процесс и есть вы сами.
"А что вы скажете по поводу детей?"
– Опять-таки здесь не может быть ни "да", ни "нет". Поиски ответа с помощью ума никуда не приведут. Мы используем детей в качестве пешек в игре своего самодовольного "я" и пожинаем скорбь; мы используем их в качестве нового средства уйти от самих себя. Когда дети не будут использованы в качестве средства для достижения той или иной цели, тогда они обретут новое значение, совсем иное, чем то, которое можете придать им вы сами, общество или государство.
Целомудрие – не продукт ума; целомудрие – это подлинная природа любви. Без любви не может быть целомудрия, что бы вы ни предпринимали. Если у вас есть любовь, ваш вопрос получит истинный ответ.
Долгое время они оставались в комнате, совершенно безмолвные. Ни слов, ни жестов больше не было.