ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
С
СТЕПУН Федор Августович (1884-1965) – философ, писатель, социолог. В 1902-09, с перерывом в один год, изучал философию в Гейдельберг. ун-те. В 1910 на кафедре Виидельбанда защитил дис. о филос. концепции Вл. Соловьева. В 1910-14 вместе с Кронером, Г. Мелисом, Э. Метнером, Б. Яковенко и Гессеном издавал междунар. филос. журнал "Логос", выступал в рус. провинции с лекциями на историко-культурные, культурфилос. и эстетич. темы. После высылки из России в 1922 живет преимущественно в Германии, преподает в Рус. ин-те.в Берлине, выступает с публичными лекциями в разных городах Германии, Швейцарии и Франции. Сотрудничает с "Совр. записками", пытается возобновить рус. издание "Логоса" (единств, номер вышел в 1925 в Праге в изд-ве "Пламя"). С 1926 – внештатный проф. Социол. отделения Ин-та народного хозяйства при Высшем политехн. училище в Дрездене, затем – проф. Социол. семинара Ин-та социальных и экон. наук при том же училище (преобразовано в Дрезден, ун-т). Возглавлял Об-во им. Вл. Соловьева в Дрездене, ставшее одним из центров духовной жизни рус. эмиграции.
В 1937 отстранен от преподавания нацистами. В 1946-59 проф. филос. ф-та Мюнхен, ун-та (ведет уникальный предмет – историю рус. мысли). До самой кончины С. чрезвычайно деятелен как лектор; его публичные выступления неизменно собирают сотни слушателей.
Творч. темперамент С. принципиально антисистематичен, что нашло отражение не только в содержании и стиле его работ, но и в составе его наследия. Книги С., за немногими исключениями, представляют собой сб. статей и докладов, вызванных опр. внутр. или внешним поводом. Его первые филос. выступления – "Трагедия творчества" ("Логос". Кн. 1. М., 1910) и "Трагедия мистич. сознания" (Там же. Кн. 2-3. М., 1911-12) суть опыты интерпретации, в первом случае – Ф. Шлегеля, во втором – P.M. Рильке и Мейстера Экхарта. Работа, задуманная как программная, "Жизнь и творчество" (Там же. Кн. 3-4, М., 1913), – не столько филос. трактат, сколько упражнение в жанре филос. трактата. В основе статьи "Освальд Шпенглер и закат Европы", давшей название коллективному сборнику 1922, лежит текст доклада, дважды прочитанного зимой 1918-19 (все эти сочинения составили сб. "Жизнь и творчество", вышедший в Берлине в 1923). Характер полухудож. эссе носят и многочисл. обзоры и рецензии, к-рые С. писал сначала для "Логоса", а затем для "Совр. записок", "Мостов", "Нового журнала", "Возрождения", "Вестника РСХД" и других периодич. изданий. рус. эмиграции. Невыд елейность философии из других форм сознания, продиктованная убеждением С. в неавтономности этого вида "творчества", придает его письму, представляющему собой синкретическое единство разл. способов описания реальности, особые свойства. Размывая жанровые и дисциплинарные границы, С. сам оказывается на границе философии и лит-ры, философии и социологии, философии и теории культуры. Кн. "Большевизм и христианская экзистенция" (1959) – сб. статей, тематически объединенных как размышления о природе рус. коммунизма, по характеру выполнения может быть отнесен то к истории и социологии культуры, то к "философии лит-ры", то к философско-худож. публицистике. Сборник "Христианство и социальная революция" ("Christentum und soziale Revolution", 1961), в к-рый вошли два эссе о Достоевском и одно о Толстом, может быть отнесен к лит. и филос. герменевтике: спекуляции об экзистенциальном и ре-лиг. измерении человеческого бытия здесь соседствуют с размышлениями о специфике эстетич. опыта, обеспечивающего в каждом отд. случае акт понимания. Опыт С. как теоретика и практика театра кристаллизуется в сб. "Осн. проблемы театра" (Берлин, 1923, 2-е изд.). Книга "Мистич. мировоззрение" ("Das mystische Weltschau", 1964) – пять характеристик "рус. символистов" (Вл. Соловьев, Бердяев, А. Белый, Блок, Вяч. Иванов), в к-рых С. демонстрирует – с разной степенью убедительности – метод эмпатич. портретирования. Главное в рисуемых С. портретах – схватить решающий для той или иной личности "жест", передав тем самым ее неповторимость. К числу шедевров С. принадлежат, несомненно, его мемуары (рус. вариант "Сбывшееся и несбывшееся", 1956, существенно отличается от нем. – "Vergangenes und Unvergangliches", 1947-50), в которых С.-мыслитель и С.-художник нашли наиболее гармонич. и адекватное выражение.
Важнейшая цель философии – подлинное знание – не обретается, по С., ни методами традиц. философии, ни мистикой. Задачу совр. филос. мысли он видит поэтому в синтезе достижений новой европ. философии (ее квинтэссенция – критич. трансцендентализм Канта) с мышлением, опирающимся на религ. опыт. В этом он верен Вл. Соловьеву, хотя о приверженности соловьевскому проекту "цельного знания" в случае С. говорить нельзя. Осн. импульс философствования С. – трагич. рассогласование "жизни" и "творчества". "Жизнь" есть совокупность всех манифестаций абсолютного, чистая непосредственность, в к-рой бытие еще не знает субъект-объектной расщепленности. В отличие от сферы "жизни", сфера "творчества" есть сфера опосредствованности бытия познават. усилием, абсолютное облачено здесь в разл. формы культуры. Функция философии в этой связи остается неясной: С, то приписывает ей особую роль (синтезирование разл. форм приближения к абсолютному), то рассматривает ее как одну из культурных форм наряду с наукой, религией и искусством. Дуализм "жизни" и "творчества" у С. не следует истолковывать как дуализм (положительного) единства бытия и (отрицательного) отпадения от этого единства. "Творчество" никоим образом не есть грехопадение, задачу мысли С. усматривает как раз в филос. и религ. "оправдании" феномена творчества. Творчество как попытка выразить жизнь представляет собой попытку выразить невыразимое; обретаемое в процессе творчества всегда неадекватно тому, что должно быть обретено, В этом состоит неустранимая трагедия творчества. Неокантианская риторика первых статей С. и ориентация редактируемого им журнала на европ. философию первых десятилетий века (в к-рой опять-таки главенствовал трансцендентализм) послужили причиной несколько смещенного восприятия С. последующей критикой. Бердяев припишет С. стремление "насадить в России чисто нем. течение", а в историко-филос. исследованиях от Н.Лосского до наших дней односторонне подчеркивается принадлежность С. "трансцендентально-логич. идеализму". Между тем проект раннего С. был всего лишь попыткой "на почве кантовского критицизма научно защитить и оправдать явно навеянный романтиками и славянофилами религ. идеал". По завершении трактата "Жизнь и творчество" С. не возвращается ни к Канту, ни к его баденским интерпретаторам. В нач. 20-х гг. немалое место в его рассуждениях занимают Шпенглер и Ницше. Вл. Соловьев перестал привлекать С. еще в Гейдельберге в период работы над диссертацией – С. связывал это с влиянием Розанова.
С Ницше С. сближают размышления о сущности трагедии, исходным пунктом к-рых является стремление к преодолению "тленного проблематизма всех "слишком человеч." модусов восприятия и отношения к ней" ("Трагедия и современность", 1923). С. отправляется от противоречия между жизнью как повседневностью, к-рая есть, в сущности, лишь "тоска по жизни", и "подлинной жизнью" (оппозицию "быта" и "бытия" С. заимствовал у Вяч. Иванова, испытавшего влияние Ницше). Предлагаемое С. решение тоже вполне ницшеанское: обретение подлинной жизни может состоять только "в творч. преображении жизни". Подлинная жизнь есть "жизнь как произведение искусства". Отсюда особая роль эстетич. измерения и в мышлении, и в жизни самого С.: это и уникальное место, какое занимает в его работах проблематика театра и лит-ры, и отношение к собств. жизни как к предмету сознат. делания.
Влияние Шпенглера на философию культуры С. сказалось, во-первых, в значении, придаваемом им ландшафту (в геогр. и в метафорич. смысле); С., в частности, намерен реконструировать "ландшафт рус. духа". Во-вторых, во внимании к структурам чувственности, определяющим бытие той или иной культурной констелляции; в-третьих, в практикуемой С. "физиогномике" культуры, затрагивающей как отд. личности, так и целые эпохи. Хотя большие полотна С. и страдают чрезмерной импрессионистичностью, его отд. портреты производят впечатление высокой достоверности.
Для социальной философии С. характерно сочетание интуитивизма с методикой социологии знания. Обнаруживая знакомство с работами Шелера и Мангейма, С. в своих работах о рус. революции анализирует не абстрактный "дух" (будь то "дух народа" или "дух времени"), а исторически конкр. социальные группы и институты – дворянство, крестьянство, феномен монархии, "орден" интеллигенции (следуя здесь Г. Федотову), а также офицерство и земство. Применительно ко многим исследованиям С. ("Основные типы актерского творчества", "Мысли о России", "Письмо из Германии", лит.-ведческие работы) уместно вести речь о создаваемой им "социологии культуры".
Своеобразие места С. в истории русской мысли определяется двойственностью его функции – ангажированного участника этой истории и дистанцированного от нее наблюдателя. Отношение С. к рус. культуре характеризуется спецификой понимания им сущности философствования: филос. мышление не занимает у С. привилегированного положения, в силу чего представители "лит-ры" от Достоевского до Белого и Пастернака не только не понижаются в статусе по отношению к представителям "философии", но и включаются в единый контекст истории мысли.
Соч.: Жизнь и творчество. Берлин, 1923; Основные проблемы театра. Берлин, 1923; Из писем прапорщика артиллериста. Прага, 1926; Николай Переслегин. Париж, 1929; Das Antlitz Russlands und das Gesicht der Revolution. Bern; Lpz., 1934; Theater und Film. Munch., 1953; Der Bolschewismus und die christliche Existenz. Munch., 1962; Сбывшееся и несбывшееся. Лондон, 1990. Т. 1-2; Встречи и размышления: Избр. статьи. Лондон,1992.
Лит.: Варшавский В.А. Незамеченное поколение. Нью-Йорк, 1956; Зандер Л.А. О Ф.А. Степуне и о некоторых его книгах // Мосты. 1963. Т. 10; Струве Г.П. Русская литература в изгнании. Нью-Йорк, 1956; Париж, 1984; Полторацкий Н.П. Философ-артист// Полторацкий Н.П. Россия и революция: Русская религиозно-философская и национально-политическая мысль XX века. Сб. статей. Teneflay, 1988; Белый А. Начало века. М., 1990; Начало века. М., 1990.
В. С. Малахов
СТИЛЬ – устоявшаяся форма худож. самоопределения эпохи, региона, нации, социальной или творч. группы либо отд. личности. Тесно связанное с эстетич. самовыражением и составляя центр, предмет истории лит-ры и искусства, понятие это, однако, распространяется и на все иные виды человеч. деятельности, превращаясь в одну из важнейших категорий культуры в целом, в динамически меняющуюся итоговую сумму ее конкр.истор. проявлений.
С. ассоциируется с конкр. видами творчества, принимая на себя их гл. характеристики ("живописный" или "графич.", "эпич." или "лирич." С.), с разл. социально-бытовыми уровнями и функциями языкового общения (С. "разговорный" или "деловой", "неформальный" или "офиц."); в последних случаях, однако, чаще употребляют более безликое и абстрактное понятие стилистики. С. хотя и является структурным обобщением, но не безликим, а заключающим в себе живой и эмоц. отголосок творчества. С. можно считать некиим воздушным сверхпроизведением, вполне реальным, но неощутимым. "Воздушность", идеальность С. исторически-поступательно усиливается от древности к 20 в. Древнее, археологически фиксируемое стилеобразование выявляется в "паттернах", в последоват. рядах вещей, памятников культуры и их характерных особенностей (орнаментов, приемов обработки и т.д.), к-рые составляют не только чисто хронологич. цепочки, но и наглядные линии расцвета, застоя или упадка. Древние С. ближе всего к земле, они всегда (как С. "египетский" или "др.-греч.") обозначают максимально прочную связь с опр. ландшафтом, со свойственными только данному региону типами власти, расселения, бытового уклада. В более же конкр. приближении к предмету они четко выражают разл. ремесленные навыки ("красно-фигурный" или "чернофигурный" С. др.-греч. вазописи). В древности зарождается и иконографическое стилеопределение (тесно сопряженное с каноном): решающим оказывается к.-л. символ, основополагающий для верований данного региона или периода ("звериный" С. искусства евразийской степи, изначально связанный с тотемизмом).
В классич. и позднюю античность С., обретая свое совр. имя, отделяется и от вещи, и от веры, превращаясь в мерило творч. выразительности как таковой. Это происходит в античной поэтике и риторике, – вместе с признанием необходимости разностилья, владеть к-рым поэту или оратору необходимо для оптимального воздействия на воспринимающее сознание, чаще всего выделялись три рода такого стилистического воздействия: "серьезный" (gravis), "средний" (mediocris) и "упрощенный" (attenuatus). Региональные С. теперь начинают как бы воспарять над своей геогр. почвой: слова "аттический" и "азийский" знаменуют уже не обязательно нечто созданное именно в Аттике или Малой Азии, но прежде всего "более строгое" и "более цветистое и пышное" по своей манере.
Несмотря на постоянные реминисценции антично-риторич. понимания С. в ср.-век. словесности, регионально-ландшафтный момент is ср. века остается господствующим, – вкупе со всемерно усилившимся религиозно-иконографическим. Так роман. С., готика и визант. С. (как обобщенно можно определить искусство стран визант. круга) различаются не только хронологически или географически, но в первую очередь потому, что каждый из них базируется на особой системе символических иерархий, впрочем, отнюдь не взаимоизолированных (как, напр., во владимиро-суздальской пластике 12-13 вв., где романика накладывается на визант. основу). Параллельно возникновению и распространению мировых религий именно иконографич. стимул все чаще становится основополагающим, определяет черты стилеобразующего родства, свойственного многочисл. локальным центрам раннехрист. худож. культуры Европы, Передней Азии и Сев. Африки. То же касается и культуры мусульманской, где стилеобразующей доминантой тоже оказывается вероисповедный фактор, отчасти унифицирующий местные традиции.
С окончательным обособлением эстетич. в раннесовр. период, т.е. с рубежа Возрождения, окончательно идеологически обособляется и категория С. (По-своему знаменательно, что нельзя вразумительно сказать о каком-то "древнем" или "ср.-век." С., тогда как слово "ренессанс" очерчивает одновременно и эпоху, и вполне четкую стилевую категорию.) Только теперь С. собственно и становится С., поскольку суммы культур-феноменов, прежде тяготевших друг к другу в силу региональной или религ. общности, оснащаются критически-оценочными категориями, к-рые, четко доминируя, и намечают место данной суммы, данного "сверхпроизведения" в истор. процессе (так готика, представляя упадок и "варварство" для Возрождения и, напротив, триумф нац. худож. самосознания для эпохи романтизма, на протяжении нескольких веков Нового времени обретает подобие гигантского исторически-худож. материка, окруженного морем симпатий и антипатий). Вся история, начиная с этого рубежа, – под влиянием всемерно возрастающего обаяния понятий "античного", "готич.", "совр." и т.д., – начинает осмысляться стилистически или стилизоваться. Историзм, т.е. чело-веч. время как таковое, отделяется от историцизма, т.е. образа этого времени, выражающегося в разного рода ретроспекциях.
С. отныне обнаруживает все больше притязаний на нормативную всеобщность, а с др. стороны, подчеркнуто индивидуализируется. Вперед выдвигаются "личности-С." – ими являются все три ренессансных титана, Леонардо да Винчи, Рафаэль и Микеланджело, а также Рембрандт в 17 в. и др. великие мастера. Психологизация понятия в 17-18 вв. дополнительно усиливается: слова Р. Бертона "Стиль являет (arguit) человека" и Бюффона "Стиль – это человек" издали предвещают психоанализ, показывая, что речь идет не только об обобщении, но о выявлении, даже разоблачении сути.
Амбивалентность утопич. претензий на абсолютную сверхличную норму (собственно, уже Ренессанс в своей классич. фазе осмысляет себя таковым) и возрастающей роли личных манер или "идиостилей" сопровождается другого рода амбивалентностью, особенно четко наметившейся в рамках барокко; речь идет о возникновении перманентного стилистич. антагонизма, когда один С. предполагает обязательное существование другого в качестве своего антипода (подобная необходимость антагониста существовала и прежде, – напр., в "аттически-азийском" контрасте античной поэтики, – но никогда еще не обретала такой масштабности). Само словосочетание "барочный классицизм 17 в." предполагает такую двуликость, закрепляющуюся, когда в 18 в. на фоне классицизма (а скорее – внутри него) зарождается романтизм. Вся последующая борьба традиции (традиционализма) и авангарда во всех их разновидностях идет по линии этой стилистич. диалектики тезиса-антитезиса. Благодаря этому свойством всякого, наиболее исторически значимого произведения становится не монолитная цельность (свойственная памятникам древних культур, где как бы "все свое"), но актуальный или латентно подразумеваемый диалогизм, полифония С., привлекающая в первую очередь своими явными или скрытыми разностями.
В пространстве постпросветительской культуры притязания того или иного стиля на всеобщую эстетич. значимость со временем ослабевают. С сер. 19 в. ведущую роль получают уже не "эпохальные" С., а сменяющие друг друга (от импрессионизма до позднейших авангардистских течений) направления, определяющие динамику худож. моды.
С другой стороны, мельчая в худож. жизни, С. абсолютизируется, еще выше "воспаряет" в филос. теории. Уже для Винкельмана С. являет высшую точку развития всей культуры, триумф ее самовыявления (он считает, что греч. искусство после классики, в период упадка, вообще уже С. не обладает). У Земпера, Вёльфлина, Ригля, Воррингера идея С. играет ведущую роль как гл. модус историко-худож. исследования, выявляющий мировосприятие эпохи, ее внутр. строение и ритм ее бытия. Шпенглер называет С. "пульсом самоосуществления культуры", указывая тем самым, что именно это понятие является ключевым для морфологич. постижения как отд. культуры, так и их мирового истор. взаимодействия.
В 19-20 вв. дальнейшей "стилизации" истории способствует и закрепившийся навык именовать многие худож. периоды по конкр. хронологич. вехам, чаще всего династическим ("С. Людовика XIV" во Франции, "викторианский" в Англии, "павловский" в России и т.д.). Идеализация понятия зачастую приводит к тому, что оно оказывается отвлеченной филос. программой, извне накладываемой на историко-культурную действительность (как сплошь и рядом случается с "реализмом", – словом, изначально заимствованным из богословия, а не худож. практики; "авангард" также постоянно оказывается предлогом для умозрит. мистификаций, подчиненных социально-полит, конъюнктуре). Вместо того чтобы служить важным инструментом истор. познания, концепция С., гносеологически отвлеченная, все чаще оказывается его тормозом, – когда вместо конкр. культур-феноменов или их сложной суммы исследуются их соответствия тем или иным абстрактным стилистич. нормам (как, напр., в бесконечных спорах о том, что есть барокко, а что классицизм в 17 в., или где кончается романтизм и начинается реализм в 19 в.). Дополнит, путаницу в 19-20 вв. вносит проблема национальных С., до сих пор не нашедшая оптимального разрешения из-за своей фатальной зависимости от политики.
Психоанализ в разл. его разновидностях, равно как и структурализм, а также постмодернистская "новая критика" вносят плодотворный вклад в разоблачение идиократич. фикций, накопившихся вокруг понятия "С". В рез-те кажется, что оно ныне превращается в некий отживший архаизм. На деле же оно преображается, ни в коей мере не отмирая.
Совр. практика показывает, что разл. С. ныне уже не столько рождаются спонтанно, суммируясь постфактум, сколько сознательно моделируются как бы в некоей машине времени. Художник-стилист не столько изобретает, сколько комбинирует "файлы" историч. архива; дизайнерское понятие "стайлинга" (т.е. создания визуального имиджа фирмы) тоже, казалось бы, целиком комбинаторно и эклектично. Однако внутри бесконечной постмодернистской монтажности открываются богатейшие новые возможности индивидуальных "идиостилей", демистифицирующих – и тем самым познавательно открывающих – реальное поле культуры. Совр. обозримость всей мировой историко-стилистической панорамы позволяет плодотворно изучать многообр. морфологии и "пульсы" С., избегая в то же время умственных фикций.
Лит.: Кон-Винер Э. История стилей изящных искусств. М., 1916; Иоффе И.И. Культура и стиль. Л.; 1927; Античные теории языка и стиля. М.;Л., 1936; Соколов А.Н. Теория стиля. М., 1968; Лосев А.Ф. Понимание стиля от Бюффона до Шлегеля // Лит. учеба. 1988. №1; Шапиро М. Стиль// Советское искусствознание. Вып. 24. 1988; Лосев А.Ф. Проблема художественного стиля. Киев, 1994; Власов В. Г. Стили в искусстве: Словарь. Т. 1. СПб., 1995.
М. Н. Соколов
СТРАТИФИКАЦИЯ КУЛЬТУРНАЯ – наличие в совр. культуре разных групп, отличающихся ценностными ориентаииями, мировоззренческими позициями, направленностью деятельности в разных областях культурной практики. Если стратификация социальная в качестве критериев выделения слоев использует такие признаки, как разделение труда, объем материальных благ, объем властных полномочий, то при выделении культурных слоев важны мотивы деятельности, нравств. ориентиры людей, характер и направленность их информационных и познават. потребностей, отношение к нац. традициям. Связующим звеном между социальной и культурной стратификацией выступает такое важнейшее качество стратификационного деления, как престиж, авторитет. Именно поддержка со стороны разных групп населения тех или иных ценностно-мотивационных аспектов труда, разл. полит, позиций, нравств. императивов позволяет говорить о наличии в разных сферах социальной деятельности слоев с разными культурными признаками. Напр., в сфере хозяйственно-трудовых отношений выделяют работников, мотивацией к-рым служит либо творч. характер труда, либо выполнение стандартизированных операций, в области полит, практики существуют сторонники установления разных форм правления и т.п. В этих областях социальной практики слои, выделенные по культурным основаниям, далеко не всегда приобретают решающую роль в научном анализе, а порой просто недооцениваются. Вместе с тем в социальной практике есть области взаимодействия, где культурное расслоение имеет преимущественное, если не единственное, значение. К ним можно отнести область нац. отношений, сферу увлечений и обращения к худож. ценностям (профессиональное и любительское творчество в искусстве, посещение учреждений культуры и др.), обращение аудитории к средствам массовой информации, сферу морали и нравств. отношений и др. Выделение культурных слоев может осуществляться по разным мировоззренч. основаниям. Так, в росс. об-ве прошлого века развивались такие специфические культурные группы, как славянофилы и западники; русскую интеллигенцию того периода также следует признать специфич. культурным слоем, т.к. она формировалась из лиц, придерживающихся опр. мировоззренч. взглядов относительно путей развития росс. об-ва и методов освобождения широких народных слоев от социального бесправия, их приобщения к культурным достижениям. Сословные и профессиональные признаки при этом не приобрели решающего значения. Однако появление в массовом порядке в к. 19 в. в рус. об-ве врачей, учителей, инженеров свидетельствовал о том, что наряду с интеллигенцией в России начал формироваться и слой интеллектуалов, т.е. появились социальные группы, при выделении к-рых решающее значение приобретала профессиональная подготовка, квалификационно-трудовые критерии деятельности, образ жизни в целом.
Лит.: Морфология культуры. Структура и динамика. М., 1994; Зборовский Г.Е., Орлов Г.П. Социология. М., 1995; ИонинЛ.Г. Социология культуры. М., 1996.
Г. А. Аванесова
СТРУКТУРАЛИЗМ (в культурологии) – 1) применение структурного анализа к изучению проблем культуры; 2) направление в зарубежной (прежде всего франц.) антропологии, к к-рому также принято относить тартуско-московскую школу, разрабатывавшее проблемы структурного анализа в разл. областях наук о человеке. Несмотря на то, что представители данного направления не стремились к самоидентификации как структуралисты (таковым называл себя только Леви-Стросс), на основании сходства теоретико-методол. положений к структуралистам принято также относить Фуко, Лакана, Р. Барта, Деррида, Эко, Л. Гольдмана.
Возникновение С. как направления в антропологии относится к рубежу 50-60-х гг. Основой для структурализма послужила методология структурного анализа, применявшаяся с 20-х гг. к разработке проблем лингвистики (структурная лингвистика – построение структурных грамматич. и синтаксич. моделей для естеств. языков) и лит-ведения (структурный анализ лексич. и синтаксич. материала поэзии, сказки (Пропп), малой прозы) как средство выявления инвариантных структур языковой деятельности. Др. источником С. стал психоанализ Фрейда и особенно Юнга, структурализм заимствовал из него понятие бессознательного как универсального внерефлективного регулятора человеч. поведения. Можно отметить также влияние неопозитивизма и раннего постпозитивизма на формирование С. (разработка логич. проблем научного знания и метаязыка науки). С. формировался как опр. антитеза субъективистски ориентированной философии (экзистенциализму и, отчасти, феноменологии), позитивная программа структуралистов была направлена на реабилитацию возможностей объективно-научного познания в вопросах антропологии и культурологии.
С. существенно расширил поле применения структурного анализа, распространив его на социокультурные проблемы и даже проблемы метафизические. Общими для С. можно назвать следующие теоретико-методол. положения: представление о культуре как совокупности знаковых систем и культурных текстов и о культурном творчестве как о символотворчестве; представление о наличии универсальных инвариантных психич. структур, скрытых от сознания, но определяющих механизм реакции человека на весь комплекс воздействий внешней среды (как природной, так и культурной); представление о культурной динамике как следствии постоянной верификации человеком представлений об окружающем мире и изменения в рез-те этой верификации принципов комбинаторики внутри подсознат. структур его психики, но не самих структур; представление о возможности выявления и научного познания этих структур путем сравнит, структурного анализа знаковых систем и культурных текстов.
Исходя из этих положений, представители С. в разработке проблем культуры сосредоточились на анализе разл. комплексов культурных текстов. Принимая в качестве максимальной задачи выявление стоящей за знаковым и смысловым многообразием текстов структурного единства, порожденного универсальными для человека правилами образования символич. объектов, структуралисты стремились выделить из всего корпуса культурных текстов и знаковых систем те, в к-рых можно было увидеть опр. сходные черты (в выразит, средствах, однотипности транслируемой информации, ориентации на опр. коммуникативные ситуации и т.п.), предполагающие наличие внутр. структуры. Затем в текстах выделялись минимальные элементы (как правило, пары разнородных или даже оппозиционных концептов типа "природа-культура"), связанные устойчивыми отношениями. Сравнит, анализ этих парных элементов (сегментов или оппозиций) был направлен на выявление стабильных правил преобразования внутри и между оппозициями, для того чтобы в дальнейшем моделировать применение этих правил на всех возможных вариантах оппозиций данного комплекса текстов. Верификация полученных путем подобного анализа комбинаторных механизмов должна была проводиться на более широком круге знаковых систем и культурных текстов для того, чтобы в итоге образовать структурированный комплекс правил, инвариантных для любой знаковой системы (любого текста), а следовательно, максимально приближенный к искомым глубинным психич.структурам.
Динамич. вариант подобной схемы анализа предполагал раскрытие двух типов механизмов, последовательно работающих в ситуациях коммуникации человека с внешним миром. Во-первых, предполагалось раскрытие комбинаторных механизмов, преобразующих внешние воздействия (стимулы) среды во внутр., индивидуальные представления (концепты) – выделение значимой информации из "шума", ее верификация и оценка культурным опытом, формирование соответствующего ей концепта. Во-вторых, механизмов, регулирующих преобразование концептов в знаки и символы, к-рыми человек отвечал на воздействия среды, – выделение необходимых концептов, соотнесение их с коммуникативной ситуацией, выбор и использование знаковых средств для формирования символа.
Очевидно, что акцентирование исследоват. интереса на знаковом аспекте культуры предполагало тесную связь проблематики С. с проблематикой семиотики и лингвистич. семантики. Применение семиотич. теорий к культурному материалу поставило перед структуралистами проблему полисемантизма (многозначности) любого культурного объекта даже в синхронном исследовании, к-рая так и не была разрешена в С. и, как правило, снималась за счет ограничения круга исследуемых значений. Однако такое сознат. ограничение, в конечном счете, вело к невозможности синтеза универсальных моделей порождения культурного текста и приводило к тому, что позитивные рез-ты достигались лишь на стадии анализа локальных групп текстов.
Леви-Стросс, анализируя культурные порядки традиц. об-в (тотемизм, ритуальные действия, мифол. представления, терминологию родств. отношений и т.д.) как языки культуры, стремился выявить в них повторяющиеся элементы ("медиаторы", "бинарные оппозиции", устойчивые схемы преобразования и замещения одних позиций другими), в к-рых он усматривал элементы скрытой логики. Пафосом этих исследований было утверждение "сверхрационализма" – идеи гармонии чувств, и рац. начал, – универсального для человека любой культуры, однако утраченного человеком современным.
Фуко, анализируя условия возможности типов знания ("археологии знания") в ситуации истор. некумулятивности познания, последовательно рассматривает специфич. формы функционирования "языков" науки (отношения "слов" и "вещей", т.е. имен и денотатов) в трех последовательно сменяющих друг друга познават. моделях-эпистемах (Возрождение, классич. рационализм, современность). Фуко стремился выявить комбинаторные закономерности, определяющие ситуации смены эпистем, к-рые вывели его на необходимость анализа отношений "власть-знание", трактуемых как универсальная модель любых социальных отношений ("генеалогия власти").
Лакан, развивая "теорию бессознательного" Фрейда, стремился найти аналогию между структурами бессознательного и структурами языка (исправляя нарушения языка, мы исцеляем психику больного). Структурируя бессознательное как язык. Лакан отводил ему главенствующую роль в человеч. психике как "символическому", к-рое безусловно подчиняет себе и "реальное" (область стимулов, воздействий хаотич. внешней среды), и "воображаемое" (область концептов, иллюзорных представлений о внешнем мире), по аналогии с языком, где означающее главенствует над означаемым. Однако гл. задача Лакана – найти через метафорич. и метонимич. структуры языка структуры бессознательного – неразрешима: оказалось невозможным адекватно моделировать психич. процессы, пользуясь только грамматикой и синтаксисом языка.
В сферу исследования Р. Барта попали прежде всего лит. тексты, с к-рыми он проделывал аналитич. операции, сходные с теми, что применял к культурным порядкам традиц. об-в Леви-Стросс (выделение устойчивых элементов текста, обнаружение за стилистич. и лексич. многообразием глубинного "письма" (историко-типол. понятие, сходное с "эпистемой" у Фуко), комбинаторные перекодировки текста). Барт усматривал в "письме", равно как и в устойчивых элементах др. совр. культурных порядков (журналистики, полит, лексикона, моды, этикета и т.д.), универсальную "социологику", диктующую опр. стереотипную реакцию на окружение, обосновывая возможность построения лингвистич. средствами метаязыка, способного описать всю совр. культурную ситуацию. Сходные мотивы можно проследить в работах Деррида 60-х гг. ("грамматология" и "деконструкция" – деструкция-реконструкция текста как универсальные приемы освоения текста), смыкающиеся с отд. положениями филос. герменевтики, а также в прозе и эссеистике Эко, к-рый в лит. практике реализовал принципы конструкции и реконструкции текста, предложенные Бартом и Деррида.
60-е гг. можно считать периодом расцвета С.; во Франции это совпало с подъемом леворадикального молодежного движения и преобладанием радикалистских тенденций в культуре (лит. модернизм, "новая волна" в киноискусстве, кружок "новых философов"). Это движение горячо приветствовало С. как идеологию радикальной критики современности. Однако в своем развитии уже к концу десятилетия С., несмотря на значит. успехи в работе с конкр. группами культурных текстов, оказался перед проблемой неразрешимости своей гл. задачи – познания объективно-научным путем глубинных структур человеч. психики. В то же время увлечение абстрактным "моделированием структур из текстов" привело С. к дегуманизации, редукции за рамки познания всего субъективно-человеческого, присущим любому культурному порядку идиографич. черт. Это совпало по времени с усилением антисциентистских и постпозитивистских идей в философии науки, кризисом леворадикальных умонастроений во Франции (в связи с событиями лета 1968). Все это привело к постепенному кризису С. и превращению его в 70-80-е гг. в постструктурализм, в фокусе внимания к-рого оказалась прежде всего не структура, а контекст, анализ культурных текстов с т.зр. конкр., уникальной ситуации их создания и использования (к постструктурализму пришли и сами представители С. – поздний Барт и основанный им кружок "телькелистов", Деррида).
Кризис С. как направления продемонстрировал опасность экстраполяции конкретно-научного метода на весь спектр антрополог, проблематики в условиях нерешенное™ вопроса об универсальных единицах и критериях анализа. Однако высокая эвристичность применения структурного анализа и методов структурного моделирования к локальным проблемам символич. организации культуры несомненна, как несомненно и огромное влияние, оказанное С. на развитие проблематики, связанной с семантич. и семиотич. аспектами культуры, систематизацией культурных текстов, анализом генетич. процессов в культуре. Именно С. способствовал выделению культурной семантики в самостоят. область наук о культуре, оказал значит, влияние на совр. культурно-антропол. исследования, герменевтику, психоанализ.
Лит.: Шибутани Т. Социальная психология. М., 1969; Грецкий М.Н. Франц. структурализм. М., 1971; Автономова Н.С. Филос. проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. М., 1977; Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994; Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1985; Он же. Первобытное мышление: Миф и ритуал. М., 1994; Барт Р. Избр. работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994; Он же. S/Z. [Анализ рассказа "Сарразин" О. де Бальзака] М., 1994; Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995; Levi-Strauss Cl. Mythologiques. V. 1-4. P., 1964-71; Derrida J. De la grammatolo-gie. P., 1967; Idem. The Deconstruction. N.Y., 1975; Clarke S. The Foundations of Structuralism: a Critique of Levi-Strauss and the Structuralist Movement. Brighton; N.Y., 1981; Structuralism and Sinse: from Levi-Strauss to Derrida. Oxf. etc., 1981; Deconstruction and Criticism. L.; Henley, 1979; Deconstruction and Theology. N.Y., 1982.
А. Г. Шейкин
СТЮАРД (Steward) Джулиан Хейнс (1902-1972) – амер. антрополог, этнолог. Ученик Крёбера и Лоуи. Несмотря на обособленность позиции, к-рую он занимал по отношению ко всем школам амер. антропологии, и стремление выработать абсолютно самостоят, подход в исследовании культуры, испытал значит, влияние идей Крёбера и Л. Уайта. Внес существ, вклад в развитие амер. этнографии – изданный им энциклопедич. семитомный справочник по культуре индейцев Юж. Америки (1946-59) до сих пор не утратил своего значения.
В историю науки С. вошел прежде всего как теоретик, сформулировавший концепции многолинейной эволюции культуры, уровня социокультурной интеграции, культурного типа, а также как автор экологич. подхода в изучении конкр. культур.
С. проанализировал все существовавшие концепции культурно-истор. процесса и определил три осн. типа: концепция однолинейной эволюции (эволюционизм 19 в.), последователи к-рой выделяли стадии поступательного развития культур; концепция общей (универсальной) эволюции Л. Уайта, Г. Чайлда, к-рая позволяла вскрывать общие закономерности эволюции культуры; концепция многолинейной эволюции С., действие к-рой автор ограничивает рамками отд. регионов, истор. повторяемостью и процессами параллельного развития.
Продолжая линию анализа культурных изменений, С. критически осмыслил классификации культур по культурным ареалам, культурным моделям, системам ценностей и т.д. и противопоставил им классификацию культур по культурным типам.
Культурный тип характеризовался совокупностью нек-рых избранных, функционально взаимосвязанных черт, к-рые присутствуют в двух или более культурах, но не обязательно во всех. Этим культурный тип отличался от культурного ареала, поскольку в описании последнего учитываются все элементы культуры. В 1955 С. несколько изменил свой подход и определил культурный тип как совокупность черт, образующих ядро культуры, возникающих как следствие адаптации к среде и характеризующих одинаковый уровень интеграции. На этом этапе анализа С. сделал серьезную попытку выявить истор. типы связей, к-рые дают возможность классифицировать и сравнивать культуры.
Рассматривая особенности конкр. культуры как следствие адаптации человеч. сооб-ва к окружающей среде, С., опираясь на традиции амер. антропологии, в частности концепцию культуры Л. Уайта, формулирует метод культурной экологии, к-рая находит свое развитие в антропологии вт. пол. 20 в.
Соч.: Theory of Culture Change. The Methodology of multilinear Evolution. Urbana, 1955.
Лит.: Harris M. The Rise of Anthropological Theory; a History of Theories of Culture. N.Y., 1968; Process and Pattern in Culture. Essays in Honor Pf. Julian H. Steward. Chi., 1964.
Л. А. Мостова