ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
1. Вступительные замечания
Автор настоящего труда во всем своем исследовании, и в большом и в малом, твердо и убежденно стоит на позициях полной специфики отдельных слоев исторического процесса и в этом смысле на позициях полной несводимости одного исторического слоя к другому. Мы требуем понимать каждый слой исторического процесса в его относительной самостоятельности, в наличии в нем твердых и вполне имманентных законов развития и в совместимости в один и тот же момент времени самых разнообразных хронологических особенностей, характерных для специфики данного слоя исторического развития. Если употреблять весьма неудачные термины "базис" и "надстройка", основанные на механическом совмещении разных слоев исторического процесса, то мы прямо должны заявить, что социально-экономический базис в своем качественном своеобразии нисколько не характерен ни для какой его надстройки.
Тем не менее нужно всячески бороться с полным разрывом различных слоев исторического процесса между собою и, в частности, между базисом и надстройками. Этот полный разрыв представлял бы собой жалкий остаток механицизма не в меньшей мере, чем их полное отождествление. Базис и различные надстройки могут совпадать между собою только структурно, но не качественно, только типологически, а не фактически, только в отношении фигурной явленности смысла, то есть только морфологически, а не в отношении тождества этого смысла во всей его понятийной качественности, то есть во всем его фактическом содержании.
Следовательно, даже при условии хорошего знания социально-исторических основ той или иной культурной области является еще огромным искусством умение перевести язык базисов на язык надстроек. Этот перевод почти всегда приводит к неожиданным результатам. Во всяком случае, хронологическое совпадение периодов базиса с логически соответствующими периодами той или иной надстройки есть явление чрезвычайно редкое в истории. Фактически при одном и том же базисе возможно совмещение самых разнообразных хронологических эпох надстройки, а одна и та же надстройка хронологически очень часто соответствует самым разнообразным базисам.
Уже у Платона мы видели сейчас самую невероятную пестроту отношения базиса и надстройки, хотя сам платонизм есть явление вполне монолитное.
2. Идеальное и материальное
Возникает, следовательно, проблема огромной важности – это проблема социально-исторической основы эстетики Платона. В самом деле, что же дают эти намеченные у нас социально-исторические основы эстетики Платона для самой этой эстетики Платона?
Ввиду огромного разнообразия социально-исторических базисов, лежащих в основании платоновской эстетики, необходимо взять из них то, что является наиболее общим и наиболее неопровержимым.
Таким общим является, очевидно, тот непосредственный способ производства, который основан на непосредственном использовании производителей в меру их физических возможностей, а с другой стороны, оформление этого производства извне какой-то внешней силой, которая тем не менее нисколько не выходит за пределы непосредственных физических возможностей производителей труда. Создается примат человеческого физического тела и чисто телесная структура всех эстетических ценностей, каким бы духовным содержанием они ни обладали по структуре мысли, по типу своего развития, по самому принципу своего конструирования. Платон, как и все античные мыслители, неизменно стоит на твердом основании телесных интуиции и их телесного же структурного развития.
Платон является объективным идеалистом. Но свою объективную идею, которая у него безусловно господствует над миром материи в структурном отношении, он неизменно понимает по ее содержанию вполне телесно и, несмотря на всю свою мистику, неизменно рисует свои эстетические идеалы при помощи телесных структур и вполне вещественных становлений. И если объективный идеализм эстетики Платона со всем его реставрационным характером предстает перед нами как порождение периода развала греческого классического полиса (тут у него полнейший примат идеи над материей), то общетелесная структура этого объективного идеализма Платона делает его, и даже только впервые и характеризует его в виде специфически античного мыслителя. В результате всего этого красота у Платона является совершенно нематериальной идеей, однако понимаемой телесно, то есть либо ремесленно, либо живописно, либо скульптурно, либо архитектурно.
Известно очень большое число самых разнообразных типов идеализма, среди которых выделяется, например, абсолютистско-личностный характер средневекового мировоззрения и различные типы абстрактного, то есть немифологического, идеализма вроде картезианства, спинозизма, лейбницианства, кантианства, гегельянства, всяческого спиритуализма, персонализма и т.д. и т.д. Всем этим типам идеализма платоновский тип противостоит как такой тип, который хотя и дошел до полного отделения идеи от материи и даже до примата идеи над материей, тем не менее в условиях общеантичного стихийного материализма толкует эти идеи просто как абстрактные обобщенности все тех же областей материальной действительности.
Телесный характер идей по их содержанию есть прямое следствие тех двух социально-экономических формаций, на которых вырастал сам Платон, – общинно-родовой и рабовладельческой.
Само собой разумеется, что телесный характер идей, телесный характер богов (тоже вполне материальных, но только состоящих из тончайшей материи, именно – эфира), телесное представление о душе, которая вместе со всем природным веществом находится в своем вечном круговороте между небом, землей и преисподней, все эти и подобные учения Платона только и могли возникнуть на почве телесного представления о всей духовной жизни, телесного не в смысле элементарного использования соответствующих способов производства и производственных отношений – но таких, которые имеют общим с этими последними только структурное, только типологическое, только морфологическое развитие. Таков первый результат социально-исторической базы платоновской эстетики.
Древнегреческая философия не занималась никакими общинно-родовыми или рабовладельческими проблемами. Она занималась учением о физических стихиях и о том, как из них появляются миры и как они в них исчезают. Но самое понятие этой физической стихии только и могло возникнуть в результате бессознательно исповедуемого примата материального и телесного в общинно-родовом и рабовладельческом способе производства. Греческая мифология, греческое искусство, греческая эстетика не рассуждали ни о рабах, ни о рабовладельцах, ни о рабовладельческом способе производства, а имели своим содержанием изображение богов, изображение красоты и теорию этой красоты. Тем не менее греческие боги имели вполне человеческий вид и занимались вполне человеческими делами; греческое искусство, по крайней мере классического периода, изображало прекрасные обнаженные человеческие тела в их максимальном совершенстве, с симметрией и гармонией, а греческая теория красоты и искусства вся была полна человеческих и притом телесно-человеческих интуиции и тоже выдвигала на первый план такое телесное оформление: симметрию, пропорции, здоровье и красоту живого тела, его гармонию.
Это и значит, что везде господствовал здесь принцип телесности, но именно как принцип не содержания (которое для каждой культурной области было вполне специфично и независимо ни от каких социально-экономических отношений), но как принцип структурного, типологического и морфологического устроения всех областей культуры, как бы они ни были специфичны по своему содержанию.
3. Внеличностно-созерцательный и стихийно-дифференцированный характер эстетики Платона
До настоящего момента нашего исследования мы в поисках того общего, что характерно для всех социально-исторических баз, на которых бессознательно вырастал Платон со всей своей эстетикой, не упомянули еще одной очень важной особенности этой эстетики.
Дело в том, что и раб мыслится только как домашнее животное или живой инструмент, и рабовладелец мыслится только в виде организатора этой чисто телесной работы, чисто телесного производителя этой работы. Однако в человеческом обществе не может существовать ничего только телесного. Только телесное – это природа, а не общество. Если общество строится на непосредственном физическом труде домашних животных, то здесь речь должна идти не просто о физических телах и их физическом труде. Здесь должен строиться также и специфический тип общества, раз оно возникает на такой непосредственной физическо-трудовой базе. Однако ясно, что раб, в полном смысле слова являясь бессловесным инструментом или, в крайнем случае, домашним животным, не понимается как личность. Физическая работоспособность человека еще не есть полное выражение его личности, а может быть, она только некоторого рода даже и несущественный момент. Труд раба внеличностен. Но и рабовладелец, взятый в своем чистом виде, как только собственник и организатор непосредственного физического труда своих рабов, очевидно, тоже из всего бесконечного богатства человеческой личности пользуется только безличностной организацией такого же безличностного рабского труда.
Мало того. Поскольку имеется в виду физический труд человека, взятого вне его самостоятельных физических возможностей, и поскольку имеется в виду такой же непосредственно данный результат этого труда, постольку рабовладельческие производственные отношения обладают безусловно только созерцательным характером. Человек, создающий данную вещь, сама эта вещь и человек, принуждающий других людей к создаванию таких же вещей, – все это дается в своей полной физической непосредственности и возникает как предмет непосредственного созерцания. Чтобы убедиться в этом, достаточно только сравнить этот нерентабельный, малоэффективный и слишком уж непосредственно осуществляемый и воспринимаемый труд с работой машины, которая при минимальной затрате физического усилия со стороны человека дает колоссальный результат – ввиду своей опосредствованной, стандартной и количественно обширной производительности.
Машина возникает в век господства рассудка. Ремесло же, и особенно рабское, – главным образом только в условиях рабовладения.
Вот этот внеличностно-созерцательный характер способа производства в условиях рабовладения и наложил свой глубочайший отпечаток и на всю античность и на эстетику Платона.
Мир идей, на котором она базируется, есть мир не живых существ с полноценной личностью, но только мир вполне безличностный. Боги же античного мира, во-первых, вовсе не являются полноценными личностями в европейском смысле слова, а являются только абсолютизацией тех или других космических закономерностей: Гефест – бог кузнечного дела; Apec – бог войны, Посейдон – бог моря и т.д. и т.д. А, во-вторых, сами боги подчинены судьбе, то есть началу вполне безличному, ни для кого не понятному и никому как следует не известному, даже самим богам. Поэтому вместо решений проблем природы и общества, основанных на разумных и рассудочных закономерностях, вся природа и все общество являются античному человеку, и в том числе Платону, в своем по преимуществу созерцательном виде. Если здесь устанавливаются какие-нибудь законы разума или научного рассудка, то это происходит лишь при условии не только изначальной, но и окончательной созерцательной данности.
Таким образом, безличностно-созерцательный характер эстетики Платона структурно и типологически вполне соответствует исходной социально-исторической модели, а именно рабовладельческой основе с примесью общинно-родовых элементов.
А это значит, что вся эстетика Платона базируется на абсолютной данности безличностного и созерцательного объективного бытия. Но это значит также и то, что подобного рода бытие мыслится изначальным, естественным, действующим по собственным и человеку большей частью непонятным законам. Предмет этого безличностно-созерцательного отношения к бытию всегда трактует это бытие как стихийное. Но Платон в этом отношении далеко ушел от досократиков. Ведь даже и досократики исповедуемую ими стихийность бытия старались всегда так или иначе дифференцировать, анализировать, разумно расчленять и разумно воссоединять. Платон, как это мы уже теперь хорошо знаем, при помощи своей логики и диалектики весьма далеко ушел от этого стихийного бытия. Платон вечно все дифференцирует, анализирует и синтезирует. Но те остальные элементы бытия, которые у него возникают в результате такого анализа и потом сливаются вместе в результате такого синтеза, всегда несут на себе печать этой общебытийной стихийности. Они являются всякий раз специфическими индивидуальностями, однако такими, которые каждый раз несут в себе и всю ту целую стихийность бытия, характерную для безличностно-созерцательного умонастроения. Этот стихийный характер бытия есть не что иное, как отражение такого же стихийного и малодифференцированного первобытного коллективизма, который является тоже чем-то весьма общим во всех социально-экономических базах, использованных Платоном наряду с непосредственно физическим трудом общинно-родового и рабовладельческого человека. Дифференциация этого стихийного коллективизма у Платона очень большая; но он все равно не признает такого индивидуума, который бы не служил общему коллективу и не был бы инструментом в руках этого коллектива. Этот стихийный коллективизм, даже в условиях своей очень тщательной дифференциации, так и остался у Платона основой всей его философии, как он оставался основой и для всех тех семи социально-экономических баз, которые послужили моделью его философии и эстетики.
Учитывая этот общий социально-исторический характер эстетики Платона, мы можем теперь перейти и к другим общим ее закономерностям, среди которых материально-телесные интуиции будут играть главную роль.