ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
1. Созерцательность, драматизм и танцевальный характер учения Платона об идеях
Переходим к той основной особенности эстетики Платона, которая отмечена в литературе менее всего, но которая тоже бьет в глаза при детальном изучении текстов. Что идеализм Платона содержит в себе массу созерцательных и малоподвижных черт, об этом мы говорили выше множество раз. Это обстоятельство не может вызывать никакого удивления – весь античный материализм тоже в достаточной мере созерцателен. Но вся эта античная созерцательность, однако, не должна заслонять от нас чрезвычайно интенсивных драматических и даже танцевальных черт этой созерцательности в эстетике Платона.
Эстетика Платона драматична с начала до конца.
2. Драматизм. Танцевальный характер
Разве можно себе представить постижение общей идеи у Платона вне бесконечных споров, вне зажигательных речей, вне столкновения ищущих истину людей, то враждебного и ожесточенного, то дружелюбного и благожелательного? В этом смысле уже первые диалоги Платона дают огромный материал, правда, в отношении стиля все еще недостаточно изученный. Дойти до какой-нибудь идеи, и в том числе до идей красоты, – это значит, по Платону, чрезвычайно много преодолевать всяких препятствий, быть все время в напряжении, – так что общая идея, осмысливающая собою все ее частности, для которых она является порождающей моделью, есть результат длиннейших драматических предприятий человеческого ума и сердца и вообще немыслима без этого драматизма. И тут – не только умственное напряжение, не только рассуждения и бесконечные споры, не только кропотливое разыскивание бесконечных мелочей, но и самые настоящие страсти и даже страсти любви, эротическая мания, неистовство и энтузиазм.
Сама диалектика, признаваемая Платоном как единственный совершенный метод эстетики и всей философии, есть сплошная драма. В ней всегда кто-то с кем-то борется, кто-то на кого-то нападает, что-то чему-то до боли резко противоречит; и этой борьбе нигде не предвидится никакого конца. А если где-нибудь и достигается что-нибудь устойчивое, то это последнее в свою очередь оказывается необходимостью и принципом еще новых и новых противоречий. Красота в эстетике Платона обладает именно этим вечно играющим драматическим характером.
Однако не только общий метод эстетики Платона обладает этим драматическим характером, но даже и ее отдельные конкретные образы.
Учение Платона о душе излагают обычно скучно и мертвенно. Забывают, что души людей и богов – это крылатые колесницы в их вечном движении по небу. Колесница человеческой души управляется возничим, или разумом, и приводится в движение двумя конями, одним спокойным и разумным, другой же здесь – безумен, увлекается чувственными наслаждениями и каждую минуту готов перевернуть всю колесницу души вверх дном. Возничий даже и не знает, что делать с этими двумя конями. Это, несомненно, является драматическим образом души, а вовсе уж не только эпическим. Движение людских душ-колесниц по небу изображается в "Федре" также вполне драматично. Стройное движение сменяется полным расстройством этого движения, когда ломаются перья души. Души начинают сваливаться с неба на землю, обретать для себя другие тела, страдать и мучиться между землей и небом, с большим трудом восходить опять на небо и опять сваливаться оттуда, ввиду своей слабости и неразумия. Этот образ, один из самых основных эстетических образов Платона, полон драмы и даже трагедии.
Платоновский эрос в своем философско-стилистическом отношении обычно тоже изображается со всеми теми драматическими элементами, которые ему свойственны и которые тоже рисуют эстетику Платона в наиболее специфическом виде. Эрос вечно скитается, вечно голоден, вечно стремится и нигде не имеет пристанища. Он зовет к исканиям, к борьбе, к противоречиям, к неустанным подъемам и падениям.
Учение о знании как припоминании потустороннего мира в "Меноне" (181 b – 186 b) или о загробных наградах и наказаниях в "Федоне" (107 а – 115 а) или в X книге "Государства" (614 b – 621 b) поражает своим суровым драматизмом и своими грозными потусторонними перспективами. А ведь это все тоже относится к области самых основных символов эстетики Платона. Невозможно не понимать драматически ту смену государственных форм, которая рисуется в VIII книге "Государства". Это жесточайшая, неумолимая историческая драма, которая у Платона тоже подается как эстетическое построение.
Смена мировых эпох в "Политике" (268 е – 274 е) тоже полна самого невероятного драматизма.
Свое идеальное государство сам Платон называет в "Законах" (выше, стр. 73) "трагедией".
Драматический стиль часто проглядывает в учении Платона об искусстве. Античный мимезис (см. стр. 55) имеет танцевальное происхождение, так что "подражать" значит по-гречески "подражать при помощи танца". Этот танцевальный мимезис дошел и до Платона, несмотря на все оговорки, имеющиеся у него, Платон буквально пишет о том, что все идеальное государство сверху донизу только и должно заниматься пляской и пением, "подражая" этим картине вечного неба и вечного государственного закона, составленного тоже ради подражания движениям небесных светил (выше, стр. 214).
3. Опора платоновской эстетики на метод игры
Кроме чисто драматических черт, в эстетике Платона содержится масса таких мест, которые свидетельствуют об огромном значении для Платона принципа игры. Эта игра иной раз достигает у Платона степени драматизма и даже трагизма, а иной раз носит характер какой-то шутки, забавы и несерьезного отношения к делу. Это никак нельзя считать случайностью.
Мы уже говорили (выше, стр. 185) о том, что, по Платону, хорошая игра и музыка у детей способствуют развитию уважения у этих последних к законам (R. Р. IV 424 е – 425 а). Детей, по Платону, нужно воспитывать не путем насилия, рабски, но – свободно, путем игры (VII 536 d – 537 а). Прочные и постоянные игры молодежи и вообще граждан способствуют укреплению чувства законности (Legg. VII 797 а-с). Мы также говорили выше (стр. 201), что люди являются куклами и игрушками в руках богов (I 644 d – 645 b). A если человек есть игрушка богов, то "всякий мужчина и женщина пусть проводит свою жизнь, играя наипрекраснейшие игры" (VII 803 с). И вообще "надо жить, играя" (803 de). "Люди в большей части своей куклы и лишь чуть-чуть причастны истине" (804 b).
Понимание философских рассуждений как плавания по морю, может быть, и нельзя относить прямо к области игры или мировой кукольной трагедии. Философское рассуждение прямо трактуется у Платона как плавание по морю (R. Р. IV 441 с). В этом смысле мы вполне можем захлебнуться в море, если потерпим крах в своих рассуждениях (V 457 bс). И вообще это философское плавание по морю – весьма опасно; спасет нас, может быть, только какой-нибудь дельфин (453 d).
Во всяком случае, философия, по Платону, – это весьма опасная шутка.
Когда Платон приступает к сложнейшему диалектическому рассуждению, мы вдруг читаем (Parm. 137 b): "Итак, с чего начнем и что сперва предложим? Хотите ли – хотя игра предстоит хлопотливая – начну от себя и со своего предположения". Свой образ идеального царя Платон рисует, примешав почти что игру к мифу о мировых эпохах (Politic. 268 d). О мировом уме как о причине Сократ говорит: "Шутка иногда бывает отдыхом после дела серьезного" (Phileb. 30 е). Бог, который размещает души и тела по космосу, собственно говоря, играет в шашки (Legg. X 903 d). О "повивальном искусстве" Сократа у Платона всегда говорится в шутейно-ироническом тоне (например, Theaet. 149 b – 151 d). Метод дихотомии проводится в "Софисте" настолько дотошно, что иной раз производит даже некоторого рода юмористическое впечатление.
Поэтому вся философия, вся эстетика и вся диалектика строятся у Платона почти всегда не только драматично и хореографично, не только риторически и эристически, но даже и шутейно, с разным баловством и остротами, переходящими, впрочем, в художественные образы самого серьезного значения.
Не отсутствует у Платона и поверхностное и веселое баловство. "Дела человеческие недостойны великой заботливости. Когда же что-нибудь из них и надобно нам получить как можно скорее, скорбь тут служит помехою" (R. Р. X 604 bс). И хотя следующие слова принадлежат софисту Калликлу, но их, пожалуй, мог бы произнести и сам Сократ (Gorg. 484 cd): "Разумеется, есть своя прелесть и у философии, если заниматься ею умеренно и в молодом возрасте; но стоит задержаться на ней больше, чем следует, и она – погибель для человека. Если даже ты очень даровит, но посвящаешь философии более зрелые свои годы, ты неизбежно останешься без того опыта, какой нужен, чтобы стать человеком достойным и уважаемым. Ты останешься несведущ в законах своего города, в том, как вести с людьми деловые беседы – частные ли или государственного значения, безразлично, – в радостях и желаниях, одним словом, совершенно несведущ в человеческих нравах. И к чему бы ты тогда ни приступил, чем бы ни занялся – своим ли делом или государственным, ты будешь смешон, так же, вероятно, как будет смешон государственный муж, если вмешается в ваши философские рассуждения и беседы" (ср. 481 а-е).
4. Завершение метода игры в платоновской эстетике
Таким образом, эстетика и вся философия Платона пронизаны драматическими, танцевальными и игровыми интуициями. Античная созерцательность, оставаясь самой собой, могла рисовать весьма развитые и весьма подвижные формы жизни. Греческая классика отличалась этой весьма большой подвижностью и большим развитием драматических форм.
Это легко понять, если провести некоторую аналогию с методом кино. Ведь кино предполагает вполне неподвижный экран и вполне неподвижное созерцание этого экрана зрителями. Тем не менее на экране могут даваться как малоподвижные картины природы или человеческого быта, так и весьма подвижные, драматические, то есть комические или трагические картины человеческой жизни. На фоне неподвижного экрана в кино разыгрывается иной раз какая-нибудь весьма подвижная драматическая история. Нечто похожее мы находим и в эстетике Платона.
Эстетика Платона – созерцательного характера. Это неподвижный экран, созерцаемый сидящими людьми. Но рисуются здесь на этом экране весьма бурные картины жизни. Поэтому, если эстетика Платона является в последнем счете его учением об идеях, то идеи эти у него, с одной стороны, вечны и неподвижны, и Платон охотно рассказывает нам об этой вечной неподвижности идей. Тем не менее, являясь порождающими моделями мира и жизни, идеи эти бурлят вечно живой и текучей жизнью, полны всякой драматичности, всякого трагизма и комизма; и потому, когда Платон конкретно рисует этот мир идей, он никогда не перестает пользоваться драматическими и танцевальными картинами, никогда не перестает говорить об игре. Платоновская идея – это танец, доведенный до своего понятийного предела, и потому он кажется неподвижным. На самом же деле, являясь порождающей моделью мира и жизни, идея никак не может считаться насквозь неподвижной. Она неподвижна у Платона только в смысле "экрана", но вовсе не в смысле того, что на этом экране изображается. И как на экране кино часто разыгрываются самые бурные жизненные истории и разыгрываются они часто в виде мгновенного и как будто бессвязного перехода от одной ситуации к другой, так "бессвязность" наблюдается и в учении Платона об идеях и в его эстетике.
Но, несмотря на быструю смену всякого рода картин и ситуаций на экране кино, с виду случайных и бессвязных, зритель кино все же объединяет все эти мгновенные переходы в одно целое, многое додумывая сам от себя, о многом догадываясь и многое сохраняя в себе только в виде того, что в логике называется энтимемой, то есть невысказанным предположением, связующим между собою то, что кажется бессвязным. Когда мы говорим, что мы не пошли гулять из-за дождя, то энтимемой является здесь наше твердое, хотя и не высказанное предположение, а именно, что гулять во время дождя не доставляет удовольствия. И вот поэтому-то эстетические взгляды Платона изложены у него так разбросанно и так с внешней стороны бессвязно. На самом деле платоновское изложение вовсе не разбросанно и не бессвязно. Только при наших попытках его понять нужно всюду пользоваться разного рода энтимемами, часто у Платона никак не выраженными, но почти всегда с безусловной необходимостью возникающими у внимательного читателя.