ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Для всякого греческого философа интерес к музыке – почти обязательное качество. По представлениям греков, музыка является неотъемлемой частью философии. Неоднократно высказывался о музыке и Аристотель.
1. Отсутствие у Аристотеля цельной музыкальной теории.
В противоположность поэзии и риторической эстетике суждения Аристотеля о музыке не отличаются ни обилием, ни большой глубиной, хотя и здесь у него мелькают гениальные наблюдения.
Начиная обсуждать особую роль музыки в этическом воспитании в своей "Политике", Аристотель сам предупреждает, что он будет говорить лишь о некоторых общих вопросах, поскольку о проблеме музыки в целом "уже хорошо сказали те, кто ранее философствовал о ней" (VIII 5, 1340 b 5).
"По нашему мнению, некоторые из современных специалистов по музыке и тех философов, которые заявили свою опытность в деле музыкального воспитания, дали в большинстве случаев прекрасные ответы на поставленные нами вопросы. Поэтому тех, кто желает обстоятельно и детально ознакомиться с этим предметом, мы можем отослать к работам упомянутых лиц, сами же мы будем рассуждать о нем теперь только с общей точки зрения и наметим лишь его основные черты" (7, 1341 b 26-32).
Как указывает Л.Рихтер203, сам Аристотель, по-видимому, не занимался специально музыкальным исследованием, но им занимались многие из его учеников и в первую очередь, конечно, Аристоксен.
Речь шла здесь, однако, в основном лишь о теоретическом музыкальном исследовании.
2. Музыка в системе наук и искусств.
Как известно, Аристотель четко различает теоретические и практические знания.
"Вся совокупность способностей делится на способности прирожденные, каковы, например, различные виды чувственного восприятия, способности, получаемые путем навыка, как, например, способность игры на флейте, и способности, получаемые через обучение, как, например, способность к искусствам" (Met. IX 5, 1047 b 31-33).
То, что здесь переведено у А.Кубицкого как "искусство", – это technё, термин, который, как мы знаем, означает именно теоретическую способность, гораздо более близкую к науке в современном понимании, чем к тому, что мы называем теперь "искусством".
"И чтобы иметь одни из этих способностей – те, которые приобретаются навыком и рассудком, – нужна предварительная деятельность, а для способностей другого рода и способностей пассивных такая деятельность не нужна" (b 33-35).
Музыку при этом Аристотель делит на две совершенно различные области: теоретическая музыка, не имеющая никакого отношения к практическому умению игры на музыкальных инструментах, и практический навык такой игры, который может обойтись совершенно без музыкальной теории. Теоретическая музыка, как всякая чистая наука, занимается исследованием "начал и причин" своего предмета (XI 7, 1063 b 36 – 1064 а 1). В этом смысле теоретическая музыка, "гармония" (сочинения древнегреческих теоретиков музыки назывались обычно "О гармонии"), есть разветвление арифметики. "Иногда науки так относятся друг к другу, что одна подчинена другой, каково, например, отношение оптики к геометрии и гармонии – к арифметике" (Anal. post. II 7, 75 b 14-17). Эта же мысль повторяется у Аристотеля неоднократно (II 9, 76 а 22-25; 13, 79 а 1; 27, 87 а 31 и мн. др.).
Как некая теоретическая наука, гармония имеет свою единицу. Это диез.
"Если от какой-нибудь исходной величины, судя по свидетельству чувственного восприятия, отнять [уже ничего] нельзя, такую величину все делают мерою и жидких и твердых тел, и тяжести, и объема; и считают себя знающими количество тогда, когда знают его при посредстве этой меры. Равным образом и движение измеряют простым движением и наиболее быстрым, так как оно занимает наименьшее время; поэтому в астрономии за начало и меру берется такое единое (в основу кладется равномерное и наиболее быстрое движение – движение неба, и с ним сличаются все остальные), также в музыке – четверть тона (так как это – наименьший интервал), а в голосе – отдельный звук" (Met. X 1, 1053 а 5-13; ср. XIV 1, 1087 b 33; Anal. post. I 23, 84 b 37; 27, 87 a 31 и др.).
Но хотя все музыкальные звуки складываются из "диеза" как из своей единицы, из диеза не складывается мелодия, которая представляет собой нечто существенно отличное от единицы гармонии.
"Если бы вещи – это были мелодии, тогда они были бы числом, однако – числом четвертных тонов, но о сущности их нельзя было бы сказать, что это – число; и единое было бы чем-то, сущностью чего было бы не единое, но четвертной тон" (Met. X 2, 1053 b 34 – 1054 а 1).
В этих рассуждениях Аристотеля несомненно содержатся глубокие мысли. Во-первых, в согласии с большинством античных теорий, Аристотель существенно сближает музыку с математикой, настолько, что он находит возможным трактовать музыку даже как часть арифметики. Тем не менее, во-вторых, это математическое понимание музыки не является для Аристотеля чем-то абсолютным и непререкаемым. Интервалы действительно можно определять арифметически, учитывая расстояние между собою двух тонов, составляющих интервал. Но уже мелодия не так легко подчиняется математическому исчислению. И хотя сам Аристотель еще не может формулировать специфику мелодий в отличие от интервала, тем не менее в мелодии он усматривает нечто большее, чем просто числовые промежутки. В-третьих, наконец, помещая музыку среди первых принципов бытия, он, однако, не ставит ее настолько высоко, чтобы она была картиной всеобщего единства вещей. Всеобщее единство вещей не только музыкально, не только красочно или зрительно, не только вещественно или психично, но оно вообще выше всех этих отдельных начал. Гармония и мелодия залегают очень глубоко в недрах бытия, и им присуще свое специфическое единство и первообразность. Однако это единство, эта специфика и эта первообразность вовсе не являются каким-нибудь пределом бытийного обобщения и далеки от того, чтобы демонстрировать собою единство вещей вообще. Нам кажется, что здесь Аристотель проявляет свой обычный здравый смысл, который хотя и стремится всегда к установлению той или иной специфики, но никогда не гипостазирует эту специфику, никогда не доводит ее до степени абсолютного начала.
Идея расщепления каждой специальности на два слоя, эмпирический и "чистый", научный, была вообще присуща всей классической античности. О том, что каждое искусство состоит из таких "близнечных пар", говорил, например, Платон (Phileb. 57 d ср. Epin. 990 а). Но если Платон, что хорошо известно, отвергал практическую игру на музыкальных инструментах ("голую музыку") как сколько-нибудь серьезное занятие, то Аристотель, по-видимому, способен увидеть в ней какой-то философский смысл. Так, в "Никомаховой этике" Аристотель говорит об обычных игроках на кифаре, цель которых – сама эта игра на кифаре, и "серьезных" (spoydaioi) игроках на кифаре, виртуозах, цель которых – хорошо играть на своем инструменте (I 7, 1098 а 7-12).
Тем не менее любая практическая игра на музыкальных инструментах, сколько бы ни мог ею восхищаться Аристотель, как и любой классический греческий философ, не могла, как напоминает об этом Л.Рихтер204, иметь какое бы то ни было место в научной теории музыки, которая составляла, как мы уже указывали, по воззрению Аристотеля, часть математики.
Согласно Аристотелю, практическая инструментальная и вокальная музыка, как и вообще все опытные искусства, возникла раньше теоретической музыки, и по времени ей принадлежит первенство. В то же время, по существу дела, в разветвлении наук от высших созерцательных дисциплин к низшим опыт музыкальной практики занимает безусловно вторичное и низшее положение по сравнению с музыкальной теорией, хотя последняя и возникла позднее, а именно, когда у людей появился досуг, давший возможность заниматься умозрительными дисциплинами. По неоднократно проводимому Аристотелем разделению теоретической философии на физику, математику и теологию (Met. VI 2; 11 7) гармония, то есть теоретическая музыка, как не вполне чистая от материи математика, должна находиться где-то между математикой и физикой. По мнению Рихтера, выделение специальной и независимой от практики музыкальной теории у Аристотеля является продолжением традиций пифагорейской философии205.