ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Выше у нас уже было формулировано как отличие раннеэллинистической эстетики от эстетики периода классики, так и отличие раннеэллинистической эстетики от позднеэллинистической. Раннеэллинистическая эстетика, являясь противоположностью классике, базируется на человеческой субъективности; и все объективное, что она признает, она рассматривает в свете субъективного переживания. Для эстетики периода классики красотой был прежде всего видимый и слышимый и вообще чувственно осязаемый космос с землей в центре мира и с небом в виде купола над этой землей. Эстетика классики была воодушевлена красотой небесного свода, правильностью его движений, а также и принципами этого космического движения, которые то ли понимались в виде древних богов и демонов в их символическом истолковании, то ли в виде идей, составлявших в своей совокупности общую сферу смысловых закономерностей космоса, представлявшихся или в виде особого рода небесных и занебесных субстанций, или в виде имманентно присущих каждой вещи идей-форм.
Вся эта объективистская эстетика периода классики рушится уже в период раннего эллинизма, и первой красотой теперь начинает считаться человеческий субъект, человеческая личность и внутренняя моральная упорядоченность человеческого существа. Но как и в период классики человеческий субъект вовсе не игнорировался, а только трактовался как результат и следствие общего миропорядка, так и в период раннего эллинизма объективная действительность вовсе не отрицалась, а только получала свою характеристику на основании субъективных человеческих переживаний и полной зависимости от них.
Стоицизм, эпикуреизм и скептицизм являются основными школами раннеэллинистической эстетики.
Стоицизм больше базируется на разумной стороне человеческого субъекта, на его словесной способности и на подчинении всего внутреннего мира человека именно этим проблемам разума. Потому и объективный миропорядок тоже характеризуется в стоической эстетике как Разум, как Слово, и поскольку огонь все еще здесь продолжал считаться самым главным материальным элементом, то и как огненное Слово. Красотой стал мудрец, подчинивший все свои переживания разуму и недоступный никаким воздействиям извне, или, в объективном плане, космическое огненное Слово. Эпикуреизм тоже оставался на почве принципиальной субъективности и тоже трактовал космос в свете человеческих переживаний. Но вместо разума и слова здесь выступала другая сторона человеческого субъекта, а именно удовольствие, или наслаждение. Эпикурейский мудрец тоже отказывался решительно от всего объективного и единственной целью своей жизни ставил выработку нерушимого наслаждения. Но для этого он характеризовал и свой объективный мир тоже такими чертами, которые обеспечили бы ему такую внутреннюю эстетическую самопогруженность и избавили бы его от разных страхов, мешающих ровному и нерушимому наслаждению. Для этого оказалась пригодной атомистика Левкиппа и Демокрита. Однако ради новых и ранее небывалых философско-эстетических целей эту атомистику эпикурейцы во многом переработали и обновили.
Наконец, скептицизм этой ранней поры эллинистической философии тоже гонится в первую очередь за внутренним покоем и за полной безмятежностью внутренних состояний человека. Но он пытается достигать этого совсем на других путях. Наблюдая всеобщую, сплошную и непрерывную текучесть всех вещей, скептики были убеждены, что ни о какой вещи вообще ничего нельзя ни сказать, ни помыслить. Всякая вещь в тот момент, когда мы ее фиксируем, в этот же самый момент и исчезает, так что ровно ничего нельзя ни утверждать, ни отрицать. Кроме того, всякое "да" и всякое "нет" всегда к чему-нибудь обязывает людей. А брать на себя какие-нибудь обязательства – это значит рисковать внутренним покоем души. Поэтому лучше ни о чем не говорить ни "да", ни "нет". Красотой здесь, так же как у стоиков и эпикурейцев, является в основном только внутренний покой и безмятежность души.
Что же касается объективного миропорядка, то, согласно своему основному принципу, скептики по поводу него тоже воздерживались от всяких утверждений и отрицаний, а признавали только неразличимую текучесть всей действительности. Такая эстетика скептиков в значительной мере восходила к Гераклиту. Только Гераклита здесь брали исключительно в иррациональном понимании.
Указанные три школы раннего эллинизма просуществовали много столетий и далеко вышли за пределы только одного раннего эллинизма. Однако имеет смысл в данной второй части нашего тома коснуться этих направлений и в целом, особенно если иметь в виду слабое развитие этих концепций за пределами раннего эллинизма. Что касается стоиков, то в виду огромного количества дошедших до нас материалов мы в этой части, действительно, ограничимся изложением только ранних стоиков, то есть стоиков периода III-II вв. до н.э. Средний стоицизм II-I вв. до н.э. будет излагаться нами в своем месте (ниже, с. 783-859). Но стоицизм поздний I-II вв. н.э. будет излагаться нами в другом томе. Что же касается эпикурейцев, то, имея в виду их некоторого рода эволюцию, а именно включая Филодема и Лукреция, деятелей I в. до н.э., мы изложим их здесь вместе с ранними эпикурейцами. Скептицизм же вообще не был особенно продуктивным течением в античной философии. Поэтому в этой нашей второй части имеет смысл изложить весь античный скептицизм целиком. Более поздние его периоды, а именно I в. до н.э. – II в. н.э., не стоит выделять, потому что они мало чем отличаются от раннего и среднего скептицизма III-I вв. до н.э.
Изложение и анализ раннеэллинистической эстетики, собственно говоря, даже и не нуждается в пересмотре. Такое изложение и такой анализ как традиция просто отсутствуют и в общих изложениях этого периода и даже в изложениях специально античной эстетики. Самое большее, что можно найти в этой области, заключается по преимуществу в констатации факта субъективного направления этой философии и эстетики в отличие от того объективного, которое усматривается в предыдущей философии, то есть философии периода греческой классики. Но и эта правильная установка далеко не всегда осуществляется на деле. А уж об эстетике этого периода почти и вообще не заговаривают. Здесь положение дела таково, что весь этот период раннеэллинистической эстетики приходится в настоящее время совершенно заново пересматривать, а правильнее сказать, совершенно заново устанавливать по первоисточникам и самые эти школы, особенно их эстетические моменты, часто конструировать тоже совершенно заново.