ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
То, что говорилось о стоическом лектон, большею частью никуда не годится. Поскольку это лектон относится и к логике, и к языкознанию, и к философии вообще, мы считаем удобным сначала сказать об "Истории логики" Прантля, об "Истории философии" Целлера и об "Истории языкознания" Штейнталя.
1. К.Прантль
Ввиду отсутствия источников, говорит Прантль101, установить различия логического учения у отдельных стоиков невозможно, и приходится излагать всю стоическую логику вообще, полагаясь в первую очередь на Хрисиппа. Логическое учение стоиков Прантль именует весьма поверхностным102, а в некоторых его аспектах – и просто глупым103.
Прантль считает, что стоики, формально переняв положение Платона и Аристотеля о заключенности всякого знания в рамках человеческой речи, человеческого "логоса", бездумно пренебрегли очевидным различием между телесно-природной звуковой стороной речи и ее восходящей к духовной сфере значимой осмысленностью. Не понимая сложной проблематики философии языка и не испытывая потребности в изучении его механизмов, они, по Прантлю, надеялись, что в 24 буквах алфавита они уже имеют тот непоколебимый исходный пункт, благодаря развитию которого возникает человеческая речь во всем ее многообразии104. Так стоики положили начало той "мизерабельной" грамматике, которая через средневековую школу дотянула свое существование до современности, о чем Прантль весьма сожалеет.
Стоическое лектон, по Прантлю, является следствием столь же формального подхода к проблеме языкового обозначения. Это лектон – не сама вещь, а ее языковое выражение, говорит Прантль; а с другой стороны, лектон – и не субъективная мысль в душе говорящего. Поскольку бестелесное лектон стоики делают материалом и основанием своей логики, их учение, согласно Прантлю, есть номинализм105; так что стоическое учение о категориях, опирающихся на бестелесное лектон, является, по Прантлю, первой в истории философии "номиналистической онтологией"106. В учении стоиков о "внутреннем" и "произнесенном" логосе Прантль усматривает лишь невероятное смешение грубейшего материализма и крайне формалистического номинализма107. Стоит Прантлю углубиться в стоическое учение, как он убеждается, что стоики не имели ни малейшего представления о том, как единичное становится воплощением сущностного понятия, но всякое случайное обобщение, заключенное в языковом выражении, считают уже достижением универсального понятийного единства, возвышающегося над эмпирическим множеством108.
Гигантская история логики Прантля, созданная сто лет назад в четырех больших томах убористого шрифта, в свое время была огромным достижением науки, так что многие представители античной и средневековой логики, прочитанные и изложенные Прантлем, еще и до сих пор остаются никем не прочтенными, не проанализированными и даже не изложенными. Легкомысленная и убогая оценка стоического лектон у Прантля сейчас потеряла уже всякое значение. Конечно, остаются в силе многочисленные исторические тексты, которые приводит Прантль, и приводит их в античных подлинниках. Те времена, когда действовал Прантль, еще были неспособны понять всю утонченность стоической концепции лектон. Было непонятно, как это лектон, лишенное всяких категорий бытия или небытия, может быть словесной предметностью, да еще претендовать на центральное место во всей стоической логике. Прантль в этом смысле рассуждает вполне примитивно: если лектон есть словесный предмет в абстрактном виде, то, значит, оно мало чем отличается от слова; а если оно применяется у стоиков для построения всей логики и онтологии, то, значит, здесь у стоиков просто номинализм, или номиналистическая онтология. Однако мы уже сейчас должны сказать, что у стоиков ровно никакого номинализма не было. А те недостатки учения о лектон, которые мы находим у стоиков, хотя они и создавали у них некоторого рода дуалистическую тенденцию, мы должны рассматривать в контексте всей философии стоиков. Но эта философия стоиков, согласно большинству исследователей, во всяком случае является безусловным монизмом. То, что не умещается в этот монизм (оно не умещается и у всех других античных философов), это требует самого тщательного исследования, которое у Прантля отсутствует нацело.
Наконец, пренебрежительный и даже какой-то презрительный тон Прантля и в отношении стоического лектон и в отношении всей стоической логики является для современной науки чем-то недопустимым и заслуживающим только полного устранения. Для нас теперь все это является только результатом чисто вкусовых и совершенно субъективных предрассудков. Прежде чем осудить или оправдать стоическое лектон, мы должны изучить его объективно и незаинтересованно, полагаясь исключительно только на первоисточники. Возможно, что мы тоже будем осуждать эту концепцию. Но для того чтобы осуждать что-нибудь, нужно это знать. И познавания этого стоического лектон мы и должны теперь добиваться в первую очередь, и познавания точно филологического, точно философского и точно эстетического.
2. Эд.Целлер
Для понимания всяких более детальных учений у стоиков необходимо яснейшим образом представлять себе общее содержание стоической логики. Оно везде излагается в руководствах по истории античной философии, и мы не будем на нем долго останавливаться. Нам хотелось бы только еще и еще раз подчеркнуть, что знаменитый историк греческой философии Эдуард Целлер109, создавший еще и до настоящего времени не превзойденный труд по стоицизму, должен быть учитываем в первую очередь, несмотря тоже на столетнюю давность этого труда Целлера. Здесь указано все необходимое, что мы сейчас кратко и воспроизведем, однако указано тоже с большим историко-философским ущербом, который характерен и для К.Прантля.
Формальной логикой стоиков Целлер именует их учение об "обозначаемом". Общий предмет исследования составляет здесь, по Целлеру, "помысленное", или, как это называлось у стоиков, "высказываемое" (to lecton). Этим термином они обозначали, по Целлеру,
"содержание мышления как такового, мысль в объективном смысле, в ее отличии от вещей, с которыми мысль соотносится, от слов, при помощи которых она выражается, и от деятельности души, посредством которой мысль производится; и на этом основании они утверждали, что лишь высказываемое есть нечто бестелесное, вещи же всегда обладают телесной природой, равно как и мышление состоит в материальном изменении тела души, а произнесенное слово – в определенным образом приведенном в движение воздухе"110.
Целлер приводит стоические тексты в доказательство того, что "высказываемое", лектон, отличалось у стоиков от субъективной мыслительной деятельности. Об этом свидетельствует, по его мнению, то обстоятельство, что бестелесное лектон соотносится у стоиков с бестелесным и абстрактным "истинным", тогда как "истина" есть определенное состояние телесной души.
Об этом у нас будет говориться ниже.
В дальнейшем, продолжает Целлер, теория лектон подразделяется у стоиков на учение о полных и учение о неполных лектон. Целлер указывает при этом на ошибку Прантля, распространявшего то же самое деление и на суждения "аксиомы". Суждения не могут быть неполными, подчеркивает Целлер, потому что они составляют лишь определенную группу лектон, а именно совершенные, "самодовлеющие" лектон.
Стоическое учение о "неполных лектон" представляется Целлеру в значительной своей части скорее грамматикой, чем логикой. Здесь все неполные лектон делятся на "имена", или "падежи", с одной стороны, и глаголы, или "категоремы" – с другой. Далее, имена подразделяются на собственно имена и просегории ("нарицательные"); а по некоторым сообщениям, "падежи" могут быть лишь просегориями. В конечном итоге, говорит Целлер, различие между именем и категоремой восходит к логико-метафизическому противопоставлению существенного и случайного. Если "падеж" в собственном смысле обозначал у стоиков просто имя, то "косвенные падежи" соответствовали падежным формам существительного. У Хрисиппа имеется сочинение о пяти падежах (Diog. L. VII 192). Глаголы в свою очередь разделялись на прямые (т.е. требующие прямого дополнения), возвратные и средние (т.е. непереходные). Далее, symbama назывался у стоиков глагол, образующий предложение в сочетании с номинативом, а parasymbama – в сочетании с каким-либо иным падежом. Когда необходимым оказывалось еще и дополнение, то глагол назывался "менее, чем сюмбама" (напр., "Piatön philei Diöna" – "Платон любит Диона"); или соответственно "менее, чем парасюмбама".
К той же части логики, что и лектон, Целлер относит также учение стоиков об образовании понятий. Впрочем, по его мнению, последнее отличается от соответствующих разделов аристотелевской философии лишь рядом видоизменений в терминологии и более внешним подходом.
Более существенное значение Целлер приписывает стоическому учению о категориях, хотя и здесь он усматривает непосредственное влияние Аристотеля. Однако если у Аристотеля категории не восходят к общему для них всех понятию, то четыре категории стоиков все подчиняются общему понятию бытия (Diog. L. VII 61 Sen. Epist. 58,8), или "что", или "нечто" (ti). Устанавливая "что" как высшее понятие (Sext. Emp. Pyrrh. II 86), стоики делали это потому, что "сущее" совпадает у них с телесным, а "что", "нечто" делится у них на телесное, или существующее, и бестелесное, или несуществующее. Поэтому "что" или "нечто" стоики имели полное основание понимать как нечто более общее, чем просто "бытие" или просто "небытие" (SVF II 329, 330, 332, 334). Конкретизацией этого высшего "что" (ti или "нечто") являются у стоиков категории: 1) подосновы (to hypoceimenon), 2) свойства (to poion), 3) состояния (to pös echon) и 4) относительного состояния (to pros ti pös echon) (II 371). Эти четыре категории соотносятся друг с другом таким образом, что каждая предыдущая содержится в последующей и уточняется этой (II 403) последней. Таково в самых общих чертах учение стоиков о неполных лектон.
Полные лектон подробнейшим образом подразделяются у стоиков на суждения ("аксиомы"), вопросы, требующие ответа "да" или "нет", то есть полные вопросы (erötema), частные вопросы (pysma), повеления, клятвы, пожелания, мольбы, предположения, изложения, обращения, удивления (thaymasticon), порицания, сомнения (epaporeticon), разъяснения, подобия суждений и мн. др. Более или менее полные перечисления этих видов полных лектон Целлер находит у Диогена Лаэрция (VII 66), Секста Эмпирика (Adv. math. VIII 70 слл.), Аммония (SVF II 188), Симплиция (II 192),
Боэция (II 201, 204 а) и в безымянных фрагментах, которые у Арнима помещены в указанном томе (frg. 217).
Подробно нам известны лишь стоические суждения (аксиомы). В отличие от вопросов и прочих видов речи суждения суть полные лектон, которые либо истинны, либо ложны (Diog. L. VII 65). Суждения делятся на простые и составные. Первые суть чисто категорические суждения. Вторые охватывают гипотетические (synemmenon), обосновательные, сочинительные, разделительные, причинные и сравнительные суждения (Diog. L. VII 69). Простые суждения, как это находит Целлер у Секста Эмпирика (Adv. math. VIII 96 слл.) и, в менее полном виде, у Диогена Лаэрция (VII 70), подразделялись стоиками на определенные ("этот человек сидит"), неопределенные ("кто сидит?") и средние ("человек сидит", "Сократ гуляет"). С качественной точки зрения различались утвердительные, отрицательные, опровергающие и ограничительные, а также "сверхотрицательные" (hyperapophaticon) суждения (напр., "не даны не есть").
Относительно дальнейших подразделений суждения, как указывает Целлер, у стоиков существовали многочисленные расхождения, с весьма подробным же разбором всевозможных случаев истинных и ложных умозаключений. Особенно разработанным было учение об условном (гипотетическом) и разделительном силлогизме.
Обстоятельно передавая содержание многочисленных относящихся сюда источников, Целлер не забывает подчеркивать "вполне внешний и неплодотворный формализм", которым изобилует стоическая логика, когда она, например, предусматривает повторение одного и того же утверждения как частный случай правильного логического вывода111. Особенно отточили стоики свое диалектическое остроумие при разрешении, с помощью теории силлогизма, многочисленных софизмов, накопившихся со времен софистов и мегарской школы. Тем не менее, заключает Целлер, им не удалось достигнуть здесь твердой почвы для проведения научного доказательства, и они оказались вынужденными признать вместе с Аристотелем, что всего доказать невозможно112. Однако, в отличие от Аристотеля, пользовавшегося для заполнения лакун индукцией, они удовольствовались гипотезами, которые либо непосредственно истинны, либо должны ожидать подтверждения вытекающими из них выводами.
"Ценность всей этой формальной логики, – говорит Целлер, – мы не можем поставить слишком высоко"113.
"Хотя наши знания о ней весьма неполны... мы видим, с одной стороны, конечно, что стоическая школа, начиная с Хрисиппа, всеми мерами старалась привести научную методику во всех ее частях до малейших подробностей к устойчивым формам; но мы видим также, что она тем самым потеряла из виду собственную задачу логики, построение картины действительных операций мысли и их законов, и впала в пустейший и бесплоднейший формализм. Она не сделала сколько-нибудь значительных новых открытий даже в области логических форм мышления... Стоики лишь облекают перипатетическую логику в новую терминологию и разрабатывают до тонкости одни формы в ущерб другим, благодаря чему логика в целом больше теряет, чем приобретает"114.
В той чрезмерной тщательности, с какой стоики после Хрисиппа разрабатывают свою логику, Целлер видит лишь признак падения научной производительности.
Чтобы отдать себе отчет в изложении стоической логики у Целлера, необходимо помнить то, что мы сказали и о Прантле. Оба этих автора создали гигантское основание для изучения всей греческой философии и всей греческой логики. Однако, разрабатывая античные материалы сто лет тому назад, они не могли даже еще отдаленно представить себе такую утонченность логической мысли, которой она достигла в XX в. Оба этих автора – типичные метафизики середины прошлого века. Категории, которыми они пользуются, – это весьма неповоротливые, весьма тяжелые и негибкие конструкции, в свете которых они только и могли представить себе античную мысль. В настоящее время уже никто не скажет, что стоическая логика – это сплошной метафизический формализм. Логика стоиков, правда, именуется теперь тоже формальной логикой, но эта стоическая формальность мыслится теперь очень гибко, весьма утонченно и меньше всего метафизически. Целлер изложил логику стоиков, оставаясь в рамках школьной логики середины прошлого века. Как мы видели выше, лектон вовсе не занимает у Целлера какого-нибудь центрального места в логике. И все логические разделения, которые Целлер так тщательно излагает на основании стоических материалов, производят весьма скучное и совсем неантичное впечатление. Не видно, чтобы Целлер учитывал всю специфику стоического лектон. И не видно также, чтобы это специфическое лектон отражалось на всех логических и грамматических построениях у стоиков. Мы изложили стоическую логику по Целлеру исключительно только для того, чтобы показать, как глубоко заблуждались старинные излагатели стоиков и как не нужно нам поступать в настоящее время. Для нашей теперешней науки времена метафизического формализма, или формалистической метафизики, прошли раз и навсегда. Ни филолог-классик, ни, в частности, историк античной философии теперь уже не может понимать этих старинных излагателей античной стоической логики и в связи с этим принужден находить в стоической логике небывалую тонкость и глубину, затемненную метафизикой середины прошлого века вообще, некритическим отношением к вековому господству формалистической метафизической логики. Мы, старые филологи-классики, когда-то с большим усердием штудировали Прантля и Целлера, считая их гигантами в области изучения античной мысли. И таковыми гигантами они действительно и были в свое время. Однако за сто лет времена слишком ушли вперед; и обоих этих старых исследователей мы сейчас излагаем только для того, чтобы конкретно показать, как не нужно исследовать античную мысль и особенно стоическую логику.
Самое же главное иметь в виду то, что Целлер понимает с виду грамматические категории стоиков буквально так, как это понимала старая школьная грамматика XIX и в значительной части XX в. Целлер не догадывается о том, что у стоиков это прежде всего вовсе не грамматика, а только усложнение и уточнение исходного лектон, то есть исходной словесной предметности, обладающей исключительно только смысловым характером. Благодаря всем этим "грамматическим" категориям стоики вольно разрисовывали чисто смысловую картину общего лектон. И потому, хотя от этих стоических исследований и пошла вся античная грамматика, тем не менее у ранних стоиков это является только художественной разрисовкой основных логических категорий, которые даже у Платона и Аристотеля все еще оставались по преимуществу абстрактными конструкциями, весьма далекими от их живописного и скульптурного функционирования в живой речи. Ничего этого не понимали ни Прантль, ни Целлер. И мы потому и стали излагать подробно Целлера, чтобы после нашей критики Целлера у читателя уже не оставалось никаких сомнений по этому вопросу.
3. Г.Штейнталь
Согласно Штейнталю, стоики вернулись к гераклитовскому обожествлению понятия логоса; и именно ввиду этого философского углубления язык как таковой исчез из поля их зрения115. Штейнталь не верит, что в чисто языковом аспекте стоикам удалось достичь строгого отграничения лектон, с одной стороны, от мысли, а с другой стороны, – от предмета. Сущность лектон – весьма "тонкой, летучей природы"116. В логическом аспекте, по мнению Штейнталя, под лектон нужно понимать целое предложение (как материал логического высказывания) или отдельное слово, но как входящее в состав того или иного предложения.
Согласно Штейнталю, стоики держались не трехчленного, а четырехчленного деления при описании отношения обозначающего к обозначаемому:
В подтверждение этого помимо обычно цитируемых текстов Штейнталь приводит текст из 5 гл. "Начал диалектики" Августина.
Штейнталь заключает отсюда, что в стоическом лектон нет ничего нового. Это то, что Аристотель именовал как ta en tei phönei, или hai en tei phönei cataphaseis cai apophaseis ("то, что в звуке", т.е. "утверждения и отрицания", отличия это от doxa – "мнение", "представление")."Слово (verbum) есть знак какой-либо вещи, который может быть понят слушающим, будучи произнесен говорящим. Вещь (res) есть все то, что понимается, чувствуется или пребывает сокрытым (latet). Знак (signum) есть то, что обнаруживает чувственному ощущению и самого себя, и что-либо помимо самого себя. Говорить (loqui) – значит представлять знак с помощью артикулированного голоса... Всякое слово звучит, но это звучание не имеет отношения к диалектике... То, что воспринимает в слове, – не слух, а душа, и что пребывает заключенным в душе именуется высказываемым (dicibile) [т.е. лектон]. Когда же слово произносится не ради самого себя, но ради обозначения чего-либо другого, оно называется речью (dictio)"117.
"Таким образом, различаются следующие четыре момента: слово (verbum), высказываемое (dicibile), речь (dictio), вещь (res)"118.
Штейнталю всегда представлялось, что Аристотель под ta en tei phönei и стоики под лектон имели в виду то самое, что немецкая лингвистика называет "внутренней формой языка" (die innere Sprachform). Именно стоики уже знали, согласно Штейнталю, что слово имеет значение, независимое от объекта и от нашего представления и могущее служить знаком как для объекта, так и для представления119.
Таким образом, Штейнталь очень далеко ушел от Прантля. Он не находит никакого номинализма в учении стоиков о лектон. Наоборот, по Штейнталю, лектон у стоиков есть нечто весьма специфическое, не звуковое и не предметно-денотатное. Если Штейнталь находит здесь учение о "внутренней языковой форме", то это можно только приветствовать. Так оно действительно и было у стоиков. Однако ни В.Гумбольдт, ни А.Потебня, ни тем более современные неогумбольдтианцы не решались строить на этом какую-нибудь онтологическую концепцию. Они были только чистыми языковедами, и их интересовал анализ только самого слова, анализ основных функций человеческого языка. У стоиков же это учение о лектон, да и вся логика, все языкознание, было только началом весьма импозантного систематического учения о бытии вообще. Правда, от этих топких учений о языке было рукой подать и до систематической грамматики с ее учениями о частях речи и членах предложения. И это действительно привело к тому, что первые европейские грамматики возникли не только на основе стоицизма, но даже у самих же стоиков. Но это совсем другая ветвь стоицизма. Что же касается философии или эстетики, то учение о лектон у стоиков несомненно было только началом онтологии, очень своеобразным, очень оригинальным и на первый взгляд совершенно далеким от всякой онтологии, и далеким вполне принципиально. Только специальное исследование, которого Штейнталь не производил и как историк языкознания и не должен был производить, может вскрыть эту огромную роль концепции лектон в онтологической эстетике стоиков.