"Законы" на основании вполне достоверных источников необходимо считать последним сочинением Платона. Это обстоятельство часто дает повод исследователям думать, что сбивчивое и местами весьма запутанное изложение мыслей у Платона в данном произведении определяется его слишком пожилым возрастом и что к Платону здесь не следует предъявлять слишком высоких философских и особенно логических требований. Ход мыслей в этом последнем произведении Платона действительно производит впечатление какой-то незаконченности, недоделанности: возможно, здесь и сказалось его старческое состояние, благодаря чему он просто не успел довести свои "Законы" до настоящей логической и стилистической завершенности. Впрочем, в "Законах" попадаются такие места, которые явно разграничивают одну часть исследования от другой. Так, в конце III книги (702е) совершенно очевидно формулируется переход от вступления, которому посвящены первые три книги, к установлению законодательства. А в другом месте (XII 960b) прямо говорится об окончании законодательных проектов.
Но суть дела не в этом. Из истории философии, литературы, искусства и вообще человеческой культуры можно привести сотни случаев, когда престарелые авторы создавали самые замечательные произведения в своих областях. Поэтому для нас будет достаточно признать только то несомненное обстоятельство, что "Законы" Платона действительно не доведены до настоящего завершения (впрочем, многие другие произведения Платона тоже лишены такого логического порядка и стилистической отделки, которые нам хотелось бы видеть в связи с идеями, развиваемыми в этих произведениях). Сущность дела заключается в том, что в этом обширнейшем произведении Платона отражена новая ступень в развитии его философии. И хотя эта ступень в значительной мере уже предопределена всей предыдущей эволюцией творчества Платона, нигде не доходит он до таких последовательных и ошеломляющих выводов, высказанных в столь откровенной форме. Поэтому слишком уж низкая оценка "Законов" у большинства исследователей не соответствует исторической действительности. Можно, а часто и нужно бывает принципиально отвергать воззрения Платона, развиваемые им в "Законах". Но историк философии, как и вообще всякий историк, излагает не только то, что ему лично нравится и что соответствует его собственным философским взглядам. И если подходить к "Законам" чисто исторически, а не субъективно, то значение этого произведения окажется настолько большим, что в некоторых отношениях оно будет даже превосходить значение других диалогов Платона.
Между прочим, традиционная низкая оценка "Законов" у исследователей и читателей, основанная на антиисторическом подходе к этому произведению, привела к тому, что в научной литературе имеется только небольшое количество подробных и внимательных анализов этого произведения; и даже просто систематическое изложение "Законов" встречается редко, причем обычно имеет общий характер и не выявляет их структуру. Нам приходится поэтому нарушить эту традиционную чересчур низкую оценку "Законов" и дать по возможности их стройную и логически выдержанную композицию. Те места, где логическая последовательность у Платона нарушается, мы будем специально указывать в композиции диалога. Так же мы будем поступать и относительно тех мест, где логическая последовательность имеется, но не формулируется Платоном в ясном и законченном виде.
Сообщение о месте, участниках и основной теме диалога (I 624а 625с). Основная тема государственное устройство и законодательство.
Общее вступление (IX 853а 854с).
Подробнее всего и систематичнее всего обсуждается у Платона религия.
Мы знаем из "Государства" (VI 509bс, VII 516а), что наиболее принципиальной и наивысшей категорией для Платона является то, что он называет благом, т.е. то абсолютное единство всего сущего, которое выше всяких отдельных видов и моментов этого сущего, даже выше вечных идей. Интересно, что в "Законах" нет никакого намека на это первостепенное учение Платона. Можно отметить только один текст, где проповедуется ум, подобный солнцу, на который нельзя взирать смертными очами и достаточно его познать (X 897d). Это типичная платоновская диалектика, но только в данном случае нет учения ни о благе, ни о едином (другой термин для блага); здесь речь только об уме.
Вторая основная ипостась Платона это надкосмический ум, или разум, который является вместилищем вечных идей. Тут тоже весьма интересна формальная эволюция платонизма в "Законах". Во всем этом огромном произведении не упоминается учение об идеях, как таковое. Не так уж много и примеров употребления термина είδος, который, как мы хорошо знаем, является у Платона синонимом термина ιδέα, в разных смыслах, а также и в упомянутом надкосмическом смысле. Это прежде всего текст III 689d. Здесь, собственно говоря, мы имеем дело с частым у Платона формально-логическим пониманием этого термина (в смысле "вид", "разновидность", "область"; подобно этому и употребление данного термина в других местах I 645b, II 700а, IX 865а), однако тут же говорится об "эйдосе разумности", благодаря причастности к которому возникает величайшая согласованность в государстве, так что эйдос объявляется здесь принципом социально-политической мудрости. Учение об идее как о принципе осмысления мы встречаем у Платона довольно часто, но это, конечно, еще не есть знаменитое платоновское учение о вечных идеях. Правда, Платон часто употребляет в "Законах" термин разум νους. Все "Законы" представляют собой не что иное, как преклонение перед разумом, который является здесь и принципом всего законодательства, и принципом всего поведения людей, и, насколько можно судить, даже принципом космического движения. Укажем сначала те места из "Законов", где разум понимается Платоном либо как чисто человеческая способность и принцип морали, либо как принцип законодательства и человеческого общежития. Это V 747е, VI 783е, VIII 836е, X 887е, XI 913а, 919с, XII 963а. Однако в "Законах" имеется по крайней мере одно место, где мы находим упоминание о разуме в онтологическом смысле слова. Здесь (896е 897b) в контексте учения о мировой душе, которая трактуется в виде божества, говорится еще и о божественном разуме, который воспринимает (προσλαβοίσα) мировая душа. Но всякий скажет, что платоновское учение о космическом и надкосмическом уме у Платона здесь приглушено.
Наконец, третья основная платоновская ипостась, а именно космическая душа (которая в системе платонизма следует за единым и умом), представлена в "Законах" тоже менее, чем обычно (если иметь в виду Платона вообще), но зато представлена она здесь весьма ярко и отчетливо. Как мы видели в композиции диалога, здесь дается весьма глубокий аргумент о необходимости самодвижения для объяснения всех движений вообще и для избежания ухода в дурную бесконечность при такого рода объяснениях (X 893b 896с). Из трех основных платоновских ипостасей космическая душа во всяком случае представлена ярче всего. Впрочем, аргумент о самодвижении души мы уже встречали в "Федре" (245с-е), ср. также "Тимей", 31ab, 34bc.
В "Законах" в учении о мировой душе имеется, однако, еще и нечто новое. Это учение о двух мировых душах, благой и злой (X 896е, 897d, 898с). Впрочем, каким бы странным и противоречащим основному монистическому принципу Платона ни казалось это учение, нам представляется, что в конечном счете здесь нет принципиального дуализма. Ведь онтологическое учение Платона рисуется как необходимость воплощения идей в материи и как необходимость "идеализации" материи. Все, что реально существует, является, по Платону, продуктом этого синтеза идеи и материи. Если имеются несовершенные воплощения идей, то ничто не мешает все эти несовершенства обобщить и противопоставить идеальному совершенству. В этом своем учении о благой и злой мировой душе Платон как раз и продолжает свое учение о необходимости, с одной стороны, синтезировать идею и материю, а с другой стороны, их противополагать, потому что без их противополагания невозможно будет и синтезировать их.
В заключение этого учения о трех основных ипостасях необходимо сказать, что и весь космос Платон мыслит в "Законах", конечно, тоже в виде воплощения всех идеальных начал с примесью всякого рода материальных несовершенств, оставаясь, впрочем, в пределах концепции благой космической души как основной и непоколебимой, как той, которая определяет собою все наиболее совершенные движения в мире, а именно круговые (X 898с).
Несомненно, общим принципом устанавливаемого здесь законодательства являются всеобщий космический разум и всеобщая космическая душа. В "Государстве" прямо декретируется особое сословие философов, которые созерцают вечные идеи и согласно этим идеям устраивают всю человеческую жизнь. В "Законах" нет такого сословия философов и нет учения о вечных идеях. Однако и здесь все время имеется в виду, и тайно и явно, нерушимый и вечный разум, или закон, которому все должно подчиняться в человеческой жизни. Этот абсолютизм идеального совершенно одинаков в обоих социально-политических произведениях. Однако тут же начинается и глубокое расхождение "Законов" с "Государством".
Это основное расхождение заключается в продумывании до мельчайших подробностей всей человеческой жизни, включая как внутреннюю жизнь человека, так и его внешнее поведение. Всеобщая добродетель мыслится в качестве принципа в обоих диалогах. Но в "Законах" то, что Платон называет добродетелью, декретируется, повторяем, до мельчайших подробностей. Ни одна мелочь человеческой жизни не остается без регламента. А так как люди, по убеждению Платона, плохи, слабы, неумны, часто мелки и безнравственны, то нужно с корнем вырвать все это несовершенство человеческой жизни на основании идеального первопринципа, с помощью абсолютного законодательства. Уже и в "Государстве" проповедовались такие концепции, как, например, учение об общих женах и детях, о государственном декретировании браков, об отмене частной собственности у воинов, об их аскетизме, о строгой цензуре для всех произведений искусства и даже об отрицании всякого искусства, если оно не содействует моральному совершенствованию. Весь этот абсолютизм, сформулированный в "Государстве" только принципиально, а в деталях проводимый только кое-где и кое в чем, в "Законах" не имеет никаких пределов.
Отсюда неимоверная строгость и абсолютистский режим не только общегосударственной жизни, но и вообще всей человеческой жизни и внутренней, и внешней. Сам закон трактуется как абсолютный разум, строжайшим образом взвешивающий все человеческие удовольствия и страдания, надежды и страхи (I 644d). Закон абсолютно добродетелен и предполагает существование добродетельных людей (IV 706аb). Необходимость законов определяется глубоким несовершенством человеческой жизни, зависит от всякого рода исторических явлений и в этом смысле является чем-то случайным, как случайна и вся человеческая жизнь (709bс). Тем не менее все законодательство должно отражать собою правильное и вечное движение неба, от него получать силу и всю свою организацию (VII 809cd). Бог не борется с необходимостью, но только с необходимостью божественной; что же касается всякой человеческой необходимости, то бог с нею борется, и человек, чтобы быть божественным, обязательно должен приобщиться к божественной необходимости (817е 818d). Поэтому по своей красоте и глубине законы превосходят любых поэтов, и вообще нет ничего прекраснее текста божественных законов (IX 858de), которые являются и наивысшей поэзией, и наивысшей наукой (XII 957с). На этом основании все браки декретируются правительством согласно точным законам (IV 720е 722а). Детально распределяются труд и отдых в течение дня и ночи, причем особенно строго говорится о ночном поведении (VII 807d 808d). Здесь можно было бы приводить очень много абсолютистских узаконений, предлагаемых Платоном решительно во всех областях жизни. Однако этого не стоит делать, поскольку читатель обо всей этой тематике может узнать уже по предложенной выше композиции диалога (VIII 828а 850d и кн. XI-XII).
Чтобы ярко представить себе абсолютистское государство "Законов", нужно прочитать хотя бы такой текст (XII 942а-d):
"Самое главное здесь следующее: никто никогда не должен оставаться без начальника ни мужчины, ни женщины. Ни в серьезных занятиях, ни в играх никто не должен приучать себя действовать по собственному усмотрению; нет, всегда и на войне, и в мирное время надо жить с постоянной оглядкой на начальника и следовать его указаниям. Даже в самых незначительных мелочах надо ими руководствоваться, например по первому его приказанию останавливаться на месте, идти вперед, приступать к упражнениям, умываться, питаться и пробуждаться ночью для несения охраны и для исполнения поручений. Даже в самых опасных обстоятельствах нельзя преследовать врага или отступать иначе как по разъяснению начальников. Словом, пусть человеческая душа приобретет навык совершенно не уметь делать что-либо отдельно от других людей и даже не понимать, как это возможно. Пусть жизнь всех людей всегда будет возможно более сплоченной и общей. Ибо нет и никогда не будет ничего лучшего, более полезного и искусного в деле достижения удачи и победы на войне. Упражняться в этом надо с самых ранних лет, и не только в военное, но и в мирное время. Надо начальствовать над другими и самому быть у них под началом. А безначалие должно быть изъято из жизни всех людей и даже животных, подвластных людям".
То, что участие в государственном заговоре, по Платону, карается смертью (IX 856с), или то, что эта смерть устанавливается для главарей самовольных действий отдельных групп в государстве, будь то мирных или военных (XII 955с), или за укрывательство изгнанника (955b), это еще не столь удивительно. Но дальнейшее может вызвать у всякого читателя "Законов" не только удивление, но даже потрясение.
Особенно тяжелы наказания за преступления против родителей и богов. Платон утверждает, что за оскорбление богов, родителей и государства одной смерти даже мало, а нужны какие-то вечные муки, вроде тех, что в Аиде (IX 854е, 881а-е). За неуважение к родителям возможны всякие другие наказания, вроде, например, избиения (XI 932а-d).
Нечестивцев нужно всячески убеждать. Однако те из них, которые неисправимы, по Платону, должны караться смертью (XII 957е 958а). А когда нечестивый маскируется и лицемерит, желая принять благообразный вид, то для таких даже мало одной или двух смертей (X 908е). Виновные в сооружениях частных святилищ или в магических операциях без согласия на то государства подлежат смертной казни (X 910 с-d). Рабы и чужеземцы, т.е. те неполноценные, с которых, по Платону, нечего и взять, подлежат за святотатство меньшему наказанию, которое сводится к тому, что на лица и руки их накладывается клеймо, их самих избивают и в нагом виде вышвыривают за пределы государства (IX 854а-d). За неправую и бесчестную магию присуждается пожизненное тюремное заключение (X 909bс). Удивительным образом, за дезертирство и трусость полагается всего лишь запрет служить в войсках на будущее время, всеобщее бесчестье и штраф в зависимости от имущественного состояния преступника (XII 945а). Для вольноотпущенника, состояние которого оказалось больше, чем у того, кто отпустил его на свободу, смерть (XI 915с). Для тех, кто занимается двумя ремеслами сразу, тюрьма, штраф или высылка (VIII 847а-b). Тот, кто расхваливает на рынке свой товар и при этом клянется богами и кто подделывает свой товар, подлежит нещадному избиению (XI 917cd). За злословие, крик и ругань тоже избиение (XI 935bс). За препятствие приводить в исполнение решение суда смерть (XII 958bс). За намерение убить другого человека, хотя бы это убийство и ограничилось только ранением, смерть (IX 876е 877а). За бесчестное выступление адвоката на суде в случае корыстолюбия смерть, в случае честолюбия лишение права выступать на суде, причем делается скидка чужеземцам, подлежащим за корыстолюбие высылке из страны, а в случае их попытки вернуться назад тоже смерть (XI 937d 938с). За неявку агораномов хотя бы лишь на один день на сисситии ввиду оставления ими в этом случае службы по охране города избиение со стороны всякого желающего и всеобщее посрамление (VI 762с). За нежелание жениться до 35 лет штрафы и бесчестья (774а-с). И вообще постоянная проповедь гуманности чудовищным образом переплетается в "Законах" со всякого рода запретами и угрозами, причем избиение, высылка и смертная казнь почти всегда сопровождают в "Законах" всякого рода нарушения правительственных установлений.
Во-первых, это для Платона весьма неожиданно мы находим в "Законах" учение о человеке как о какой-то бессловесной и бездушной кукле в руках богов (I 644d 645с) или как о какой-то игрушке (VII 803с 804b). Поскольку это учение содержится в таких местах диалога, которые очень удалены друг от друга, его отнюдь нельзя считать случайным или только какой-то поэтической метафорой. В указанных текстах эти бездушные и инертные куклы приводятся в движение божественными нитями или шнурами. Дернет бог за одну такую струну человек погружается в море страстей и пороков; дернет бог за другую нить человек становится добрым, благим, деятельным и высоконастроенным. Самая лучшая нить, говорит Платон, это нить рассудка. Она златая и самая тонкая. Она и ведет нас к благу. Нам представляется, что Платон хочет привести здесь дополнительные доводы в обоснование своего абсолютистского строя и деспотизма. Отдельный человек до того ничтожен, беспомощен и слабосилен, что сам он даже и не может действовать, а действует только по приказанию свыше.
Второе обстоятельство, которое связано с этим мифом о людях как о куклах и игрушках в руках богов, сводится к тому, что Платон основывает на нем весь свой морализм. Он не делает отсюда вывода, что отдельному человеку все позволено, каковой вывод сам собой напрашивается у всякого читателя Платона. Наоборот, это как раз и должно заставить людей ждать действия златой нити, всецело ей подчиняться и, поскольку она исходит от самого божества, быть максимально моральными существами.
"Этот миф о том, что мы куклы, способствовал бы сохранению добродетели; как-то яснее стало бы значение выражения "быть сильнее или слабее самого себя". Что же касается государства и частного человека, то этот последний принял бы за истину слово об этих руководящих нитях и счел бы нужным жить сообразно ему; государство же, приняв это слово от богов или же от познавшего все это человека, сделает его законом как для своих внутренних отношений, так и при сношениях с остальными государствами. Таким образом, порок и добродетель будут у нас яснее разграничены" (I 645bс).
Итак, из этого мифа о куклах Платон как раз и выводит всю свою строжайшую мораль и все свое абсолютнейшее построение законодательства и государства.
Однако Платон идет еще дальше. Эта кукольная мифология является для него принципом превращения всей человеческой жизни в своего рода игру, в какой-то сплошной танец, в какое-то наслаждение при исполнении законов. Так прямо и говорится:
"...каждый человек, взрослый или ребенок, свободный или раб, мужчина или женщина словом, все целиком государство должно беспрестанно петь для самого себя очаровывающие песни, в которых будет выражено все то, что мы разобрали. Они должны и так и этак постоянно видоизменять и разнообразить песни, чтобы поющие испытывали удовольствие и какую-то ненасытную страсть к песнопениям" (II 665с). "Божество по своей природе достойно всевозможной блаженной заботы, человек же, как мы говорили раньше, это какая-то выдуманная игрушка бога, и по существу это стало наилучшим его назначением. Этому-то и надо следовать; каждый мужчина и каждая женщина пусть проводят свою жизнь, играя в прекраснейшие игры, хотя это и противоречит тому, что теперь принято" (VII 803с). "Надо жить играя. Что ж это за игра? Жертвоприношения, песни, пляски, чтобы уметь снискать к себе милость богов, а врагов отразить и победить в битвах" (803е).
Таким образом, как законодатель ни расправляется с ослушниками закона, все равно нужно целыми днями, и притом всему народу в целом, плясать и петь в честь этого закона и в честь законодателя. Нам кажется, что это есть необходимый вывод из абсолютного идеализма Платона и додумывание до конца всех вытекающих из него выводов. Раз благие и прекрасные идеи вечны и нерушимы, все должно быть идеальным до последней мелочи, хочешь ли ты того или не хочешь. Обязательно пляши, исполняя этот вечный закон, и обязательно воспевай законодательство. А если не будешь петь и плясать, плати штраф, подвергайся избиению, уезжай в ссылку, а всего лучше отправляйся на тот свет. И когда Платон говорит, что здесь он дает только второй проект законодательства, согласующийся с требованием времени, вводя еще и элементы частной собственности (V 739е 740а), то напрасно некоторые исследователи Платона считают этот второй проект, т.е. проект "Законов", чем-то более мягким и реалистическим. Действительно, реализма здесь гораздо больше, чем в "Государстве". Но только реализм этот надо находить не в ослаблении предыдущей абсолютистской утопии, а, наоборот, в конкретизации учения, изложенного в "Государстве", конкретизации, сводящейся к тому, чтобы сделать все абсолютистские выводы из тех общих принципов, которые были даны в "Государстве". Тут не ослабление, а, несомненно, усиление абсолютизма, вытекающего из учения об абсолютных идеях. Можно же себе представить, каким был бы этот третий проект, который Платон намеревался создать после "Законов" и который он создать так и не успел.
Раб и рабство нередко понимаются Платоном весьма аморфно и расширительно, порою даже вне сословной характеристики. Здесь человеческое тело и душа являются рабами по отношению к владыке уму (V 720). Духовное рабство подчинение удовольствиям и страстям (I 635d). Если люди находятся в рабстве у страстей, то законодатель должен найти способ подавления этих страстей (VIII 838d). Священные законы порабощают душу и заставляют ее повиноваться этим законам (839с). Правители служители законов (IV 715d) точно так же должны подчиняться законам, а также богам и старшим, как и все граждане вообще (III 698c, 699c, 700a, 701b, IV 762е). В здоровом обществе все подчиняются другим (X 890а). Деньги в идеальном государстве не способствуют порабощению людей (VI 774с). Платон говорит о "женском и рабском нраве кормилицы", которая упрямится и не желает подчиняться здравым советам (VII 790а), об излишнем порабощении детей (VII 791d), о том, что если кто лезет драться, будучи уже старше 40 лет, то он уподобляется рабу (IX 880а), о порабощении одной части общества другой его частью (I 627b), о порабощении одного народа другим народом (III 693а, VI 770е).
Дальше необходимо отметить в некоторых местах "Законов" проповедь гуманного отношения к рабам. Обращение с рабами не должно нарушать правил благочестия (XI 914е). По отношению к рабам можно судить о нраве рабовладельца, потому что раб не равен свободному (VI 777d). Известно, что многие рабы оказывались по добродетели выше свободных, что они спасали своих господ, жилища и имущество этих последних (VI 776de). Рабы, как и все свободные, если они добродетельны, не должны находиться в несчастье или в нищенстве (XI 936b). Рабы, как и весь дом, должны вполне свободно говорить о недостатках хозяйки дома как о чем-то позорном (VII 808а). За умалишенным рабом его хозяин должен внимательно следить, в противном случае он должен уплатить штраф (XI 934с). Рабы и свободные во многих случаях стоят на одном уровне в судебном отношении (IV 761е). Для оплаты труда рабов и чужеземцев должна существовать внутригосударственная монета (V 742а). Если раб был свидетелем преступления, совершенного свободным, и был за это преступление убит, то убийство раба в таком случае рассматривается как убийство свободнорожденного (IX 872с). За кражу наказание для свободного больше, чем для раба (XII 941d).
При всем том в целом у Платона в "Законах" отношение к рабам гораздо более жестокое, чем к свободным. И прежде всего здесь говорится о гораздо более низкой природе рабов (VI 777а-е). Быть актерами в комедии зазорно для свободного, так что комические роли нужно предоставлять рабам или иностранным наемникам во избежание нарушения своего добродетельного поведения (VII 816е, 817de). Рабы-врачи подробно не расспрашивают больного о его болезни, а лечат механически (IV 720с-е) и даже смеются по поводу той философии, которая проводится свободными врачами при подробных расспросах о болезни больного (IX 857с-е). Напрасно, по Платону, некоторые изнеживают рабов и шутят с ними: "никоим образом и никогда не надо шутить с рабами ни с женщинами, ни с мужчинами... Почти каждое обращение к рабу должно быть приказанием" (VI 777е 778а). Платон говорит о "рабских" ритмах и напевах (II 669с). Недонесение раба о нарушении частной собственности карается смертью (XI 914а). Раб за убийство свободного избивается на могиле этого свободного, а если при таком избиении он не умрет, то его просто приканчивают (IX 872bс). Убийство раба карается необходимостью религиозного очищения, в то время как такое же убийство рабом свободного карается в любом случае смертью (IX 868а-с). Даже вольноотпущенник еще зависит от своего господина. Он должен трижды в месяц предлагать бывшему господину свои услуги, он не может жениться без его разрешения и не имеет права превзойти его в богатстве. А если превзойдет, то его должны изгнать, а в случае ослушания даже предать смерти (XI 915а-с). За присвоение утерянной вещи первый встречный, если он не моложе 30 лет, подвергает раба избиению (914bс). В случае появления ребенка от брака супругов, из которых хотя бы один является рабом, ребенок считается рабом и живет при находящемся в рабстве родителе (930cd). Отпуск раба на свободу возможен только при трех поручителях (914е). Привлечение рабов для свидетельства на суде вместе со свободными свидетелями возможно только по делам об убийстве (937b). Платон побаивается восстания рабов, почему и советует не иметь рабов одной и той же национальности и обращаться с ними гуманно (VI 777с-е). Раб не имеет права пить (II 674а), а его ребенка за проступок наказывает первый встречный (VII 808е). Заключенные в тюрьму нечестивцы не могут посещаться свободными, а только рабами (X 909с). Рабам отдается земледелие, а свободные должны заниматься только духовным трудом (VII 806d 807d). Платон договаривается до того, что отказывает рабам в способности логически доказывать то, что они мыслят (XII 966b).
В заключение необходимо сказать, что рабство в "Законах" Платон, несомненно, признает, но понимает его во многом расширительно и туманно, не как классовую категорию.
Платону принадлежат следующие прямо-таки потрясающие слова:
"...всему указанному сейчас вряд ли когда-нибудь выпадет удобный случай для осуществления, так, чтобы все случилось согласно нашему слову. Вряд ли найдутся люди, которые будут довольны подобным устройством общества и которые в течение всей жизни станут соблюдать установленную умеренность в имуществе и рождении детей, о чем мы уже говорили раньше, или люди, которые не обладали бы золотом и всем тем, что будет запрещено законодателем. А что такие запрещения будут, это ясно из всего сказанного раньше. К тому же это срединное положение страны и города, это кругообразное расположение жилищ! Все это точно рассказ о сновидении, точно искусная лепка государства и граждан из воска!" (745е 746а).
Этот пессимизм, пожалуй, еще более сильно представлен в самом начале "Послезакония" (973b 974с).
Таким образом, доведя в "Законах" свой идеализм до абсолютистского учения, сам Платон испугался тех жестоких законодательных положений, которые оказались завершением его идеализма. В конце концов он сам уже не знает, что делать с конкретными выводами из своего объективного идеализма. Да и к тому же в IV в. до н.э. в Греции в период развала классического полиса и накануне македонского завоевания едва ли кто-нибудь твердо знал, что именно нужно делать. Эта потрясающая трагедия захватила и Платона, и он умер в отчаянии и с потерей веры в те общественные проекты, которые вытекали из его абсолютного идеализма. Таков трагический конец и завершение платоновской философии.