ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Для Мюррея (Murray) основной конкретной периферической характеристикой является потребность. Потребности имеют мотивационную природу, то есть они представляют собой тенденции к движению по направлению к цели. Но они не похожи на фрейдистские инстинкты, которые тоже мотивационны по своей природе, поскольку потребности во многом приобретаются в процессе научения и касаются целей и действий, которые более конкретны и ближе к повседневной жизни, чем инстинкты. Зная характер определения целей, вы, должно быть, не удивитесь тому, что Мюррей выделяет множество потребностей.
Мюррей имеет в виду такие потребности, как потребность в аффилиации, достижении, во власти, в поддержке и игре. Даже когда Мюррей упоминает потребность в сексе, становится ясно, что он имеет в виду более узкое значение, чем то, которое вложили бы в это слово большинство людей, а именно стремление достичь цели полового акта. В действительности, понятие "потребности" Мюррея функционально ближе к фрейдистскому представлению о личностной черте, нежели об инстинкте. Различные потребности могут быть представлены у разных людей, и поэтому анализ потребностей полезен для уточнения индивидуальности. Поскольку потребности находятся на том же уровне анализа личности, что и фрейдистские личностные черты, мы вправе ожидать от Мюррея, что он представит схему организации потребностей в психологически значимые паттерны, подобные типам характера у Фрейда. Конечно, Мюррей говорит об оральном, анальном, фаллическом и генитальном типах, которые мы уже обсуждали, и даже добавляет к ним клаустральный и уретральный типы (Murray, 1938). Клаустральный, или, как Мюррей предпочитает называть его, сложный, тип развивается в результате фиксации во время внутриутробного развития и проявляется набором характеристик, эквивалентных аморфности и крайней пассивности. Уретральный комплекс, о котором говорят и некоторые более близкие к Фрейду ученые, формируется в результате фиксации, произошедшей в период, когда активное и пассивное мочеиспускание является источником огромного удовольствия и описывается с помощью склонности к соперничеству, амбициозности, самопочитания и чувства всемогущества. Но нигде в своих работах Мюррей не заявляет четко, что он собирается использовать эти шесть комплексов как основания для категоризации или классификации описанных им множеств потребностей.
Как вы помните, Мюррей, будучи изначально ученым психоаналитической ориентации, также использует понятия ид, эго и суперэго. Эти три аспекта личности присутствуют у всех людей и поэтому должны рассматриваться как часть ядра личности. Но, как вы также помните, Мюррей изменил значения этих понятий. Даже в большей степени, чем с точки зрения Фрейда, содержание эго и суперэго может различаться у разных людей, и поэтому для Мюррея эти стороны относятся к периферии личности. В отличие от Фрейда, Мюррей считает, что содержание ид у разных людей тоже разное. Ид для Мюррея – это скорее не один неизменяемый набор инстинктов, а хранилище всевозможной мотивации, включая, по-видимому, даже потребности, которые я упомянул выше. Следовательно, содержание ид, с точки зрения Мюррея, также относится к периферическим сторонам личности. Но если содержание ид, эго и суперэго относятся к периферии, что же тогда составляет ядро личности? Характеристики ядра становятся, по Мюррею, очень абстрактными и бессодержательными. Это постоянные мотивы личности и ее непрекращающиеся попытки достичь своих целей в рамках ограничений, накладываемых окружающей средой и его собственными ценностями и принципами.
Эти выводы подводят нас к тому, что потребности у Мюррея – это характеристики содержания ид, в то время как, если вы помните, фрейдистские личностные черты рассматриваются как характеристики содержания эго. Но потребности, по Мюррею, не являются врожденными, и поэтому они не вполне подходят под определение ид, которого он по крайней мере частично придерживается. Потребности слишком мотивационны по своему характеру, чтобы быть частью содержания суперэго. Поэтому остается только эго, но и здесь наблюдается не большее соответствие, так как он (Murray and Kluckhohn, 1956, с. 26) утверждал, что эго составляет детально описанная совокупность функций. Эти функции в действительности представляют собой способности в перцептивной, апперцептивной, интеллектуальной и аффективной сферах жизненного опыта. Чтобы еще более запутать ситуацию, несмотря на то, что, по его мнению, эго представляет собой совокупность способностей, а не особых, приобретаемых прижизненно, привычных стратегий копинг-поведения, составляющих потребности, Мюррей в одной своей работе (Murray & Kluckhohn, 1956, с. 31) все же высказывает в подлинно психоаналитической манере предположение, что вся система приобретенных потребностей также может являться частью эго.
В другой работе я уже описал эти сложности и нестыковки подробнее, чем это возможно здесь (Maddi, 1963). В нашем случае достаточно осознавать, что вопрос о природе взаимоотношений характеристик ядра и периферии личности важен для полного понимания теории и что Мюррей не достиг полной ясности в своей точке зрения на эти взаимоотношения. Корректное решение данной проблемы, не идущее вразрез с его общим замыслом, по нашему мнению, заключается в том, чтобы рассматривать приобретаемые потребности как части личности, формируемые в результате взаимодействия между тенденцией ядра максимизировать удовлетворение инстинктов при минимизации наказания и вины и особенностями окружающей среды, с которыми человек сталкивается в процессе жизнедеятельности. Приобретенные потребности являются, таким образом, более изменяемыми, менее центральными, но и находящими в то же время более непосредственное выражение слоем личности. В рамках подобной схемы ид, эго и суперэго будут отличаться от потребностей и в действительности наряду с особенностями окружающей среды играть роль причины развития потребностей. Было бы полезно применить такую схему к более традиционной психоаналитической модели, поскольку отнесение личностных черт к категории – шаг с точки зрения теории довольно странный, если при этом постоянно подчеркивается, что эго – совокупность способностей или функций. На понимании эго как совокупности функций Мюррей делает акцент в действительности не меньший, чем психоаналитическая теория, за исключением того факта, что Мюррей не рассматривает все эти функции как защитные по своей природе. Если бы фрейдисты приняли мое предложение, тогда типы характера можно было бы рассматривать как периферический слой личности, который более непосредственно проявляется и больше подвержен изменениям, нежели уровень ядра.
На самом деле, главный вклад Мюррея в персонологию – его классификация потребностей и его настойчивые и постоянные попытки подвести под эту классификацию эмпирическую базу. Мало кто уделял такое внимание тщательному описанию и изучению конкретных периферических характеристик. Поэтому стоит подробнее остановиться на концепции потребности и ее измерения. Согласно Мюррею (1938, с. 123-124), потребность – это "некий конструкт (удобная выдумка или гипотетическое понятие), обозначающий силу... которая действует в области мозга, силу, которая организует ощущение, восприятие, мышление, волю и действия таким образом, чтобы изменить в определенном направлении существующую не удовлетворяющую нас ситуацию. Потребность – это нечто, непосредственным образом возникающее благодаря определенному внутреннему процессу... но чаще (в состоянии готовности) в результате использования одного из нескольких, обычно эффективных способов воздействия".
Чтобы установить наличие определенной потребности у конкретного человека, нужно пронаблюдать сигнальные значения в его 1) инициировании внутреннего состояния или реагировании на него, 2) восприятии внешней ситуации, 3) воображаемой цели, 4) непосредственно в сопутствующих действиях или словах и 5) в полученном результате, если таковой имеется (Murray, 1954, с. 456-463). Возьмем для примера потребность в аффилиации. Внутренним состоянием здесь могут быть определенные когнитивные и эмоциональные условия, наилучшим образом описываемые через понятие "одиночество". Это одиночество может быть изначальным в том смысле, что оно существует независимо от того, являются ли условия окружающей среды в действительности столь скупыми на проявления тепла и принятия. Или оно может быть реактивным в том смысле, что может порождаться депривирующими аффилиацию обстоятельствами. В независимости от того, являются ли внешние обстоятельства депривирующими, человек воспринимает их таковыми. У человека должна быть воображаемая цель установления близких и теплых отношений с другими людьми. Помимо этого, его планы, деятельность, его утверждения о том, что он делает, должны отражать постоянное стремление двигаться в сторону установления более близких отношений с окружающими. И, наконец, если за его действиями последует какой-нибудь результат, он должен соответствовать его целям и намерениям. Когда все эти компоненты присутствуют, можно с уверенностью сказать, что у человека выражена потребность в аффилиации. Вообще потребности не воспринимаются как стабильные состояния. Они возникают в результате реальной или воображаемой депривации. Возникнув, они представляют собой состояние напряжения, побуждающее к инструментальному поведению, в случае успеха которого достигается цель. Переживание достижения цели приносит удовлетворение, и напряжение спадает. Наряду с проблемой выбора потребности как базовой периферической характеристики неизбежно встает вопрос о росте и спаде целенаправленного поведения. В течение ряда лет Мюррей экспериментировал с несколькими частично перекрывающимися классификациями типов и качеств потребностей. Но, в отличие от фрейдистских типов характера, схемы классификации Мюррея не объединяют группы потребностей в постоянные и узнаваемые типы людей. Вместо этого Мюррей задавался целью создать схему для понимания того, какие виды потребностей могут существовать в принципе. Основанием одной из классификаций является степень, в которой цель человеческой деятельности является внешней или внутренней по отношению к форме этой деятельности. Это приводит к разделению потребностей в деятельности и потребностей в результате. Потребности в деятельности или склонности "совершать определенный вид деятельности ради нее самой" (Murray, 1954, с. 445) разделяются на потребности в процессе, включающие исполнение и действия, приносящие удовольствие исключительно в результате тренировки соответствующих функций, и потребности в методе, удовлетворяемые скорее благодаря совершенству выполнения деятельности, а не просто из-за того, что она имеет место (Murray, 1954, с. 446). Важно то, что Мюррей – один из немногих персонологов, сделавших явную попытку осмыслить деятельность, происходящую ради нее самой. И наоборот, потребности в результате характеризуются попытками достичь определенного желаемого эффекта или целей, которые являются внешними по отношению к осуществляемой деятельности, такая деятельность имеет чисто инструментальные цели (Murray and Kluckhohn, 1956, с. 15).
В другой классификации акцент делается на происхождении потребности и, следовательно, на направлении деятельности, к которой она побуждает. В этой классификации различаются психические, организменные и социальные потребности (Murray and Kluckhohn, 1956, с. 13-21; Murray, 1954, с. 445-452). Хорошо известные организменные потребности (например, потребность в пище) берут начало от требований биологической материи и имеют очень специфические, легко распознаваемые цели. Психические потребности часто являются объектом наблюдения; они берут начало от того факта, что "человеческая психика является изначально изменяющим, создающим и представляющим органом; ее функция – создавать символы объектов, постоянно группировать и перегруппировывать эти символы и переводить самые интересные из этих комбинаций на различные языки: рассудочный (язык отношений, научный язык) и экспрессивный (эмоциональный, художественный язык)" (Murray and Kluckhohn, 1956, с. 16). Поскольку у организма есть определенные требования, они есть и у психики; все эти требования берут свое начало в природе человека. У психических потребностей нет специфических целей. Социальные потребности возникают из изначальной социальной природы человека (Murray, 1959, с. 45-57) и включают такие специфические стремления, как потребность членства – потребность "стать и оставаться принятой и уважаемой, отдельной и интегрированной частью близкой по духу, функционирующей группы, коллективные цели которой соответствуют идеалам личности" (Murray, 1954, с. 451-452). Как описывается, потребность членства, видимо, подразумевает некий элемент научения, вызванный опытом человека по отношению к постоянно присутствующему фону своей врожденной социально-ориентированной природы.
Наверное, у вас уже сложилось впечатление, что представления Мюррея об ядре личности, описанные в главе 2, гораздо проще и более психоаналитически ориентированы, чем его взгляды на природу человека, отраженные в этой и других разработанных им классификациях потребностей. Это впечатление справедливо. Мюррей как бы расширил узкую, сексуально ориентированную модель конфликта, обратившись к описанию и организации потребностей, явно проявляющихся у людей на поведенческом уровне, доступном непосредственному внешнему наблюдению. Но, расширив фрейдистскую модель, Мюррей в действительности ни разу не описал последствия этого шага, что привело к тому, что работы Мюррея носят довольно хаотичный характер с точки зрения формальной теории личности. Говоря о социальных потребностях, он признавал, что природа человека носит врожденно общественный характер, что входит в противоречие с описанной нами фрейдистской моделью конфликта. И снова Мюррей нигде не проясняет эту сложность. Его рассуждения – это рассуждения переходного периода, что проявляется во фрагментарности его теоретических работ, которые кажутся дерзкими и волнующими. Со сходной проблемой мы столкнемся у так называемых эго-психологов.
Еще в один вариант классификации потребностей Мюррей (1954, с. 445-452) включает два дополнительных их вида, которые, по-видимому, идут вразрез с психическими, организменными и социальными и подчеркивают выраженность тенденций приближения и избегания. Это созидательные потребности, цель которых в построении новых полезных мыслей или объектов, и негативные потребности, цель которых избежать или отсрочить возникновение неприятных и вредных условий. Наконец, его ранняя и наиболее известная таксономия (Murray, 1938, с. 152-226) выделяет главным образом потребности в результате в их психическом, организменном и социальном многообразии на основе гораздо более мелкого разделения целей. Благодаря этой попытке появились такие известные понятия, как потребности в достижении и аффилиации. Помимо этих многочисленных классификаций, были выделены еще различные качества, которыми потребности могут обладать. Потребности могут быть проактивными или реактивными, диффузными или локальными, скрытыми или явными, сознательными или бессознательными (Murray, 1938, с. 111-115; Murray, 1954, с. 447-450).
Я столь подробно описал все эти различные схемы, чтобы показать, что в работах Мюррея содержится вызывающее изумление множество взаимно перекрывающихся классификаций потребностей. Трудно получить надежную классификацию, а Мюррей не обратился к достаточно детальному изучению отношений между существующими классификациями, чтобы сделать свою теорию более стройной. Поскольку постоянное изменение оснований классификации и являющаяся следствием этого неоднозначность могут отражать трудности осмысления сложной человеческой природы, это также может быть результатом крайней неоднородности функций, приписываемых потребностям. Вы, наверное, уже заметили ранее, когда мы обсуждали пример с потребностью в аффилиации, что каждая потребность может проявляться во множестве внешних и внутренних способов и что Мюррей хочет рассмотреть огромное количество потребностей. Неудивительно, что влияние на жизнедеятельность, приписываемое любой потребности, может иметь тенденцию перекрываться с приписываемыми проявлениями других потребностей. Кроме того, в результате наблюдения за поведением множества различных потребностей, произведенного Мюрреем, выкристаллизовалась большая и неоднородная масса предполагаемых организменных потребностей. Неудивительно, что трудно найти основание для классификации потребностей, которое способно четко разделить их друг от друга в теории и на практике. В силу изначальной неоднородности понятия о потребности Мюррей, возможно, пытался прибегнуть к разбиению своего понятия о потребностях на мелкие разновидности, что оказалось чересчур трудно для четкости и ясности классификации.
Такая излишняя детализация изначально неоднородного понятия должна привнести значительную сложность в использование и применение анализа потребностей. Если это действительно так, это создаст серьезную проблему, поскольку периферические концепции личности должны наиболее четко, непосредственно и ясно соотноситься с поведением, составляющим экспериментальные данные. Мюррей был путеводной звездой в многочисленных попытках найти эмпирические подтверждения существования потребностей из его длинного списка. Этот исследовательский проект был первым в своем роде, вовлекшим многих персонологов, занимавшихся детальным наблюдением и тестированием 50 студентов колледжа. Мюррей и его сотрудники разработали подробные рабочие описания каждой из потребностей. Но, читая эти описания, невозможно приобрести уверенность, поскольку там содержится слишком много перекрывающих друг друга потребностей. Далее можно обнаружить, что очень трудно четко разграничить смысл потребностей, а это совершенно необходимо для отделения их друг от друга. Эта трудность обычно разрешается в типичной ситуации исследования, когда экспериментатор обнаруживает, что в действительности имеются только некоторые из возможных, а не все проявления потребностей. Трудно тогда понять, зачем в этой мощной попытке задействовать список потребностей Мюррея понадобилось давать точную оценку той или иной потребности путем голосования в группе квалифицированных исследователей после долгого обсуждения сделанных ими наблюдений. Это едва ли позволяет говорить об объективности, и главным виновником я назвал бы изначальную неоднородность понятия "потребность".
Возможно, именно из-за этой проблемы Мюррей (1954, с. 463-464) двинулся в направлении замены понятия "потребность" на понятие ценность-вектор. Векторный принцип отражает природу направленности, демонстрируемой поведением (например, отклонение, приобретение, построение), а ценностный принцип отражает важные для людей идеалы (например, знание, красота, авторитетность). Матрица ценность-вектор отбирает информацию, важную для определения того, что каждый человек считает главным и какие конкретные способы он использует для практической реализации своих убеждений. На ранних этапах своего использования система ценности-вектора казалась менее разнородной и включала в себя меньше организмических компонентов, чем система потребностей. Ценности и векторы, перечисляемые в настоящее время, достаточно просты и немногочисленны, поэтому исследователи должны легче достигнуть соглашения относительно их индикаторов в жизнедеятельности.
Пока система ценности-вектора не будет разработана, мы должны считать потребность главной периферической характеристикой в теории Мюррея. По своей природе потребность – это нечто нарастающее и спадающее, она сильна в период депривации и слаба в условиях насыщения. Таким образом, эта концепция больше подходит для объяснения поведения, которое тоже изменяется, а не остается постоянным. Но многое в человеческом поведении является постоянным и повторяющимся. Пытаясь объяснить такое поведение, Мюррей ввел понятие интеграт потребности (Murray, 1938, с. 109-110), которое относится к постоянным привычкам и отношениям, развивая предшествующее выражение потребностей. По стабильности, которую она предполагает, интеграт потребности более похож на личностную черту – понятие, используемое другими учеными, нежели на потребность. К сожалению, Мюррей нигде не раскрывает возможное содержание интегратов основных потребностей, а также не разрабатывает это понятие в других направлениях, потому ничто не указывает на изначально вкладываемое в него значение.
Мюррей также постулирует еще несколько понятий, которые также нужно рассматривать как часть периферии, судя по тому, что их назначение – объяснение индивидуальных различий. Например, он говорит о том, что потребность существует в качестве предрасположенности и, чтобы стать активной детерминантой поведения, ей обычно необходим пусковой механизм – какое-либо давление, ощущаемое со стороны; здесь Мюррей вводит понятие давление. Субъективно испытываемое давление называется бета-давлением, в отличие от объективного давления или альфа-давления (Murray, 1938, с. 115-123). Далее Мюррей полагал, что элемент взаимодействия – тема, или объединение потребности и давления, он должен быть базовым для персонолога. Но остается неясным, задается ли компонент темы, относящийся к давлению, восприятием индивида воздействующих на него сил или представляет собой объективные характеристики этих сил. Если здесь имеется в виду бета-давление (субъективное), то можно предположить, что Мюррей считал необходимым для понимания человеческого поведения анализировать внутренние факторы, управляющие процессами восприятия. Но также можно предположить, что здесь имелось в виду альфа-давление (объективное), поскольку и потребность, и смешанная потребность уже учитывают влияние, оказываемое на восприятие, а значит, включать в тему бета-давление было бы излишне. Если имелось в виду альфа-давление, можно предположить, что Мюррей призывал к анализу и уточнению объективных характеристик ситуаций, управляющих поведением человека.
Только что описанные понятия могут быть очень многообещающими, но они настолько не разработаны, что нам остается лишь признать, что потребность – единственное понятие, с которым возможно работать и ждать дальнейших теоретических изысканий. В заключение я должен отметить, что Мюррей сделал несколько предположений относительно того, как потребности могут соотноситься друг с другом. Его работы содержат описание единой темы (Murray, 1938, с. 604-605) – объединения давления и потребности, которая является весьма распространенной, поскольку формируется на ранних этапах жизни. Он также предлагает понятие доминантности (Murray, 1954, с. 452), описывающее степень, в которой возникающая потребность преобладает над остальными, и понятие подчиняемости, показывающее, что менее сильная потребность может в действительности стать инструментом для удовлетворения других потребностей. Чтобы подчеркнуть, что любое поведение может выражать несколько потребностей одновременно, Мюррей (1938, с. 86) вводит понятие слияние. Мюррей явно не совсем серьезно относится к иерархической организации потребностей, однако он сделал немного больше в этом направлении, нежели просто обозначил путь для дальнейшего развития теории.
Взгляды эгопсихологов на периферию личности сходны, естественно, со взглядами Фрейда. Отличие от Фрейда в том, что жизнь рассматривается как последовательность стадий развития, продолжающегося и во взрослом состоянии. Позиция эгопсихологии наиболее ярко проявляется в теории Эрика X. Эриксона.
Эриксон выделяет восемь стадий развития человека, причем с фиксацией на каждой стадии связан определенный паттерн личностных черт или конкретных периферических характеристик. Первые четыре стадии довольно тесно связаны с фрейдистскими оральным, анальным, фаллическим и латентными периодами, хотя очевидно, что Эриксон больше интересуется их психологической значимостью, а не биологической природой. Этот акцент позволяет ему рассматривать латентный период как важный этап жизнедеятельности взрослого несмотря на то, что этот период не имеет серьезного биологического обоснования. Кроме того, вместо одного генитального периода, продолжающегося от пубертата до смерти, Эриксон выделяет еще четыре стадии развития, никоим образом не соотносящиеся с биологическим анализом сексуального инстинкта или либидо. У Эриксона практически теряется фрейдистский акцент на сексуальности, по крайней мере теряется, но все же признается важность психосексуальных конфликтов, сопровождающих кормление, выделение и т.п. Как вы уже знаете из обсуждения статуса эгопсихологии в главе 2, позиция Эриксона – несколько странный, хотя и интересный конгломерат из фрейдизма и еще одного подхода – модели самореализации.
Согласно Эриксону, первая (оральная) стадия развития создает основу для базового доверия или базового недоверия. На этой стадии ребенок беспомощнее, чем когда бы то ни было в жизни, он нуждается в других людях, которые должны заботиться о нем, защищать и поддерживать. Если эти потребности удовлетворяются, ребенок будет смотреть на мир и на свою роль в нем с позиции общего доверия, но если он попадает в условия жесткой депривации, он будет недоверчивым. В дальнейшем доверие или недоверие человека сильно влияло на смысл жизни человека. По признаку доверия и базового недоверия Эриксон выделяет группу личностных черт, что является, по крайней мере, основой типа характера, хотя он и не детализирует их ни в каком определенном направлении. Этот недостаток детализации, характерный для групп личностных черт, выделяемых на восьми стадиях развития, к сожалению, мешает Эриксону справиться с задачей, которую персонолог ставит перед собой, разрабатывая теорию периферии личности. Невозможно просто перейти от утверждений Эриксона к поведению конкретных людей, точно зная только, на что нужно обращать внимание, пытаясь определить, доверие или недоверие является частью характера человека. В любом случае он предлагает интересные описания всеобъемлющей значимости своей позиции, как, например, следующее (Erikson, 1950, с. 221-222):
"Прочное формирование паттернов разрешения нуклеарного конфликта между базовым доверием и базовым недоверием существования в целом – первая задача эго и, таким образом, самая первая задача материнского воспитания. Здесь важно отметить, что степень доверия, полученного из раннего младенческого опыта, зависит не от абсолютного количества пищи или проявлений любви, а скорее от отношения матери. Я полагаю, что матери воспитывают в своих детях чувство доверия, сочетая нежность и заботу об индивидуальных потребностях ребенка с прочным чувством важности личностно-доверительных отношений, проявляющихся в культурно обусловленном стиле их жизнедеятельности в структурах, связанных с проявлениями доверия. Это формирует в ребенке основу для ощущения "я в порядке", ощущения собственной самости и для становления тем, кем, как другие люди верят, он станет. ...Родители не просто должны соблюдать определенные правила игры, что-то разрешая, а что-то запрещая, они также должны убедительно показать ребенку глубокую, практически физическую убежденность в важности и осмысленности того, что они делают".
Из этого выразительного описания того, как родители могут помочь ребенку успешно пройти первую стадию и развить доверие или подвести его, формируя фиксацию, к последующему недоверию, видно, насколько далеко ушел Эриксон от изначальной позиции Фрейда в направлении учета скорее психосоциальных, а не биологических сил. В приведенной цитате акцент делается на отношениях между матерью и ребенком, полных любви и убежденности в значимости глубоких, подлинно человеческих взаимоотношений.
Первая стадия развития, как и оральный период Фрейда, длится приблизительно в течение первого года жизни. Затем мы подходим ко второй стадии, совпадающей с анальной стадией Фрейда и вторым годом жизни. Хотя Эриксон (1950, с. 222) ясно дает понять, что такое совпадение действительно существует, говоря, что "развитие анальной мускулатуры создает условия для экспериментирования с двумя одновременно существующими совокупностями социальных модальностей: задержания и выпускания", он снова делает акцент скорее на социальном, чем на биологическом значении этой стадии.
Согласно Эриксону, успешное прохождение через эту вторую стадию приводит к формированию в будущем личностных черт, свидетельствующих о независимости, в то время как фиксация приводит к последующим проявлениям стыда и нерешительности. Объясняя, как это происходит, Эриксон прежде всего дает понять, что в основе здесь опять же лежит конфликт. Эриксон утверждает:
"Как и сами эти модальности, базовые конфликты между ними могут привести в конце концов к враждебным или доброжелательным ожиданиям и установкам. Так, стремление удерживать может стать деструктивной и жестокой жадностью или стремлением все ограничивать, а может и превратиться в паттерн заботливости: иметь и сохранять. Выпускание, в свою очередь, может привести к неблагоприятной распущенности в проявлении деструктивных сил, а может стать и расслабленным "пусть это пройдет", "пусть так будет"".
Для Эриксона главным новшеством этой второй стадии развития является приобретение способности делать самостоятельный выбор. Ребенок может решить задержать или выпустить, причем движения кишечника являются живым тому примером, но больше не рассматриваются в качестве основной характеристики данной стадии. Продолжая, Эриксон (1950, с. 222) говорит:
"...лишенный возможности постепенно и подконтрольно совершать независимый свободный выбор... ребенок направит на себя самого все свои побуждения различать и манипулировать. Излишнее манипулирование собой приведет к слишком раннему развитию совести. Вместо того, чтобы овладевать вещами, чтобы испытывать их путем совершения целенаправленных повторяющихся действий, им овладеет своя собственная повторяемость. В силу этой навязчивости он, конечно, затем научится заново овладевать окружающим миром и получать власть, применяя упорный и ежеминутный контроль там, где он не смог найти в значительной степени выраженные взаимно установленные правила".
Здесь можно увидеть сходство в чертах личности, приписываемых Эриксоном и Фрейдом второй стадии развития.
Затем Эриксон проясняет, почему, с его точки зрения, после второй стадии человек приобретает самостоятельность или стыд и нерешительность. Если социальное окружение поощряет ребенка стоять на своих собственных ногах, в то же время защищая его от бессмысленного и произвольного переживания чувства вины, возникающего в результате непомерного и неразумного наказания за попытки упражняться в принятии самостоятельных решений, тогда семена будущей независимости попадают на благодатную почву. Но когда ребенок сталкивается с постоянными наказаниями, которые часто могут иметь место, поскольку его механизмы принятия решения только начинают формироваться и поэтому являются ненадежными, это создает основу для развивающихся позже нерешительности и стыда. Эриксон считает, что стыд – это гнев, возникающий, когда наказывают за попытки быть самостоятельным, гнев, направленный внутрь, на себя. Виноваты не те, кто наказывает, а ты, потому что ты глуп и ничего не стоишь. Чувство стыда идет вместе с неуверенностью в себе. Вместо того, чтобы учиться полагаться на постепенно крепнущую внутреннюю силу, принимающую решения, жестко наказываемый ребенок сомневается в собственной способности действовать успешно и независимо. Такие взрослые постоянно пребывают в нерешительности и стремятся спрятаться, чтобы не почувствовать стыда под пристальным взглядом окружающих.
Третья стадия Эриксона, как и фаллическая стадия Фрейда, длится приблизительно с трех до пяти лет. Оставаясь верным своему психосоциальному акценту, Эриксон видит успешный выход из третьей стадии в личностных чертах, выражающих инициативность и ответственность, в то время как неуспешный исход ведет в направлении формирования чувства вины. Обретясь к словам Эриксона (1950, с. 224-225), мы понимаем, что эта стадия детской генитальности добавляет к набору базовых социальных модальностей:
"...модальность "заставления", вначале в смысле "делать что-либо с корыстной целью". Не существует более простого и сильного слова, соответствующего социальным модальностям, упомянутым выше. Это слово предполагает удовольствие, получаемое от атаки и завоевания. У мальчиков преобладают фаллически-назойливые способы, у девочек это проявляется в форме "ловли" в ее более агрессивных проявлениях – кражах и злобном собственничестве или в более мягкой форме – заботе о собственной привлекательности и стремлении влюбить в себя.
Опасность этой стадии – в возникновении чувства вины по поводу обдумываемых целей и действий, зарождающихся в бурной радости от нового мышечного и психического могущества: акты агрессивного манипулирования и принуждения выходят далеко за пределы исполнительских возможностей организма и психики и поэтому приводят к необходимости энергетической отсрочки осуществления обдумываемых начинаний".
Здесь мы находим у Фрейда, что естественный объект инициативности ребенка – родитель противоположного пола, которого он хочет завоевать и получить в обладание. Естественно, это у ребенка не получается. Если родители любят его и достаточно ему помогают, он тем не менее извлекает урок из своей неудачи и сможет "перейти от исключительной прегенитальной привязанности к своим родителям к медленному процессу превращения в родителя, носителя традиции" (Erikson, 1950, с. 225). Так создается база для взрослой инициативности и ответственности. Но, если неудача усугубляется ненужными наказаниями, ребенок будет испытывать большую покорность и вину, что заложит основы для таких явлений, как уступчивость, чувство неполноценности и даже безответственность, которые проявятся в дальнейшей жизни.
Теперь рассмотрим взгляды Эриксона на латентную стадию, которая важна с точки зрения развития, хотя и лишена психосексуальной значимости. Здесь уместно процитировать слова самого Эриксона (1950, с. 226-227):
"До того как ребенок, психологически уже ставший потенциальным родителем, сможет стать биологическим родителем, он должен стать работником и потенциальным добытчиком. С исходом латентного периода нормально развивающийся ребенок забывает или, скорее, сублимирует необходимость и потребность "заставлять" людей посредством прямого наступления немедленно стать папой или мамой; теперь он учится получать признание. Он преуспел в развитии двигательных и органических функций. Он испытал чувство конечности, в рамках семьи у него нет реального будущего, поэтому он начал готовить себя к навыкам и задачам, выходящим далеко за пределы простого игривого выражения органических функций или удовольствия от работы собственных конечностей. Он осваивает производство, то есть приспосабливается к небиологическим законам мира орудий. Он может стать увлеченным и включенным элементом ситуации производства. Привести ситуацию к завершению – эта цель постепенно вытесняет прихоти и желания его независимого организма.
Опасность на этой стадии кроется в чувстве неадекватности и приниженности. Если он разочаровывается в своих орудиях и умениях или в своем положении среди партнеров по инструменту, он утрачивает надежду на раннюю идентификацию с теми, кто нашел себе применение в той же области инструментального мира".
Согласно Эриксону, успешное прохождение латентной стадии ведет к формированию черт, выражающих трудолюбие, в то время как неуспешное завершение этой стадии ведет к формированию чувства неполноценности.
В описании первых четырех стадий мы видели значительное сходство с позицией Фрейда, хотя гораздо больше здесь подчеркивается психосоциальное значение стадий. Кроме того, от других ученых-психоаналитиков Эриксон выгодно отличается разработанностью и четкостью своих идей. По этой причине, а также потому, что Эриксон представляет эгопсихологию, я считаю, что мое внимание к нему вполне оправдано. Но существует еще более важная причина для тщательного рассмотрения его теории: он разбивает период взрослости на ряд отрезков и придает им статус действительных стадий развития. В общей сфере психоаналитического мышления невозможно было бы достичь этой точки зрения на стадии развития у взрослых, не отказавшись от фрейдистского акцента на анатомии и физиологии организма. Многие люди, изначально симпатизирующие психоаналитической теории, либо вовсе отказались от нее, либо продолжали испытывать беспокойство при мысли о том, как Фрейд быстро расправился с периодом взрослости, в действительности ничего не прояснив по его поводу. Мюррей был среди первых; так, объясняя свой путь в науке, он сказал, что он следовал за Фрейдом, пока это было возможно, но Фрейд не довел свою сказку до конца, не описал "героя-взрослого и его трагический конец" (Murray, 1959, с. 13). Действительно, оставив четыре из восьми своих стадий развития человека для описания периода, следующего за пубертатом, Эриксон явно стремился превзойти Фрейда.
Для понимания оставшихся четырех стадий развития человека необходимо помнить, что на каждую новую стадию человек вступает обремененным наследием предшествовавших стадий. Слабые места в характере, обусловленные более ранними фиксациями, будут создавать угрозу для успешности развития на текущей стадии. Я думаю, вы уже догадались об этой особенности теории Эриксона, читая цитату из его описания латентного периода, но если нет – запомните это сейчас.
На пятой стадии формируется идентичность или ролевое смешение. Успешное развитие приводит к формированию основ четкой взрослой идентичности, в то время как неуспешное развитие приводит к рассеянному, фрагментарному, размытому, непостоянному ощущению собственной самости. По словам Эриксона (1950, с. 227-228):
"С установлением хороших отношений с миром умений и инструментов и с наступлением половой зрелости детство закономерным образом приходит к своему завершению. Начинается юность. Но в пубертате и юности все виды тождественности и целостности, достигнутые ранее, снова ставятся под сомнение, это связано с быстрым ростом тела, сравнимым по скорости с ростом в раннем детстве, и с совершенно новым приобретением – физической половой зрелостью. Растущие... юноши... озабочены теперь в основном тем, как они выглядят в глазах окружающих по сравнению с тем, как они сами себя ощущают, и тем, как можно соединить освоенные ранее роли и навыки с профессиональными моделями сегодняшнего дня.
Интеграция, происходящая теперь в форме эго-идентичности, – это не просто сумма детских идентификаций. Это приобретенный опыт способности эго интегрировать данные идентификации в сочетании с превратностями либидо, со способностями, развитыми на основе дарований, и возможностями, предлагаемыми социальными ролями. Таким образом, чувство эго-идентичности – это приобретенная уверенность в том, что внутренняя тождественность и целостность сочетаются с целостностью и тождественностью предназначения человека относительно других людей, подтверждением чему является реальная перспектива "карьеры"".
Согласно Эриксону, задача установления идентичности настолько сложна и так преисполнена тревоги, что молодые люди часто с целью защиты сверхидентифицируются, вплоть до явной потери идентичности, с лидерами группировок и толп. Именно в этом ракурсе можно понять большинство из юношеских "влюбленностей". Такая сверхидентификация вполне предсказуема, но если задача отыскания идентичности слишком обременена конфликтом, связанным с возможностью потерять поддержку и понимание окружающих, молодой человек может так и остаться в своем спасительном уголке. Когда человек станет старше, это проявится как ролевое смешение.
Шестая стадия развития человека начинается, естественно, с окончанием отрочества. Общество ожидает от человека на этой стадии, что он расстанется с родительской опекой и другими защитными социальными институтами, такими, как школа, и начнет жить как зрелый и компетентный взрослый. Согласно Эриксону, чтобы иметь успех, доступный на этой стадии, человек должен двигаться в направлении интимности. Если и есть какой-либо неизбежный конфликт на этой стадии, столь не подчиненной родителям и прегенитальной жизнедеятельности, управляемой принципом удовольствия, он связан с невероятной трудностью достижения интимности в сложных, безличностных обществах. Но нужно сказать, что на этой и последующих стадиях становится совершенно ясно, что Эриксон, как и другие эгопсихологи, расширил классическую модель конфликта. Даже если мои попытки найти основу для конфликта в сложности общественной организации кажутся правдоподобными, неизбежность возникновения такой основы довольно сомнительна. В любом случае, если человеку по какой угодно причине не удалось достичь интимности, он впадает в состояние изоляции. Как и ранее, человек приходит на шестую стадию, обремененный наследством более раннего развития. Чем с большим успехом он прошел предыдущие стадии развития, тем более велика вероятность успеха в достижении интимности.
В идее Эриксона об интимности нашло свое развитие глубокомысленное высказывание Фрейда о том, что нормальность – это способность любить и работать. Эриксон (1950, с. 230-231) перечисляет конкретные способности, которые сюда входят: "1) зрелость оргазма 2) с любимым партнером 3) другого пола, 4) с которым возможно и хочется установить отношения взаимного доверия 5) и с которым возможно и хочется организовывать работу, воспроизведение потомства и отдых, 6) а также предоставление отпрыскам надежных условий для нормального развития". Как можно заметить, характеристики человека, достигшего интимности, довольно схожи с тем образом, который складывается в воображении других психоаналитиков, когда они рассуждают о генитальном типе характера. Но для того, чтобы иметь шанс достичь интимности, человек должен свободно предлагать себя в ситуациях, требующих минимума самозащиты; к ситуациям такого рода относятся сексуальные отношения и близкая дружба. Если предыдущее развитие было неудачным, человек может отказаться от риска испытать боль, мгновенно возникающую при неудачных попытках поиска интимности. В этом случае он может глубоко погрузиться в ощущение изолированности и самопоглощенности.
При продолжении периода взрослости открывается седьмая стадия развития человека. Основное средоточие этой стадии – на продуктивности в противоположность инертности. Достаточно интересно, что Эриксон (1950, с. 231) называет это нуклеарным конфликтом, хотя с точки зрения изложенного в главе 2 все еще неясно, является ли конфликт неизбежным. Давайте оставим это как есть и обратим внимание на то, что Эриксон вкладывает в понятие " продуктивность ":
"...главным образом, заинтересованность в воспроизводстве следующего поколения и руководстве им или любым другим объектом, на который в каждом конкретном случае направлена родительская по своему характеру ответственность. Там, где обогащение такого рода не удается, происходит регрессия от продуктивности к навязчивой потребности в псевдоинтимности, перемежаемая периодами взаимного отвращения, и формируются часто носящая всепроникающий характер индивидуальная инертность и межличностное истощение".
Естественно, продуктивность или инертность включены в интимность или изоляцию шестой стадии, но Эриксон выделяет их в седьмую стадию, поскольку считает, что вопросы продуктивности или инертности постепенно начинают играть все более важную роль по мере протекания периода взрослости.
Последняя стадия развития не связана напрямую с каким-то определенным периодом жизни, но можно предположить, что она начинается примерно в средние годы или немного позже. На этой стадии человек достигает интегрированности эго, если он развивается успешно, или отчаяния, если неуспешно. И снова лучше всего можно понять Эриксона, воспользовавшись его собственными словами (1950, с. 231-232):
"Только тот, кто как-то заботился о вещах и людях и сумел приспособиться к триумфам и падениям, связанным с существованием, непременно бывший вдохновителем других людей и создателем идей и предметов, только тот может постепенно вырастить плод семи предшествовавших стадий. Я не могу найти для этого слова лучше, чем интегрированность эго. Я не буду давать четкого определения, а укажу на несколько составляющих этой стадии развития психики. Это приобретенная эго-уверенность в своих склонностях к порядку и значимости. Это постнарциссическая любовь к человеческому эго, а не самости как некий опыт, передающий ощущение миропорядка и духовный смысл, причем неважно, сколько за это приходится платить. Это принятие единственности и неповторимости собственной жизни как чего-то, что должно было произойти и, следовательно, является незаменимым. Это означает приобретение совершенно повой, другой любви к своим родителям. ...Осознавая относительность всех циклов жизни, придающих осмысленность человеческой борьбе, носитель интегрированности готов защищать достоинство своего стиля жизни от всех угрожающих факторов физического и экономического характера. Поскольку он знает, что жизнь отдельного человека – это случайное совпадение единственного жизненного цикла с единственным периодом истории, для него целостность всего человечества создается или рушится вместе с тем единственным способом достижения целостности, который он избрал.
Отсутствие или потеря этой приобретенной интегрированности эго выражается страхом смерти; единственность и неповторимость жизненного цикла не принимается в качестве неотъемлемой характеристики жизни. Отчаяние выражает ощущение недостаточности времени, времени слишком мало, чтобы попытаться начать жить заново и испытать другие пути достижения интегрированности. Отвращение скрывает отчаяние".
Хотя точный смысл здесь, возможно, несколько затуманен драматичностью содержания написанного, Эриксон предоставляет основу для понимания того, какие личностные черты или периферические характеристики принадлежат людям с интегрированностью или отчаянием. Совершенно очевидно, что на этой стадии и до некоторой степени на предыдущей происходит явное смещение фокуса озабоченности человека с того, что случится в будущем, на то, что уже произошло.
Это подводит нас к завершению обсуждения восьми стадий развития человека. Как вы, наверное, уже поняли, построение подобной теории – невероятно трудновыполнимая задача. Безусловно, метафоричность и неясности Эриксона необходимо рассматривать в свете обширности задачи. В действительности, мы можем собрать достаточно четкую типологию характеров. У нас есть интегрированная личность, которая обладает такими характеристиками, как ощущение общего смысла своего существования, принятие собственной жизни, отсутствие постоянного чувства безнадежности. Все эти характеристики можно измерить, хотя Эриксон даже близко не подошел к тому, чтобы предоставить нам их четкие определения. Такой человек также демонстрировал бы характеристики успешного развития на предыдущих семи стадиях. Человек, не сумевший достичь интегрированности, демонстрировал бы признаки одной или более неудач в развитии на предыдущих стадиях. Продолжая еще немного дальше двигаться вниз по шкале развития, мы могли бы сказать, что человек, достигший продуктивности, живо бы интересовался общественными делами, особенно тем, как они влияют на будущее мира, и демонстрировал бы высокую привязанность к делу воспитания собственных детей. Если бы человек обладал этими характеристиками и был слишком молод для стадии интегративности либо отчаяния, мы могли бы предположить, что он обладает другими характеристиками, связанными с успешным развитием на более ранних стадиях. Но, если его возраст достаточен для перехода на восьмую стадию, наряду с продуктивностью он бы демонстрировал либо интегрированность, либо отчаяние. Если это отчаяние, можно было бы ожидать помимо продуктивности наличия каких-либо признаков неудач развития на предыдущих стадиях. А если это интегрированность – тогда, возможно, лишь признаков достигнутых ранее успехов в развитии. Завершая эту схему, можно добавить, что, если человек демонстрирует противоположность продуктивности – инертность, мы можем ожидать дополнительных признаков, свидетельствующих о более ранних неудачах в развитии, а также можно предположить, что при достижении восьмой стадии развития у него скорее разовьется отчаяние, чем интегрированность.
Скорее всего, нет необходимости дальше развертывать это описание типологии. Теперь вы можете видеть, что позиция Эриксона позволяет делать достаточно обоснованные, четкие утверждения относительно обнаруживаемых в людях характеристик, зависящих от прошлых особенностей их развития. В действительности, как вы наверняка поняли, различные типы периферических личностных паттернов взаимосвязаны; это означает, что, зная, предположим, о том, что кто-то достиг производительности, можно предсказать, как, по всей вероятности, шло его предыдущее развитие и пойдет последующее. Это свидетельствует о том, что различные типы характера интегрированы в теорию Эриксона, а не представляют собой простые описания произведенных им наблюдений. Хотя его позиция не носит законченного характера, там много слабых мест, это, несомненно, превосходное начинание.
Салливан, подобно Фрейду и Эриксону, выделяет несколько стадий развития и связывает некоторые личностные типы с фиксациями или усугублением конфликта на различных стадиях. Но полезнее будет сначала представить его взгляды на развитие и только затем обратиться к перечню типов личности. Я сделаю это, потому что у Салливана связи между стадиями развития и личностными типами гораздо менее прочные, чем у Фрейда и Эриксона; эта ситуация отражает характерную для Салливана общую неопределенность.
Как вы помните, Салливан приписывает личности две ядерные тенденции – стремление к удовлетворению и стремление к безопасности – и полагает, что последняя гораздо важнее первой. Как вы также помните, я определил его позицию как теорию психосоциального конфликта. Мое толкование побуждает реструктурировать эти две ядерные тенденции, сделав их частями одной более общей тенденции, очень похожей на тенденцию, выделенную Фрейдом. По-видимому, Салливан полагает, что человек пытается максимизировать удовлетворение (биологического характера) и в то же время минимизировать незащищенность (социального характера). Помня об этом, мы можем сперва обратиться к шести стадиям личностного развития, существование которых Салливан (1947) утверждает. На каждой стадии можно распознать различные проявления ядерной тенденции. Стадии – это младенчество (заканчивается созреванием способности к речевому поведению), детство (заканчивается созреванием способности жить с себе подобными), подростковый возраст (заканчивается созреванием способности любить людей своего пола), предъюношеский возраст (заканчивается созреванием полового влечения), ранняя юность (заканчивается формированием чувственного поведения) и поздняя юность (заканчивается наступлением зрелости). Подобно Фрейду и в отличие от Эриксона, Салливан, кажется, заканчивает рассмотрение развития личности с наступлением половой зрелости. Но Салливан, в отличие от Фрейда, подчеркивает значимость познавательных процессов в форме развития речи.
В младенчестве ребенок во многом беспомощен и зависим, он нуждается в удовлетворении биологических потребностей или в избавлении от связанного с ними напряжения. Его познание происходит в форме прототаксиса, или фактического отсутствия различения себя самого и внешнего мира. Настроение родителей передается ребенку посредством эмпатии, в результате чего ребенок испытывает тревогу, если родители встревожены или сердятся на него, и эйфорию, когда родители его одобряют. Тревога и раздражение родителей чаще всего вызываются неодобрением или страхом по поводу беспомощной требовательности ребенка или прямыми проявлениями его напряжения, такими, как плач. Эти коммуникации сосредоточены вокруг того, что Салливан называет "оральной зоной взаимодействия". Изначальная возможность возникновения конфликта между ребенком и родителем может быть либо сведена к минимуму, либо доведена до максимума на основе действий и настроений родителей. Ближе к концу младенчества появляется более зрелая форма познания. Это паратаксис, или первое четкое осознание различия между собой и другими, поддерживаемое символической стороной речи. Но паратаксис – это еще довольно примитивный способ, поскольку различаемые люди и символы еще не соединяются друг с другом, как это происходит на более поздних этапах развития. Они просто существуют бок о бок. Кроме того, примитивность паратаксиса проявляется и в его значительно выраженном аутизме – символы имеют произвольные, глубоко личностные значения, которые не подвергались проверке с точки зрения реальности социальных соглашений. При завершении младенчества личность формирует символы хорошей матери и плохой матери, чтобы обозначить свой опыт восприятия других как соответственно одобряющих или неодобряющих его. Эти два различных вида переживания взаимодействия с другими становятся взаимосвязанными с одновременно возникающим личностным образованием хорошего меня и плохого меня. "Хороший я" и "плохой я" – это определения, изначально данные личности другими людьми, это зачатки совести, что во многом похоже на толкование ее Фрейдом. Монро (Monroe, 1955, с. 405-406) выразительно описывает это положение:
"Таким образом, тревога, по Салливану, – это межличностный феномен, развивающийся по мере того, как ребенок "узнает", что его комфорт и дискомфорт напрямую зависят от матери, которая может быть "хорошей" или "плохой" в очевидно причудливо организованной последовательности. Но младенец делает это обобщение и соответственно строит свое межличностное поведение наряду с постепенно возникающим чувством собственной личности. Далее, если в этот момент ребенок хочет сделать что-то, что его родитель не одобряет, предполагаемое действие ведет к знакомому страданию, возникающему из-за отношения родителя, и поэтому отвергается. ...Поскольку отношения взрослых в большей степени постоянны в том, что касается значительных событий (хотя и отличаются в деталях), динамизм личности, возникающий как отражение этих отношений, обладает определенной последовательностью. Он "возникает... для оберегания чувства безопасности" перед лицом ограничений и фрустраций, возникающих при существовании в межличностном мире. ...Тревога – это инструмент структурирования динамизма личности, тревога, как мы только что отметили, – это всегда страх неодобрения. Изначально ощущаемая ребенком эмпатически, она начинает посредством динамизма личности контролировать поведение ребенка на более эффективном уровне, и даже контролировать его открытость к новому опыту и осознаваемость его собственных чувств".
Последнее предложение этого выразительного описания говорит о защитной природе самодинамизма, феномена, который мы подробнее рассмотрим ниже.
Где-то между двумя и тремя годами развитие речи достигает степени завершенности, что делает возможным обучение, а не просто тренировку ребенка. Это овладение символической функцией коммуникации знаменует начало периода детства, который продолжается примерно до шести лет. Именно в этот период ребенок должен освоить основные аспекты своей культуры. Он получает эти знания от своих родителей, по-прежнему оставаясь высокочувствительным к их непосредственной эмоциональной реакции на него, в то время как система его личности все так же активно формируется под воздействием их паттерна одобрения или неодобрения. Кроме того, в течение периода детства ребенок осваивает более эффективные способы манипулирования людьми в направлении собственной безопасности, а не просто реагирует на их настроение, изо всех сил стараясь соответствовать их требованиям. Если отношения с другими людьми в течение периода детства не омрачены более неодобрением, которое кажется неизбежным, ребенок начнет осваивать довольно конструктивный метод манипулирования миром с целью обеспечить постоянную реализацию стремлений к удовлетворению и безопасности. Салливан называет этот метод сублимацией, под которой он понимает, что импульсы, не совместимые с системой личности и поэтому способные, проникнув в сознание, вызвать тревогу, непроизвольно соединяются с социально одобряемыми паттернами выражения, которые ребенок уже усвоил, и в такой форме могут частично разрядиться, не порождая тревоги. Сублимация, как вы видите, – это защитный механизм, в действительности идентичный тому, что носит то же название в теории Фрейда. По-видимому, Фрейд и Салливан согласны в том, что сублимация – это лучшее из того, что может сделать человек, хотя Салливан иногда пишет, подобно другим эгопсихологам, в манере, позволяющей предположить вероятность того, что некоторые аспекты существования могут вообще не носить защитного характера. В этом вопросе, однако, у него нет постоянства и ясности.
Но если отношения с другими людьми в течение периода детства усугубляют неизбежный конфликт, что должно означать, что другие люди особенно часто не одобряют ребенка, ему не удастся в значительной мере освоить сублимацию. Он будет вместо этого вовлечен в использование двух других больших защитных процедур, рассматриваемых Салливаном, – диссоциации и паратаксического искажения. Диссоциация очень напоминает фрейдистское понятие "вытеснение" и означает исключение из поля сознания переживаний и импульсов, которые при осознавании вызывали бы тревогу в силу своей несовместимости с самодинамизмом. Иногда Салливан так описывает диссоциацию, что она начинает напоминать и другие защитные механизмы, предложенные Фрейдом, но Салливан, видимо, считает разделение своего понятия непродуктивным. Паратаксическое искажение часто рассматривается Салливаном как защитный механизм, хотя оно скорее похоже на конечный результат защитного процесса. В любом случае это понятие обозначает невозможность продвинуться в когнитивном развитии за пределы приписывания символам чаще всего языка, высокоперсонализированных и случайных значений, в то время как в общей культуре эти символы имеют более устойчивые и разделяемые большинством значения. Паратаксис – это нормальный способ получения жизненного опыта в период детства, но, если ребенок сталкивается с чрезвычайно выраженным конфликтом, ему не удастся развить более развитый и зрелый способ восприятия мира.
Этот зрелый способ называется синтаксисом и в норме начинает проявляться с наступлением подросткового периода. Синтаксический способ характеризуется полным пониманием логической взаимосвязанности различных используемых символов, а также осознанием и принятием их общепринятых значений. Если пользоваться терминами, введенными в этой книге, рассуждения и эмпиризм – это проявления синтаксической формы познавательного процесса. Развитие процессов синтаксического познания продолжается вплоть до поздней юности, но получает свое начало в подростковом периоде. Подросток окружен теперь себе подобными, взаимодействует с облеченными властью взрослыми – своими учителями, и со всех сторон на него реагируют как на отдельную личность. За это время происходят две важные вещи. Во-первых, ребенок вынужден в силу расширения опыта межличностного взаимодействия смотреть на себя более объективно, чем когда-либо прежде. Это приводит к интериоризации совокупности норм жизнедеятельности, обобщающих примитивную совесть периода детства, что служит эффективной базой для существования в обществе, а не только в собственном доме. Второе новообразование также по своему значению связано с возросшим взаимодействием с себе подобными. Это порождение отношений к конкуренции и соперничеству и более или менее реальному социальному компромиссу. Самодинамизм развивается в направлении репутации. Теперь стремление к безопасности включает в себя не просто избегание неодобрения со стороны родителей, оно также включает стремление иметь приемлемую репутацию в более широком социальном смысле. Подросток начинает смотреть на себя глазами культурных стереотипов, таких, как "протестант", "крепкий парень" и т.д. Он далеко зайдет в своих действиях и защитах, чтобы сберечь свою хорошую репутацию. Чем значительнее конфликт между подростком и миром его межличностных отношений, а конфликт может здесь усугубляться как природой окружающих его людей, так и неудачами в развитии, предшествовавшими этому периоду, тем более он склонен реагировать стереотипно, применять паратаксическое искажение и диссоциацию и ограничивать круг межличностных отношений.
Согласно Салливану, многие люди не демонстрируют развитие личности, выходящее далеко за пределы подросткового периода. Но развитие никоим образом не завершается с окончанием этого периода. Главная задача предъюношеского периода – начать переход от эгоцентризма к любви. Салливан (1947, с. 20) говорит, что "удовлетворение и безопасность... испытываемые кем-то другим, должны стать такими же важными для человека, как и его собственные удовлетворение и безопасность". Человек предъюношеского возраста обычно имеет тенденцию развивать основу для любви к другим через приобретение близкого друга того же пола, чей обобщенный паттерн поведения чем-то напоминает его собственный. Приобретая знания посредством глубокого и неуловимого переживания опыта общения со своим другом, отрок создает первоначальную основу для выхода за пределы стереотипов, приобретенных в течение подросткового периода. Благородное и проницательное понимание, достигаемое в случае успешного развития в предъюношеский период, все же носит защитный характер в смысле сублимации. То, что здесь усваивается, очень похоже на взгляды Эриксона на происходящее в течение латентного периода. Когда отроку мешают неудачи предыдущего развития или отсутствие подходящих друзей, в изобилии возникает паратаксическое искажение и диссоциация, что оставляет мало надежды на постижение природы интимности.
В этот момент созревает чувственный динамизм, толкающий человека на стадии собственно юности. Салливан полагает, что практически невозможно достичь полной психологической зрелости, не придя к соглашению с собственным сексуальным влечением. Трудности возникают, и Салливан здесь вполне четок, потому что эгоцентрическое проявление чувственного динамизма сталкивается с неодобрением и наказаниями, идущими от общества. В этих условиях неизбежного конфликта юноша встречается с проблемами личностной интеграции, которые невероятно трудно решить и которые в действительности часто так и не получают удовлетворительного разрешения. Очень часто утрачиваются даже ценности предъюношеского возраста, то есть, с точки зрения Салливана, происходит регрессия, во фрейдистском значении этого слова, к подростковому периоду. Результатом такой защитной регрессии является формирование эгоцентричной личности, управляемой исключительно стремлением к собственной безопасности, тревога не дает такому человеку испытывать подлинную любовь и свободно развивать способности к широкому межличностному взаимодействию. Но, если на предыдущих стадиях развитие имело устойчивый и здоровый характер и если юноше повезло столкнуться лишь с минимальным неодобрением и наказанием за проявление своего чувственного динамизма, у него есть шанс достигнуть личностной зрелости. Это позволит ему вступать в подлинно интимные, как психологически, так и сексуально, отношения с другими людьми и уважать их так же, как он уважает самого себя. Эта картина очень похожа на взгляды Фрейда на генитальную личность и на эриксоновский образ психологической зрелости.
Обратившись теперь от развития к периферии личности, мы обнаружим, что Салливан предлагает (1947, с. 37-42) 10 личностных типов или синдромов.
Этот список не претендует на универсальность и не всегда четко соотносится с представлениями о развитии. Кроме того, синдромы описаны неясно и не полностью. Тем не менее давайте их рассмотрим, но будем помнить, что подробное описание идей, выдвинутых Салливаном на этой стадии развития его теории, не будет столь эффективным, как раскрытие ее базовых положений.
Один из синдромов – это синдром самопоглощенной или фантастической личности, главное в которой то, что она подвержена аутистическому мышлению, принятию желаемого за действительное. Этот тип личности формируется в результате усугубления конфликта на стадии младенчества и поэтому характеризуется протаксическим познанием. У младенца есть примитивные образы "хорошей матери" и "плохой матери". Теперь, когда он вырастает и начинает воспринимать свою настоящую мать яснее, он обнаруживает, что она и менее хороша, и менее плоха, чем его стереотипы. Он вынужден отбросить свои фантазии на тему хорошей и плохой матери. Но если стадия младенчества омрачена слишком серьезным конфликтом, он вновь уйдет в свои фантазии, продолжая еще долго верить в нереалистичные представления о хорошей и плохой матери, пока не станет ясно, что они совершенно не точны. В его фантазиях "хорошая мать" – это выражение его желания получать удовлетворение, и он приписывает все случающиеся трудности такой же фантастической "плохой матери". Все дети должны пройти через такую стадию развития, но если случается что-то, делающее дифференцированное обучение в области межличностных отношений особенно затруднительным, ребенок (и взрослый, которым он станет) может продолжать использовать ранний способ приспособления. Такой взрослый считает всех своих товарищей либо совершенно изумительными, либо совершенно невыносимыми. Короче говоря, они становятся воплощениями воображаемых хороших и плохих матерей. В своих общих отношениях с другими людьми такого человека легко разочаровать, ранить, неправильно понять. Его жизнь часто включает длинный ряд теснейших интимных отношений и эмоциональных привязанностей, регулярно заканчивающихся полнейшим разочарованием. Но следующий же источник привязанности или очередная возможность установления интимных отношений с огромным нетерпением принимаются, человек демонстрирует полное неумение учиться на своем опыте, чему мы не можем не удивляться. Эта неспособность извлекать уроки из своего жизненного опыта – неотъемлемая часть неумения точно воспринимать людей и предметы, вместо этого соотнося их с идеализированными представлениями о хорошей или плохой матери.
Еще один синдром – это синдром безнадежной личности (Sullivan, 1947, с. 39). Основа отношения такого человека к другим людям – враждебность, он недружелюбен, угрюм, неприступен, если только он не может воспринимать другого человека в чем-то ниже себя. Зачатки этого синдрома впервые проявляются в подростковом возрасте, когда ребенок сталкивается с трудностями, преодолевая конкуренцию, и находит компромисс. Это часто может быть связано с тем, что родитель просто неудовлетворен своим ребенком. Будучи ребенком, безнадежная личность чувствовала себя не в состоянии преодолеть недовольство собой со стороны окружающих. Как следствие, он чувствует, что все авторитеты враждебны по отношению к нему. Он резко и открыто выражает недовольство любой неуверенностью властей предержащих, любой иррациональностью. Он шип в боку своих учителей. Согласно Монро (1955, с. 487), Салливан описывает "такой тип непродуктивного скандалиста, который постоянно и неразборчиво нападает на любого человека, организацию, идею, которые хотя бы в малейшей степени претендуют на какую-либо влиятельность, но сам остерегается занимать какие-либо посты и никогда не опубликовывает никаких обобщений, противостоящих тем, которые он считает такими глупыми, он не запятнает себя даже устным изложением какой-либо позитивной программы, а в практическом взаимодействии с людьми он ведет себя совершенно непредсказуемо".
Салливан также описывает негативистскую личность. Самодинамизм таких людей "организован на основе оценок, делающих его малозначимым – до тех пор, пока их творческое воображение не наталкивается на отрицание как на способ заставить обратить на себя внимание, если и не получить одобрение. ...Незащищенность встречается... утверждением отказа" (Sullivan, 1947, с. 39). Сначала такие люди высказывают подобное утверждение, просто поступая как проблемные дети, с целью привлечения внимания, но по мере роста они часто изобретают весьма изощренные формы. Одна из таких форм – бесстыдное улаживание противоречий, когда каждая попытка достичь соглашения максимально играет на руку оппоненту. Салливан не дает четкого описания конкретных периферических характеристик, составляющих синдром, также неясно, на какой стадии развития он берет свое начало. Салливан кратко говорит о двух других синдромах, которые также, видимо, не связаны со стадиями развития. Первый – это неинтегрированная или психопатическая личность (Sullivan, 1947, с. 38). За исключением замечаний об исключительном своеобразии самодинамизма и его относительно рудиментарной природы у людей такого личностного типа, Салливан не предлагает никакой теории относительно того, как такой тип формируется. Он также не особенно четок в определении его характеристик. Другим теоретически неразработанным синдромом является заика (Sullivan, 1947, с. 40). Салливан не особенно старается пролить свет на причины, по которым он предложил это расстройство в качестве типа личности, когда другие обычно рассматривают его как симптом множества различных личностных типов. Конечно, Салливан в действительности проявлял постоянный интерес к речи, а заикание является расстройством речевой деятельности, но помимо этого в его описании трудно найти что-либо, что позволит нам понять, почему, по его мнению, было важно выделить это расстройство в отдельный тип личности. Он также не предоставляет особо убедительного описания личностных черт, которые могли бы, возможно, составить заикающуюся личность. Три типа личности, затронутые в этом абзаце, – это великолепный пример теоретической неточности Салливана и того, как она влияет на периферический уровень личности.
Оставшиеся пять синдромов представляют личностные типы, возникающие в результате усугубления конфликтов на стадиях развития, следующих за подростковым периодом. Другими словами, эти синдромы более наполнены сексуальным и социальным содержанием, чем это было очевидно для первых двух обсужденных синдромов. Во-первых, Салливан (1947, с. 40) говорит о личности, одержимой амбициями, обозначая главным образом ненасытную жажду конкуренции. Способ существования, характерный для неуверенного школьника, консолидируется в общий стиль межличностного взаимодействия взрослого. Салливан также рассматривает то, что он называет асоциальной личностью. У таких людей, как правило, хорошо сформулированное понимание ценностей, которое обычно включает осознание должным образом своей собственной ценности. Трудность в том, что "они не понимают, что сами могут быть объектом оценивания и заботливого отношения со стороны других людей" (Sullivan, 1947, с. 41). Поэтому они становятся отстраненными и одинокими, не способными устанавливать теплые межличностные отношения даже несмотря на то, что часто ведут себя дружелюбным и отзывчивым образом. Говоря о влиянии воспитания на формирование этого типа личности, Салливан (1947, с. 103) отмечает: "Даже будучи детьми, [они] приходят к осознанию того, что постигаемое ими их реальное "Я" совершенно отличается от иллюзорного образа, постоянно поддерживаемого родителями". Таким образом, мы сталкиваемся здесь с парадоксальной ситуацией, когда кто-то может реалистично себя оценивать и не ждать понимания со стороны окружающих, считая их видение себя лишь плодом воображения этих людей.
Продолжая, Салливан (1947, с. 41) также упоминает синдром неадекватной личности, обозначая так всех тех, чья интеграция с другими построена на зависимости. Этот синдром может быть результатом добровольного подчинения доминирующему родителю или идентификации с беспомощным родителем. В любом случае такой человек всегда нуждается в ком-то сильном, способном указать, что надо делать. Затем Салливан (1947, с. 41) рассматривает гомосексуальную личность, у которой любовь распространяется только на людей того же пола. Очевидно, трудности начинаются в подростковом возрасте, когда нормально любить представителей того же пола. Последний синдром – это личность вечного подростка (Sullivan, 1947, с. 41- 42). Такие люди постоянно гонятся за идеалом, не находя его. Салливан здесь опять не дает полностью четкого описания, хотя он определенно указывает на тип личности, с которым мы все встречались. В действительности так и неясно, является ли вся типология Салливана со всеми ее неточностями и недоговоренностями каким-либо совершенствованием обычных наблюдений, основанных на здравом смысле.