ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
В предыдущих главах я сравнивал и сопоставлял различные персонологические концепции, ставил вопросы, проводил теоретический и эмпирический анализ. Моя главная цель сводилась к тому, чтобы сформулировать наиболее перспективный подход к построению концепции личности. Реализуя эту цель, я пытался определить ценность описанных мною теоретических моделей личности. Надеюсь, что эти утверждения послужат основой для развития более современной и эффективной теории личности, чем те, что представлены в этой книге. Единственное, что мне осталось сделать и чему я намерен посвятить заключительную главу, – это свести воедино все сделанные на протяжении книги выводы и наметить пути дальнейшей разработки этой области; я собираюсь рассмотреть формальные и содержательные характеристики, которыми, по моему мнению, должна обладать хорошая теория личности. То, о чем здесь пойдет речь, не всегда согласуется с традиционным мнением на сей счет. И если мне не удастся полностью склонить вас на свою точку зрения, возможно, вы хотя бы еще раз задумаетесь о том, какой должна быть удовлетворительная теория личности.
В этом разделе я обращусь к тому, в какой форме должна быть представлена хорошая теория личности; вопрос о ее содержании мы рассмотрим позже. Я предложу вашему вниманию обсуждение двух аспектов проблемы. Один из них – это части, из которых должна состоять теория личности, второй – общий критерий формальной адекватности, которому такая теория должна отвечать.
Едва ли вас удивит мое убеждение в том, что хорошая теория личности должна описывать как ядерный, так и периферический уровни. Первый из них включает одну или больше тенденций ядра и соответствующие этим тенденциям характеристики ядра. Все, что относится к ядру личности, присуще всем людям без исключения. Здесь необходимо делать акцент на неотъемлемых атрибутах человеческой личности, независимо от того, как мы ее рассматриваем – как отдельного человека или как составную часть социума. Эти атрибуты являются неотъемлемыми в том смысле, что они представляют собой не столько результат научения, сколько характеристику организма как такового. Хотя ядерные характеристики могут быть физиологическими по своей природе, это совсем не обязательно. Так происходит лишь в том случае, если автор теории считает, что люди похожи лишь на биологическом уровне. Однако столь же возможно рассматривать в качестве неотъемлемых характеристик личности, например, идеалы, как это делают представители теорий совершенствования. С формальной точки зрения необходимо лишь, чтобы положения, касающиеся ядерных характеристик личности, описывали неотъемлемые и присущие всем без исключения особенности человеческой природы. Вопрос о том, какое содержание мы можем считать наиболее адекватным в этом контексте, мы обсудим позже.
Говоря о периферии личности, мы делаем акцент на тех особенностях человека, которые отличают его от других. Теоретические рассуждения на этом уровне должны включать как минимум два класса понятий. Один класс я назвал конкретными периферическими характеристиками, и он относится к таким личностным особенностям, которые не могут быть подвергнуты дальнейшему делению на составные части; они характеризуются различной интенсивностью и наполнены специфическим содержанием. С формальной точки зрения конкретная периферическая характеристика – это наименьший, наиболее гомогенный элемент личности. Она должна быть количественной по своей природе; люди обычно сравнивают себя с другими по выраженности этих характеристик. Также необходимо, чтобы таких характеристик было больше одной, потому что только таким образом мы можем подчеркнуть и описать различия между людьми. Другой класс понятий, который я рассматриваю в рамках периферии личности, – это тип. С помощью этого понятия можно описать структуру конкретных периферических характеристик, определить личностный стиль того или иного человека. И здесь тоже необходимо наличие как минимум двух типов, поскольку лишь так мы можем понять, чем люди отличаются друг от друга. У нас есть все основания ожидать от автора теории личности того, что он предложит нам типологию или исчерпывающий перечень типов периферии личности, которые он считает важными, причем каждый тип необходимо раскрыть, показав, какие именно устойчивые периферические характеристики в него включены. Имея такого рода типологию, мы можем быть уверены в том, что нам предоставлено адекватное описание того, какими могут быть люди.
Столь же необходимым является описание принципов развития, отражающих природу взаимодействия между ядерными тенденциями и характеристиками, с одной стороны, и внешней средой – с другой. Как правило, допускается, что тенденции и характеристики ядра носят достаточно общий характер, что позволяет им выражаться в самых разнообразных устойчивых формах. Формы выражения, присущие тому или иному человеку, задаются внешней средой, включающей в себя родителей, культурные особенности, социальные и экономические условия и т.д. Иными словами, говоря о развитии личности, теоретик описывает специфику связи между ее ядерными и периферическими характеристиками.
Наконец, хорошая теория личности должна включать в себя и систему кодирования данных, или набор правил наблюдения; она должна содержать в себе указания на то, что именно будет подвергнуто объяснению. К этой системе относится и совокупность поведенческих переменных, требующих минимальной интерпретации; она предполагает гораздо менее глубокое объяснение, чем, скажем, объяснение конкретных периферических характеристик, а поэтому поведенческие переменные рассматриваются, как правило, не как объяснительные, а как дескриптивные.
Итак, я достаточно абстрактно описал составные части теории личности; я скорее выразил свою убежденность в их необходимости, чем пытался убедить в этом вас. В последующих абзацах я попытаюсь подробнее рассказать о том, почему каждая из этих частей столь важна, и почему упущение из виду любой из них снижает объяснительную ценность теории.
Давайте начнем с того, что подлежит объяснению. Цель любой теории – дать объяснение того, что до сих пор остается необъяснимым. Совершенно ясно, что, если мы именно так определяем основную функцию теории, нам необходимо отчетливо представлять себе то, что должно быть интерпретировано. Ученый должен ясно представлять себе интересующие его данные или явления, поскольку лишь в этом случае попытки построения теории будут конструктивными. Это означает, что хорошая теория личности должна включать четкое описание данных, которые предполагается объяснить. В других областях теоретизирования этот момент столь очевиден, что в дополнительном его акцентировании нет необходимости. Но что касается теорий личности, здесь многие ученые тяготеют к тому, чтобы оставлять прояснение данных и феноменов в качестве предмета дальнейшего исследования. Отчасти такая позиция вполне понятна: сфера психологии личности столь необъятна, что четкое выделение данных, подлежащих объяснению в рамках той или иной теории, представляется довольно затруднительным. Когда мы спрашиваем себя, какие именно поведенческие проявления требуют объяснения с точки зрения теории личности, нам на ум тут же приходит множество таких проявлений.
Однако сложности с конкретизацией данных никоим образом не избавляют нас от необходимости этой конкретизации, скорее наоборот. В любом случае выдвижение теорий, касающихся человеческой личности, без определения того, что именно нужно понять, подобно строительству лодки человеком, никогда не видевшим воды и не представляющим себе, что это такое. Организация того, что думают, чувствуют и делают люди, в конкретные, четко определенные поведенческие переменные требует наличия соответствующей системы кодирования данных. Однако успехи персонологов в этой области на сегодняшний день невелики. Не стремясь критиковать сложившуюся ситуацию, еще раз отмечу, что хорошая теория личности должна выработать четкий язык для описания тех аспектов жизнедеятельности человека, которые объясняются на основе данной теории. Не важно, сам ли ученый разработал соответствующую систему кодирования, или же она позаимствована им из какой-то другой области, главное, чтобы с ее помощью можно быть четко определить, что должно быть объяснено.
На основе материала данной книги можно предложить ряд рекомендаций по выделению поведенческих переменных. Адекватная система формулирования переменных должна быть психологической по своей сути, а никак не биологической или социологической. Иными словами, в теории личности должны быть описаны мысли, чувства и поступки людей, причем особую важность представляют повторяющиеся мысли, чувства и поступки. И хотя персонология на данном этапе не располагает внутренне согласованной системой кодирования данных, очевидно, что всего, что делалось и делается до сих пор в этом отношении, явно недостаточно. И говоря, что хорошая теория личности должна выработать соответствующий язык, психологический по своей сути, я никоим образом не хотел бы недооценивать те усилия, которые все же предпринимаются персонологами на данном этапе.
Как вы уже знаете, первый уровень объяснения поведенческих переменных – это конкретные периферические характеристики (целостные образования личности, позволяющие объяснить некоторый ряд поведенческих переменных на основании их феноменологического или функционального сходства). К примеру, такие поведенческие проявления, как стремление к соперничеству с коллегами по работе, умеренная склонность к риску в тех ситуациях, где успех определяется навыком, и большая вовлеченность в сложные, чем в простые, задачи, можно объяснить как выражения конкретной периферической характеристики, а именно потребности в достижении. Однако использование термина "потребность в достижении" предназначено не для того, чтобы просто описать имеющиеся данные, а для того, чтобы интерпретировать, или объяснить их. Некоторые персонологи, делающие акцент на ядре, а не на периферии личности, могут усомниться в том, что упомянутые мной конкретные периферические характеристики имеют объяснительную ценность; по их мнению, это не более чем дескриптивные обобщения поведенческих переменных. Для того, чтобы вы убедились в том, что конкретные периферические характеристики – это не просто описание данных, проанализируйте предложенный выше пример: какие еще объяснения (помимо потребности в достижении) мы могли бы дать перечисленным поведенческим проявлениям? На ум сразу же приходят такие черты, как неуверенность и доминантность. Рассматривая эти проявления как выражение потребности в достижении, а не как выражение чего-то другого, мы даем объяснение, а не описание.
Персонологи, придерживающиеся идеи о том, что конкретные периферические характеристики описательны, а не объяснительны по своей природе, на самом деле могли бы найти и другой, гораздо более адекватный объект для критики. Речь идет о том, что постулируемые конкретные периферические характеристики в том виде, как они представлены выше, не существуют в отрыве от паттернов поведения, которые они должны объяснять. Предположим (взяв за основу описанный выше пример), что вывод о наличии либо отсутствии потребности в достижении можно было бы сделать, только исходя из наличия или отсутствия в поведении человека проявлений, связанных с принятием риска и т.д. Если бы это было так, то такая характеристика, как "потребность в достижении", не существовала бы без тех проявлений, для объяснения которых она предназначена. Другой персонолог мог бы предложить другую характеристику, например доминантность, и быть столь же уверенным в своей правоте. Нам не удалось бы решить, какое из объяснений более адекватно. И критика в этом случае связана не с тем, что та или иная конкретная периферическая характеристика не имеет объяснительной ценности, а в том, что предлагаемое объяснение неубедительно.
К счастью, у нас есть простой способ обойти такого рода критику: мы можем предложить операциональное определение для каждой конкретной периферической характеристики. На основании операционального определения мы можем решить, как должна быть измерена данная характеристика. В нашем примере после того, как мы формулируем операциональное определение потребности в достижении, мы получаем возможность провести эмпирическую проверку адекватности объяснения тех частных поведенческих проявлений, которые отражают ту или иную характеристику. Скажем, мы могли бы измерить силу , потребности в достижении, выражаемую в фантазировании, а затем исследовать связь между воображаемыми достижениями и реальными поведенческими переменными. Именно поэтому я и считаю, что хорошая теория личности должна включать в себя операциональные определения конкретных периферических характеристик.
Мы продолжаем обсуждение объяснительной ценности положений, касающихся периферии личности, и пришло время коснуться вопроса о типе и, соответственно, типологии, о которых уже шла речь ранее. В общем, мне нечего добавить к тому, что я уже говорил выше, рассуждая о важности определения конкретных периферических характеристик. Объяснительная ценность типа соотносится с поведением на более высоком уровне обобщения, но в том, что касается всех прочих параметров, мы можем лишь повторить уже сказанное чуть ранее. Поведение, объясняемое через понятие типа, представляет собой совокупность поведенческих проявлений, объясняемых через понятие конкретных периферических характеристик. Типология предназначена для того, чтобы объяснять более глобальные различия между людьми, те различия, которые на первый взгляд кажутся более очевидными, чем те, которые могут быть проинтерпретированы на основе конкретных периферических характеристик. Возможно, мне следует отметить, что понятие типа не предполагает введение операционального определения, поскольку тип это не что иное, как совокупность конкретных периферических характеристик, каждая из которых уже имеет соответствующее операциональное определение. Общий стиль и направленность человеческой жизни логичнее всего будет рассматривать именно с точки зрения типа и типологии. И это действительно так, хотя, в принципе, существует возможность выявления более жесткой направленности на уровне конкретных периферических характеристик, как это делали Мюррей и Мак-Клелланд, предлагая свою концепцию мотива.
Итак, мы логичным образом подошли к обсуждению того, какой объяснительной силой обладают концепты, относящиеся к ядру личности. Рассуждения, касающиеся ядра личности, объясняют особенности и тенденции человеческой природы в целом. И нам необходимы концепты такого уровня, если мы хотим понять сущность человеческой личности, сравнить ее с другими формами жизни. Кроме того, основная функция тенденций ядра сводится к тому, чтобы объяснить общую направленность жизни. Конкретные направления, связанные с периферическим уровнем личности, неизбежно основываются на этой общей направленности и не могут быть поняты в отрыве от нее. Тенденции и характеристики, относящиеся к ядру личности, в отличие от периферических характеристик, не связаны непосредственным образом с наблюдаемыми поведенческими проявлениями. Ядро личности как таковое лишь косвенным образом, вследствие его связи с периферией, объясняет поведение человека. А потому операциональные определения тенденций и характеристик, связанных с ядром личности, не имеют смысла. Эмпирическая валидность рассуждений, касающихся ядра личности, не может быть исследована непосредственно; только в процессе эмпирической проверки соответствующих периферических концептов мы можем оценить адекватность этих рассуждений, проанализировав все имеющиеся на сей счет доказательства. Для теории, лишь косвенным путем соотнесенной с конкретными данными, наиболее уместным эмпирическим стандартом является именно значимость существующих доказательств.
Однако доказательства должны соотноситься с концепциями не только ядерного, но и периферического уровня. А это означает, что ключевую роль в любой хорошей теории личности играют положения, касающиеся связи ядра и периферии личности, то есть личностного развития, переработки личностного опыта. Поскольку положения, касающиеся ядра личности, лишь опосредованно связаны с данными наблюдений, их объяснительную ценность можно было бы поставить под сомнение. И действительно, те персонологи, которые предпочитают в своих рассуждениях опираться преимущественно на эмпирические данные, считают разработку положений относительно ядра личности пустой тратой времени и усилий. Однако если вы придерживаетесь того мнения, что существует ряд особенностей, присущих всем людям без исключения, вы вряд ли встанете на такую позицию. И уж тем более такая позиция будет неприемлема для того, кто действительно стремится понять, чем обусловлено поведение человека до того, как он чему-то научился. Положения, относящиеся к ядру личности, объясняют исходные, первоначальные движущие силы поведения, определяют те ограничения, которые накладывает на общие характеристики человеческой природы личностный опыт. И любая теория личности, претендующая на то, чтобы считаться достаточно полной и обоснованной, должна каким-то образом прояснять все эти вопросы; именно поэтому положения относительно ядра личности являются ее неотъемлемой частью.
Подводя итог, я скажу, что каждая из обозначенных мной частей теории личности выполняет четко определенную и важную функцию. Без согласованной системы кодирования данных теория не может обозначить то, что именно она должна объяснить. А без этого теория личности обладает не большей объяснительной силой, чем мировоззрение, религия или миф. Положения, касающиеся конкретных периферических характеристик, столь же необходимы, если мы исходим из того, что люди различаются между собой (пусть эти различия невелики, но они очевидны). Без типологии теория не может качественно описать более общие паттерны различий между людьми. Если же теория не включает в себя положения относительно ядра личности и соответствующих характеристик, мы не можем с ее помощью объяснить те особенности, которые присущи всем без исключения людям, людям как виду; кроме того, нам не удастся объяснить и то, почему человек может функционировать в мире даже без адекватного обучения. Положения относительно развития личности, то есть того, как ядерный уровень личности получает выражение на уровне конкретных периферических характеристик, необходимы не в меньшей мере, если мы хотим, чтобы концепты, связанные с ядром личности, можно было хотя бы косвенно подвергнуть эмпирической проверке на адекватность.
Очевидно, что хорошая теория личности зарождается в уме персонолога не в один миг. Та или иная ее часть может быть детально разработана задолго до того, как оформятся все остальные. Вполне возможно, что автор теории захочет довести до сведения аудитории свои идеи еще до того, как они примут законченное – идеальное – выражение. И тем не менее именно этот идеал определяет то, к чему должен стремиться автор любой теории личности. Отсутствие в теории той или иной части приводит к специфическим изъянам. Если мы хотим глубоко и полно понять личность человека, нам нужны теории, включающие в себя все без исключения части.
Помимо того, что хорошая теория личности должна включать в себя все описанные нами составляющие, она должна удовлетворять еще нескольким теоретическим принципам, важность которых признается большинством ученых. Эти часто упоминаемые принципы таковы; теория должна быть существенной, операциональной, экономичной, точной, стимулирующей и эмпирически валидной. Принято считать, что теория адекватна лишь тогда, когда она удовлетворяет этим формальным критериям. Некоторые критерии представляются мне более обоснованными, чем прочие, и поэтому мы поговорим о каждом из них в отдельности. Многое из того, о чем пойдет речь, либо имплицитно, либо явно уже было так или иначе упомянуто выше. Теперь пришло время поговорить об этих принципах подробно.
Теория должна быть существенной
Хотя психологи не так уж редко оценивают теории на основе их существенности или тривиальности, такого рода оценка – дело довольно туманное. Мандлер и Кессен (Mandler and Kessen, 1959, с. 253-254) предлагают достаточно убедительные рассуждения на этот счет:
"Если бы психологическое сообщество располагало мощным критерием для оценки тривиальности теории, мы могли бы с полной уверенностью принять решение о том, какие вопросы действительно важны и принципиальны. К сожалению, такого критерия у нас нет. Достаточно спорное использование в отношении теорий личности таких терминов, как "неуместная", "не имеющая значения", "ограниченная", "не соответствующая действительности" и т.д., вступает в противоречие с тем фактом, что в науке нет тупиковых положений. Мы можем обратиться к прошлому и без труда заметим, на каких перекрестках наука сворачивала с верного пути, но у нас нет адекватного метода для соответствующей оценки современных систем объяснения. Ответственно мыслящий ученый может выбрать для своих исследований ту или иную интересующую его проблему, но он обманывает самого себя, если считает, что знает, что он находится на более верном и прямом пути к истине, чем его коллеги. Когда Франклина и Фарадея спросили: "В чем польза этого изобретения?" (речь шла о некоем новом приборе), известный ответ Франклина был таков: "А в чем польза новорожденного?", иными словами, мы едва ли можем определить, каким будет будущее использование чего-либо. Фарадей же, парируя замечание Гладстона, более точно выразил пренебрежение истинного ученого к вопросам практического применения научных открытий: "А как же, сэр, в будущем вы сможете обложить его налогами"... Вопросы, ставящие под сомнение сущность психологических теорий, – это вопросы того же рода; окончательный научный вклад определяется столь большим количеством не известных до сих пор условий, что имеет смысл признать тот факт, что такая критика не может быть оправдана тем, что она апеллирует к поиску однозначного критерия".
Этот аргумент в оправдание теоретической свободы весьма убедителен, и все же нам следует определиться, насколько широко мы можем его применять. И в этом отношении стоит рассмотреть еще одно, не менее убедительное утверждение, касающееся тривиальности теории; на этот раз мы процитируем слова Брунера. Теория, которая подвергается критике, – это модифицированная Спенсом общая теория поведения, в соответствии с которой основой научения животных и человека является ассоциативная связь близких по времени стимулов и реакций. Эта теория была разработана главным образом на экспериментах с крысами, которых учили выходить из лабиринта. Выступая против столь частной и специфичной теории научения, Брунер (Bruner, 1957a, с. 156) говорит:
"Позвольте мне проиллюстрировать одну из причин моих трудностей, связанных с попыткой оценить эту выдающуюся книгу. Было установлено, что на английском языке можно составить приблизительно 1075 предложений длиной в 50 слов, а за год мы слышим в общей сложности 1016 предложений. Если научение этим предложениям опирается на ассоциативные по своей природе процессы, то за свою жизнь мы не достигнем даже уровня языкового развития маленького ребенка. И все же у нас нет сомнений в том, что мы могли бы определить, какие из этих 1075 построенных в соответствии с алгоритмом предложений грамматически верны, а какие нет, хотя до сих пор мы их не слышали. Очевидно, что "вербальные реакции" не являются "выученными", скорее, они представляют собой правила и принципы структурирования, позволяющие нам продуцировать предложения. Типичный ответ на такого рода критику нам давно известен: нельзя критиковать теорию за ошибки в объяснении того, чего она объяснять и не должна. Но окончательная цель этого возражения в том, что мы вынуждены принять поведенческую теорию такого типа как прикладную психологию связи между условным и безусловным стимулом, лабиринтов и т.д."
И чуть дальше Брунер продолжает эту же мысль (Bruner, 1957а, с. 156):
"Дональд Хебб недавно заметил, что если бы кто-то сделал набор микрофотографий Кембриджа, дюйм за дюймом, то мы едва ли смогли найти на этих фотографиях реку".
Говоря о том, что Спенс должен либо ответить на эту критику либо в дальнейшем называть свою теорию прикладной психологией лабиринтов, Брунер поднимает вопрос о тривиальности. Он не сомневается, что человеческое научение может протекать по ассоцианистской модели. Сомнения возникают относительно того, что такого рода научение следует рассматривать как характерное для человеческой природы. Он полагает, что это совершенно не так, и приводит пример, касающийся овладения языком. И нам не нужны эмпирические исследования, чтобы признать, что Спенс тривиализирует природу человека, не принимая в расчет то, что человеку присуще научение принципам. И мы не можем оправдать позицию Спенсера, по мнению Мандлера и Кессена, говоря, что мы не можем знать заранее, что люди научаются не столько посредством установления ассоциативных связей, сколько посредством выявления принципов. Это невозможно, поскольку Брунер в своем примере, который больше рационален, чем эмпиричен, говорит, что он сам и многие другие психологи знают именно заранее. Поэтому-то он и разочарован этой книгой.
В чем причина такой тривиальности теории научения, предложенной Спенсом? Понятно, что она не является следствием того, что для разработки своей теории он выбрал лабораторную парадигму. В действительности, эта парадигма может оказаться весьма удачной, если мы намерены рассмотреть простые, более контролируемые формы естественных явлений. Систематически варьируя в определенный момент времени лишь одну переменную, сохраняя все прочие константными, исследователь будет более успешным в лаборатории, чем в естественной обстановке даже при изучении феноменов, подобных научению. Однако для этого выбранная парадигма должна быть репрезентативной или по крайней мере гомологичной феномену в его оригинальной форме. Если научение людей осуществляется преимущественно не по ассоциативной модели, то использование лабиринтов едва ли будет уместным, поскольку с его помощью мы не сможем объяснить научение принципам. Более того, если крысы научаются главным образом благодаря возникающим у них ассоциативным связям, то совершенно не важно, насколько подробным и аккуратным будет исследование их поведения, потому что распространение полученных результатов на человеческую выборку было бы чрезмерным упрощением проблемы. Когда теоретическое осмысление проблемы лишь косвенным образом соотносится со сведениями о том, каким образом представлена данная проблема в естественной среде, опираясь преимущественно на лабораторную модель (которая, хотя и может быть сходной с естественной, обычно слишком упрощена), теория, скорее всего, будет слишком тривиальной. И трудности, связанные с подходом Спенса, вызваны не тем, что он в принципе опирается на лабораторную парадигму, но тем, что данная парадигма в этом случае не отражает человеческое научение в том виде, как оно обычно осуществляется за пределами лаборатории.
Развивая теорию, мы можем свести к минимуму риск тривиальности, решив, чту именно будет основным феноменом, требующим объяснения; это решение должно основываться на результатах наблюдений в естественной среде. Если существует лабораторная модель, адекватно репрезентирующая естественные условия, то ее вполне можно использовать. Но ученому следует быть особенно внимательным, если он не может объяснить результаты лабораторных исследований, не может прояснить связь между ними и явлениями естественного порядка (например, поведение загипнотизированного человека, поскольку в естественной среде гипноз сам по себе не осуществляется). Соотнесение своих идей с результатами естественных наблюдений особенно важно для персонолога, цель которого – понимание человека в его целостности – подвергается особому риску быть тривиальной и упрощенной. После того как автор теории сформулировал какие-то положения, основанные на наблюдениях в естественных условиях, он, конечно же, может провести и нужные лабораторные эксперименты, чтобы выяснить, достаточно ли основательны его теоретические выкладки. Если он начинает с наблюдения в естественных условиях, он вряд ли потратит свои усилия на выявление тривиальных фактов и вряд ли спланирует такие лабораторные эксперименты, результаты которых будут нерепрезентативны и приведут к чрезмерному упрощению проблемы.
В действительности, многие теоретики личности согласились бы с большей частью моих утверждений. Они, конечно же, основывают свои рассуждения на результатах наблюдений в естественных условиях, что можно увидеть как при изучении частных случаев, описанных в их работах, так и в том, что они нередко апеллируют к обычному здравому смыслу. И даже формализация и систематизация результатов испытуемых по ряду разнообразных задач, используемая такими персонологами, как Мюррей (1938) и Кеттел (1946), все же достаточно близка к тому, что мы могли бы пронаблюдать в обычном, а не лабораторном функционировании этих испытуемых. Столь же близко сопоставимы с результатами наблюдений в естественных условиях и результаты наименее структурированных тестов личности (например, ТАТ), поскольку они позволяют человеку раскрывать себя так, как ему самому хочется. Персонологи редко всецело полагаются на результаты чисто лабораторных экспериментов, развивая свои теории.
Однако другая опасность заключается в том, что некоторые персонологи иногда используют психотерапевтические техники, и результат такого подхода сопоставим с результатами Спенса, использовавшего свои лабиринты для исследования научения. Надо иметь в виду, что психотерапевтическая ситуация весьма специфична: она предназначена для осуществления лечения. Она не может считаться ситуацией естественной. На мой взгляд, она лишь отчасти может рассматриваться как репрезентативная естественным взаимоотношениям людей. Когда персонолог разрабатывает свою теорию исключительно на основе психотерапевтических наблюдений, он также рискует быть тривиальным в том, что касается его понимания жизни. Возможно, вы помните, что в 7-й главе я предположил, что причиной выделения Роджерсом всего двух типов личности является то, что он развивал свою теорию исключительно на основе наблюдения за поведением пациентов. Нам нужно помнить, что теория психотерапии и теория личности – это совершенно разные вещи.
Теория должна быть операциональной
В общем виде принцип операциональности предполагает, что значение понятия определяется связанными с ним операциями измерения. Ученому весьма полезно это помнить, потому что это вынуждает его быть действительно точным в отношении того, что он имеет в виду, и учитывать, как те или иные методики измерения влияют на значение изучаемого. Однако некоторые слишком усердные психологи интерпретируют этот принцип так, что он, на мой взгляд, теряет всю свою важность.
Одна из неверно толкуемых версий операционализма сводится к тому, что понятие значит лишь то, что мы ему приписываем, не больше и не меньше. Мне это представляется неверной интерпретацией принципа операционализма, который вовсе не должен подменять собой теоретические рассуждения. Когда мы используем операции измерения для определения понятия вместо того, чтобы сначала определить понятие, а затем выбрать адекватные ему процедуры измерения, мы допускаем, что само по себе понятие не более чем символ. Это допущение практически всегда нарушается в психологии, которая для обозначения понятий использует не математические символы, а слова. А слова в нашем языке имеют достаточно устойчивые значения. И эти значения не являются чисто семантическими: различие между словами отражает различие между элементами опыта. Определение этого "реального" значения понятия (см. Mandler and Kessen, 1959, с. 93-101) с точки зрения набора операций, используемых для его измерения (например, интеллект это балл по шкале Стэнфорда-Бине), было бы весьма опасно для теории личности. Оно, как правило, балансирует на границе осознания, привнося в исследование влияние интуиции. Вероятно, интуиция оберегает нас от чрезмерно большого количества ошибок, и в то же время мы неумно заявляем, что не знаем истинного значения используемых понятий, пока их не измерили. В конце концов, количество операций измерения бесчисленно, и если у нас нет теории, которая помогла бы нам сделать выбор между ними, мы принимаем решение сами.
Итак, я полагаю, что определение понятия – это теоретическая проблема, и только тогда, когда определение уже найдено, есть смысл заниматься подбором измерительных операций. Нельзя забывать и о том, что и сами измерительные операции привносят дополнительный смысл; таким образом, за измерением должен следовать пересмотр значения понятия. Однако влияние операций измерения на значение понятия не столь важно, гораздо более существенными являются интуиция исследователя и причины, побудившие его заняться этой работой. Таким образом, в качественной теории личности телега не должна оказаться впереди лошади: теоретическое определение должно предварять операции измерения понятий, а не основываться на результатах этих измерений.
Другая непродуктивная модификация операционализма заключается в том, что все понятия, независимо от их логических функций, должны быть операционализированы; только тогда их включение в теорию будет оправданно. Вы уже знаете, что я противник этой точки зрения. На мой взгляд, операционального определения требуют только конкретные периферические характеристики. Я не вижу особого смысла в том, чтобы у понятия было операциональное определение, если его функция заключается не столько в непосредственном объяснении данных, сколько в выявлении взаимосвязей между понятиями и их общей структурой. Заявление о том, что только операционализированные понятия могут быть учтены в теории, может привести к тому, что будет недооцениваться важность идей, касающихся ядра личности. В хорошей теории личности, на мой взгляд, операционального определения требуют только конкретные периферические характеристики.
Большинство ученых, занятых разработкой теорий личности, весьма небрежно относятся к операциональному определению постулируемых конкретных периферических характеристик. Таким образом, маловероятно, что они пойдут в неверном направлении и выберут один из тех двух вариантов операционализма, который я считаю непродуктивным. Однако в других областях психологии это нередко случается, и, возможно, сказанное мною выше позволит защитить персонологов от неправомерной критики. Надеюсь, что я был достаточно убедительным, говоря о необходимости операционального определения конкретных периферических характеристик. Реализовав эту задачу, персонолог много выигрывает и абсолютно ничего не теряет.
Теория должна быть экономичной
Долгое время в психологии было распространено мнение, что экономичность является мерилом адекватности теоретических постулатов. Самым экономичным считалось то объяснение какого-либо явления или совокупности явлений, которое предполагало наименьшее число допущений (то есть, в наших терминах, понятий и связей между этими понятиями). Функция экономичности – в упрощении теории. И хотя этот принцип представляется достаточно обоснованным и резонным, его применение к анализу психологических проблем практически невозможно. Для того, чтобы применить его, нужно было бы определить совокупность требующих объяснения поведенческих переменных и совокупность допущений всех теорий, предназначенных для объяснения этих переменных. А эта задача достаточно сложная, поскольку психологические теории зачастую весьма неполны и туманны (Mandler and Kessen, 1959), и в особенности это касается теорий личности. Невозможно и осмысленное определение совокупности поведенческих переменных, поскольку даже похожие теории личности зачастую различаются в том, какие поведенческие переменные они учитывают и объясняют. Как вы знаете, в некоторых теориях эта сторона не разработана вовсе. И даже в том случае, когда ясны и совокупность поведенческих переменных, и соотношение допущений различных теорий, при существующей скорости обнаружения новых фактов в сфере психологии те данные, которые персонологи стремятся объяснить, меняются так стремительно, что применение принципа экономичности становится попросту невозможным. Итак, принцип экономичности для оценки альтернативных теорий оказывается фактически бесполезным. В конце концов, можете ли вы припомнить хоть одну теорию, которую не только противники, но и сторонники и незаинтересованные лица сочли бы абсолютно неэкономичной? Иными словами, соответствие принципу экономичности не может служить адекватным критерием оценки теоретической продуктивности какого-либо направления персонологии.
В действительности даже в том случае, если экономичность и могла бы стать критерием оценки в сфере психологии личности, я не уверен, что в этом есть смысл. Предположим, в какой-то момент вы сможете определить ту совокупность поведенческих переменных, относительно которой различные персонологи достигли согласия и стремятся ее объяснить. Предположим также, что вы сможете четко определить все допущения, сделанные во всех этих теориях. Далее предположим, вы нашли ту теорию, которая объясняет все факты с использованием наименьшего числа допущений. Захотите ли вы ради возможной временной победы отказаться от всех прочих, не столь экономичных теорий? Я бы не захотел, поскольку такая победа едва ли гарантирует, что эта теория будет столь же полезна и в дальнейшем, когда появятся какие-то дополнительные, не учтенные ранее факты. Действительно, вполне возможно, что теория, которая представляется вполне экономичной при объяснении существующих на современном этапе фактов, окажется чрезмерно упрощенной при попытке объяснить функционирование человека в свете фактов и доказательств, которые могут быть получены завтра. Поэтому мне кажется нерезонным стремиться к простоте теории, пренебрегая возможными в этом случае недостатками. Гораздо продуктивнее использовать собственную интуицию, рассудок и эмпирические знания, пытаясь найти теорию, которая могла бы объяснить поведение человека. К счастью, персонологи придерживаются именно такой позиции, не придавая особого значения экономичности своих рассуждений.
Теория должна быть точной
Теория должна стремиться к максимальной точности и ясности: этот критерий столь очевиден, что не требует особых доказательств своей правомерности. В определении понятий и увязывании их друг с другом и с существующими данными персонолог должен избегать имплицитных положений, метафор или аналогий. Проблема, связанная с имплицитными положениями, заключается в том, что они не распознаются сразу и, соответственно, оказывают противоречивое влияние на использование теории. Метафорический, иносказательный, стиль также приводит к противоречивости и неопределенности. Заявления вроде "суперэго действительно борется с ид" или "эго – это исполнительное образование, пытающееся обеспечить компромисс между ид и суперэго" лишают теорию ясности и точности. Как я уже отмечал в главе 5, такие утверждения не могут быть верными буквально, поскольку борьба и поиски компромисса – это атрибуты организма как целого, тогда как ид, эго и суперэго – всего лишь его составляющие. Представлять свою теорию в столь размытых и туманных формулировках – значит провоцировать неверное ее понимание аудиторией.
На первой, наиболее интуитивной стадии формулирования теории метафоричность и определенная общая имплицитность, по-видимому, неизбежны, более того, они могут стать хорошим стимулом. Однако персонолог тем не менее должен стремиться к простоте и точности своих формулировок. И все же персонологические теории слишком часто грешат имплицитностью и метафоричностью даже после того, как этот первый этап пройден. На самом деле, будь теории личности более точными, моя задача была бы гораздо проще, а выводы гораздо определеннее.
Существует довольно простой способ определить, насколько точна теория. Попытайтесь использовать ее для того, для чего она, собственно, предназначена. Попытайтесь применить ее, наблюдая за поведением людей: поможет ли она лучше понять их? Или же попытайтесь сформулировать какие-то прогнозы относительно поведения человека, которого вы можете отнести к тому или иному типу. Попробуйте решить, используя терминологию данной теории, как можно проверить ваши предсказания. И если при использовании теории вы сталкиваетесь с какими-то трудностями, причин тому может быть две: либо теория неполная (вспомните, какие части обязательно должны присутствовать в хорошей теории личности), либо она неточная. Если все необходимые части в том или ином виде присутствуют, причина именно в неточности. Зачастую тщательный анализ теории помогает выявить сущность этой неточности. Помните, что точная теория может быть использована даже теми, кто не особенно верит в ее истинность. Теориям, которые могут быть использованы лишь теми исследователями, которые свято верят в ее адекватность, обычно недостает точности; иногда эта неточность может быть преодолена благодаря интуиции и убежденности исследователя. Но было бы гораздо лучше пустить эту пристрастность на то, чтобы минимизировать имплицитность и метафоричность теории: это позволит расширить круг ее пользователей.
Теория должна быть эмпирически валидной
Говоря о точности, операциональности, экономичности и тривиальности, я апеллировал не столько к эмпирическим, сколько к теоретическим критериям адекватности. Демонстрирование теоретической адекватности теории – это первый этап анализа, вслед за которым должен появиться и второй, а именно оценка эмпирической валидности. Убедительное доказательство эмпирической валидности предполагает проведение систематизированной эмпирической проверки предсказаний, формулируемых на основе теории. Объяснения на основе уже известных данных интересны и полезны, однако они не позволяют нам оценить эмпирическую валидность. Эти объяснения post hoc не предполагают того, что вы изначально выдвигали какие-то предположения, которые затем проверяли посредством сбора данных. Для определения эмпирической валидности гораздо важнее проверка этих предположений, нежели изящество post hoc объяснений. Учитывая, что теории личности, как правило, довольно многоплановы и гибки, иногда слишком велика вероятность того, что убедительность post hoc объяснений обусловлена тем, что исследователь, иногда неосознанно, подстраивает теорию под уже существующие данные. Чтобы поверить предположение, нужно определить, будут ли релевантные данные, полученные при соблюдении строгих научных стандартов, именно такими, как предполагалось. Если предположения не оправдались, теория ставится под сомнение, независимо от ее теоретической адекватности и очевидной адекватности ее post hoc объяснений.
Оценка эмпирической валидности, хотя и играет чрезвычайно важную роль, возможна лишь после того, как теория в достаточной мере разработана, после того, как мы можем четко определить релевантные поведенческие переменные. Однако и до того, как теория начинает отвечать теоретическим стандартам, эмпирическая проверка может оказаться гораздо более эффективной для конструирования и пересмотра теории, нежели для ее оценки.
Теория должна быть стимулирующей
Нередко можно слышать, что теория оправдывает свое существование, если она стимулирует ученых к размышлениям и исследованиям. Персонолог может счесть ту или иную теорию близкой по духу и начать сбор материалов для ее подтверждения и усовершенствования; он может высоко оценить какие-то новые идеи, предложенные в этой теории; он может быть скептически настроен по отношению к ней и стремиться продемонстрировать ее неадекватность. Не так уж важно, что побудило его к работе, поскольку в противном случае проводимое им исследование могло бы и вовсе не состояться. Очевидно, что теория совсем не обязательно должна отвечать всем прочим теоретическим и эмпирическим стандартам, чтобы стимулировать научную деятельность. И я не буду спорить по поводу того, что теория, которая пробуждает стремление к исследованию, хороша уже сама по себе.
Однако, не отрицая обоснованности и важности стимулирующей ценности теории, я считаю, что она не окажет длительного и плодотворного влияния на научную дисциплину наподобие персонологии, если не будет теоретически и эмпирически валидной. Бесполезно тем не менее сокрушаться о том, что персонология пока не продвинулась настолько, чтобы предложить такие теории. Описанные выше стандарты всего лишь задают ту цель, к которой следует стремиться. И персонологи не должны позволять себе уклоняться от утомительной и малоприятной работы по увеличению теоретической и эмпирической адекватности своих идей на основании того, что они стимулируют коллег к работе.
Сущность прогнозов, которые могут быть сделаны на основании теории, определяется ее содержанием. Если прогнозы оправдываются, это происходит потому, что содержательные характеристики теории определены верно. Таким образом, если мы хотим разработать качественную теорию личности, нужно учитывать те содержательные выводы, к которым мы пришли в результате анализа разнообразных позиций, описанных в данной книге. Для большей наглядности я разделил содержательные элементы на несколько категорий, выделив наиболее важные положения курсивом.
Один из наиболее значимых содержательных выводов, к которому мы пришли в главе 5, заключается в том, что защитное поведение – это обычная, хотя и не неизбежная форма функционирования личности. Люди существенно различаются по своей склонности использовать защиту и по тому, в каких сферах жизни они к ней прибегают. Доказательства говорят, что существуют две основные формы защиты: подавление, или отказ помнить и воспринимать, и гиперчувствительность, или склонность помнить и воспринимать только некоторые, особенно проблемные явления. Стимулы приводят к актуализации защит либо потому, что вызывают тревогу, либо потому, что нарушают табу общества. Все эти данные убедили меня в том, что защита имеет место тогда, когда человек пытается избежать тревоги, возникающей в результате конфликта между ним и обществом. Однако этот конфликт, как и защитное поведение, не является неизбежным результатом взаимодействия человека и общества.
С идеей о том, что человек и общество могут находиться в конфликте, вполне согласуются и выводы главы 10 о том, что люди различаются по выраженности двух характеристик, а именно: совести (совокупности ценностей, влияющих на регуляцию личных мотивов человека) и поддержки существующих социальных институтов и принятия ролевых структур. Очевидно, что некоторые люди более, чем другие, понимают важность общества и принимают накладываемые им ограничения. В главе 10 мы установили также, что люди различаются и по степени своей стабильности, предсказуемости и зависимости, то есть тех характеристик, которые имеют непосредственное отношение к социальной ответственности человека, его готовности следовать общественным нормам. На более абстрактном уровне в главе 10 также говорилось о том, что люди преследуют как личные цели (мотивы), так и социальные цели (схемы). И здесь необходимо иметь в виду, что личные цели могут быть реализованы в широком спектре ситуаций.
Итак, мы пришли к выводу, что существование вызывающего тревогу конфликта между социальными и личными целями возможно, хотя и не неизбежно. Следует также отметить, что зачастую эта тревога редуцируется посредством защитного поведения, цель которого – убедить самого себя и окружающих в чистоте и социальной приемлемости собственных помыслов. Итак, перед нами снова встает вопрос, является ли защита благом для человека. И у нас есть основания полагать, что, несмотря на обеспечение временной выгоды, защитное поведение оборачивается во вред как самому человеку, так и развитию общества в целом. Очевидно, что защитное поведение предполагает конформность по отношению к тому, как поступают и в чем убеждены окружающие люди. Доказательства того, что люди различаются по выраженности тенденции к конформному поведению при взаимодействии с окружающими, приведены в главе 10. Типичными биполярными характеристиками, полученными посредством факторного анализа, являются стремление быть в обществе либо отчужденность, стремление к сотрудничеству либо к соперничеству и доминантность либо зависимость. Кроме того, документально подтверждено существование потребностей во власти, аффилиации и достижении.
Зная о том, что человек может быть конформистом либо индивидуалистом, мы можем задаться вопросом, какие следствия вытекают из этого положения. В главе 5 мы узнали, что люди, которые выходят за пределы ролей и институтов, предлагаемых обществом, и в межличностном общении более склонны к проявлению индивидуализма, нежели к конформности, как правило, демонстрируют более творческий подход к деятельности. В главе 10 мы приводили доказательства того, что люди, которые демонстрируют конформность, отвечая на вопросы о самих себе в социально приемлемой манере, менее инициативны и уверены в себе и легче поддаются влиянию других людей. Напротив, те, кто принимает себя и свою индивидуальность, более активны, благотворно влияют на окружающих и готовы принимать их такими, какие они есть. В ряде исследований также было установлено, что люди, не считающие себя способными управлять собственной судьбой, менее инициативны и проактивны не только в том, что касается их личной жизни, но и в решении социальных проблем. Все эти данные говорят о том, что трансцендентная личность не только имеет больше шансов реализовать свои личные цели, но и более ценна для общества, чем личность, склонная к конформизму. С этим выводом согласуется и тот факт, что такая личная цель, как реализация потребности в достижении, является важным фактором экономического развития общества. Есть и другая линия рассуждений и доказательств, приводящая нас к выводу о том, что активация и ее регуляция в зависимости от личных целей и потребностей являются важной характеристикой личности. На основе факторно-аналитических работ, описанных в главе 10, мы установили, что люди различаются по степени общей энергии, или активации. В главе 4 было ясно обозначено, что люди стремятся понизить напряжение лишь в некоторых сферах своей активности, тогда как во всех прочих сферах склонны это напряжение повышать. Вы помните, что мы рассматриваем напряжение и активацию фактически как синонимы. Дополняют картину и данные, приведенные в главе 5, о том, что люди стремятся обеспечить себе среднюю степень разнообразия, избегая ее чрезмерности. Дополнительные доказательства можно обнаружить и в главе 10, где речь идет о том, что существуют индивидуальные различия по силе мотивации к поиску либо избеганию разнообразия. Нетрудно согласится с тем, что поиск или избегание разнообразия обеспечивают повышение или понижение активации соответственно. Другие поведенческие проявления, связанные с понижением либо повышением активации, описанные в главе 10, это стабильность-импульсивность и ригидность-гибкость.
На основании доказательств, приведенных в главе 5, также становится очевидно, что люди различаются по степени дифференцированности, или сложности, своей личности. Кроме того, с момента рождения и до достижения периода ранней взрослости дифференциация личности увеличивается, а с возрастом усиливаются и интеграционные процессы. Дифференциация и интеграция являются двумя составляющими психологического роста, поэтому эти данные имеют чрезвычайно важное значение. В главе 5 приводятся доказательства того, что в ходе жизни личность претерпевает значительные изменения.
Как вы уже знаете, я убежден в том, что описанные выше положения относительно содержания теории личности показывают плодотворность комбинирования модели самореализации и актуализационной версии модели согласованности. Но столь же возможно, что кто-то сможет предложить еще более четкую структуру содержательных характеристик, что приведет к разработке совершенно новой теории личности. Я же буду считать, что добился своей цели, если написанная мною книга сделала задачу разработки теории личности более понятной, важной, ощутимой и вдохновляющей.