ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
К стр. XXXVI [49]. – Субъективная сущность частной собственности, частная собственность как обособленная деятельность, как субъект, как личность, это – труд. Вполне понятно, стало быть, что только ту политическую экономию, которая признала своим принципом труд (Адам Смит), т.е. которая уже перестала видеть в частной собственности всего лишь некое состояние вне человека, только эту политическую экономию следует рассматривать как продукт действительной энергии и действительного движения частной собственности, как продукт современной промышленности; (она есть отложившееся в сознании самостоятельное движение частной собственности, современная промышленность как самость); а с другой стороны, именно она ускорила и прославила энергию и развитие этой промышленности, превратила их в силу сознания. Вот почему идолопоклонниками, фетишистами, католиками кажутся этой просвещенной политической экономии, раскрывшей – в рамках частной собственности – субъективную сущность богатства, приверженцы монетарной и меркантилистской системы [50], усматривающие в частной собственности некоторую только предметную сущность для человека. Поэтому Энгельс был совершенно прав, назвав Адама Смита Лютером политической экономии [51]. Подобно тому как Лютер признал религию, веру сущностью внешнего мира и на этом основании восстал против католического язычества, как он отменил внешнюю религиозность, превратив религиозность во внутреннюю сущность человека, как он отверг находящихся вне мирянина попов потому, что он пересадил попа в сердце мирянина, – подобно этому отвергается находящееся вне человека и не зависящее от него, – т.е. подлежащее сохранению и утверждению лишь внешним способом, – богатство; иными словами, отвергается эта его внешняя, бессмысленная предметность, поскольку частная собственность воплощается в самом человеке и сам человек признается ее сущностью, но именно в силу этого сам человек берется в аспекте частной собственности, как у Лютера он берется в аспекте религии. Таким образом, под видом признания человека политическая экономия, принципом которой является труд, оказывается, скорее, лишь последовательным проведением отрицания человека, поскольку сам человек не находится уже в отношении внешнего напряжения к внешней сущности частной собственности, а стал сам этой напряженной сущностью частной собственности. То, что раньше было внешним по отношению к человеку бытием, реальным его отчуждением, стало лишь актом отчуждения. Поэтому если вышеупомянутая политическая экономия начинает с видимости признания человека, его самостоятельности, самодеятельности и т.д. и, перенося частную собственность в самую сущность человека, не может больше связывать себя местными, национальными и прочими определениями частной собственности как вне человека существующей сущности и, стало быть, развивает космополитическую, всеобщую, ломающую любые пределы, любые узы энергию, чтобы водвориться на их место в качестве единственной политики, единственной всеобщности, единственного предела и единственной связи, – то в процессе дальнейшего развития политическая экономия должна отбросить это лицемерие и выступить во всем своем цинизме. Она так и поступает: не обращая внимания на все бросающиеся в глаза противоречия, в которые запутывает ее эта теория, она гораздо одностороннее и потому резче и последовательнее развивает положение о труде как единственной сущности богатства, выявляет, в противоположность указанной первоначальной концепции, враждебный человеку характер вытекающих из этого учения выводов и, наконец, наносит смертельный удар последней индивидуальной, природной, независимо от движения труда существующей форме частной собственности и источника богатства – земельной ренте, этому ставшему уже вполне экономическим и потому неспособному сопротивляться политической экономии выражению феодальной собственности. (Школа Рикардо.) Цинизм политической экономии растет не только относительно от Смита через Соя к Рикардо, Миллю и т.д., поскольку перед взором последних те результаты, к которым приводит промышленность, выступают в более развитом и более противоречивом виде, но и положительно экономисты всегда, и притом сознательно, идут по пути отчуждения от человека дальше своих предшественников, однако только потому, что их наука становится более последовательной и более истинной. Так как они превращают в субъект частную собственность в ее деятельной форме, т. е. объявляют сущность в одно и то же время человека как такового и человека как некое изуродованное существо [Unwesen], то противоречие, имеющееся в самой действительности, вполне соответствует той противоречивой сущности, которую они признали в качестве принципа. Разорванная [II] действительность промышленности не только не опровергает, но, наоборот, подтверждает их внутренне разорванный принцип. Ведь их принцип и является принципом этой разорванности.
Физиократическое учение д-ра Кенэ образует переход от меркантилистской системы к Адаму Смиту. Физиократия непосредственно представляет собой экономическое разложение феодальной собственности, но именно поэтому она столь же непосредственно является и экономическим преобразованием, восстановлением этой феодальной собственности, и только язык ее при этом становится уже не феодальным, а экономическим. Все богатство заключается в земле и земледелии (агрикультуре). Земля еще не есть капитал, это еще некоторая особая форма его существования, имеющая силу и значение в своей природной особенности и вследствие этой ее природной особенности. Но все же земля есть некоторый всеобщий природный элемент, тогда как меркантилистская система признает только благородный металл как бытие богатства. Таким образом, у физиократов предмет богатства, его материя, сразу же достиг наивысшей всеобщности в рамках природы (поскольку он, в качестве части природы, все еще является непосредственно предметом богатства). А для человека земля существует только благодаря труду, земледелию. Следовательно, субъективная сущность богатства уже переносится в труд. Но вместе с тем земледелие объявляется единственно производительным трудом. Таким образом, труд еще не мыслится в его всеобщности и абстрактности, он еще привязан к некоторому особому элементу природы, как к своей материи, а потому и признается еще только в некоторой особой, определяемой природой, форме существования. Вследствие этого он является только некоторым определенным, особым отчуждением человека, подобно тому как и его продукт мыслится еще только как некоторое определенное богатство, обязанное своим происхождением в большей мере природе, чем самому труду. Земля признается здесь еще как не зависящее от человека природное бытие, еще не как капитал, т.е. не как момент самого труда. Скорее, наоборот, труд фигурирует как ее момент. Но так как фетишизм прежнего внешнего, существующего только как предмет, богатства сведен здесь к некоторому весьма простому элементу природы, а сущность богатства уже признана – хотя только частично, на особый манер – в его субъективном существовании, то необходимый дальнейший шаг вперед заключается в том, что познается всеобщая сущность богатства и что поэтому в принцип возводится труд в его полнейшей абсолютности, т.е. абстракции. Физиократам возражают, что в экономическом, т.е. в единственно правомерном, отношении земледелие ничем не отличается от любой другой отрасли производства и что, следовательно, сущностью богатства является не какой-либо определенный труд, не какое-либо особое проявление труда, связанное с каким-нибудь особым элементом, а труд вообще.
Объявляя сущностью богатства труд, физиократическая теория тем самым отрицает особое, внешнее, только предметное богатство. Но для физиократов труд есть субъективная сущность только земельной собственности (физиократы отправляются от того вида собственности, который исторически выступает как господствующий и общепризнанный); у них только земельная собственность становится отчужденным человеком, физиократы уничтожают ее феодальный характер, объявляя, что сущность земельной собственности заключается в производстве (земледелии); но они отрицательно относятся к миру промышленности и признают феодализм, поскольку они объявляют земледелие единственным производством.
Вполне понятно, что когда теперь предметом рассмотрения становится субъективная сущность промышленности, конституирующейся в противоположении к земельной собственности, т. г. конституирующейся как промышленность, то эта сущность включает и себя и ту свою противоположность. Ибо подобно тому как промышленность охватывает снятую земельную собственность, так и субъективная сущность промышленности охватывает вместе с тем и субъективную сущность земельной собственности.
Подобно тому как земельная собственность является первой формой частной собственности, а промышленность на первых порах выступает против нее в истории только как особый вид собственности – или, лучше сказать, является вольноотпущенным рабом земельной собственности, – точно так же этот процесс повторяется при попытках науки ухватить субъективную сущность частной собственности, т.е. труд, и труд на первых порах выступает только как земледельческий труд, но затем получает признание как труд вообще.
[III] Всякое богатство стало промышленным богатством, богатством труда, и промышленность есть не что иное, как завершенный труд, а фабричная система есть развернутая сущность промышленности, т.е. труда, точно так же как промышленный капитал есть завершенная объективная форма частной собственности.
Итак, мы видим, что только теперь частная собственность может завершить свое господство над человеком и стать всемирно-исторической силой в своей наиболее всеобщей форме.