ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
В данной главе я попытаюсь сформулировать несколько тезисов, которые, как мне кажется, помогут нам более четко обозначить различия между двумя классами феноменов, описываемых понятиями "преодоление" (борьба, достижение, старание, стремление, целенаправленность) и "становление" (экзистентность, самовыражение, рост, самоактуализация). Противопоставление подобного рода естественно для ряда восточных культур и религий, например, для даосизма, да и западная культура в лице некоторых философов, теологов, исследователей мистицизма, "гуманистических" и экзистенциальных психологов все больше склоняется к мысли о его необходимости.
В основе западной культуры лежит иудейско-христианская теология. Дух пуританизма и прагматизма особенно силен в Соединенных Штатах, где высоко ценимы трудолюбие, работоспособность, рассудительность, расчетливость, где на особом счету устремленность к цели.69 Наука, и в частности психологическая наука, как и всякий социальный институт, пропитана духом культуры и культурности. Американская психология, изучающая главным образом целенаправленное поведение, несомненно, представляет собой образец чрезмерно прагматичной, пуританской науки. Об этом свидетельствуют не только то, к чему она устремлена, не только ее достижения, но и характерные для нее провалы, которые она упорно отказывается ликвидировать. Ни в одном учебнике вы не найдете главы, которая была бы посвящена веселью, развлечениям, беспечности, безделью, "ничегонеделанию", созерцанию, медитации, эстетическим переживаниям – словом, тем формам человеческой активности, которые принято считать бесполезными и бессмысленными, а я бы назвал немотивированными. Иначе говоря, американская психология исследует только один из аспектов человеческой жизни, полностью отвергая другие, не менее, а быть может, и более важные аспекты!
В ценностном плане этот подход можно охарактеризовать как приоритет средства перед целью. Практически вся американская психология (включая ортодоксальный психоанализ и его современные модификации) подчинена философии отторжения активности per se и опыта per se (то есть активности и опыта, не имеющих конкретных материальных результатов), философии целеполагающей, целенаправленной, эффективной, "полезной" деятельности.70
Кульминацией данной философии я бы назвал работу Джона Дьюи Theory of Valuation (108), в которой автор совершенно откровенно отрицает саму возможность существования высших целей; всякая цель, по его мнению,служит лишь средством достижения другой цели, а та, в свою очередь, служит средством достижения следующей цели и так до бесконечности (хотя этот же автор в других своих работах признает существование и высших целей).
На клиническом уровне анализа можно выделить следующие аспекты предпринятого нами противопоставления:
У истоков этого заблуждения стоит Фрейд (141), и его ошибку можно считать роковой: с той поры огромная армия психоаналитиков в любом явлении, будь то экзема, колики в животе, описка или оговорка, настойчиво ищет мотив.
Там же нами было показано, что такие феномены, как депрессия, катастрофическое поведение, описанное Гольдштейном, и лихорадочное поведение, о котором говорил Майер, феномены катарсиса и самоосвобождения можно с полным правом отнести к разряду экспрессивных, а значит, немотивированных феноменов. Оговорки, описки, тики и свободные ассоциации, столь любезные Фрейду, содержат в себе и экспрессивный, и функциональный (мотивационный) компоненты.
Выше мы приводили примеры реакций, которые имеет смысл отнести к разряду немотивированных или слабомотивированных, в зависимости от различных определений понятия мотивации. Однако мы затронули лишь малую часть феномена немотивированного поведения, и сейчас вкратце обсудим его. Эти реакции нечасто становились объектом психологического исследования, и этот факт сам по себе весьма поучителен. Он прекрасно иллюстрирует мою мысль о том, что узость восприятия – главная причина узости мышления. Для плотника, который только плотник, весь мир сделан из дерева.
Подтолкнуть творца к созданию произведения искусства может либо желание творца сообщить зрителю или слушателю некую мысль, либо стремление вызвать определенные эмоции. Но в этом же произведении можно увидеть и немотивированный, или почти не мотивированный феномен, особенно если в нем очевидны экспрессивные черты, если заведомо известно, что творец не преследовал цели воздействовать с его помощью на других людей. Нет сомнения – даже экспрессивный акт, несмотря на присущую ему безличность, может стать причиной для межличностных эффектов, но в любом случае эти эффекты будут вторичными.
Всякий раз, когда мы обращаемся к теме экспрессии, перед нами встает вопрос: "Существует ли потребность в экспрессии?" Если мы утвердительно ответим на этот вопрос, то вынуждены будем признать, что артистическое самовыражение и сопутствующие ему феномены катарсиса и самообнажения столь же мотивированы, как поиск пищи и любви. По моему мнению, данные новых экспериментов в скором времени заставят нас признать, что любой импульс, возникающий в организме, требует выражения, побуждает организм к действию. В этом-то и состоит парадокс, ибо любая потребность, любая потенция организма, по существу, – не что иное, как импульс и, следовательно, требует выражения. Следует ли, в таком случае, рассматривать экспрессию как самостоятельную потребность (импульс), или все-таки ее следует счесть универсальной характеристикой любого импульса?
Я не берусь сейчас же ответить на этот вопрос, совершить выбор в пользу той или другой возможности, мне хочется лишь подчеркнуть, что обе эти возможности незаслуженно обойдены вниманием психологии. Какому бы из вариантов ответа на вопрос мы ни отдали предпочтение, наш выбор в любом случае будет плодотворным, ибо неизбежно повлечет за собой признание такой категории, как немотивация, а, следовательно, и переосмысление всех существующих теорий мотивации.
Особое значение в связи с этим приобретает проблема эстетических переживаний. Я знаю очень много людей, которые настолько ценят эти переживания, что они, не задумываясь, отвергнут любую, даже самую изящную психологическую теорию, если в ней не найдется места для них. Наука обязана изучать реальность целиком, во всем ее многообразии, тогда как ныне предметом ее исследования выступает лишь подобие реальности, жалкое, обескровленное, лишенное жизни. Уже одно то, что есть психологи, считающие эстетические переживания бесполезными и бессмысленными, не желающие знать о мотивации, лежащей в основе этих переживаний – если, конечно, таковая существует – свидетельствует об убогости официальной психологической науки.
Даже если рассуждать о проблеме эстетического восприятия в терминах когнитивных процессов, то нам придется признать, что оно отличается от когнитивных процессов относительной немотивированностью. В главе 13 мы уже говорили о том, что рубрифицирующее восприятие в лучшем случае парциально. Рубрифицируя, мы не столько познаем объект, сколько классифицируем его, мы принимаем во внимание лишь те его качества, которые кажутся нам полезными, которые отвечают нашим запросам, служат удовлетворению наших потребностей или, наоборот, угрожают им. Эстетическое восприятие предполагает даосское, незаинтересованное созерцание целостного, многогранного феномена, предполагает его оценку не с точки зрения пользы, а в контексте высшего переживания, вызванного им.71
Отправной точкой размышлений о феномене бытия может стать анализ понятия ожидания. Кошка, дремлющая на солнцепеке, ничего не ждет или ждет не больше, чем дерево, простирающее к небу свои ветви. Ожидание означает напрасно потраченное, не наполненное содержанием время. Ожидание выступает эпифеноменом инструментального отношения к жизни, его побочным продуктом. Мы можем относиться к нему как к глупой, неэффективной реакции на реальность, уже хотя бы потому, что нетерпение, характерное для ожидания, не приносит пользы организму, снижает его эффективность. Человек ожидающий забывает о том, что процесс может быть не менее приятен, чем результат, что движение может доставить такое же удовольствие, как достижение цели. Путешествие – это тот случай, когда потраченное на дорогу время для одного человека становится любопытным переживанием, а для другого – мучительными часами ожидания. То же самое можно сказать об обучении и о межличностных отношениях в целом.
В этой связи интересно проанализировать такое понятие как "потерянное время". Прагматичный, целеустремленный человек сочтет потерянной ту минуту, которая не приблизила его к достижению цели, не принесла пользы. Такая интерпретация понятия "потерянное время" разумна и, безусловно, имеет право на существование, но я могу предложить и другое, не менее обоснованное и не менее разумное его толкование, при котором потерянным будет считаться время, когда человек не испытывал высшего переживания, не ощущал всеохватывающей радости бытия. Явно не теряли времени те люди, которые первыми сказали: "Замри, и слушай миг восторга", "Счастливые часов не наблюдают".
Давайте разберемся, к каким потребностям апеллируют рекламные ролики таких видов спорта как гребля, гольф и т.п., – это может стать превосходной иллюстрацией неспособности среднестатистического человека к непосредственному восприятию природы. Как правило, в рекламе обращают внимание зрителя на то, что вышеперечисленные виды спорта дают возможность человеку побыть на лоне природы, подышать свежим воздухом, погреться на солнышке, насладиться видом красивых пейзажей. Таким образом, высшие переживания, как и само бытие, в принципе немотивируемые, в угоду нашему западному сознанию облекаются в форму прагматичной, целенаправленной деятельности.
Кроме эстетических переживаний источником удовольствия и наслаждения могут стать и другие переживания, как, собственно, и жизнь как таковая. Такого рода удовольствие вряд ли можно назвать мотивированным феноменом, скорее оно есть высшей целью мотивированной деятельности, эпифеноменом базового удовлетворения.
Мистический опыт, восторг, изумление, восхищение, благоговение перед тайной – все эти переживания родственны эстетическим; мы не стремимся и не готовимся к ним, они настигают нас внезапно, точно так же, как музыка врывается в душу человека. И вместе с тем они, несомненно, представляют собой высшие переживания, они не инструментальны, мы не ищем в них пользы, не пытаемся изменить с их помощью мир. Все сказанное справедливо и в отношении досуга, хобби, увлечений, если, конечно, правильно определить эти понятия (375).
Наверное, было бы уместно выделить два аспекта такого рода высших наслаждений: 1) удовольствие от активности, как его понимал Бюлер, и 2) удовольствие от процесса жизни как таковой (животное, биологическое удовольствие, вкус к жизни). Эти два вида наслаждения настолько тесно взаимосвязаны, что их практически невозможно различить в реальной жизни. С особой наглядностью эта взаимосвязь проявляется у детей. Ребенок, узнав что-либо или научившись чему-либо, азартно тренирует новый навык, без устали демонстрирует свое знание или умение перед окружающими. Его подстегивает удовольствие, которое доставляет ему его активность и оттачиваемое мастерство. Представьте хотя бы ребенка, обучившегося новому танцу. Что касается чисто животного, биологического удовольствия, то всякий, кто когда-либо испытывал тошноту или страдал несварением желудка, знает, какое наслаждение может принести избавление от недуга. Этот вид удовольствия – непременное следствие выздоровления, это немотивированный побочный продукт здоровья и жизни.
В главе 10 мы вслед за Олпортом (8), Вернером (464) и Вертхаймером (465, 467) определили стиль поведения как противоположность его функциям и целям, как один из примеров экспрессии.
Для иллюстрации и подтверждения данного тезиса я хотел бы привести некоторые данные, опубликованные мною в 1939 году (305). Я пытался определить, как на поведенческом уровне проявляет себя у женщин такая черта характера как доминантность или, выражаясь точнее, уровень доминантности. Я подразделил выборку на две группы – группу высокодоминантных (сильных, уверенных в себе, с высокой самооценкой) женщин и низкодоминантных (пассивных, робких, с низкой самооценкой). Поведение женщин было настолько характерным, что в конце концов я смог безошибочно относить женщину к тому или другому типу, просто наблюдая за ее походкой, манерой говорить и т.п. Характер женщины проявлялся не только в функциональном, мотивированном поведении, но также и в ее вкусах, в манере одеваться, в улыбке. Остановлюсь на этом подробнее.
Женщина с сильным характером склонна отдавать предпочтение пище с сильным, резким вкусом; она любит соленое, острое, пряное и горькое; например, из двух сортов сыра она выберет сыр с резким вкусом и запахом. Ей нравятся деликатесы, даже те из них, которые у некоторых людей могут вызвать отвращение, например, улитки. Она с удовольствием пробует новую, незнакомую пищу – например, жареных лягушек или мясо змеи. Этим женщинам не свойственны жеманство, мелочная требовательность, брезгливость; неаппетитный вид пищи не вызывает у них отвращения. При этом они гораздо более чувственны и получают большее наслаждение от вкусной еды, чем низкодоминантные женщины.
По принципу физиогномического изоморфизма (464) эти же качества обнаруживают себя и в других сферах жизнедеятельности доминантных женщин. Они резки, уверенны и решительны в высказываниях; они предпочитают мужчин сильных, твердых и решительных; они способны твердо и решительно противостоять любой попытке эксплуатации или манипуляции.
Мои выводы были подтверждены исследованием Айзенберга (118). Он обнаружил, например, что женщины, набравшие наибольшее количество баллов по тесту базовой безопасности (294), проявляли большую раскованность в общении с экспериментатором. Такие женщины нередко опаздывали к началу эксперимента и при этом не считали нужным как-то оправдаться или извиниться; их отношение к экспериментатору было лишено подобострастной почтительности; они не проявляли ни малейшего волнения или стеснения, непринужденно усаживались в кресло, спокойно принимали предложенную сигарету или чашку кофе, словом, чувствовали себя совершенно свободно.
Еще более ярко сила характера этих женщин проявлялась в половой сфере (311). Их отношение к сексу можно назвать языческим. Понятие "девичья честь" для них не более чем метафора, среди них почти не было девственниц. Такие женщины не выказывают отвращения к неконвенциональным формам сексуальности. Они не видели ничего постыдного в мастурбации или промискуитете, могут позволить себе гомосексуальные эксперименты, куннилингус, фелляцию (fellatio), анальный секс. Иначе говоря, сильная женщина и в половой сфере отличается твердостью, решительностью и радикализмом. Советую также обратить внимание и на работы других авторов (107).
В неопубликованном эксперименте Карпентера (79) изучались различия в музыкальных вкусах высоко- и низкодоминантных женщин. Результаты, полученные в ходе эксперимента подтвердили предположение автора о том, что сильные женщины открыты для восприятия странной, непонятной, незнакомой музыки. Немелодичная музыка, которую иные назвали бы какофонией, не раздражала и не пугала их; больше, чем благозвучие, они ценят в музыке мощь.
Эксперимент Мидоу (335) показал, что сильные женщины под воздействием стрессогенных факторов обнаруживают гораздо меньшее подавление интеллектуальных способностей по сравнению с женщинами с низкими показателями по тесту базовой безопасности (робкие, пассивные, неуверенные). В этой связи рекомендую обратиться к моим комментариям экспериментов Мак-Клелланда, посвященным изучению потребности в достижении (297а).
Во всех примерах, что я привел здесь, поведенческие характеристики испытуемых немотивированы, экспрессивны по своей природе; они выражают сущность характера в той же мере, в какой музыка Моцарта несет в себе моцартовское начало, они столь же индивидуальны, как сделанная Ренуаром копия картины Делакруа, которая больше похожа на Ренуара, чем на Делакруа, так же экспрессивны, как рассказы по картинкам ТАТ и протоколы теста Роршаха, как почерк и игра в куклы.
В современной литературе, посвященной игротерапии и диагностике с помощью игровых методов, мы находим все больше указаний на то, что в игре можно усмотреть и функциональные, и экспрессивные черты, что игра может содержать в себе одновременно и функциональное, и экспрессивное начало (см. стр. 122). Это умозаключение, столь умозрительное на первый взгляд, в скором времени заставит нас подвергнуть ревизии все ныне существующие теории игры, в соответствии с которыми игра рассматривается как функциональный, мотивированный феномен. Давайте применим предложенное нами противопоставление между преодолением и становлением, между функциональностью и экспрессией в область зоопсихологии, – это, как мне кажется, позволит нам прийти к более реалистическому пониманию феномена игры у животных. Чтобы открыть новую главу в исследовании игры, требуется лишь признать, что игра может быть "бесполезной" и немотивированной формой активности, может быть целью, а не средством достижения цели, феноменом бытия, а не инструментом адаптации. То же самое, вероятно, можно сказать о таких сугубо человеческих реакциях, как радость, веселье, смех, эйфория и т.п.
В этом разделе мы коснемся еще одной сферы, которая всегда оставалась вне поля зрения официальной психологии.
Со времен Дарвина и Дьюи человеческое мышление рассматривалось только в контексте его инструментального значения, интерпретировалось как феномен сугубо функциональный и мотивированный. Немногочисленные данные, опровергающие эту точку зрения, получены нами главным образом посредством анализа таких крупных продуктов мышления, как различные философские системы. Именно в философском продукте с наибольшей очевидностью проявляется тесная взаимосвязь с неповторимым характером его автора (192). Совершенно очевидно, что пессимистическую философию Шопенгауэра мог обосновать только самый отчаянный пессимист, каким и был Шопенгауэр. Было бы наивным считать ее плодом чистого разума, результатом совершенно безличной рационализации; любой психолог, имеющий хотя бы малейший опыт анализа детского творчества или рассказов ТАТ, поймет недостаточность подобных интерпретаций. Продолжая эту параллель с творчеством, скажу, что и великие творения Баха, и полотна Рубенса тоже при желании можно отнести к разряду хитроумных способов защиты.
Феномен запоминания тоже может быть сравнительно немотивированным, подтверждением чему становится способность к латентному научению, в большей или меньшей степени свойственная всем человеческим существам. Шумиха, поднятая зоопсихологами вокруг проблемы латентного научения, на самом деле не имеет никакого отношения к делу, так как исследователям истинно человеческого, по большому счету, решительно все равно, обладают крысы этой способностью или нет. Что касается людей, то здесь мы можем сказать наверняка – каждый из нас постоянно чему-то учится.
Относительно поднятой нами проблемы можно вспомнить исследования Ансбахера, который обнаружил, что детские воспоминания тревожных, неуверенных людей, как правило, связаны с неприятными ситуациями и переживаниями. Со своей стороны могу добавить, что по моим наблюдениям тревожные люди чаще видят тревожные, страшные сны. Мне кажется очевидным, что воспоминания и сны отражают общее отношение человека к миру, то есть экспрессивны по своей сути. Надуманны и неплодотворны попытки увидеть в них исключительно функциональные явления, интерпретировать их как способ удовлетворения желаний.
Мы так привыкли к словосочетанию "поиск истины", "борьба за правду", что уже не мыслим себе истину без поиска, а правду – без борьбы. Но в реальной жизни нередки случаи спонтанного постижения истины, без усилий, без напряжения, без борьбы. Если экспериментальная ситуация требует от испытуемого той или иной мотивации для решения поставленной перед ним задачи, это еще не служит доказательством обязательной мотивированности мышления, – скорее уж следует говорить о тривиальности или надуманности эксперимента. Мышление здорового индивидуума, живущего в хорошем, здоровом обществе, во многом приобретает свойства восприятия – оно может принимать формы рецептивного созерцания и спонтанного постижения, может быть легким, ненапряженным, нефункциональным, немотивированным. Мышление, в таком случае, не служит удовлетворению потребности, а выступает органичным продолжением и выражением здорового бытия, оно так же естественно, как улыбка на лице счастливого человека, как благоухание цветка, как сок спелого плода.