ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Мысль о наличии автоматизированных механизмов в поведении человека не нова. Зачастую она приводила многих исследователей к неправильному выводу, что человек есть не что иное, как чрезвычайно сложный автомат.
Данное механистическое воззрение имеет свою длительную историю. Подобное представление о человеке исходит прежде всего от Декарта, который выдвинул впервые идею о машинообразной структуре тела и механизме рефлекторного акта. Однако он дуалистически разрешал коренной методологический вопрос об отношении телесного к психическому.
Если животных он отождествлял с рефлекторными машинами, то в отношении человека допускал наличие самостоятельной мыслящей души в машинной структуре тела. Французские материалисты 18-го столетия, в частности Ламеттри, автор книги "Человек-машина", принимали в основном положение, что человек есть автомат, упрекая Декарта лишь в допущении божественной силы в человеческом теле.
В начале прошлого века Гегель внес существенный вклад в эту проблему, хотя и в идеалистической форме. Он указал на активную роль сознания личности в регулировании привычных автоматизированных процессов в психике и поведении человека. В своей "Энциклопедии философских наук", в книге "Философия духа" он пишет, что привычка есть важное, но трудное понятие, а потому психология до сих пор оставляла его без внимания. В этом понятии высшая индивидуальная жизненность соединяется с противоположным ей, бессознательным механическим течением процессов, в котором единичное более незаметно, а выдвигается на первый план лишь общее. Когда мы учимся читать и писать, всякая буква и всякая черта составляет очень заметное представление, если же мы путем продолжительных упражнений вполне научимся читать и писать, мы уже замечаем лишь целое, а не единичное.
Далее Гегель указывает, что привычка распространяется на все виды и ступени деятельностей духа, стояние, походку, акты зрения, мышления и т.д. Привычка есть освобождение и потому путь к свободе естественной души; поэтому говорить с презрением о рабстве привычек неумно, так как на самом деле всякая истинная свобода состоит в том, что мы следуем разумным законам, а это достигается вполне естественным путем с помощью привыкания.
Гегель формулирует единство сознательного и механического в привычке следующим образом: "Мы видим, что в привычке наше сознание присутствует при данной вещи, интересуется ею и, наоборот, в то же время отсутствует, равнодушно к ней; субъект в такой же мере усваивает в этом случае вещь, как и отвлекается от нее; душа, с одной стороны, совершенно проникает в свои обнаружения и, с другой стороны, покидает их, т.е. придает им вид механического простого, естественного действия".
Если материалистически прочесть эти слова мыслителя, то окажется следующее: привычка и навыки, возникшие у человека благодаря длительным повторениям и упражнениям, включают в себя, в свое содержание целенаправленную активность сознания, выступающую в единстве с автоматизированной формой проявления высших психических функций мозга. Причем содержание целенаправленной активности сознания обусловлено практикой.
В середине 19-го столетия понимание человека как автомата было подхвачено представителями метафизического, вульгарного материализма (Бюхнер, Фохт, Молешотт и др.). Сложные физиологические и психические процессы в организме человека они сводили к механическим и автоматически протекающим явлениям. Это течение оказало значительное влияние на ряд психиатров (Мейнерт, Вернике и др.).
В своей книге "Основы психиатрии" Вернике, подражая Мейнерту, следующим способом пытается представить человека как машину: "Представьте себе, что... крышка черепа снята; мозг высоко, но осторожно приподнят над основанием черепа, так что кровеносные сосуды, нервы, продолговатый мозг и спинной не претерпели никаких изменений: в таком виде головной мозг в подлинном смысле представил бы из себя двигающее и ощущающее существо, снабженное лишь машиной, которая, в свою очередь, снабжена аппаратами восприятий ощущений и производства движений, но сама по себе по отношению к мозгу составляет лишь часть... При этих условиях возможно было бы, как это сделал Мейнерт, сравнить мозг с мягкотелыми, одаренными щупальцами (чувствительные нервы) и хватальцами (двигательные нервы).
По поводу теории автоматизма высказывался и психолог Джемс: "Согласно теории автоматизма, – пишет он, – если бы мы знали в совершенстве нервную систему Шекспира и абсолютно все условия окружающей его среды, то мы могли бы показать, почему в известный период жизни его рука начертала какими-то неразборчивыми мелкими черными значками известное число листов, которые мы для краткости называем рукописью "Гамлета". Мы могли бы объяснить причину каждой помарки и переделки мы все бы это поняли, не предполагая при этом в голове Шекспира решительно никакого сознания. Слова и фразы мы будем при этом рассматривать не как знаки известных идей, а просто как чисто внешние факты. Подобным же образом теория автоматизма утверждает, что мы могли бы написать подробнейшую биографию тех 200 фунтов, или около того, тепловатой массы организованного вещества, которая называлась Мартин Лютер, не предполагая, что она когда-нибудь что-либо ощущала. Но, с другой стороны, ничто не мешало бы нам дать столь же подробный отчет о душевной жизни Лютера или Шекспира, такой отчет, в котором нашел бы место каждый проблеск их мысли и чувства. Тогда душевная жизнь человека представилась бы нам протекающей рядом с телесной, причем каждому моменту одной соответствовал бы известный момент в другой, но между тем и другим не было бы никакого взаимодействия.
Откровенная, незавуалированная трактовка принципов психофизического параллелизма, изложенная Джемсом в столь образной форме, звучит как нелепая пародия на человеческую жизнь. Здесь в оголенной форме обнаруживается вся искусственность и тенденциозность построения этой реакционной психологической теории, которая превращает человека в бездушный автомат, машину вовсе не для того, чтобы отбросить духовный мир, душу на манер вульгарных материалистов, а для того, чтобы "освободить" сознание от материи, сделать его абсолютно автономной сущностью.
Конгресс французских психиатров в 1927 году в Блуа, посвященный проблеме психического автоматизма, показал, что, несмотря на наличие глубоких противоречий в этом понятии, все же можно установить наличие двух форм автоматизма – психологического и патологического.
Психологический автоматизм проявляется в обычной нормальной психической жизни человека.
Блондель, Дид, Нейрак и другие считают, что психический автоматизм обозначает процесс психической переработки, возникающей спонтанно, без обдуманного целенаправленного действия. В нормальной психической жизни человека автоматизмы образуются под влиянием внешнего воздействия, подчинения и воспитания личности, которые создают прочные организованные привычки, трудовые профессиональные автоматизмы, потом переходящие в подсознательную сферу. Дид пытается сблизить автоматизм с условными рефлексами Павлова. Блондель чрезвычайно расширяет понятие психического автоматизма. По его мнению, вся интеллектуальная деятельность человека подвержена автоматизмам. Без автоматизма не может быть никакого прогресса ни в какой области – ни в моторной, ни в интеллектуальной, ни в моральной.
Ю.Джексон рассматривал человека как сложный автомат: он полагал, что нервные процессы, протекающие более автоматически, свидетельствуют о большей организованности наших аппаратов. Высшие же центры, которые работают менее всего автоматически, наоборот, организованы менее всего. Автор, по-видимому, под организованностью подкорковых и стволовых, филогенетически унаследованных автоматизмов понимает машинообразное функционирование этих биологических механизмов. Однако если понятие организованности рассмотреть с позиции общебиологической, то нужно полагать, что высшие корковые функции обеспечивают более высокие формы приспособления в быстро меняющейся среде, и потому именно они должны считаться наиболее организованными центрами.
Другой психоневролог П.Жане в своей известной книге "Психический автоматизм" возражает против авторов, считающих автоматизм чисто механической А совершенно бессознательной деятельностью. Он не соглашается и с другими авторами, которые не признают наличия автоматизма в сознании человека; они считают, что если допустить наличие автоматической деятельности, то это значит уничтожить сознание и превратить человека в чистый механизм. Жане решает удовлетворить как тех, так и других авторов и допускает одновременно сосуществование автоматизма и сознания.
Однако у него получается не внутреннее единство этих двух сторон психической жизни, а наличие как бы двух слоев психической деятельности – высшего сознательного и низшего подсознательного, автоматического. По его мнению, если у больного автоматические явления занимают все поле сознания, у здорового они замаскированы другими, более сложными явлениями. Для сравнения он приводит пример: богатый и бедный одинаково имеют в своем распоряжении хлеб и воду, но у первого, кроме того, есть еще кое-что другое; здоровый человек обладает автоматическими способностями больного, но у него имеются и другие, высшие способности.
Таким образом, по Жане, существуют два механизма психической деятельности человека. Низший, подсознательный слой психики обладает автоматическим механизмом, который, во-первых, характеризуется строгой детерминированностью, поэтому его можно легко предвидеть; во-вторых, некоординированностью и изменчивостью; в-третьих, отсутствием внутреннего единства. Высший, сознательный слой психики обладает волевым механизмом, который характеризуется, во-первых, внутренним единством и гармонией; во-вторых, способностью к синтезу, обобщению психических элементов; в-третьих, недетерминированностью, свободой проявления, потом что волевой механизм является разумным и приобретает мировую и моральную ценность. Таковы взгляды Жане о психическом автоматизме.
Эклектическая точка зрения Жане, конечно, не разрешает векового опора о том, является ли человек с его психикой автоматом, машиной или нет. Жане только механически "вложил" в сознание личности два этажа – структуру высшую – волевую, сознательную и структуру низшую – подсознательную, автоматическую. Они между собой связаны только внешне. Получается упрощенная конструкция, и создается явная тенденция исключать из высших сознательных волевых процессов принцип детерминизма.
В своей концепции о привычном рефлекторном автоматизме И.М.Сеченов преодолевает разрыв между сознательными и автоматизированными процессами и раскрывает их внутреннее единство и преемственность. Он писал, что при сознательно заученных привычных движениях, например при ходьбе, сознательная воля "властна в каждом отдельном случае вызывать ее, останавливать на любой фазе, ускорять и замедлять, но в детали механики она не вмешивается, и что именно этому обстоятельству ходьба обязана своей машинальной правильностью".
Любопытно, что Толстой Л.Н. в романе "Анна Каренина", описывая в художественно образной форме работу Левина на косовице, дает ту же закономерность привычно-автоматизированных движений: "И чаще и чаще приходили те минуты бессознательного состояния, когда можно было не думать о том, что делаешь. Коса резала сама собой... В середине работы на него находили минуты, во время которых он забывал то, что делал, ему становилось легко, и в эти же самые минуты ряд его выходил почти так же ровен и хорош, как у Тита. Но только что он вспоминал о том, что делает, и начинал стараться сделать лучше, тотчас же испытывал всю тяжесть труда, и ряд выходил дурен".
Учение И.П.Павлова о высшей нервной деятельности сыграло решающую роль в деле дальнейшего продвижения проблемы автоматизации мозговых функций. Экспериментальные работы сотрудников И.П.Павлова, Асратяна и Скипина впервые дали толчок изучению системности функций головного мозга. Под автоматизацией нужно понимать не механическое осуществление машинообразного функционирования, а системность в актах познания и действия, в которой отдельные частные функции сочетались и объединялись, образуя более сложные структуры. Это беспрерывное систематизирование процессов И.П.Павлов определяет как беспрерывное стремление к динамическому стереотипу. В работе "Условные рефлексы" по поводу системности в работе полушарий он писал: "Вся установка и распределение по коре полушарий раздражительных и тормозных состояний, происшедших в определенный период под влиянием внешних и внутренних раздражителей, при однообразной повторяющейся обстановке все более фиксируется, совершаясь все легче и автоматичнее. Таким образом, в коре создается динамический стереотип (системность), поддержка которого составляет все меньший и меньший нервный труд; стереотип же становится косным, часто трудно изменяемым, трудно преодолеваемым новой обстановкой, новыми раздражениями".
В работе "Проблема сна" И.П.Павлов подчеркивает огромную роль внутреннего дифференцирующего и координирующего торможения в коре головного мозга в возникновении системных навыков: "Если большие полушария, – пишет он, – постоянно, как это всякому ясно, вмешиваются в самые мелкие детали наших движений и одни пускают в ход, а другие задерживают, как например при игре на рояле, то вы можете себе представить, до чего дробна величина торможения, если одно и то же движение и сила его напряжения допускается, а другое рядом, самое мельчайшее, уже устраняется, уже задерживается.
Или, например, в нашем речевом движении. Сколько у нас слов – и таких и других – для передачи наших мыслей. И мы хорошо передаем смысл, никогда не говорим, лишних слов, употребляем то слово, которое всего более подходит в данном случае и т.д.
Анохин справедливо указывает, что в экспериментальном факте, доказывающем наличие системной функции, изолированный условный рефлекс перестал иметь доминирующее значение, а стал подчиняться в какой-то степени общему динамическому стереотипу.
Сегла, развивая идею патологического автоматизма, показал, что феномены, описанные Байарже и Кандинским, представляют собой сложные механизмы речевого автоматизма на фоне измененного сознания. Работа Сегла о "Галлюцинаторной навязчивости и навязчивой галлюцинации" вышла через семь лет после появления работы Кандинского, поэтому французские авторы ошибаются, говоря, что Сегла первый положил начало разработке проблемы патологического автоматизма. Эта честь принадлежит нашему соотечественнику Кандинскому, написавшему свою блестящую монографию еще в 1890 году.
Клерамбо, в последующем развивавший взгляды Сегла, представил свой синдром как непосредственное выражение органического неврологического процесса. Патологические автоматизмы, согласно его взглядам, являются безыдейными, атематичными. Роль личности в этих явлениях ничтожна. Вполне естественно, что такое механическое сведение сложных психопатологических образований к неврологически-автоматическими нарушениям вызвало среди многих психиатров, особенно среди французских, бурю протеста.
Однако эта критика, направленная против Клерамбо, зачастую велась на основе мистико-идеалистических концепций Бергсона и Фрейда (Серье, Энар и другие). Большинство таких крупных исследователей, как Кронфельд, отдавая должное талантливой теории Клерамбо, в то же время принципиально и совершенно справедливо возражают против полного сведения идеации, т.е. бредообразования и галлюцинаций, к непосредственному неврологическому процессу.
Перейдем к рассмотрению проблемы патологического автоматизма. Эта проблема имеет свои корни во взглядах Джексона, Вернике, Байарже, Кандинского и других. Байарже утверждал, что вся история безумия есть нечто иное как описание психического автоматизма, предоставленного самому себе: он обусловливается слабостью синтетической способности или психической слабостью.
Кандинский в своем анализе характерных черт псевдогаллюцинаций, по существу, говорит о явлениях психического автоматизма. Он считает, что псевдогаллюцинаторные образы отличаются от обыкновенных чувственных представлений своей: 1) непрерывностью; 2) спонтанностью, самопроизвольностью в возникновении; 3) отсутствием логической непосредственной связи между собой; 4) отсутствием чувства внутренней активности и 5) неприятным, навязчивым, насильственным характером. Кандинский также упоминает о насильственном внутреннем говорении, которое является чувством двигательной речевой иннервации, имеющей местом своего возникновения кортикальные центры речи.
Более детально пишет о физиологических основах привычного коркового автоматизма Красногорский Н.И. Автоматизированное действие, по его мнению, осуществляется благодаря четко концентрированным процессам в мозге. Иррадиация нервных процессов при этом сведена к минимуму. В стадии автоматической фазы рефлекса скрытый период условного рефлекса укорачивается, сфера динамического влияния условного рефлекса на кору суживается, и он протекает более концентрированно, не вызывая общего понижения возбудимости коры. Вследствие этого кора, как целое, становится снова открытой для новой приспособительной деятельности. Далее Красногорский отмечает, что "вследствие автоматизации в коре больших полушарий создаются условия, при которых одновременно с автоматическими актами может происходить еще и другая, иногда сложная анализаторно-синтетическая деятельность. Автоматизация приобретенных реакций экономизирует работу коры как целого и позволяет перемещать фокус ее активности на самые актуальные процессы".
Известно, что каждый автоматизированный акт возникает только в результате длительных и многочисленных повторений сознательных целенаправленных действий человека. Даже, когда прочно образовался этот навык, то у него в любом акте познания и действия момент произвольного, волевого всегда выступает во внутреннем единстве с моментом автоматизированного. Эта закономерность – необходимое условие любого акта гнозиса и праксиса.
С самого раннего периода жизни у человека развиваются эти навыки к восприятиям, представлениям внешнего мира и собственного тела, навыки к речи, чтению и письму, к сложным трудовым действиям и т.д. Итак, наряду с биологическими врожденными механизмами автоматизма, в спинальных, стволовых, подкорковых и др. отделах центральной нервной системы существуют и высшие корковые механизмы так называемого привычного автоматизма. Они возникают и развиваются в течение жизни человека под влиянием его личных потребностей, интересов, его волевой активности. Весь богатейший опыт культуры, накопленный человечеством, осваивается длительным обучением и тренингом. Благодаря механизмам привычного автоматизма вырабатываются постоянно действующие, стойкие навыки к сложным процессам физического и духовного труда.
Эти механизмы, по-видимому, служат физиологической основой интеграции психических процессов и произвольных мышечных движений. Они чрезвычайно экономизируют, облегчают нервную и мышечную работу и тем самым снижают утомляемость.
В процесса активною практического познания новых незнакомых предметов, явлений, неясных сложных ситуаций приводится в действие аналитико-синтетический аппарат мышления. После завершения процесса познания определенных объектов и многократных повторений в повседневной практике жизни постепенно вступают в действие механизмы привычной автоматизации, и в дальнейшем акте узнавания и понимания этих явлении включает в себя анализ-синтез, как уже совершившийся. В обыденной жизни, в актах обычных восприятий, представлений, даже в обычных мыслительных и речевых процессах, существует одна важная особенность: мы узнаем воспринимаемые и представляемые образы, пре красно понимаем свои обычные мысли и речь (в том числе и чужую) без того, чтобы подвергать их детальному анализу. Между тем, при неожиданном изменении ситуации, при возникновении затруднений и препятствий мы можем совершенно произвольно активным вниманием нарушить процесс привычной автоматизации и вновь прибегнуть к помощи анализа и синтеза.
Способность человека к понятийному мышлению, к тончайшим трудовым двигательным актам и другим действиям в процессе его поведения осуществляется только благодаря единству познавательной активности содержания и автоматизированной формы проявления высших психических и двигательных актов личности. Обычно в норме ведущим моментом является целенаправленная активность и сознательность содержания акта; автоматизированные навыки в норме подчинены сознанию человека, который в любых условиях может изменять их направленность, интенсивность и содержание. Это выступает наглядно и в восприятии, и в мышлении, и в действии. В данном положении мы усматриваем один из важнейших признаков психического здоровья человеческой личности.
Здесь, однако, нужно отметить, что механизм привычной автоматизации не всегда является положительным качеством: общеизвестно, какой вред приносит человеку приобретение дурных привычек, которые делают его своим рабом и тем самым преграждают ему путь к дальнейшему прогрессу (Орбели Л.А.). Когда же он приобретает полезные автоматизированные навыки в сферах интеллекта и действия и сознательно использует их для высоких и прогрессивных целей, то положительная значимость их становится поистине величественной. Пенфильд и Джаспер в одном из своих трудов приводят наблюдения над Эйнштейном во время электроэнцефалографии. Во время эксперимента Эйнштейн производил довольно запутанные математические операции, которые, однако, он выполнял совершенно автоматически, и в это время у него регистрировался отчетливый непрерывный альфа-ритм – "ритм покоя". Внезапно этот ритм у него исчез, и сам он казался обеспокоенным. Когда его спросили, случилось ли что-нибудь неприятное, он ответил, что нашел ошибку в расчетах, которые он сделал накануне.
Анализ данного интересного факта показывает, что одаренным личностям доступна автоматизация даже сложных математических операций. В этом нужно усмотреть неисчерпаемые возможности интеллектуального развития благодаря закономерности привычной автоматизации. Этот описанный научный факт подтверждает нашу мысль о том, что во время психического акта при возникновении неожиданного препятствия привычно автоматизированный процесс быстро сменяется активным аналитико-синтетическим.
И.В.Давыдовский в своей книге "Вопросы локализации и органопатологии..." метко замечает, что человек, строящий машины по принципу автоматической саморегуляции путем использования физических законов неживой природы, сам оказывается носителем аналогичных закономерностей: "Человек как бы возвращает во внешнюю среду те орудия, или приспособительные механизмы, которые в том или ином виде возникали в нем самом в процессе эволюции".
Крупнейшие представители науки кибернетики, физик Норберт Винер, психиатр Росс Эшби и др., использовали закономерности автоматизированных механизмов головного мозга для создания упрощенных моделей мозга – так называемые гемеостат, "электрический мозг" и другие "думающие" машины. На этой почве и возникли реакционные бихевиористские взгляды, отождествляющие машинную структуру вычислительных механизмов с головным мозгом человека.
Какова же судьба привычных корковых автоматизмов при патологии психической деятельности с нашей точки зрения Клиническая практика дает немалый материал, демонстрирующий наличие функционального распада сложных автоматизированных функций восприятий и элементов мысли у человека. Патологическая деавтоматизация указанных функций наблюдается при некоторых заболеваниях, например при шизофрении, инфекциях, интоксикациях мозга и др. Во-вторых, при экспериментальном введении так называемых психофармакологических веществ – гашиша, булыбокапнина, мескалина, диэтиламида лизергиновой кислоты и др.
Исходным этапом нашего анализа указанных явлений в норме и патологии является предметная деятельность сознания как первичная стадия познавательного процесса. Многообразие форм, красочность, звучность л ароматичность объективного предметного мира становятся для нас доступными благодаря наличию сложного механизма воспринимающего аппарата мозга.
Представим себе на минуту, что мы имеем возможность наблюдать внутри черепа человека, как на "экране", воспринимаемый им внешний мир: мы увидим там изумительный "кинофильм", широкоэкранный, стереоскопически рельефный, цветной, звуковой и пахучий, словом отображающий во всем богатстве реальную действительность в динамике. Вообразим также, что на этом "экране" мы можем наблюдать импульсы, восходящие из внутреннего телесного мира человека к головному мозгу, к сознанию в виде телесных ощущений и восприятий, способствующих процессу отображения внешних явлений.
Нужно полагать, что в техническом отношении этот "фильм" представится нам идеальным, по своему совершенству. Благодаря этому совершенству наши восприятия в обыденной жизни кажутся простыми и понятными. В действительности они весьма сложны и трудно доступны для исследования. Эта сложность механизма восприятий наглядно выступает в патологии при явлениях так называемых психосенсорных расстройств. Наличие феноменов пато-динамического распада функции изображения при данных нарушениях значительно облегчает задачу исследования природы восприятия.
Что же мы обнаружим на воображаемом "экране восприятий" таких больных? Чаще всего нарушаются изображения предметов в пространственном и временном отношениях: стереоскопичность, рельефность образов теряется, все воспринимается в одной плоскости в виде зеркальной картины. Образы предметов и людей отдаляются, сильно уменьшаясь в размерах, или приближаются, иногда увеличиваясь до огромных размеров; иногда они умножаются в числе.
Наблюдаются также искажения внешней формы предметов и людей, скорость их движения в пространстве: стены, полы, предметы кажутся искривленными, обезображенными, все колеблется, рушится, лезет в глаза, все кажется в бурном движение. Иногда наоборот, предметы и люди кажутся неподвижными, застывшими, безжизненными.
Изменяются и звуковые восприятия: вместе со зрительными образами звуки то приближаются, усиливаясь, то отдаляются, ослабляясь. Искажаются также цвета и характер светотеней предметов. Эти нарушения изображений внешних предметов часто сопровождаются изменением схемы собственного тела: голова, конечности кажутся увеличенными, уменьшенными или обезображенными и отделенными друг от друга. Вес тела кажется очень тяжелым или необыкновенно легким, даже невесомым. Временами наблюдаются нарушения единства последовательности и одновременности изображений: в мгновение проходят длительные переживания и наоборот. Эти явления у больных чаще наблюдаются непостоянно, а периодически, волнообразно.
Природа указанных форм сенсорного распада образов в отношении пространства, времени, перспективы, формы, величины и движения дает возможность предположить наличие автоматизированного механизма, отображающего в сознании внешние явления и тело в норме в виде подобия системных кинематографических изображений. Этот сложный процесс осуществляется путем интеграции и сенестетического использования просты рецепторных функций:
а) органов чувств, отражающих раздражения извне и собственного тела;
б) ощущений органов дыхания, перитонеального положения, температуры и других вегетативных проявлений;
в) кинестетических ощущений, исходящих из суставов и мышц, отражающих двигательные установки;
г) вестибулярных функций, сигнализирующих о положении тела в пространстве и отношении его к пространству.
Патологическая деавтоматизация сложных изображений выявляет роль мозговых систем: оптических, кинестетических, проприоцептивных и вестибулярных в построении предметных образов именно в таком виде, в каком они объективно существуют, т.е. в движении тела в трехмерном пространстве и времени. Процесс длительной эволюции приспособления животных и человека к окружающей среде приводит к возникновению таких мозговых систем и их комплексных функций, которые правильно отображают в сознании внешний мир.
Таким образом, в первой, допсихотической стадии заболевания обычно наблюдаются элементы распада сенсорных функций, выявляющего промежуточные компоненты целостного акта изображения. Здесь обнаруживается явление сенсорной деавтоматизации. Претерпевает некоторый ущерб и акт узнавания в сфере предметного сознания в виде признаков психического отчуждения. Человек, который никогда не задумывался и почти не обращал внимания на то, как он воспринимает, представляет, думает, именно потому, что он активно и совершенно свободно оперировал этим в обычных условиях жизни, вдруг обнаруживает странные необычные переживания чуждости, навязчивости, недостоверности и искажения образов в актах восприятий внешних явлений и самовосприятия. Эти состояния приковывают постоянно его внимание, заставляют неотрывно думать о них. Он критически правильно оценивает их патологический характер, постоянно занят корригированием, преодолеванием их в мыслях; борьба с неприятно навязчивым характером признаков отчуждения создает постоянное чувство напряженности, утомляемости и беспомощности. Больной постоянно пытается восстановить чувственную полноту изображений и тем самым целостность и единство образа предмета с его реальным смыслом, значением.
В случае перерастания в психотическую стадию психические переживания больного претерпевают качественное изменение. То, чего опасался больной в своих жалобах в допсихотической стадии отчуждения, в дальнейшем переходит в бредовую уверенность. Если раньше он искал причины этого в своем болезненном состоянии, теперь он их обнаруживает вовне – во внешних воздействиях.
В психопатологической картине уже господствует переживание полного отчуждения личности, ее воли, мыслей, речевых актов и других действий; возникает чувство превращения в автомат, который думает, говорит и действует только под внешним, чаще всего враждебным воздействием. Если в допсихотической стадии больной говорит о переживаниях чуждости, нереальности и недостоверности, доходящих до степени "сноподобного" и "незнакомого", окружающих предметов, людей и самого себя, то теперь он уже "понимает" неприятное, враждебное отношение окружающего к нему и вкладывает определенный бредовой смысл в действия предметов и людей.
Если раньше больной жаловался на чуждость и бессодержательность словесных образов (т.е. диссоциации словесного образа от его смысла), чувство пустоты, на отсутствие мыслей в голове, то теперь он ощущает чужие слова и мысли и чувства, которые ему "вкладывают" извне в голову либо, наоборот, "похищают их". Наблюдаются отчужденные мысли, повторяющие как бы каждую мысль больного: эхо, извещающее о каждом поступке больного, сопровождающее его письмо, комментирующее каждое его действие.
Если раньше больной ощущал чуждость, нереальность и непринадлежность своему я частей и органов своего тела, то теперь он хотя иногда и признает их своими, однако заявляет, что движения и действия частей тела не подчиняются ему: из языка, щек и даже легких слышны чужие слова, либо язык независимо от его воли производит речевые движения, вплоть до громкого произношения. Движения тела не подчиняются ему, он превратился в автомат, который используется во враждебных целях другими людьми. Так, постепенно нарушается у больных критическое отношение к действительности. Данная клиническая картина была описана психиатрами Кандинским, Клерамбо, Сегла и др.
В других наших наблюдениях у больных отмечалось оживление ощущений, исходящих из внутренних органов: жужжание крови в сосудах, движение воздуха под кожей, перемещение и изменение величины внутренних органов, передвижение боковых мышц и таза с целью превращения больного мужчины в женщину, периодическое возникновение ощущения насильственного телесного перевоплощения в других людей и животных.
У одного нашего больного в начальной психотической стадии наблюдались явления психического отчуждения; ему казалось, что окружающий мир как-то изменился, стал каким-то чуждым и нереальным; казалось, что собственное тело не принадлежит ему, вес тела становится легким, не чувствуется собственной тяжести; дыхательный акт как будто переместился вниз в брюшную полость, ощущается перемещение сердца влево и вниз, иногда казалось, что его мозг то поднимается кверху, то опускается. Однако вначале ко всему этому он относился совершенно критически. В дальнейшем, в стадии психотической, у больного развертываются на фоне параноидного синдрома резко выраженные ипохондрически-нигилистические идеи: в груди и животе пусто, нет ни сердца, ни желудка, ни кишок; тело высохло, оно мертвое, он должен быть отправлен в анатомикум на вскрытие. Его голос чужой, мысли идут издали, извне; голова не связана с телом, она висит в воздухе.
Нами наблюдался также своеобразный редкий случай шизофрении, в начальной стадии которой отмечались психосенсорные переживания красоты. Больная, которая по своей внешности была весьма некрасивой, заявила, что каждую ночь она испытывает различные ощущения изменений на лице, вызывающие переживание красоты: губы становятся нежными, розовыми, щеки заливаются краской, нос уменьшается, зубы белеют, волосы становятся серебристыми и приобретают особый блеск, руки и пальцы уменьшаются, ресницы удлиняются, кожа лица становится нежнее. В дальнейшем у больной развивается параноидный бред преследования в сочетании с идеями величия: она самый умный человек в мире и первая красавица города; своей ночной красотой она напоминает ангела, поэтому люди завидуют ей и хотят уничтожить ее. Однако днем она вновь чувствует себя безобразной, и эту метаморфозу она относит за счет происков врагов.
На основании вышеизложенных данных мы приходим к следующим выводам: