ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Энгельс в "Диалектике природы" высказывает замечательную мысль о возможных генетических предпосылках возникновения сознания. В процессе филогенетического развития приспособление организмов животных к окружающей их природе приводит к возникновению и усовершенствованию органов, деятельность которых проявляется в целостном координированном реагировании организма на раздражения внешней среды. Существенным признаком позвоночных, по Энгельсу, является группировка всего тела вокруг нервной системы: "этим дана возможность для развития самосознания". У всех прочих животных нервная система нечто побочное, однако у позвоночных она – основа всего организма. Нервная система, развившись до известной степени – благодаря удлинению назад головного узла червей, – завладевает всем телом и направляет его согласно своим потребностям. Энгельс здесь открывает в самой эволюции нервной системы у позвоночных реальную возможность "для развития самосознания", каковое становится подлинной действительностью в лице сознания человека, возникшего в процессе длительного активного трудового воздействия на природу и ее преобразование. Тем самым была раскрыта эволюционно-морфологическая основа теории нервизма.
Как уже было сказано ранее, длительным эволюционным становлением вся биология человека была преобразована социально-историческими закономерностями. Природа и общество, старое и новое, наложили печать внутренней двойственности на строение, поведение и сознание человека. Так, Маркс в первом томе "Капитала", анализируя человеческий труд, отмечает его двойственную противоречивую природу. Он утверждает, что всякий труд есть, с одной стороны, затрата рабочей силы в физиологическом смысле, т.е. затрата человеческого мозга, мускулов, нервов, рук и т.д., и, с другой стороны, всякий труд есть затрата рабочей силы в особой целесообразной форме. Об этой двойственности Маркс и Энгельс высказывались еще ранее в "Немецкой идеологии". Они указывали, что производство жизни как собственной путем труда, так и чужой, путем рождения является в качестве двоякого отношения; "с одной стороны, в качестве естественного, а с другой – в качестве общественного отношения". Эти две стороны выступают в своем внутреннем единстве.
Человеческое сознание также обнаруживает в своем содержании как двойственность, так и внутренние противоречивые тенденции. Проследим за тем, каким образом двойственность, присущая общественной практике, проявляется и в самих процессах сознания личности. Начнем с простейших форм проявления сознания – ощущений. Ленин говорит об ощущениях как о непосредственной связи сознания с внешним миром, о превращении энергии внешнего раздражения в факт сознания. Этими гносеологическими выводами убедительно преодолевается грань между физическим и психическим, через которую не смогла перескочить метафизика старой психологии.
У сформировавшегося взрослого здорового человека в бодрственном деятельном состоянии рецепторный аппарат находится как бы в мобилизационной готовности: ощущения, восприятия приобретают направленный доминантный характер, определяемый содержанием действующего в данный момент сознания. Маркс в "Капитале" подчеркивает, что человек отличается от животных не только тем, что он изменяет форму того, что дано природой: "Он осуществляет в то же время и свою сознательную цель, которая, как закон, определяет способ и характер его действия". Вот благодаря этому закону сознательной цели рецепторный аппарат человека приобретает свойства, необходимые для подготовки условий осуществления сознательных действий.
В природе не существует отдельных, изолированных друг от друга свойств вне вещей, как например, чистых запахов, цветов, звуков, независимо от предметов. Человек, воздействуя на предмет природы, обнаруживает ряд отдельных его свойств, которые вызывают определенную совокупность ощущений; последние, возникая в ответ на внешние раздражения, образуют "предметную системность", т.е. восприятие, образ данного предмета в результате рефлекторной аналитико-синтетической работы анализаторов коры головного мозга.
В традиционной психологии обычно было принято учитывать лишь те отражательные процессы в анализаторах коры, которые обеспечивают возникновение только единичного изображения предмета. Однако известно, что единичное изображение ничем не отличается от застывшей мертвой фотографии, от зеркального изображения; здесь еще нет познавательного процесса.
Сеченов И.М. при изучении данной проблемы методически различает изображение внешнего предмета на сетчатой оболочке глаза от его изображения в сознании, сравнивает их с построением физического образа предмета на экране посредством двояко выпуклой чечевицы и устанавливает строгое соответствие между ними. Этим он физиологически подтверждает материалистическую концепцию принципиальной познаваемости предметов и явлений объективной действительности. Сеченов устанавливает сходство между образом на сетчатке и образом в сознании: "Треугольник, круг, серп луны, оконная рама и т.п. на сетчатке чувствуются и сознанием как треугольник, серп луны, крут и т.д. Расплывчатый образ на сетчатке дает расплывчатый образ и в сознании. Неподвижная точка рисуется неподвижной; летящая птица кажется движущейся; слабо освещенные места изображения сознаются оттененными; блестящие точки светятся. Словом, в отношении образов на сетчатке сознание является не менее верным зеркалом, чем сетчатка с преломляющимися средами глаза в отношении внешнего предмета".
Если изображение внешнего предмета на сетчатке глаза можно сравнить с зеркально-фотографическим отображением и даже приравнять к нему, то в отношении сознания этого далеко недостаточно. Воспринимающее сознание является не только более верным зеркалом, оно скорее воспроизводит отдельные объекты реальной действительности субъективно в голове, связывая их с целой системой ассоциированных представлений, обеспечивающих сложный акт познания этих объектов. Таким образом, к единичному изображению предмета в сознании присоединяется обобщенный аккумулированный предшествующий опыт, знание о данном предмете. В любом, даже элементарном акте познания, единичное всегда выступает в единстве с общим.
Корсаков в своем руководстве отмечает, что в акте познания "происходит слияние хранящихся в запасе и вновь вызываемых к жизни воспоминаний с новыми восприятиями, что имеет весьма важное значение для того, чтобы новые впечатления сознавались, так как если бы они не входили в слияние со старыми, то они не входили бы в сочетание знаний, т.е. в сознание". Действительно, если бы в сознании не происходило этого слияния нового со старым, то акт познания был бы невозможен.
Наши восприятия, как уже было сказано, отображают единичные предметы и явления, которые включают в себя богатство многообразия конкретной действительности. К каждому единичному образу предмета в сознании присоединяется обобщенный предшествующий опыт, знание о данном предмете. Если бы не было этого слияния, единства единичного с общим, нового со старым, настоящего с прошедшим, то познавательный акт был бы немыслим.
Укол в палец булавкой вызывает у нас телесное ощущение боли и в то же время сопровождается познанием того, кто чем, где и как уколол нас. Если уколоть булавкой палец новорожденного младенца, то он испытывает телесное ощущение боли, однако абсолютно не будет знать, кто чем, где, когда и как уколол его.
В какой же форме предшествующее знание о предмете присоединяется к его единичному изображению в акте восприятия?
Акт узнавания любого обычного и известного нам предмета, явления или окружающей нас обстановка происходит настолько быстро, что даже не успевает возникнуть вопроса – "что это такое?" Думать здесь о более или менее длительном процессе не приходится.
Нужно полагать, что к единичному образу предмета предшествующий аккумулированный опыт о нем присоединяется в виде системного чувствования гностического характера. Коротко назовем его гностическим чувством. Чувственное оформление накопленного дифференцированного знания конкретных явлений окружающего одновременно имеет отношение к самой личности. Это внешнее, ставшее внутренним, собственным опытом, достоянием нашего я. Наше самосознание принимает деятельное участие в любом акте познания объективного мира. Итак, в единстве единичного образа предмета и чувственно оформленного предшествующего опыта о нем мы усматриваем обнаружение внутренней двойственности любого процесса чувственно-предметного познания.