ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Как существует страх жизни – тревога, возникающая при движении человека вперед, к своей неповторимости, – так существует и страх смерти – тревога при движении назад, тревога потери своей личности. И человек всю свою жизнь мечется между двумя этими страхами.
Отто Ранк
Великий Зигмунд Фрейд стал, подобно Марксу и Эйнштейну, символом новой эпохи. Являемся ли мы "фрейдистами" или нет (себя, например, я не мог бы назвать фрейдистом), мы все живем в постфрейдовскую эпоху. Он задал тон для глобальных изменений в нашей культуре: в литературе (Джеймс Джойс и поток сознания), в живописи (Пауль Клее и Пикассо, создававшие формы, которых люди не сознавали), в поэзии (У.Х.Оден). Бродвейскую пьесу двадцатого века (например, "Траур к лицу Электре" Юджина О'Нила) невозможно понять, если не воспринимать ее на фоне работ Фрейда. Его концепция бессознательного бесконечно расширила представления каждого современного человека. Она не только породила психоанализ, но изменила наши взгляды на медицину, психологию и этику. Ни одна общественная наука не обошлась без его влияния. Поэтому всем нам – не имеет значения, согласны мы с Фрейдом или нет, – важно познакомиться с развитием его представлений.
Фрейд стоит в одном ряду с теми исследователями человеческой природы девятнадцатого века – сюда же можно отнести Кьеркегора, Ницше, Шопенгауэра, – которые снова обратили внимание на иррациональные, динамические, "бессознательные" аспекты личности1. На эти стороны личности обращали слишком мало внимания, их в значительной степени подавляли, поскольку со времен Возрождения западное мышление ориентировалось на рационализм (см. главу 2). Хотя у Кьеркегора, Ницше и Фрейда были свои особые мотивы для критики рационализма, их объединяет одно общее убеждение в том, что современное мышление упускает из виду какие-то элементы, без которых невозможно понять человека. Иррациональные корни поведения человека не принимались тогдашними учеными во внимание или же приписывались так называемым инстинктам. В этом свете становится понятнее протест Фрейда против современной ему медицинской науки, пытавшейся объяснить тревогу с помощью "описания нервных волокон, по которым распространяется возбуждение". Понятнее становится и убеждение основателя психоанализа в том, что тогдашняя академическая психология не способна помочь нам постичь феномен тревоги. В то же время сам Фрейд горячо желал лидировать в науке и объяснить "иррациональные" аспекты поведения с помощью научного метода. Поэтому он привнес в свои представления некоторые аксиомы традиционных естественных наук девятнадцатого века, что видно по его теории либидо, которую мы рассмотрим ниже.
Хотя некоторые другие мыслители, например, Кьеркегор, еще до Фрейда осознали всю важность проблемы тревоги, именно Фрейд первым ввел эту проблему в контекст науки. Если говорить точнее, Фрейд считал, что тревога является фундаментальной проблемой, без понимания которой невозможно понять эмоциональные и психологические нарушения. Как пишет Фрейд в одной из своих поздних статей, посвященных этому вопросу, тревога является "фундаментальным феноменом и центральной проблемой невроза"2.
Тот, кто изучал динамическую психологию, конечно, согласится с утверждением, что работы Фрейда имеют первостепенное значение для понимания феномена тревоги, поскольку Фрейд создал подход к этой проблеме и изобрел различные техники, с помощью которых ее можно исследовать. Поэтому его труды в этой области стали классикой. Все это верно, несмотря на тот факт, что многие из его выводов следует подвергать проверке и заново интерпретировать. Если мы рассмотрим представления Фрейда о тревоге, то увидим, что его мысли об этом предмете находились в процессе постоянного развития. Теории тревоги Фрейда менялись как в отдельных деталях, так и радикальным образом. Тревога является настолько фундаментальной проблемой, что ей невозможно дать простое объяснение. В своих поздних статьях Фрейд не раз упоминает, что он пока еще может предложить лишь свою гипотезу, а не "окончательное решение" вопроса3. Поэтому нам следует не только познакомиться с концепциями Фрейда и его наблюдениями, касающиеся механизма возникновения тревоги, но и рассмотреть те направления, по которым развивались его представления о тревоге.
Прежде всего, Фрейд отличал страх от тревоги, как это делал Гольдштейн и многие другие исследователи. По мнению Фрейда, при страхе внимание направлено на объект, тревога же относится к состоянию человека и "игнорирует объект"4. Наибольший интерес для Фрейда представляло отличие объективной тревоги (которую я называю "нормальной") от тревоги невротической. Первая, "настоящая", тревога является реакцией на внешнюю опасность, например, на смерть. По мнению Фрейда, эта тревога естественна, разумна и выполняет ценную функцию. Объективная тревога есть проявление "инстинкта самосохранения". "То, в каких случаях человек испытывает тревогу – по отношению к каким объектам и в каких ситуациях, – без сомнения, зависит от интеллекта человека и ощущения своей силы по отношению к внешнему миру"5. "Тревожная готовность" (так Фрейд называл объективную тревогу) выполняет полезную функцию, поскольку защищает человека от столкновения с неожиданной угрозой, к которой он не подготовлен. Сама по себе объективная тревога не является клинической проблемой.
Но как только тревога выходит за рамки первоначального побуждения, которое заставляет исследовать опасность и готовит человека к бегству, она становится непродуктивной и парализует действие. "Подготовка к тревоге представляется мне полезным элементом тревоги, а генерация тревоги – бесполезным"6. Появление тревоги, непропорционально высокой по отношению к существующей опасности или возникающей в ситуации, где никакой внешней опасности нет вообще, – признак тревоги невротической.
Какая же логическая связь, спрашивает Фрейд в своих ранних работах, существует между невротической тревогой и тревогой объективной? Пытаясь ответить на этот вопрос, он ссылается на свои наблюдения над пациентами. Фрейд обратил внимание на то, что при выраженном подавлении чувств или при наличии различных симптомов тревога у пациента явно снижается. Этот феномен мы рассматривали в четвертой главе. Так, например, при фобии вся тревога сконцентрирована в одной точке окружающей среды – на объекте фобии, но пациент не испытывает тревоги во всех остальных сферах своей жизни. Подобным же образом, пациент, выполняющий навязчивые действия, не испытывает тревоги, когда ему не мешают выполнять эти действия, но как только возникает какая-либо помеха, у него появляется сильная тревога. Фрейд делает напрашивающийся вывод: происходит процесс замещения, то есть симптом каким-то образом замещает тревогу.
Одновременно он обратил внимание на то, что пациенты, которые постоянно испытывают половое возбуждение, не находящее удовлетворения (в качестве примера он приводит прерванный половой акт) также испытывают сильную тревогу. В данном случае, заключает Фрейд, также происходит замещение: тревога или ее эквивалент (в форме симптома) замещает невыраженное либидо. Он пишет: "Либидинозное возбуждение исчезает, и на его месте появляется тревога – в виде тревоги ожидания, в виде паники или в виде эквивалентов тревоги"7. Позже, вспоминая о тех наблюдениях, на которых была построена его теория, Фрейд писал:
"Я обратил внимание на тот факт, что некоторые формы полового поведения (например, прерванный половой акт, сдерживание возбуждения, вынужденное воздержание) ведут к приступам тревоги и создают общую предрасположенность к тревоге; эта тревога появляется тогда, когда половое возбуждение сдерживается, подвергается фрустрации или не находит прямого удовлетворения. Поскольку половое возбуждение выражает либидинозные инстинктивные импульсы, было логично предположить, что либидо, на пути которого стоят препятствия, трансформируется и превращается в тревогу"8.
Согласно положениям первой теории, когда либидо вытесняется, оно трансформируется в тревогу. В результате возникает "свободно плавающая" тревога или эквивалент тревоги (симптом). "Таким образом, тревога является универсальной разменной монетой, на которую можно обменять любой аффективный импульс, когда его содержание подвергается вытеснению"9. Когда аффект подвергается вытеснению, он неизбежно "превращается в тревогу, независимо от того, какими качествами он обладал бы при нормальном ходе событий"10. Ребенок испытывает тревогу, когда его покидает мать или когда рядом появляется незнакомец (что то же самое, поскольку присутствие незнакомого человека тождественно отсутствию матери), потому что в подобной ситуации ребенок не может направить свое либидо на мать, и тогда либидо "выражается в виде тревоги"11.
Напоминая о том, что объективная тревога – это стремление избежать опасности во внешнем мире, Фрейд задает такой вопрос: чего же боится человек, когда испытывает невротическую тревогу? Последняя форма тревоги, говорит он, есть попытка спастись от требований своего либидо. При невротической тревоге Эго пытается уклониться от требований либидо, воспринимая эту внутреннюю опасность наподобие внешней.
Вытеснение соответствует стремлению Эго уклониться от требований либидо, которые воспринимаются как опасность. Фобию можно сравнить с готовностью обороняться от внешней опасности, которую представляет пугающее либидо12. Первую концепцию тревоги Фрейда вкратце можно сформулировать таким образом: человек воспринимает свои либидинозные импульсы как нечто опасное и вытесняет их из сознания, в результате они автоматически превращаются в тревогу и выражаются в форме "свободно плавающей" тревоги или в виде симптомов, которые можно считать эквивалентами тревоги.
Работая над созданием первой концепции тревоги, Фрейд опирался на свой клинический опыт. Всем известно: когда сильные и постоянные желания сдерживаются или вытесняются, возникает постоянное беспокойство или различные формы тревоги. Но это всего лишь феноменологическое описание, оно резко отличается от объяснения причины тревоги. Сам Фрейд признал это позже. Кроме того, вытеснение сексуальности отнюдь не всегда порождает тревогу: человек, вовсе не склонный сдерживать половые желания, может страдать от тревоги, а многие люди, ясно понимающие свои желания, могут сознательно воздерживаться от половых отношений, и это не порождает тревоги.
Позитивной стороной первой теории является признание того факта, что невротическая тревога носит интрапсихический характер. Но гипотеза об автоматическом превращении либидо – удобная и привлекательная, поскольку тут легко подобрать аналогии из области химических или физических наук, – вызывает сомнение. Позднее это понял и сам Фрейд. Нам будет легче обнаружить недостатки первой теории, если мы познакомимся с клиническими данными, заставившими Фрейда ее отвергнуть, а также с ходом его рассуждений по этому поводу.
Работая с пациентами, у которых были фобии и другие симптомы тревоги, Фрейд обнаружил некоторые процессы, которые противоречили первой теории. Кроме того, новая теория была необходима еще и потому, что Фрейд стал придавать сравнительно большее значение Эго. В первой же концепции тревоги Эго играло лишь периферическую роль. "Разделение психики на Супер-Эго, Эго и Ид, – пишет Фрейд, – заставило нас по-новому взглянуть на проблему тревоги"13.
Он описывает аналитический случай, который помог ему создать новую теорию. Это случай маленького Ганса, пятилетнего мальчика, который отказывался выходить на улицу (сдерживание), потому что у него была фобия лошадей (симптом). Отношение Ганса к отцу носило ярко амбивалентный характер, Фрейд приписывает это обычному эдипову комплексу. Другими словами, мальчик испытывает сильную потребность в любви матери, и потому ощущает ревность и ненависть по отношению к отцу. Но одновременно он настолько предан отцу, что роль матери в этом конфликте остается в тени. Поскольку отец обладает силой, импульсы ревности и ненависти или вражды порождают у Ганса тревогу. Враждебное отношение к отцу потенциально влечет за собой пугающее возмездие, что также усиливает амбивалентное отношение мальчика к отцу, к которому он одновременно очень привязан; таким образом, из сознания вытесняются как ненависть, так и связанная с нею тревога. Затем эти чувства переносятся на лошадей. Не вдаваясь в подробное обсуждение механизма формирования фобии, мы хотим подчеркнуть лишь одно положение Фрейда: фобия лошадей является симптомом, который выражает страх Ганса перед своим отцом. Объясняя этот страх, Фрейд опирается на свои классические представления о комплексе кастрации: страх Ганса, что его укусит лошадь, выражает страх, что ему откусят пенис. Фрейд пишет:
"Формирование замещения [то есть фобии] приносит две явные выгоды: во-первых, позволяет избежать конфликта амбивалентности, поскольку отец является одновременно и объектом любви; во-вторых, таким образом Эго приостанавливает дальнейшее усиление тревоги"14.
Важнейшим пунктом этого размышления Фрейда является тот факт, что Эго воспринимает опасность. Восприятие опасности порождает тревогу (Фрейд говорит о тревоге, вызванной Эго), и, стремясь избежать опасности, Эго вытесняет импульсы и желания, которые несут в себе опасность. "Не вытеснение породило тревогу, – говорит Фрейд, опровергая свою прежнюю теорию, – тревога появилась раньше, и она-то и породила вытеснение"15. То же самое можно сказать и о других симптомах или о подавлении импульса: Эго воспринимает сигнал опасности, а затем появляются симптомы или подавление импульса, поскольку Эго стремится избежать тревоги. Согласно нашим новым представлениям, говорит Фрейд, "средоточием тревоги является именно Эго, так что стоит отбросить прежнюю гипотезу, согласно которой энергия вытесненного импульса автоматически превращается в тревогу"16.
Фрейд также уточняет высказанное им раньше положение, согласно которому опасность, угрожающая человеку при невротической тревоге, исходит от внутренних инстинктивных импульсов. Он пишет по поводу маленького Ганса:
"Но какой характер носит эта тревога? Это может быть только страх перед внешней опасностью, другими словами, объективная тревога. Очевидно, мальчик боится требований своего либидо, в данном случае, своей любви к матери, так что это самый настоящий пример невротической тревоги. Но любовь к матери представляется ему внутренней опасностью, которой следует избежать, отвергнув ее объект, поскольку это влечет за собой внешнюю опасность [наказание, кастрация]".
Хотя в своих поздних работах Фрейд находит подобные взаимоотношения между внешними и внутренними факторами при исследовании каждого пациента, он признается: "Мы не ожидали того, что внутренняя опасность, связанная с инстинктом, окажется определяющим фактором для подготовки ко внешней реальной ситуации"17.
Многие исследователи, изучавшие проблему тревоги, полагают, что вторая теория, в которой более значительную роль играют функции Эго, лучше соответствует другим подходам психологов к этой проблеме18. Так, Хорни считала, что в отличие от первой, скорее "физико-химической" теории, вторая является "в большей мере психологической". Как бы там ни было, вторая гипотеза отмечает некоторые направления, по которым развивались представления Фрейда о тревоге, и ниже мы их обсудим.
По мнению Фрейда, организм обладает врожденной способностью испытывать тревогу, эта способность является частью инстинкта самосохранения, появившегося в процессе эволюции. Фрейд утверждает: "Как мы полагаем, дети в значительной мере склонны испытывать реалистичную тревогу, что является очень полезным врожденным механизмом"19. Но конкретные тревоги появляются в процессе обучения. Что касается различных форм "объективной тревоги" – к ним Фрейд относил, например, страх залезать на подоконник, страх пожара и так далее, – ребенок от рождения ими почти не обладает. Поэтому, "когда в конечном итоге ребенок обретает способность испытывать реалистичную тревогу, эта тревога является исключительно результатом обучения"20. Таким образом, Фрейд принимает во внимание процесс созревания:
"Не подлежит сомнению, что младенец в какой-то степени предрасположен к тревоге. Но эта склонность не проявляется во всей полноте сразу после рождения, она реализуется позднее в процессе психического развития ребенка и сохраняется на протяжении определенного периода жизни".
Помимо этих общих утверждений Фрейд считал, что источником тревоги является травма рождения и страх кастрации. В работах Фрейда две эти концепции переплетаются, и он их постоянно перерабатывает. В своих ранних лекциях Фрейд утверждает, что аффект, сопровождающий тревогу, есть воспроизведение и повторение одного очень важного переживания из прошлого. Это переживание рождения, – "в котором смешались боль, чувство облегчения, возбуждение и телесные ощущения, и это переживание становится прототипом всех последующих ситуаций, в которых жизнь подвергается опасности, и воспроизводится снова и снова, – и есть ужасное состояние "тревоги"". Он добавляет (и этот комментарий предвещает дальнейшее развитие концепции рождения): "Знаменательно, что первое переживание тревоги возникает в момент отделения от матери"21. Тревога ребенка при появлении незнакомого человека, страх темноты и одиночества (которые Фрейд называл первыми фобиями ребенка) – все это происходит из страха перед отделением от матери.
При изучении поздних работ Фрейда возникает один важный вопрос: считал ли он, что опыт рождения, – воспроизводящийся в каждой опасной ситуации, – является источником тревоги в буквальном смысле слова, или же он воспринимал его как символический прототип, то есть как символ отделения от объекта любви? Поскольку Фрейд часто подчеркивал, что специфическим источником тревоги, играющим важную роль в происхождении многих неврозов, является кастрация, ему было необходимо объяснить, как соотносятся друг с другом кастрация и опыт рождения. Теперь мы рассмотрим, как в своей основной работе на тему тревоги Фрейд постепенно выстраивает эту взаимосвязь22.
Говоря о той конкретной угрозе, которая стоит за развитием фобий, конверсионной истерии и навязчивых неврозов, он замечает: "Во всех этих случаях, как мы полагаем, роль основной движущей силы, мобилизующей Эго, играет тревога кастрации"23. Даже страх смерти аналогичен кастрации, поскольку ни один человек не обладает опытом своей смерти, но все переживали опыт потери, подобный кастрации, при отнятии от груди матери. Затем он говорит, что угроза кастрации есть "реакция на потерю, на разделение", прототипом которого является опыт рождения. Но при этом он критически относится к представлениям Ранка, который считал, что тревога и соответствующий тип невроза прямо связаны с тяжестью травмы рождения. Полемизируя с Ранком, Фрейд говорит, что угроза в момент рождения заключается в "потере любимого человека (объекта желаний)", и "фундаментальная форма тревоги, "первичная тревога" рождения возникает в связи с отделением от матери"24. Объясняя взаимосвязь кастрации и потери матери, Фрейд использует ход рассуждений Ференци: потеря гениталий лишает человека возможности в будущем снова соединиться со своей матерью (или с замещающим ее объектом). Позже из страха кастрации образуется страх перед совестью, то есть социальная тревога: Эго начинает бояться ненависти, наказания и потери любви Супер-Эго. В конечном итоге этот страх Супер-Эго превращается в страх смерти25.
Тут выстраивается некая последовательность: страх потери матери при рождении, страх потери пениса в фаллический период, страх потери одобрения со стороны Супер-Эго (социального и морального одобрения) в латентный период и, наконец, страх потери жизни. Все эти страхи восходят к одному прототипу – к отделению от матери. Любая тревога, которую человек испытывает позже, "в некотором смысле означает отделение от матери"26. Можно сделать вывод, что кастрация означает потерю ценного объекта, подобно тому, как рождение означает потерю матери. Кроме того, была еще одна причина, из-за которой нельзя было понимать кастрацию буквально: это тот факт, что женщины, "более предрасположенные к неврозам", чем мужчины, не способны пережить кастрацию в буквальном смысле слова, поскольку у них изначально отсутствует пенис. По мнению Фрейда, у женщин тревога связана со страхом перед потерей объекта (матери, мужа), а не пениса.
Хотя со всей определенностью трудно ответить на вопрос, насколько буквально, насколько символически понимал Фрейд опыт рождения и кастрацию, из хода его рассуждений, приведенных выше, следует, что он скорее склонялся к символическому пониманию. Мне это представляется позитивной тенденцией. Возникает правомерный вопрос: можно ли вообще с буквальной точки зрения воспринимать кастрацию как распространенный источник тревоги? Мой ответ таков: кастрация является культурным символом, с которым иногда бывает связана невротическая тревога27.
Мы видим, что Фрейд, размышляя о травме рождения, стал делать больший акцент на ее символическом понимании, и в этом я также усматриваю положительную тенденцию. Вопрос о том, насколько реальные переживания при рождении влияют на тревогу, остается открытым для исследований в сфере экспериментальной и клинической психологии28. Но даже если реальный опыт рождения не следует считать источником тревоги в буквальном смысле слова, нельзя не согласиться с тем, что взаимоотношения младенца с матерью, которые определяют его биологическое и психологическое развитие, имеет огромное значение для развития характерных особенностей реакции тревоги. Я хочу выделить один важный аспект в размышлениях Фрейда: источником тревоги, – поскольку при невротической тревоге реактивируется ее первичный источник, – является страх перед потерей матери или страх отделения от матери (или от материнской любви), следовательно, это страх потери ценностей. Подобное понимание, появившееся в процессе развития теории Фрейда и при попытках использовать ее в клинической работе, достаточно широко распространено, нередко его выражением служит концепция, согласно которой первичным источником тревоги является отвержение ребенка матерью29.
Поскольку нам интересно познакомиться с развитием теории тревоги у Фрейда, стоит кратко перечислить те изменения, которые претерпевали его представления об этом предмете.
Мы отметим некоторые тенденции и направления его мыслей, менявшихся на протяжении всей его жизни. Его концепции представляли собой как бы зерно, из которого многое должно вырасти позже. Всякое догматическое отношение к его взглядам должно вызывать сомнение, кроме того, изменения его представлений порождают двусмысленность некоторых его работ. Так, например, иногда может показаться, что Фрейд полностью отбросил свои прежние представления, но в другом месте создается впечатление, что он верит в то, что первая теория входит во вторую как частный случай.
Первая тенденция вытекает из того, о чем говорилось выше: теория либидо, игравшая первостепенную роль в первоначальных представлениях о тревоге, отходит на второй план. Первая теория тревоги в основном описывала превращения либидо (это была, по словам Фрейда, "чисто экономическая теория"), в своих поздних работах он говорит, что теперь либидо его сравнительно мало интересует. Но и вторая теория также использует концепцию либидо: энергия, превращающаяся в тревогу, есть, как и прежде, либидо, изъятое из катексиса вытесненного либидо. Во второй теории Эго осуществляет функцию вытеснения с помощью "десексуализированного" либидо, а опасность (реакцией на которую является тревога) заключается в "нарушении экономики, которое вызвано усилением стимулов, требующих какого-то определенного ответа"30. Хотя концепция либидо сохраняется во всех поздних работах Фрейда, тут можно заметить смещение акцента: ранее тревога представлялась как автоматическое превращение либидо, теперь она описывается как реакция на воспринимаемую опасность, в которой либидо (энергия) используется ради того, чтобы справиться с опасностью. Благодаря этому вторая теория Фрейда адекватнее описывает механизм тревоги. Но мне представляется, что и во второй теории акцент на либидо затемняет проблему, поскольку человек в ней представлен носителем инстинктивных или либидинозных потребностей, которые ищут удовлетворения31. Создавая свою теорию, изложенную в настоящей книге (см. главу 7), я продолжаю мысль Фрейда в этом направлении еще дальше, так что либидо или энергия представляются мне не экономическими феноменами, которые ищут пути для своего проявления, но функцией, зависящей от ценностей или целей, к которым стремится человек во взаимоотношениях с внешним миром.
Исследуя представления Фрейда о возникновении симптомов тревоги, можно найти еще одну тенденцию в развитии его мыслей. Ярче всего она проявилась в том, что в поздней теории, если сравнить ее с ранней, причина и следствие поменялись местами: раньше он говорил, что вытеснение порождает тревогу, потом стал думать, что тревога порождает вытеснение. Такое изменение представлений предполагает, что тревога и ее симптомы не есть просто проявление интрапсихического процесса, но они возникают из стремления человека избежать опасных ситуаций в мире взаимоотношений.
Третье изменение, где мысль Фрейда движется в том же направлении, выразилось в попытке Фрейда преодолеть дихотомию между "внутренними" и "внешними" факторами, которые связаны с тревогой. Если раньше Фрейд утверждал, что невротическая тревога порождена страхом перед либидинозными импульсами, позднее он понял, что эти импульсы опасны лишь по той причине, что их выражение приводит к возникновению опасности во внешнем мире. В первой теории опасность во внешнем мире играла незначительную роль, поскольку тревога представлялась как следствие автоматической трансформации либидо. Но эти гипотезы пришлось поставить под сомнение, когда в поздний период, работая с пациентами, Фрейд мог увидеть, что "внутренняя опасность", то есть опасность, связанная с импульсами человека, возникает из-за того, что человек пытается справиться с "внешними и реальными опасными ситуациями".
Та же тенденция рассматривать тревогу как отражение попытки человека справиться с окружающей средой (в прошлом или в настоящим) выразилась в том, что Фрейд в своих поздних работах все чаще использует выражение "опасная ситуация", а не просто "опасность". В ранних работах он говорит, что симптом помогает защитить человека от требований его собственного либидо. Но, развивая свою вторую теорию, он пишет:
"Можно было бы сказать, что симптомы появляются потому, что они помогают избежать тревоги, но это представление остается поверхностным. Точнее будет звучать такая формулировка: симптомы появляются потому, что они помогают избежать опасной ситуации, о которой предупреждает тревога"32.
Далее в той же статье он пишет:
"Мы также пришли к выводу, что требования инстинктов часто представляют собой (внутреннюю) опасность лишь потому, что их удовлетворение привело бы к возникновению внешней опасности, таким образом, внутренняя опасность представляет собой опасность внешнюю"33.
Поэтому симптом – это не только защита от внутренних импульсов: "С нашей точки зрения, взаимоотношения между тревогой и симптомом не столь тесные, как предполагалось раньше, поскольку между ними стоит фактор опасной ситуации"34.
Может показаться, что мы придаем слишком большое значение тому второстепенному факту, что вместо слова "опасность" Фрейд стал использовать выражение "опасная ситуация". Но я думаю, что это изменение немаловажно, это не просто вопрос терминологии. Оно указывает на коренное отличие между двумя разными представлениями: согласно первому, тревога 'является преимущественно интрапсихическим процессом, согласно второму, она появляется в процессе взаимоотношения человека с окружающим миром и с другими людьми. Согласно второму представлению, интрапсихические процессы – это реакция на сложности в межличностном мире или попытка решить возникающие в этой сфере проблемы. Фрейд переходит к иному взгляду, в центре его внимания теперь стоит организм, то есть человек в контексте своих взаимоотношений. Но известно также, что Фрейд не довел эту линию мысли до логического завершения, то есть не пришел к последовательному взгляду на человека как на организм в культурном контексте. Я думаю, в этом ему помешали две вещи: теория либидо и топографическая модель личности.
Можно выделить еще одно, четвертое направление, по которому развивались представления Фрейда о тревоге: все больше места в его теории занимает топографическая структура психики, связанная с разделением личности на Супер-Эго, Эго и Ид. Это позволило ему рассматривать тревогу как функцию личности, которая с помощью Эго воспринимает и интерпретирует опасную ситуацию. Фрейд замечает, что выражение, которым он пользовался раньше, – "тревога Ид", – было неудачным, поскольку нельзя сказать, что Ид или Супер-Эго воспринимают тревогу.
Эти изменения в представлениях Фрейда привели к созданию более адекватной и психологически понятной теории тревоги, но мне кажется, что топографическая модель личности, если ей строго следовать, вносит в проблему тревоги некоторую неясность. Так, например, в поздних работах Фрейда встречаются слова о том, что Эго, столкнувшись с опасной ситуацией, "создает" вытеснение. Но разве вытеснение не относится также и к бессознательным функциям (или – с топографической точки зрения – к Ид)? В самом деле, формирование симптома должно включать в себя бессознательные элементы, с чем сам Фрейд, несмотря на топографическую модель личности, не мог бы не согласиться.
По моему мнению, вытеснение и симптомы скорее являются средствами организма, с помощью которых тот приспосабливается к опасной ситуации. Хотя иногда в конкретном случае бывает необходимо различать сознательные и бессознательные элементы, жесткое использование топографической модели не только порождает теоретическую непоследовательность, но также отвлекает внимание от центрального аспекта проблемы, то есть от организма, оказавшегося в ситуации опасности35.
Таким образом, применение топографической модели порождает проблемы; это можно увидеть на примере размышлений Фрейда о беспомощности при тревоге. Он считает, что при невротической тревоге Эго становится беспомощным благодаря конфликту с Ид и Супер-Эго. Но не является ли этот конфликт скорее конфликтом между противоречивыми ценностями и целями человека в межличностном мире? Разумеется, одни аспекты этого конфликта доступны сознанию, другие бессознательны, нет сомнений также и в том, что при невротической тревоге снова активизируются конфликты прошлого. Но, на мой взгляд, лучше рассматривать настоящие и прошлые конфликты не как результат столкновения между собой различных "частей" личности, а как результат столкновения взаимоисключающих целей, к достижению которых человек стремится, чтобы приспособиться к опасной ситуации.
Мы не будем рассматривать все теоретические достижения Фрейда, которые помогают лучше понять проблему тревоги. Нам достаточно выделить главное: Фрейд с различных сторон осветил вопрос о возникновении симптома, указал на первичный источник тревоги, то есть на отделение ребенка от матери, и, кроме того, подчеркивал субъективный и интрапсихический аспекты невротической тревоги.
Фрейд останется в истории как величайшая фигура современной психологии, поскольку именно он правильно понял все значение психологии – и такой ее разновидности, как психотерапия, – для современного изменяющегося и беспокойного общества. И, повторю, неважно, соглашаемся мы с ним или нет. Его теория тревоги, этой "узловой проблемы", остается центром, вокруг которого располагаются все прочие теории и подходы.
Представления Отто Ранка о тревоге согласуются с его мнением о том, что центральной проблемой развития человека является индивидуация. По его убеждению, вся жизнь человека – это непрерывная череда отделений, напоминающих отделение от матери, каждое из которых дает человеку возможность стать самостоятельнее. Рождение является первым и наиболее драматичным событием в этом ряду отделений, но подобные переживания – в большей или меньшей степени – человек испытывает при отлучении от груди, когда он впервые идет в школу, когда взрослый отделяется от своего холостого состояния и вступает в брак, и то же самое происходит на каждом этапе развития личности вплоть до последнего отделения, которым является смерть. Тревога же, по мнению Ранка, есть опасение, сопровождающее подобные этапы отделения. Тревогу испытывают при изменении предшествующей ситуации, где существовало относительное единство с окружающей средой, от которой человек зависел: это тревога перед необходимостью стать самостоятельным. Но тревога возникает и в том случае, когда человек сопротивляется отделению от безопасной ситуации: это тревога потери своей самостоятельности36.
Знаменитая концепция травмы рождения Ранка повлияла на его представления о тревоге37. При интерпретации любых психологических событий человеческой жизни он постоянно опирается на символ рождения, хотя его утверждение о том, что ребенок испытывает тревогу в момент своего рождения, вызывает сомнения. Ранк уверял, что "ребенок переживает свой первый страх в момент рождения", и такое переживание ребенка он называл "страхом перед жизнью"38. Это первичная тревога – тревога отделения от ситуации полного единства с матерью, когда человек попадает в абсолютно новые условия своего обособленного существования в окружающем мире.
Я могу себе представить, что при мысли о тех бесчисленных новых возможностях, которые влечет за собой рождение, у взрослого человека возникла бы тревога. Но какие переживания испытывает рождающийся младенец, можно ли вообще назвать его переживания "чувствами" – это другой вопрос, и, по моему мнению, пока еще этот вопрос остается открытым. Правильнее было бы говорить о "потенциальной", но не реальной тревоге рождения и относиться к рождению как к важному символу. В своих поздних работах Ранк (за исключением некоторых высказываний, подобных приведенным выше) склоняется к символическому пониманию переживаний, сопровождающих рождение. Он, например, считал, что пациент переживает свое рождение при отделении от аналитика на последней стадии психотерапии39.
Ранк настаивает на том, что тревога появляется у младенца, прежде чем он начинает связывать ее с конкретным содержанием. "Человек приходит в мир в состоянии страха, – говорит Ранк, – и этот внутренний страх не зависит от внешних опасностей сексуальной или какой-либо еще природы". Позже по ходу развития ребенка этот "внутренний страх" привязывается к внешним переживаниям, несущим в себе угрозу; в результате этого "внутренний страх объектифицируется и распределяется между отдельными объектами". Ранк называет установление такой связи между первичной тревогой и конкретными переживаниями "терапевтичным", поскольку человеку легче справиться с конкретными потенциальными опасностями40. Таким образом, Ранк отделяет первичное недифференцированное ощущение опасности, которое мы в этой книге называем словом "тревога", от поздних конкретных и объективированных форм ощущения опасности, которые мы называем "страхами".
Сам Ранк использует одно слово страх для обозначения как страха, так и тревоги, что затрудняет понимание его концепций. Но, читая его работы, даже по конструкции терминов можно понять, что под "страхом жизни", "внутренним страхом" и "первичным страхом" новорожденного он понимает то, что Фрейд, Хорни, Гольдштейн и многие другие называют тревогой. Так, например, описывая первичный страх, Ранк говорит о "недифференцированном ощущении опасности", то есть дает полноценное определение тревоги. В самом деле, такие общие термины, как "страх жизни" и "страх смерти", были бы бессмысленными, если бы они не обозначали тревогу. Человек может бояться, что его застрелит сосед, но постоянный "страх смерти" есть нечто иное. Читатель сможет лучше понять представления Ранка, о которых мы говорим в этом разделе, если там, где Ранк пишет слово "страх", он будет читать "тревога".
Первичная тревога младенца позже проявляется в жизни человека в двух формах: как страх жизни и страх смерти. Эти два термина, которые на первый взгляд кажутся достаточно расплывчатыми, имеют отношение к двум аспектам индивидуации, сопровождающим все бесконечное разнообразие человеческих переживаний. Страх жизни есть тревога перед любой новой возможностью, которая предполагает самостоятельное действие. Это "страх перед необходимостью жить независимо от других"41. Такая тревога, продолжает Ранк, появляется в тот момент, когда человек ощущает присутствие в себе творческих способностей. Проявление этих способностей повлечет за собой установление нового порядка вещей – в результате может возникнуть не только произведение искусства (если, например, речь идет о художнике), но и новый порядок взаимоотношений с другими людьми или новые формы самоинтеграции. Таким образом, творческие возможности несут в себе угрозу отделения от прошлых взаимоотношений. Не случайно такую теорию, связывающую тревогу и творчество, создал именно Ранк, который, быть может, лучше других исследователей глубинной психологии понимал психологию искусства. Подобную концепцию мы уже встречали у Кьеркегора, а в своей классической форме она выражена в мифе о Прометее42.
Страх смерти, как его понимал Ранк, представляет собой нечто противоположное. Страх жизни есть тревога при "движении вперед", к своей неповторимости, а страх смерти – тревога при "движении вспять", тревога потери своей личности. Эта тревога возникает у человека тогда, когда его поглощает целое или, если говорить психологическим языком, когда он застыл в ситуации зависимых симбиотических отношений.
Ранк считал, что каждый человек ощущает две эти противоположные формы тревоги:
"Между двумя этими страхами, между двумя полюсами страха человек мечется всю свою жизнь. Вот почему невозможно отыскать один конкретный источник страха и невозможно преодолеть страх с помощью терапии"43.
Невротик не способен найти равновесие между этими двумя формами страха. Тревога перед лицом самостоятельности мешает ему осуществлять свои творческие возможности, а тревога по поводу зависимости от других не позволяет ему полностью вкладывать себя в дружбу и любовь. Таким образом, у многих невротиков есть сильная потребность казаться независимыми, но при этом сохранить реальную чрезмерную зависимость. Из-за сильной тревоги невротик со всех сторон ограничивает свои импульсы и свои спонтанные действия, а вследствие этого, как считает Ранк, начинает ощущать сильное чувство вины. Здоровый же творческий человек способен преодолевать тревогу в должной мере, чтобы раскрывать свои возможности, чтобы справляться с кризисами психологического отделения, которые неизбежно сопутствуют росту, и затем на новом уровне устанавливать отношения с другими людьми.
Хотя Ранка интересует прежде всего процесс индивидуации, он хорошо понимает, что человек может осуществлять себя лишь во взаимодействии со своей культурой или, по словам Ранка, лишь разделяя "коллективные ценности". В самом деле, типичный современный невротик, для которого характерны "чувство своей неполноценности и неадекватности, страх ответственности и чувство вины, а также чрезмерное сознавание себя" становится понятнее в контексте культуры, где "разрушены коллективные ценности, в том числе религия, зато выпячены ценности индивидуальные"44. Потеря коллективных ценностей в нашей культуре (или, я бы сказал, хаотичное состояние социальных ценностей) не только порождает невротическую тревогу, но и создает особенно трудные условия для ее преодоления.
Многим читателям терминология Ранка и его дуализм кажутся чем-то чужеродным. Жалко, если это мешает читать его работы. Ни один мыслитель не достиг такого глубокого понимания двух ключевых аспектов тревоги, то есть того, как тревога связана, во-первых, с индивидуацией, во-вторых, с отделением.
Альфред Адлер не создал систематической теории тревоги. Отчасти это можно объяснить несистематическим характером его мышления, отчасти же тем, что проблема тревоги входит в его центральную и универсальную концепцию чувства неполноценности. Когда Адлер говорит, что "чувство неполноценности" является основной мотивацией невроза, он пользуется этим выражением таким же образом, как почти всякий другой психолог пользуется термином "тревога". Поэтому, чтобы понять представления Адлера о тревоге, следует рассмотреть его концепцию неполноценности – концепцию важную, но, к сожалению, нечетко сформулированную.
Согласно Адлеру, каждый человек рождается в состоянии биологической неполноценности и неуверенности. В самом деле, весь человеческий род мог чувствовать свою неполноценность по отношению к животным, вооруженным зубами и когтями. По мнению Адлера, цивилизация – технические средства, искусство, символы – возникла в результате попытки человечества компенсировать свою неполноценность45. Каждый новорожденный – беспомощное существо, вне социальных отношений со своими родителями он просто не способен выжить. Обычно ребенок, чтобы выйти из такого состояния беспомощности и достичь безопасности, развивает вокруг себя сеть социальных взаимоотношений или, если воспользоваться словами Адлера, устанавливает "многообразные связи, которые связывают одного человека с другим"46. Но нормальному развитию угрожают некоторые неблагоприятные факторы, – как объективные, так и субъективные. К объективным факторам, усиливающим чувство неполноценности ребенка, относится органическая неполноценность (чего человек, даже став взрослым, может не осознавать). Или социальная дискриминация, когда человек рождается в какой-то социальной группе, составляющей меньшинство, или это женщина в культуре, в которой мужчинам приписывается превосходство (Адлер отстаивал права женщин за несколько десятилетий до того, как это стало распространенным движением). Или неблагоприятная позиция в семье (в частности, по мнению Адлера, это относится к единственному ребенку в семье). Но такой человек может приспособиться к объективной неполноценности на уровне реальности, несмотря на то, что в процессе развития ему приходится преодолевать особые сложности.
Важнейшим фактором развития невротического характера является субъективная установка по отношению к своей неполноценности, и это подводит нас к одному важному вопросу о Том, чем отличается факт неполноценности от "чувства неполноценности". Как считает Адлер, каждый ребенок начинает ощущать свою неполноценность задолго до того, как у него появляется возможность что-либо предпринять по этому поводу. Он сравнивает себя со старшими детьми в семье или со взрослыми, которые обладают гораздо большим могуществом. Из-за этого он начинает воспринимать себя как нечто неполноценное (сказать: "Я слабый" – не то же самое, что сказать: "У меня слабость"). Чувство неполноценности по поводу себя, связанное с объективным положением вещей, порождает невротическое стремление компенсировать эту неполноценность и достичь безопасности с помощью своего превосходства.
Отличие факта неполноценности от "чувства неполноценности" объясняет, почему одни люди могут принять свою неполноценность без чрезмерной тревоги, тогда как для других неполноценность становится источником невротической тревоги. Адлер высказывает важную мысль, утверждая, что некоторые люди представляют себе себя как неполноценных, хотя не уточняет, почему разные люди столь различными способами реагируют на свою неполноценность. Разумеется, он бы сказал, что такого рода самооценка определяется взаимоотношениями ребенка с родителями, в частности установками родителей. Я бы пошел дальше и сказал, что это связано с природой родительской "любви" к ребенку. Если их "любовь" – это по сути своей стремление использовать ребенка для личных интересов (например, когда ребенок для родителей есть компенсация их собственной слабости или продолжение самих себя и так далее), ребенок будет отождествлять себя с силой или, в противоположном случае, со слабостью. Если же родительская любовь основана на ценности ребенка как личности, независимо от его сильных или слабых сторон, ребенок не будет отождествлять себя ни с силой, ни со слабостью.
Невротическое чувство неполноценности (то есть тревога, согласно нашей терминологии) является движущей силой формирования невротического характера. Невротический характер, пишет Адлер, "является продуктом и орудием психики, которая, пытаясь предотвратить потенциальные опасности, усиливает свой основной принцип [невротическая цель], чтобы избавиться от чувства неполноценности. Но эта попытка, содержащая в себе внутренние противоречия, обречена на крушение при столкновении с препятствиями со стороны цивилизации или с правами других людей"47.
Слова "внутренние противоречия" указывают на тот факт, что человек по своей природе является социальным существом, и биологически, и психологически зависящим от других людей, и поэтому для конструктивного преодоления неполноценности существует только один путь – путь создания и укрепления социальных связей с другими людьми. Невротическая попытка преодолеть неполноценность есть стремление к превосходству и власти над другими людьми, желание понизить престиж и власть других и за их счет возвысить себя. Поэтому само невротическое стремление разрешить проблему подрывает единственную надежную основу безопасности человека. Как об этом говорила Хорни и другие психологи, стремление к власти над другими увеличивает социальную вражду и, в конечном итоге, ведет человека к еще более глубокой изоляции.
Говоря о тревоге, Адлер спрашивает: какую роль она играет? Тревога блокирует активность человека и заставляет его вернуться к предшествующему состоянию безопасности. Поэтому она мотивирует уклонение от принятия решений и от ответственности. Кроме того, Адлер настойчиво подчеркивает, что тревога является орудием агрессии, средством для власти над другими людьми. "Для нас важно, – говорит он, – что ребенок использует тревогу для контроля над своей матерью"48. В своих работах Адлер приводит множество иллюстраций на эту тему: когда пациент, например, использует тревогу для того, чтобы домашние приняли навязанный им порядок, или когда тревожная жена контролирует своего мужа с помощью привычного приступа тревоги, и тому подобные случаи.
Никто не будет спорить с тем, что иногда тревоге сопутствует "вторичная выгода". Но предполагать, что эта выгода и является основным мотивом тревоги – значит чрезмерно упрощать проблему. Трудно себе представить, чтобы кто-то, испытавший настоящие приступы тревоги и знакомый с ее муками, стал утверждать, что это переживание возникает исключительно для того, чтобы оказывать воздействие на окружающих. Создается впечатление, что в этих примерах Адлер описывает псевдотревогу, а не настоящую ее форму. Это подтверждается и тем фактом, что он часто называет тревогу "особенностью характера"49, а не эмоцией. Все это свидетельствует о том, что подлинную тревогу Адлер отнес к категории "чувства неполноценности", – относительно последнего он бы не стал утверждать, что оно используется для контроля над окружающими.
При подлинной тревоге, в отличие от псевдотревоги, контроль над окружающими есть вторичный феномен, он появляется в результате отчаяния, которое испытывает пациент, ощущающий свое одиночество и бессилие. Отличие псевдотревоги от подлинной тревоги – важная задача, и это пока еще достаточно неясный вопрос. Их трудно отделить одну от другой по той причине, что в мотивациях и поведении одного и того же человека нередко та и другая смешиваются. Многие невротики, у которых невротический строй поведения сложился под воздействием подлинной тревоги, бессильные и беспомощные в своих семейных отношениях, рано или поздно начинают понимать, что слабость (фасад) может стать стратегией, которая позволяет эффективно управлять другими людьми. Так слабость используется для обретения силы. Это иллюстрирует пример Гарольда Брауна и других пациентов, о которых говорится во второй части книги50.
Говоря о причинах тревоги, Адлер ограничивается лишь общими словами о происхождении чувства неполноценности. Он замечает, что невроз тревоги всегда возникает у "избалованного" ребенка. Тут мы снова видим, что Адлер слишком упрощает проблему тревоги, – хотя это не сравнимо с примитивными представлениями раннего фрейдизма, где возникновение невроза тревоги приписывалось прерванному половому сношению. Действительно, пациент, страдающий неврозом тревоги, научился (что обычно происходит в раннем детстве) чрезмерно полагаться на других; но подобное поведение не становится устойчивым до тех пор, пока пациент не оказывается в состоянии конфликта, касающегося его способностей51.
Говоря о преодолении тревоги, Адлер выражается достаточно определенно, но использует довольно общие слова. Тревогу "можно преодолеть лишь с помощью тех связей, которые соединяют одного человека со всеми остальными людьми. Человек может жить без тревоги лишь тогда, когда сознает, что принадлежит к большой семье людей"52.
Эти "связи" укрепляются с помощью любви и социально полезного труда. За таким высказыванием стоит вера Адлера в ценность социальной природы человека, что радикально отличает его от Фрейда и из чего следует совершенно иной способ преодоления тревоги. Несмотря на то, что Адлер чрезмерно упрощает многие проблемы и часто пользуется слишком обобщенными формулировками, его идеи обладают большой ценностью. В частности, важные раскрытые Адлером темы – это борьба за власть, происходящая между людьми, и ее социальное значение. Особую ценность его идеи обретают еще и по той причине, что Адлер, как правило, исследовал именно те области, которые "проглядел" Фрейд.
Как мы увидим ниже, идеи Адлера в развернутом и углубленном виде вошли в представления Хорни, Фромма и Салливана, развивавших теорию психоанализа. Нет сомнения в том, что Адлер оказал и прямое, и косвенное влияние на представления поздних психоаналитиков, которые независимо друг от друга пришли к подобному пониманию природы человека. Возможно, что проводником его идей для Салливана был Уильям Эленсон Уайт, который интересовался работами Адлера и написал предисловие к одной из его книг.
Мы лишь немного поговорим о работах К.Г.Юнга, поскольку в его работах мы не встретим систематизированных представлений о тревоге. Насколько я могу судить, Юнг никогда напрямую не занимался проблемой тревоги, поэтому для понимания его отношения к этому вопросу следовало бы самым тщательным образом изучить все, что он написал.
Тут следует упомянуть лишь об одной важной идее Юнга: он считал, что тревога является реакцией человека на вторжение в его сознание иррациональных сил и образов коллективного бессознательного. Тревога есть "страх перед силой коллективного бессознательного", страх перед наследством, оставленным животными предками и древними людьми, которое, по мнению Юнга, продолжает существовать на нерациональном уровне личности человека53. Выход на поверхность этого иррационального материала представляет угрозу для упорядоченного и стабильного существования личности. Когда барьеры, защищающие человека от иррациональных стремлений и образов коллективного бессознательного, становятся слишком тонкими, человеку угрожает психоз, и это порождает тревогу. Но когда, с другой стороны, человек полностью отрезан от своей иррациональной стороны, он ощущает свою бесплодность и потерю творческих способностей. Поэтому, как сказал бы Кьеркегор, чтобы преодолеть бесплодность своей жизни, человек должен осмелиться встретиться со своей тревогой и пройти сквозь нее.
Юнг считал, что страх перед иррациональным материалом бессознательного помогает понять тот факт, "что люди боятся сознавать себя. Что-то там должно быть, за этим экраном, – никто не знает, что, – и потому люди предпочитают внимательно наблюдать за факторами, внешними для их сознания, и опираться на них". Большинству людей присущ "тайный страх перед неведомыми "опасностями души". Конечно, человек не признается в этом нелепом страхе. Но следует понимать, что этот страх никак нельзя назвать неоправданным, напротив, он имеет самые серьезные основания"54.
По мнению Юнга, люди более примитивных культур лучше сознают "неожиданные и опасные стремления бессознательного", для защиты от которых используются различные формы табу и обрядов. У цивилизованного человека также имеется система защит от вторжения иррациональных сил, эти защиты настолько хорошо налажены и настолько привычны, что "власть коллективного бессознательного" проявляется непосредственно лишь в таких, например, феноменах, как массовая паника, или же проявляется косвенным образом – в психозах и неврозах.
Юнг постоянно подчеркивает, что современный западный человек отводит слишком большую роль "рациональному", интеллекту, и это, как правило, не ведет к разумной интеграции, но является "злоупотреблением разумом и способностями ума в эгоистических целях для власти над окружающим"55. Он описывает историю одного пациента, страдавшего канцерофобией. Этот пациент "силою подчинил все жестким законам разума, но кое-где природа ускользнула из-под его власти и приготовила ему возмездие в виде полной бессмыслицы, мысли о раке"56.
Мне кажется, что Юнг развивал свои представления, о которых мы упоминали, как противовес современной западной культуре. Они также открывают одну распространенную особенность невроза, заключающуюся в том, что человек злоупотребляет разумом, используя его в качестве защиты от тревоги, а не для того, чтобы ее понять и прояснить. Но такие представления Юнга приводят к дихотомии, к отделению "рационального" от "иррационального" (например, это выражается в концепции "самостоятельности бессознательного разума"57). Из-за этого теории Юнга трудно соотнести с другими представлениями о тревоге.
Некоторые терапевты продолжали развивать психоанализ, опираясь на работы Фрейда, но внося в них новые элементы; особенно важны для нас те подходы, в которых проблема тревоги рассматривается в социально-психологическом контексте. Суть подобных представлений сводится к тому, что тревога возникает при нарушении межличностных взаимоотношений; в этой точке сходятся мнения таких различных психотерапевтов, как Карен Хорни, Эрих Фромм и Гарри Стак Салливан. Этих людей часто называют неофрейдистами или, несколько пренебрежительно, ревизионистами. Поскольку их теории имеют много общего с представлениями Фрейда, нас будет интересовать в основном их отличие от Фрейда и их подходы к проблеме тревоги.
Во всех этих подходах важное место занимает культура – как в широком смысле слова, поскольку характерные особенности культуры влияют на формы тревоги, распространенные в данный исторический период, так и в более узком, то есть культура взаимоотношений ребенка со значимыми другими в его окружении. Последняя сфера определяет развитие невротической тревоги. Конечно, такой подход не отрицает значения биологических потребностей ребенка или взрослого. Но эти потребности рассматриваются в контексте межличностных взаимоотношений. Так, например, Фромм утверждает, что "те потребности, которые помогают нам понять личность и ее проблемы, не определяются инстинктами, но формируются под воздействием всей совокупности условий нашей жизни"58.
Поэтому источник тревоги не сводится исключительно к опасениям по поводу фрустрации инстинктивных или либидинозных потребностей. Нормальный человек может перенести значительную степень фрустрации таких потребностей (например, половой) без тревоги. Фрустрация инстинктов – сексуальность тут является удобным примером – приводит к появлению тревоги лишь тогда, когда эта фрустрация ставит под угрозу какую-либо ценность или форму межличностных отношений, которые, с точки зрения человека, жизненно важны для его безопасности. По мнению Фрейда, факторы окружающей среды лишь видоизменяют инстинктивные влечения; в отличие от него, для тех представителей неофрейдизма, о которых мы говорим, межличностный контекст (окружающая среда, с психологической точки зрения) занимает центральное место, а факторы инстинктов важны лишь постольку, поскольку они представляют собой в этом межличностном контексте жизненно важные ценности59.
Говоря о концепциях Хорни, важно отметить одну их отличительную особенность: по ее мнению, тревога предшествует инстинктивным желаниям. То, что Фрейд называл инстинктивными влечениями, вовсе не является чем-то фундаментальным, но напротив, как полагает Хорни, является продуктом тревоги. Концепция "влечения" предполагает в какой-то степени принудительный характер импульсов, возникающих внутри организма, их жесткую требовательность. (Фрейд понимал, что инстинктивные влечения у невротиков обладают навязчивым характером, он полагал, что "влечение" имеет биологическую природу и что у невротиков оно носит навязчивый характер из-за конституционных особенностей или потому, что в детстве они получали слишком много либидинозного удовлетворения, и поэтому хуже, чем "нормальные" люди, переносят фрустрацию инстинктов.) По мнению же Хорни, импульсы и желания не становятся "влечениями", если их не мотивирует тревога.
"Навязчивые влечения присущи невротикам; они рождаются из чувства одиночества, беспомощности, страха или ненависти и представляют собой попытку жить в окружающем мире, несмотря на эти чувства; их основной целью является не удовлетворение, но безопасность; они носят навязчивый характер по той причине, что за ними скрывается тревога"60.
Она ставит знак равенства между "инстинктивными влечениями" Фрейда и своей концепцией "невротических черт". Таким образом Хорни желала подчеркнуть первостепенную роль тревоги в формировании психологических нарушений, что расходится с представлениями Фрейда. "Несмотря на то, что Фрейд называл тревогу "центральной проблемой невроза", он не вполне понимал, что тревога является динамическим фактором, мотивирующим достижение конкретных целей"61.
Хорни согласна с тем, что страх следует отличать от тревоги. Страх является реакцией на конкретную опасность, при этом человек может принять определенные меры, чтобы справиться с опасностью. Но для тревоги характерно ощущение расплывчатости и неопределенности, а также чувство беспомощности перед лицом опасности. Тревога является реакцией на опасность, которая угрожает "самой сердцевине или сущности" личности. В этом ее представления согласуются с описанной выше концепцией "катастрофической ситуации" Гольдштейна, который считал, что тревога есть реакция на опасность, угрожающую жизненно важным для существования личности ценностям. Тут возникает вопрос, важный для понимания феномена тревоги: на что же направлена та угроза, которая вызывает тревогу? Чтобы лучше понять ответ Хорни на этот вопрос, нам следует сначала рассмотреть в общих чертах ее представления о происхождении тревоги.
Хорни рассматривает нормальную тревогу, неотделимую от человеческой жизни с ее случайностями, где возможна смерть, вмешательство сил природы и так далее. Эту тревогу она, пользуясь немецким языком, называет Urangst или Angst der Kreatur62. Но эту тревогу следует отличать от тревоги невротической, поскольку Urangst не связана с враждебным отношением природы или несчастных случаев, эта форма тревоги не порождает внутренние конфликты и не ведет к формированию невротических защитных действий. Невротическая тревога и беспомощность не связаны с реалистичным взглядом на мир, но возникают из внутреннего конфликта между зависимостью и враждебностью. Источник опасности – это прежде всего враждебное отношение окружающих.
Базовая тревога – это термин, который Хорни использовала для обозначения тревоги, приводящей к формированию невротических защит. Такая форма тревоги, являющаяся проявлением невроза, является "базовой" в двух смыслах. Во-первых, она представляет собой основу невроза. Во-вторых, она "базовая" потому, что появляется в самом начале жизни человека вследствие нарушения взаимоотношений между ребенком и значимыми другими – как правило, родителями. "Типичный конфликт, ведущий к возникновению тревоги у ребенка, есть конфликт между зависимостью от родителей (которая особенно сильна по той причине, что ребенок испуган и чувствует себя одиноким) и враждебным отношением к ним".
В этом конфликте ребенок вынужден вытеснять враждебное отношение к родителям, поскольку он от них зависит. Вытеснение этих импульсов лишает ребенка возможности осознать реальную опасность и бороться за преодоление этой проблемы, кроме того, сам акт вытеснения создает внутренний бессознательный конфликт и поэтому усиливает у ребенка чувство беззащитности и беспомощности. Базовая тревога "неразрывно связана с базовой ненавистью"63.
Это один из примеров взаимного влияния тревоги и ненависти друг на друга, когда одно чувство усиливает другое. Иными словами, взаимоотношения между тревогой и ненавистью можно назвать "порочным кругом". Ощущение беспомощности присуще базовой тревоге по самой ее природе. Хорни хорошо понимает, что каждый человек – в том числе и "нормальный" взрослый – вынужден противостоять влияниям окружающей культуры, многие из которых являются по сути своей враждебными силами, но это не вызывает невротической тревоги. Разница между невротиком и "нормальным" человеком объясняется, по мнению Хорни, тем, что второй сталкивается с основной массой неприятных переживаний в тот период жизни, когда он в состоянии их интегрировать, а ребенок, зависимый родителей, которые относятся к нему враждебно, на самом деле беспомощен – и у него нет другого способа справиться с конфликтом, кроме невротических защит. Базовая тревога есть тревога перед лицом потенциально враждебного мира. И все разнообразные формы личностных нарушений являются невротическими защитами, которые сформировались в результате попытки справиться с враждебным окружающим миром, несмотря на ощущение бессилия и беспомощности. Невротические черты, как считает Хорни, по своей сущности являются орудиями защиты от базовой тревоги.
Теперь можно ответить на вопрос, на что направлена угроза, которая вызывает тревогу. Тревога является реакцией на угрозу тем свойственным человеку формам поведения, от которых, по его мнению, зависит его безопасность. В момент возникновения личностных нарушений взрослый ощущает угрозу, нависшую над невротической чертой характера, которая представляет собой его единственный метод борьбы с базовой тревогой, – поэтому он с новой силой переживает свою беспомощность и беззащитность. В отличие от Фрейда, Хорни считает, что под угрозой оказывается не выражение инстинктивных влечений, но скорее те невротические черты личности, которые обеспечивали безопасность.
Таким образом, у каждого человека невротическую тревогу порождает своя конкретная угроза; определяющую роль тут играет та невротическая черта характера человека, которая поддерживает его безопасность. У человека, которому присуща мазохистическая зависимость, – у того, кто цепляется за других, чтобы снизить свою базовую тревогу, – приступ тревоги возникает тогда, когда его могут покинуть. У нарциссической личности – человека, у которого в детстве базовую тревогу снижало безусловное восхищение родителей, – тревога возникает в ответ на опасность, что он не получит признания и восхищения. Если безопасность человека зависит от его скромности и незаметности, тревогу вызовет ситуация, при которой ему нужно "выйти на сцену".
Поэтому, думая о проблеме тревоги, мы всегда должны искать ответ на вопрос, какая жизненно важная ценность поставлена под угрозу; при невротической же тревоге нас интересует та невротическая черта, которая избавляет человека от чувства беспомощности и которая в данный момент стоит под угрозой. Таким образом, продолжает Хорни, "тревогу может спровоцировать все, что ставит под угрозу защитные средства человека, то есть его невротические тенденции"64. Разумеется, угроза не всегда носит такой же чисто внешний характер, как, например, угроза разрыва отношений; угрозу может представлять и интрапсихический импульс или желание, которое, если его выразить, ставит под угрозу безопасность личности. Поэтому тревогу нередко порождают сексуальные или агрессивные импульсы, – не потому что человек опасается их фрустрации, но потому, что выражение этих импульсов ставит под угрозу некоторые формы межличностных взаимоотношений, которые, с точки зрения человека, жизненно важны для существования его личности.
Тот факт, что одна или обе стороны конфликта могут вытесняться из сознания – на время или постоянно – лишь переносит ту же проблему на более глубокий уровень65.
Я уже упоминал о том, что Хорни придавала большое значение взаимному влиянию тревоги и ненависти. Это сильная сторона ее теории. По ее мнению, среди интрапсихических факторов, провоцирующих возникновение тревоги, на первом месте стоит ненависть. Фактически, "агрессивные импульсы различного рода являются основным источником невротической тревоги"66. Тревога вызывает ненависть, а агрессивные импульсы, в свою очередь, порождают тревогу. Не удивительно, что человек испытывает враждебное отношение к тем переживаниям и тем людям, которые представляют собой угрозу и порождают мучительное чувство беспомощности и тревоги. Но поскольку невротическая тревога есть следствие слабости и зависимости от других, "сильных" людей, враждебное отношение к этим людям ставит под угрозу зависимость, которую невротик стремится сохранить любой ценой. Подобным образом, интрапсихический импульс агрессии, направленный на этих людей, пробуждает страх наказания или ответной агрессии, и поэтому усиливает тревогу.
Рассуждая о взаимном влиянии тревоги и ненависти друг на друга, Хорни приходит к выводу, что "особо важной причиной" тревоги являются "подавленные агрессивные импульсы"67. Вопрос о том, описывает ли это утверждение человека вообще или только человека в конкретном культурном контексте, мы оставим открытым. Но нельзя не согласиться по меньшей мере с тем, что подобные взаимоотношения между ненавистью и тревогой в нашей культуре – это клинический факт, в котором несложно убедиться.
Значение идей Хорни для понимания теории тревоги заключается в том, что она показала, как конфликтующие тенденции личности становятся источником невротической тревоги, и, кроме того, переместила проблему тревоги в чисто психологический контекст, где учитываются также и все социальные аспекты проблемы. Подход Корни к проблеме тревоги резко контрастирует с псевдо-естественно-научными тенденциями, окрашивающими теоретические представления Фрейда68.
Самая убедительная теория, связывающая тревогу с межличностными отношениями, принадлежит, безусловно, Гарри Стану Салливану. По его определению, психиатрия – это "изучение биологии межличностных взаимоотношений". Идеи Салливана чрезвычайно важны для понимания проблемы тревоги, хотя он и не создал законченной теории.
В основе представлений Салливана о тревоге лежит его теория личности как межличностного феномена. По его мнению, личность развивается в процессе взаимоотношений младенца со значимыми другими, которые его окружают. Даже бирлогическое начало новой жизни – в форме оплодотворенной яйцеклетки в утробе – представляет собой неразрывную связь клетки с ее окружением. После рождения младенец вступает в тесные взаимоотношения с матерью (или с тем, кто замещает собой мать), что является и прототипом, и реальным началом всех отношений со значимыми другими, в которых и формируется личность человека.
Салливан подразделяет все виды деятельности организма на две категории. К первым относятся все виды деятельности, направленные на получение удовлетворения, например, еда, питье или сон. Удовлетворение тесно связано с телесным аспектом человека. Ко второй категории относятся все виды деятельности, направленные на достижение безопасности, и они в большей мере "присущи человеческой культуре, чем человеческому телу"69.
В этом стремлении к безопасности центральную роль играет, разумеется, ощущение своей дееспособности или силы. "Мотивация силы", под которой Салливан подразумевает тенденцию организма расширять свои способности и стремиться к достижениям, в какой-то степени является врожденным качеством70. Она "дана" человеческому организму просто в силу того, что он организм. Деятельность, направленная на достижение безопасности, "обычно более важна для человека, чем импульсы, порождаемые ощущением голода или жажды" или чем сексуальность, как добавит он позже, перейдя к описанию зрелого организма71. Биологические – в узком значении слова – потребности следует рассматривать как "стремление организма не просто поддержать свое равновесие и свое стабильное положение в окружающей среде, но расширить границы, установить контакт и вступить во взаимодействие с окружающей средой, которая постепенно должна становиться все шире и шире"72. Рост личности и ее свойства во многом определяются тем, как эта "мотивация силы" и порождаемое ею стремление к достижению безопасности осуществляется в межличностных отношениях.
Младенец является относительно бессильным существом. Сначала важным средством межличностных взаимоотношений становится его плач, затем он учится использовать язык и символы, эти мощные инструменты культуры, с помощью которых человек работает над достижением безопасности во взаимоотношениях с другими. Но процесс вхождения младенца в культуру начинается задолго до появления у него речи или конкретных эмоциональных реакций, это происходит с помощью эмпатии, "эмоционального "заражения" и единства", которое развивается между младенцем и значимым другим, как правило, матерью. В этой межличностной среде – преимущественно под влиянием потребности организма в безопасности и самовыражении – появляется тревога.
Тревога, как считает Салливан, возникает в межличностном мире младенца из боязни неодобрения со стороны значимого другого. Ребенок начинает переживать тревогу с помощью эмпатии, ощущая неодобрение матери задолго до того, как в нем появляется способность сознавать. Нет сомнения, что неодобрение матери оказывает огромное влияние на младенца. Оно ставит под угрозу взаимоотношения между ребенком и миром людей. Эти взаимоотношения для младенца критически важны, от них зависит не только удовлетворение физических нужд, но и ощущение безопасности73. Поэтому тревога воспринимается как тотальное, "космическое" чувство.
Одобрению матери сопутствует награда, а неодобрению – наказание. Но еще важнее тот факт, что неодобрение влечет за собой неповторимый дискомфорт тревоги. Система одобрения и награды или неодобрения и дискомфорта (тревоги) является важнейшим орудием аккультурации и обучения, причем на протяжении всей жизни человека. Салливан характеризует роль матери в этой системе такими словами: "Я говорил о функциональном взаимодействии младенца и ребенка со значимым другим, с матерью. Она является источником удовлетворения, агентом аккультурации, а также источником тревоги и неуверенности при формировании социальных навыков, на которых основывается развитие системы Себя"74.
Тревога ограничивает действия младенца, заставляя выбирать лишь те действия, которые вызывают одобрение значимых других. Салливан высказывает следующую чрезвычайно важную мысль: "Я" формируется на основе потребности ребенка управлять теми переживаниями, которые порождают тревогу. "Я" образуется из необходимости разделять все виды деятельности на две категории: на те, что вызывают одобрение, и те, что вызывают неодобрение. "Динамизм "Я" основывается на этих переживаниях одобрения и неодобрения, награды и наказания!"75 "Я" возникает как "динамическая сила, которая поддерживает ощущение безопасности"76. Эта идея вызывает изумление: "Я" формируется для того, чтобы защитить нас от тревоги. "Я" – это динамический процесс, с помощью которого организм вбирает в себя переживания, влекущие за собой одобрение и награду, и учится исключать все то, что ведет к неодобрению и тревоге. Ограничения, установленные в первые годы жизни, сохраняются и поддерживаются в течение многих лет, поскольку "мы переживаем тревогу каждый раз, когда пытаемся перешагнуть установленные границы"77.
Надо особенно подчеркнуть одно важное следствие, вытекающее из приведенных выше слов, а именно то, что эти ограничения, заданные с помощью тревоги, касаются не только подавления определенных действий, они ограничивают также и рамки сознавания. Те стремления, которые могут пробудить тревогу, исключаются из сознания или, как говорил Салливан, подвергаются диссоциации. Салливан пишет:
"Яначинает контролировать процесс осознания, и тревога в огромной мере управляет процессом сознавания ситуации, в результате чего из сознания изгоняются те стремления личности, которые не включены в одобренную структуру Себя"78.
Эти идеи помогают объяснить некоторые распространенные феномены, связанные с тревогой. Сужение сознания в состоянии тревоги – это феномен, с которым каждый человек знаком по личному опыту и который часто встречается в клинической работе. Салливан дает новое истолкование классическому положению психоанализа о том, что тревога влечет за собой работу вытеснения. Он по-новому объясняет, почему тревога сужает процесс сознавания; согласно интерпретации Салливана, причиной этого является динамика межличностных отношений, особенно отношений между матерью и ребенком, и фундаментальная потребность организма поддерживать свою безопасность. Если говорить о связи тревоги с формированием симптомов, то легко заметить одну закономерность: когда организм неспособен подвергнуть диссоциации сильные переживания или импульсы, порождающие тревогу, – как это бывает при невротических состояниях, – возникают замещающие и навязчивые симптомы. Они представляют собой жесткие средства для проведения границ сознавания. Отсюда следует, что диссоциированные стремления и переживания останутся вне сознания до тех пор, пока человек не будет в состоянии перенести связанную с ними тревогу.
Важно также, что Салливан указывает на взаимосвязь между эмоциональным здоровьем и тревогой. Его представления об этом можно сформулировать так: Тревога ограничивает рост и сужает границы сознавания, уменьшая сферу полноценной жизни. Эмоциональное здоровье прямо пропорционально степени сознавания. Поэтому с помощью прояснения тревоги можно расширить границы сознавания и дать большее пространство для развития себя. Это и есть достижение эмоционального здоровья.