ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Во время конференции, на которой эта работа была зачитана впервые, меня попросили прокомментировать два момента – один включал в себя общую теорию психотерапии, основанную на теории научения, а другой – экзистенциальный подход в психологии и психотерапии, которые уже были освещены в предыдущих главах этой книги. Данные представления нашли отражение в двух ведущих направлениях современной американской психологии, направлениях, которые в данный момент кажутся непримиримыми, потому что мы еще не создали более сложную структуру, которая бы смогла их объединить. Поскольку круг моих интересов в первую очередь касается терапии, я ограничусь в обсуждении указанных тенденций тем, как они проявляются в данной сфере.
"Объективная" тенденция. С одной стороны, пристрастие к серьезному мудрствованию в психологии, к редукционистским теориям, к операциональным определениям, к экспериментальным процедурам приводит нас к пониманию психотерапии в гораздо более объективных терминах. Таким образом, мы можем понимать терапию как оперантное обусловливание пациента. Терапевт усиливает посредством соответствующих простых средств те утверждения, которые выражают чувства, или те, которые являются отражением удовольствия в сновидениях, или те, которые выражают враждебность, или те, которые демонстрируют позитивную концепцию "я". Было получено производящее глубокое впечатление доказательство, демонстрирующее, что такое подкрепление действительно усиливает тот тип проявлений, который подкрепляется. Следовательно, с этой точки зрения путь к улучшению терапии состоит в том, чтобы более мудро выбирать элементы для подкрепления, более ясно представлять себе те формы поведения, которые хочешь передать клиентам. Эта схема не имеет принципиальных отличий от формирования определенного типа поведения у голубей, которым занимался Скиннер.
Другим вариантом этой общей тенденции является известный в психологии подход как теория научения, существующий в нескольких формах. Форма S-R (стимул-реакция) связей является тем путем, по которому действует механизм возникновения тревоги и трудностей приспособления. Эти связи определяются их происхождением, и воздействия интерпретируются и объясняются пациенту. Подкрепление, или контробусловливание, сводится, таким образом, к приобретению индивидом нового, более здорового и более социально полезного ответа на те же стимулы, которые первоначально вызывали трудности.
Этой тенденции придерживаются большинство распространенных в американской психологии установок. Насколько я себе их представляю, эти установки находят свое выражение в таких лозунгах, как: "Прочь от философии и ценностей. Вперед к конкретному, операционально определенному, научному". "Прочь от всего, что кажется внутренним. Наше поведение и наше "я" – не что иное, как объекты, создающиеся по образу и подобию окружающих условий. Будущее детерминируется прошлым". "Так как никто не является свободным, то лучше мы будем управлять поведением других в интеллигентной манере ради всеобщего блага". (Каким образом несвободный индивид может выбрать, что он хочет делать, и выбрать управление другими, нигде не поясняется.) "Вполне очевидно, что путь к тому, чтобы что-то делать, заключается в том, чтобы делать это". "Путь к пониманию лежит извне".
"Экзистенциальная" тенденция. Насколько бы эта тенденция не казалась логичной и естественной в соответствии с характером нашей культуры, это не единственная обоснованная тенденция. В Европе, которая не в такой мере увлечена сайентизмом, говорят: "Такое ограниченное видение поведения не адекватно всему ряду человеческих феноменов". Один из этих голосов принадлежит Абрахаму Маслоу. Другой – Ролло Мэю. Еще один – Гордону Олпорту. Число таких голосов растет. Я бы хотел, если это возможно, отнести себя к этой же группе. Эти психологи утверждают различными способами, что они имеют дело со всем спектром человеческого поведения и что человеческое поведение в некоторых значительных проявлениях представляет собой нечто большее, нежели поведение лабораторных животных.
Чтобы проиллюстрировать это на примере из области психотерапии, я бы хотел вкратце рассказать кое-что из моего личного опыта. Я начинал с совершенно объективной точки зрения. Психотерапевтическое лечение включает в себя диагностику и анализ проблем клиента, осторожную интерпретацию и объяснение клиенту причин его трудностей и процесс переобучения, сфокусированный клиницистом на специфических причинных элементах. Наконец я понял, что лечение будет более эффективным, если я смогу создать такой психологический климат, что клиент сможет взять на себя такие функции, как исследование, анализ, понимание и попытка по-новому решить свои проблемы. В течение последних лет я был вынужден признать, что наиболее важным ингредиентом в создании такого климата является то, что я должен быть реальным. Я пришел к пониманию того, что только тогда, когда я смогу быть полностью реальной личностью и буду именно так воспринят клиентом, он сможет открыть то настоящее, что есть в нем. Тогда моя эмпатия и принятие будут эффективными. Я не смогу добиться многого в терапии, если не способен быть тем, чем я являюсь в глубине души. Сущность терапии, как я это вижу, в том, что встречаются два человека, и один из них – терапевт, который открыт и свободен и доказывает это максимально полно. Таким образом, переделав старинную поговорку, я бы хотел сказать: "Способ делать – это быть"; путь к пониманию находится внутри.
Результат такого типа отношений очень хорошо описал Мэй. Клиент находит поддержку (используя термин Бубера) не только тому, что он собой представляет, но и своих возможностей. Он может утвердить себя, я совершенно уверен, как отдельную, уникальную личность. Он может стать архитектором своего будущего через активность своего сознания. Это становится возможным, поскольку он в большей степени открывается своему опыту, он допускает себя к жизни, пытаясь осуществить все свои способности. Он может допустить в сознание и пережить свои мысли и чувства творческие порывы и деструктивные тенденции, которые он обнаруживает у себя, вызов роста и вызов смерти. Он становится самостоятельной личностью, способной быть такой, какая она есть, и выбирать свой курс. Это результат терапии, который видится с позиций второго подхода.
Две модели науки. Резонно спросить, как возникли в терапии два таких разных направления – одно, представленное такими именами, как Доллард, Миллер, Роттер, Уолп, Бергман и другие, и второе, выразителями которого являются Мэй, Маслоу, я и другие. Я думаю, источник различий – в различных концепциях науки и способах ее использования. Сильно упрощая, можно сказать, что приверженцы теории обучения считают: "Мы много знаем о том, как обучаются животные. Терапия – это обучение. Таким образом, эффективная терапия будет строиться на основе того, что мы знаем о научении животных". Это совершенно законное использование науки, перенесение уже известных закономерностей на новые и неизвестные сферы.
Вторая группа подходит к проблеме иначе. Эти люди заинтересованы в понимании закономерностей, лежащих в основе психотерапии. Они говорят: "Некоторые попытки терапевта вызвать конструктивные изменения эффективны, другие – нет. Мы обнаружили, что существуют некоторые характеристики, которые делятся на два класса. Мы обнаружили, например, что возможно установить помогающие отношения, если терапевт действует как реальная личность, взаимодействуя со своими реальными чувствами. В менее помогающих отношениях мы часто обнаруживаем, что терапевт действует скорее как интеллектуальный манипулятор, чем как реальное "я". Здесь также имеет место вполне разумная концепция науки, выявляющая последовательность, присущую любой серии событий. Я придерживаюсь того мнения, что вторая концепция более вероятно описывает уникальные человеческие аспекты терапии.
Эмпирический метод как сближение. Я пытался коротко рассказать о двух расходящихся направлениях, приверженцы которых находят общение друг с другом трудным, так как различия между ними слишком велики. Возможно, я смогу показать, что научный метод сам по себе предполагает базу для сближения.
В том виде, в котором Мэй преподнес свои шесть принципов, они должны вызывать неприязнь у многих американских психологов, поскольку кажутся слишком неопределенными, излишне философскими, непроверяемыми. Но у меня не возникло трудностей с выведением проверяемых гипотез из этих принципов. Вот несколько примеров.
Из первого принципа. Чем в большей степени "я" человека находится под угрозой, тем больше проявляется защитное невротическое поведение.
Чем в большей степени "я" находится под угрозой, тем больше ограничивается бытие человека и его и поведение.
Из второго принципа. Чем в большей степени личность свободна от угрозы, тем больше она будет демонстрировать самоутверждающее поведение.
Из третьего принципа гипотеза получается более сложная, но все же проверяемая. Чем в большей степени индивид будет воспринимать свое окружение свободным от угроз для его "я", тем больше он будет проявлять потребность в сотрудничающем поведении.
Из шестого принципа. Специфическая тревога исчезнет только тогда, когда клиент перестанет бояться существования той специфической возможности, которая и вызывает эту тревогу.
Возможно, этих рассуждений достаточно, чтобы навести на мысль о том, что наша позитивистская традиция операциональных определений и эмпирических исследований может быть полезна в исследовании истины относительно онтологических принципов терапии, сформулированных Мэем, принципов динамики личности, включенных в заметки Маслоу и даже эффектов различного восприятия смерти, сформулированных Фейфелом. В дальнейшем, вероятно, как надеется Маслоу, вовлечение психологической науки в тонкие, субъективные и ценностно-зависимые сферы может само по себе стать следующим шагом в теории науки.
Пример. В качестве иллюстрации того, как исследования могут прояснить некоторые из этих статей, позвольте мне перейти к данным прошлых исследований. Одним из элементов экзистенциального мышления, наиболее шокирующим для традиционно ориентированных американских психологов, является убеждение в том, что человек является свободным и ответственным, что выбор представляет собой суть его существования. Это было показано авторами предыдущих глав этой книги. Фейфел сказал: "Жизнь не будет полностью нашей до тех пор, пока мы можем отвергать ее". Маслоу отметил, что психологи уклоняются от проблемы ответственности. Мэй говорит о "мучительном бремени свободы" и выборе между тем, чтобы быть самим собой или отрицать себя. Конечно, для многих сегодняшних психологов это никогда не будет восприниматься в качестве предмета, имеющего отношение к психологической науке, а лишь в качестве простых предположений.
Все еще придерживающихся именно этой точки зрения я бы хотел познакомить с исследованием, проведенным несколько лет назад. У.Л.Келл, выполняя дипломную работу под моим руководством, занялся изучением факторов, которые бы могли предсказать поведение малолетних преступников1. Он провел тщательную объективную оценку семейного климата, уровня образования, окружения и культурного влияния, социального опыта, генетических предпосылок каждого правонарушения. Эти факторы были проранжированы с точки зрения их благоприятности для нормального развития – от элементов, деструктивных для детского благосостояния и враждебных здоровому развитию до элементов, высококоррелирующих со здоровым развитием. В заключение была также проведена оценка степени самопонимания, поскольку казалось, что хотя этот критерий не относится к основным детерминантам, он может иметь некоторое значение в предсказании будущего поведения. В основном это была оценка того, до какой степени индивид был объективен и реалистичен по отношению к себе и окружающей ситуации, принимал ли он на эмоциональном уровне определенные факты в себе и в своем окружении.
Эти оценки по 75 нарушителям были сопоставлены с оценками их поведения спустя 2-3 года. Ожидалось, что оценки климата в семье и опыта социальных контактов с ровесниками будут лучшими для предсказания дальнейшего поведения. К нашему удивлению, степень самопонимания гораздо лучше предсказывала дальнейшее поведение и имела с ним корреляцию 0.84, тогда как качество социального опыта имело корреляцию 0.55, а семейный климат – 0.36. Мы были просто не готовы к тому, чтобы поверить в это и положили исследование на полку до тех пор, пока не появилась возможность его повторить. Позднее оно было повторно проведено на новой группе из 76 случаев, и все значимые результаты были подтверждены, хотя и не столь поразительно. Когда мы исследовали только правонарушителей из наиболее неблагоприятных семей, все еще остававшихся в этих семьях, также оказалось, что их будущее поведение определяется не столько неблагоприятными условиями, в которых они оказываются в домашнем окружении, сколько степенью реалистичного восприятия самих себя и среды, которая их окружает.
Это, как мне кажется, является эмпирическим определением того, что составляет "свободу" в том смысле, в котором д-р Мэй употреблял этот термин. Если правонарушители оказывались способными допустить в сознание все факты, касающиеся их самих и их ситуации, они оказывались вольны жить, образно говоря, вне всех возможностей и выбирать наиболее удовлетворительный вид деятельности. Но те правонарушители, которые были не способны принять реальность в сознание, принуждались обстоятельствами собственной жизни продолжать девиантное поведение, не получая удовлетворения в этой длительной гонке. Они несвободны. Это исследование, думаю, наполняет эмпирическим содержанием утверждение д-ра Мэя о том, что "возможность сознания... составляет основу психологической свободы".
Я пытался показать два расходящихся пути, по которым может быть продолжена работа в области психотерапии. С одной стороны, это строго объективное исследование – негуманистическое, неличностное, имеющее рациональной базой знание о научении у животных. С другой стороны, существует подход, предлагаемый в приведенных здесь работах, гуманистическое, личностное в которых связывается с "существующим, становящимся, проявляющимся, переживаемым бытием".
Я предположил, что эмпирический метод исследования поможет установить эффективность каждого из подходов. Я пытался показать, что тонкость и субъективные качества второго подхода не являются преградой для его объективного исследования. Я также уверен, что очевидно из моих рассуждений, что теплая, субъективная, человеческая встреча двух личностей более эффективна в содействии изменениям, чем более точный набор техник, почерпнутых из теорий обучения и оперантного обусловливания.