ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Мы знаем на собственном опыте, что для излечения душевных заболеваний есть очень действенное и весьма эффективное средство: правдиво рассказать себе историю своего единственного и неповторимого детства и эмоционально вновь пережить ее. Можем ли мы полностью избавиться от иллюзий? Наша жизнь полна ими, наверное, потому, что правда кажется нам невыносимой. Однако человек не может жить без правды, за это приходится расплачиваться тяжелыми заболеваниями. Поэтому мы пытаемся найти – каждый для себя – свою правду. Процесс этот – очень и очень долгий. Обрести внутреннюю свободу можно только узнав правду, но она очень болезненна. Исключения бывают только в тех случаях, когда мы ограничиваемся чисто интеллектуальными выводами. Но тогда мы по-прежнему остаемся в сфере иллюзий.
Мы ни в малейшей степени не можем изменить наше прошлое, и ничто не может компенсировать причиненный нам в детстве ущерб. Но мы можем изменить себя, "восстановить" свое Я и вернуть утраченную внутреннюю целостность. Мы можем сделать это, внимательно проанализировав сохранившиеся в нашей памяти события прошлого и глубже осознав их. Путь этот, конечно, не из приятных, но зато во многих случаях он позволяет нам покинуть, наконец, незримую, но тем не менее очень страшную тюрьму нашего детства, перестать быть бессознательными жертвами своего прошлого и стать людьми, ощущающими ответственность за свою судьбу, знающими свою жизненную историю и умеющими примириться с ней.
Большинство людей, однако, делают прямо противоположное. Они не хотят знать историю своей жизни и потому не догадываются, что, в сущности, именно то, что было заложено в детстве, предопределяет все их поступки. Они никак не могут вырваться из своего затянувшегося детства с его проблемами, знание о которых вытеснено в сферу бессознательного. Они не предполагают, что стараются избегать опасностей, которые, действительно, когда-то были реальными, но уже давно не являются таковыми. Ими движет лежащие глубоко в бессознательном воспоминания, чувства и потребности, которые в извращенной манере определяют почти все их поступки, и так будет до тех пор, пока неосознанное не станет осознанным.
Например, вытеснение в бессознательное воспоминаний о перенесенных когда-то издевательствах побуждает многих людей разрушать свои и чужие жизни, жестоко преследовать иностранцев, поджигать их дома, мстить другим людям, называя при этом свои действия "патриотическими" лишь для того, чтобы скрыть от самих себя правду и не ощутить вновь отчаяние ребенка, подвергшегося жестокому обращению. Многие, став взрослыми и привыкнув в детстве к мукам, продолжают мучить себя, посещая, например, клубы садомазохистов, или становятся приверженцами сатанинских культов, в которых измывательства над адептами являются неотъемлемой частью веры, и называют это освобождением. Некоторые женщины прокалывают себе грудные соски, вешают на них кольца, а затем фотографируются для газет и с гордостью утверждают, что не испытывали никакой боли, а, напротив, получили огромное удовольствие. Не приходится сомневаться в искренности подобных высказываний, ибо эти женщины достаточно рано научились вообще не чувствовать боли. И на что только не пойдут они сегодня, лишь бы не почувствовать вновь боль, которую они испытывали в детстве, когда подвергались сексуальному насилию со стороны отцов и внушали себе при этом, что это хорошо! Женщины, которых в детстве отцы принуждали спать с собой, в постоянном стремлении забыть уже свершившееся прибегают к помощи секса, алкоголя, наркотиков или чрезмерно отдаются работе. Им нужно постоянно "пришпоривать" себя, они ни на секунду не дают себе успокоиться, чтобы не нахлынули воспоминания о пережитом в детстве жгучем чувстве одиночества, которое для них страшнее смерти. И великое счастье, если они научатся понимать, что пробуждение воспоминаний о детских ощущениях и их осознание не убивает, а освобождает. Убивает же, напротив, выработавшаяся с годами защитная реакция по отношению к тем ощущениям, осознанное переживание которых раскрывает правду.
Люди вытесняют воспоминания о детстве в сферу бессознательного, и это накладывает отпечаток не только на индивидуальный жизненный уклад, но и на отношение к различным табу. Когда, к примеру, читаешь биографии знаменитых деятелей искусства, то сразу обнаруживаешь, что для многих из них жизнь начинается где-то с подросткового возраста. Раньше же у них было "счастливое", "веселое", "беззаботное" или же, наоборот, "полное лишений" детство. Зачастую биографы отмечают, что "именно в детстве пробудился" чей-либо талант, но детство в целом, похоже, их совершенно не интересует, хотя оно и определяет дальнейшую жизнь. Приведу простой пример.
Генри Мур пишет в своих воспоминаниях, что, будучи еще совсем маленьким, должен был растирать спину своей матери мазью от ревматизма. Прочтя это, я вдруг по-особому увидела его скульптуры. Я вспомнила этих высоких лежащих женщин с маленькими головами и попыталась взглянуть на мать Мура глазами ее ребенка. Голова была от мальчика где-то далеко, зато спина – вот она, совсем рядом, неестественно огромная. Для многих искусствоведов такое видение, наверное, не представляет ни малейшего интереса. Но мне оно многое говорит о том, как относящиеся к раннему детству переживания проникают в бессознательное, как долго они там сохраняются и какие возможности открываются для их выражения, когда взрослый позволяет им выйти наружу.
Воспоминание Мура совершенно безобидно, и потому вполне могло оставаться в бессознательном. Однако в глубинах бессознательного остаются и полученные ребенком психические травмы. И поэтому именно там таится ключ к пониманию всей дальнейшей жизни человека.
Раньше я часто спрашивала себя, способны ли мы в полной мере ощутить пережитое нами в детстве чувство одиночества и ненужности. Теперь я знаю, что это вполне возможно. Я говорю здесь не о тех детях, которые никогда не знали родительской ласки. (Ощущение одиночества с малых лет вошло в их плоть и кровь.) Есть еще огромное число людей, которые, сохранив в памяти представление о счастливом детстве под надежным родительским кровом, тем не менее приходят к психотерапевту. Речь в этой книге пойдет о пациентах, бывших эмоционально и интеллектуально одаренными детьми и временами удостаивавшихся похвалы родителей за свои достижения. Почти все они уже на первом году жизни научились пользоваться горшком и в возрасте от полутора до пяти лет довольно успешно ухаживали за своими братьями и сестрами.
Согласно широко распространенному мнению эти люди – гордость своих родителей – должны быть полностью уверены в себе. На самом деле – ничего подобного. Действительно, за что бы они ни брались, все у них хорошо или даже отлично получается, ими восхищаются, им завидуют, они легко добиваются успеха. Но для них самих пользы от всего этого нет никакой, они подвержены депрессиям, часто испытывают чувство душевной пустоты и самоотчуждения, а также ощущение полной бессмысленности своей жизни. В ситуациях, когда они не могут соответствовать идеальным представлениям о том, какими они должны быть, их мучают страхи, чувство вины и стыда. В чем же причины столь сильных душевных расстройств у таких одаренных людей?
Уже в ходе первого приема у психотерапевта они быстро дают понять, что по крайней мере один из родителей относился к ним с пониманием и сочувствием, и если они не встречают такого же отношения со стороны окружающих, то вину за это возлагают на самих себя, а именно на свою неспособность к самовыражению. В их первых воспоминаниях нет ни малейшего сочувствия к себе, о детстве они вспоминают без горечи. На это обстоятельство обращаешь внимание уже потому, что эти пациенты не только обладают ярко выраженными способностями к самонаблюдению, но и сравнительно легко проникают в души других людей. Однако, когда речь заходит об их детстве, становится ясно, что им пришлось испытать недостаток уважения, постоянный контроль, манипулирование и даже презрение, доходящее порой до откровенного цинизма; им навязывали стремление к высоким достижениям. Кроме того, часто можно встретить полное отсутствие искреннего восприятия себя как ребенка и серьезного отношения к своим детским годам, а также нежелание понять свои подлинные потребности, не сводя их исключительно к навязчивому стремлению добиться чего-нибудь в жизни. Исходная душевная драма настолько глубоко загнана внутрь, что человек вполне способен сохранять иллюзорные представления о своем якобы счастливом детстве.
При описании присущей детству этих пациентов психологической атмосферы я руководствовалась следующими постулатами.
За двадцать лет моей психотерапевтической деятельности я очень часто сталкивалась со следующим обстоятельством: определенный тип отношений с родителями накладывал отпечаток на дальнейшую судьбу человека, побуждая его выбрать профессию, связанную с оказанием помощи другим людям.
Способность новорожденного быстро приспосабливаться к требованиям родителей приводит к тому, что потребности ребенка в любви, уважении, отзывчивости, понимании, участии, сочувствии часто вытесняются в бессознательное. То же самое можно сказать и об эмоциональных реакциях на чреватые тяжелыми последствиями ситуации, в которых ребенок оказывается лишенным чего-то жизненно важного. В результате человек как в детские, так и в зрелые годы лишен многих эмоциональных переживаний (таких, как ревность, гнев, зависть, чувства одиночества и бессилия, страх). Это трагично уже потому, что в моей книге речь пойдет об одаренных людях, способных на проявление самых разных чувств. Судя по их рассказам о своих переживаниях в детстве, они ни разу не испытывали страха и боли. Бурную эмоциональную реакцию вызывала у них главным образом природа. Они могут воспринимать природу, не оскорбляя своих родителей, не внушая им неуверенность в себе, не ставя под сомнение их авторитет и не нарушая их душевное равновесие. Поразительно, но эти необычайно одаренные, внимательные и впечатлительные дети, хорошо помнившие, как, например, в четыре года они впервые увидели пляшущие на траве яркие солнечные блики, в восемь лет "никак не отреагировали" на беременность матери, а при рождении сестры или брата "вообще не испытали чувства ревности". Может оказаться, например, что во время оккупации их в двухлетнем возрасте оставили дома одних, на их глазах вражеские солдаты вторглись в их квартиру и произвели обыск, но они не плакали, вели себя спокойно и "вообще держались молодцом". Свое умение воздерживаться от проявления чувств они превратили в настоящее искусство. Ведь ребенок способен испытывать чувства лишь в том случае, если рядом находится человек, с пониманием относящийся к нему. Но если маленький ребенок из-за своего душевного волнения рискует утратить любовь взрослых, он не просто скрывает от окружающих свои эмоции, но вынужденно вытесняет их в бессознательное. С годами они накапливаются в организме ребенка, оказываясь источником внутреннего воздействия на его психику.
В дальнейшем эти чувства могут пробудиться и напомнить человеку о его прошлом. Однако понять первопричину можно лишь в том случае, если удастся найти взаимосвязь между исходной ситуацией и нынешними бурными душевными переживаниями. Новейшие методы психотерапии помогают нам в этом.
Возьмем в качестве примера чувство одиночества. Я говорю не о взрослом человеке, который, почувствовав себя одиноким, глотает таблетки, принимает наркотики, идет в кино, навещает знакомых или делает множество ненужных телефонных звонков, и все это ради того, чтобы заглушить душевную боль. Нет, я имею в виду ребенка, у которого нет этих возможностей отвлечься и чьи вербальные или невербальные обращения не доходят до родителей. И не потому, что эти родители жестоки, а потому, что они сами когда-то испытывали те же чувства, имели те же потребности и, в сущности, остались детьми, ищущими тех, кем можно по-своему "владеть", чье поведение предсказуемо. Ибо, как ни парадоксально это звучит, ребенком родители могут "владеть". Ребенок никуда не уйдет, в отличие от матери. Родители могут воспитать его таким, каким они хотят его видеть. Они могут внушить ему уважение к себе, могут излить на него собственные переживания, могут побудить его выражать любовь и восхищение, могут почувствовать себя рядом с ним сильными и смелыми, могут, решив, что потратили на него слишком много сил, предоставить его дальнейшее воспитание другим людям, могут, наконец, постоянно ощущать себя объектом безмерного почитания с его стороны, так как ребенок обычно не сводит с родителей глаз. Если женщина в детском возрасте была вынуждена скрывать свои потребности и чувства от матери, то, будь она даже очень образованна, с годами ей придется столкнуться со следующей ситуацией: рождение собственного ребенка даст импульс дремлющим в глубинах ее бессознательного потребностям. Ребенок это сразу почувствует, но очень скоро тоже научится вытеснять свои собственные ощущения в бессознательное.
Однако, если взрослый человек, проходя курс психотерапии, вдруг снова ощутит появившееся у него когда-то в далеком детстве чувство одиночества, то оно проявится так интенсивно, с таким приливом боли и отчаяния, что приходишь к совершенно очевидному выводу: эти люди не могли бы вынести в детстве столь сильные душевные страдания. Для этого было бы необходимо другое, гораздо более эмоционально отзывчивое окружение. Отсюда такая сильная защитная реакция на любое проявление чувств. Отрицать это – значит ставить под сомнение накопленный в психотерапии практический опыт.
Так, например, для купирования проявлений чувства одиночества уже в раннем детстве включаются самые разнообразные защитные механизмы. Наряду с обычным отрицанием мы встречаемся с постоянной изнурительной борьбой, направленной на то, чтобы с помощью заменителей (наркотики, общение в разного рода группах, культовые обряды любой ориентации, сексуальные извращения) удовлетворить вытесненные в бессознательное и уже ставшие деформированными потребности. Многие прибегают к интеллектуальным изощрениям, ибо данный защитный механизм обладает высокой степенью надежности. Но в ряде случаев (например, при тяжелых соматических заболеваниях) интеллект оказывается бессилен (см. исследование болезни Ницше в моих книгах "Geschmiedener Schlussel", 1988; "Abbruch der Schweigemauer", 1990).
Включение всех этих защитных механизмов сопровождается вытеснением в бессознательное воспоминаний о первоначальной ситуации и связанных с нею чувствах. Приспособление к родительским потребностям зачастую (хоть и не всегда) приводит к превращению ребенка в "псевдоличность", развитию мнимого Я. Человек ведет себя так, как от него хотят, и постепенно этот тип поведения начинает определять все его поступки и помыслы. Его подлинное Я остается в зачаточном состоянии, так как отсутствуют какие-либо возможности для его становления. В результате такие пациенты жалуются на отсутствие смысла в жизни, неприкаянность и душевную пустоту. И эта пустота вполне реальна. Действительно, наблюдаются полное душевное опустошение, обеднение и частичная утрата возможностей. Внутренняя целостность ребенка оказалась нарушенной, и это не позволяет ему свободно выражать свои эмоции.
В детстве этим людям порой снились сны, в которых им зримо представлялась их гибель. Приведу два примера.
"Мои маленькие братья и сестры бросают с мостика большую коробку с моим телом. Я знаю, что мертва, и тем не менее слышу, как бьется мое сердце. В этот момент я всегда просыпалась".
Этот неоднократно повторявшийся сон до предела усилил неосознанные агрессивные настроения Лизы (зависть, ревность) по отношению к своим младшим братьям и сестрам, для которых она всегда была заботливой "матерью". Таким образом произошло "убийство" собственных чувств и желаний посредством реактивного образования. А вот какой сон снился в детстве Курту, которому сейчас 27 лет:
"Я вижу белый гроб на зеленом лугу и очень боюсь, что в нем лежит моя мать. Я снимаю крышку и вижу там себя".
Если бы у Курта в детстве была возможность выразить свое негативное отношение к каким-либо поступкам матери, ощути он тогда в полной мере чувство гнева, ему никогда не снилась бы собственная смерть. Но в этом случае он лишился бы материнской любви, а это для ребенка равносильно смерти. Таким образом, он "убил" в себе частицу собственной души, лишь бы сохранить для себя мать.
Таким образом, ребенку нелегко выражать собственные чувства. Это порождает неразрывную связь с родителями, при наличии которой невозможно автономизировать свой внутренний мир. Ведь мнимое Я ребенка позволяет родителям обрести столь недостающее им чувство уверенности в себе, а ребенок, в свою очередь, сперва осознанно, йотом бессознательно ставит себя в полную зависимость от родителей. Он не может положиться на собственные чувства, он так и не набрался нужного опыта, не знает своих истинных потребностей и в высшей степени чужд самому себе. В данной ситуации он никак не может внутренне отделиться от родителей и в зрелом возрасте оказывается зависимым от людей, замещающих для него родителей. Этими людьми могут быть партнеры, товарищи и прежде всего его собственные дети. Унаследованные воспоминания, вытесненные в бессознательное, вынуждают его как можно более тщательно скрывать от самого себя свое подлинное Я. В итоге пережитое в детстве в родительском доме и не получившее должного выхода чувство одиночества приводит к изоляции человека от самого себя.
Чем здесь может помочь психотерапия? Она не в состоянии вернуть нам ушедшее детство или изменить жизненные обстоятельства. С помощью иллюзии нельзя исцелить душевные травмы, и рай гармонии, чуждой внутренней раздвоенности, на который так надеются люди, пережившие душевные травмы, оказывается недосягаемым. Но постижение человеком правды своей собственной жизни и преодоление раздвоенности дают ему возможность уже в зрелом возрасте вернуться в свой собственный мир чувств. Это далеко не рай, однако способность искренне скорбеть и переживать оживляет душу.
Одним из обнадеживающих моментов в процессе психотерапии является то, что пациент порой осознает на эмоциональном уровне, что вся с такими усилиями и с такой самоотверженностью завоеванная "любовь" взрослых оказывалась предназначенной отнюдь не тому, кем он был на самом деле, что восхищение его красотой, одаренностью, достижениями воздавалось именно красоте, достижениям, а не ему самому. В его душе вновь пробуждается маленький одинокий ребенок, который спрашивает: "А что если бы я предстал перед вами злым, уродливым, раздражительным, завистливым и беспокойным? Какой тогда была бы ваша любовь? А ведь я и такой тоже. Означает ли это, что вы любили не меня, а того, за кого я себя выдавал? Возможно, воспитанный, предсказуемый в своих чувствах, любящий родителей, понятливый, послушный ребенок в сущности совсем не был ребенком? Что вообще случилось с моим детством? Не лишили ли меня его? Я ведь никогда не смогу вернуться туда и наверстать упущенное. С самого начала я был взрослым ребенком. Может быть, взрослые тогда просто использовали мои способности мне во зло?"
Эти вопросы вызывают у человека чувство глубокой скорби, они связаны с вытесненной в бессознательное болью, однако в результате всегда рождается новая душевная инстанция (которая была чужда матери) – порожденная скорбью эмпатия к собственной судьбе. Один из моих пациентов, у которого способность к эмпатии только возникала, рассказывал о своем сне: ему снилось, что тридцать лет назад он убил ребенка, и никто не помог ребенку спастись. (А ведь именно тридцать лет назад его ближайшие родственники заметили, что он стал очень замкнутым, вежливым и послушным, но зато не проявлял больше никаких чувств).
Итак, выяснилось, что подлинное Я после десятилетий "молчания" пробудилось к жизни благодаря заново обретенной способности чувствовать.
Проявления чувств после этого уже воспринимаются человеком серьезно, он их не высмеивает, не издевается над ними, хотя порой они еще долго остаются в сфере бессознательного, и на них просто не обращают внимания: подход к ним иногда так же осторожен, как и раньше, когда родители общались с ребенком, а он еще не мог словами выразить свои потребности. Даже став уже взрослым (но оставаясь в душе ребенком), нельзя было ни сказать, ни подумать: "Я могу быть печальным или счастливым, если что-то меня печалит или делает счастливым, но я не обязан веселиться ради кого-то и не должен ради других скрывать свои заботы, страхи или другие чувства. Я вправе быть злым, и никто не умрет и не будет страдать из-за этого, я вправе приходить в неистовство, если меня что-то оскорбляет, не боясь потерять моих родителей".
Как только взрослый человек начинает всерьез принимать свои нынешние чувства, он сознает, что раньше скрывал от себя свои чувства и потребности и что это был его единственный шанс выжить. Он чувствует облегчение, поскольку может позволить себе испытать чувства, которые раньше пытался в себе заглушить. Он все отчетливее понимает, что он, пытаясь себя защитить, порой открыто издевался над своими чувствами, иронизировал над ними, сомневался в них, не воспринимал их всерьез или старался о них забыть. Постепенно человек начинает размышлять над тем, почему он, будучи взволнованным, огорченным или потрясенным, раньше всегда совершал насилие над собой. (Например, когда у шестилетнего мальчика умерла мать, тетя сказала ему: "Будь мужественным и не плачь, иди теперь в свою комнату и поиграй во что-нибудь".) Во многих ситуациях он по-прежнему видит себя со стороны, спрашивая себя постоянно, проявления каких чувств от него ожидают, но в общем и целом пациент чувствует себя уже несколько свободнее.
Естественный процесс выздоровления продолжается. Пациент начинает свободно выражать свои чувства, становится менее податливым, однако, имея определенный детский опыт, все еще не может поверить, что это никак не связано с опасностью для жизни. Воспоминания подсказывают, что отстаивание своих прав неизбежно влечет за собой отрицательное отношение или даже наказание. Однако этот этап необходимо пройти, чтобы затем ощутить чувство свободы и получить возможность ощутить себя личностью. Впрочем, выздоровление может начаться вполне безобидно. Человек просто внезапно ощущает наплыв чувств, которые он предпочел бы проигнорировать, но уже поздно, пространство для проявления подлинных эмоций свободно, и вернуться в прежнее душевное состояние теперь невозможно. И человек, в далеком детстве запуганный и "зажатый", может пережить ранее совершенно недоступные ему ощущения.
Человек, ни на что не претендовавший и лишь покорно подчинявшийся требованиям других, внезапно приходит в ярость, ибо его психотерапевт "снова" берет отпуск. Или же его крайне раздражает то обстоятельство, что рядом оказываются другие пациенты. Откуда они взялись? Он отнюдь не ревнует. Это чувство ему незнакомо. Или все же... "Что им здесь нужно? Разве сюда приходят помимо меня еще и другие люди?". Ранее он ничего подобного не ощущал. Другие вправе ревновать, он сам – ни в коем случае. Но теперь подлинные чувства оказываются сильнее правил хорошего тона. К счастью... Однако нелегко сразу выявить подлинные причины столь сильного гнева, поскольку сначала он обрушивается на тех, кто хочет ему помочь, например, на психотерапевтов и собственных детей, то есть на тех, кого он не слишком боится, на тех, кто просто является внешним раздражителем, но отнюдь не подлинной причиной ярости.
Сперва человек весьма болезненно воспринимает новые переживания. Ведь выясняется, что он не всегда добр, понятлив, великодушен, умеет владеть собой и, главное, непритязателен. Ведь ранее он уважал себя исключительно за наличие именно этих качеств. Но если человек действительно желает помочь себе, он должен прекратить обманывать себя. Ведь мы далеко не всегда так виновны, как нам кажется, и далеко не так невинны, как хотели бы. Отсутствие эмоций и хаос в наших душах вместе с незнанием собственной жизненной истории не позволяют нам познать самих себя. Однако столкновение с реалиями собственной жизни помогает избавиться от иллюзий, искажающих картину собственного прошлого, и получить более четкое и ясное представление о нем. Если мы теперь оказываемся виновными перед кем-нибудь, то просто обязаны извиниться перед ним. Это облегчает нам душу и позволяет избавиться от сохранившегося с детского возраста неосознанного чувства вины. (Ведь мы никоим образом не виновны в жестоком обращении с нами и тем не менее чувствуем себя ответственными за него).
Это глубоко укоренившееся разрушительное и совершенно абсурдное чувство вины может исчезнуть лишь в том случае, если не брать на себя новой, реальной вины.
Многие, пережив жестокое обращение, начинают так же обращаться с другими и тем самым сохраняют для себя образ идеальных родителей. Даже в зрелом возрасте они остаются маленькими детьми, зависимыми от отца и матери. Они не знают, что могли бы вести себя гораздо более естественно и быть честнее с самим собой и другими, если бы вызволили из бессознательного свои детские чувства.
Чем более свободно мы выражаем свои чувства, тем сильнее и целостнее наша личность. Вызывая в памяти чувства ранних детских лет и переживая тогдашнее ощущение беспомощности, мы в итоге чувствуем себя гораздо более уверенно.
Одно дело, когда по-настоящему взрослый человек испытывает по отношению к кому-либо двойственные чувства, а другое, когда "взрослый ребенок" ощущает себя двухлетним малышом, которого служанка кормит в кухне и который в отчаянье думает: "Ну почему мама каждый вечер куда-то уходит? Почему она мне не рада? Почему она предпочитает меня другим людям? Что мне сделать, чтобы она осталась? Только не плакать! Только не плакать!"
В двухлетнем возрасте ребенок, разумеется, не мог столь точно сформулировать свои мысли, но теперь, по прошествии многих лет, человек предстает в двух ипостасях: он и взрослый, и одновременно двухлетний ребенок. Поэтому он может горько плакать. Этот плач представляет собой отнюдь не катарсис, а, напротив, выражение его прежней тоски по матери, наличие которой он всегда отрицал. В последующие недели наш пациент страшно разгневался на свою мать – преуспевающего врача-педиатра, – которая никак не могла обеспечить ему своего постоянного участия. "Я ненавижу этих вечно больных гадов, которые отнимают тебя у меня, мама. Но я ненавижу и тебя, так как ты предпочитаешь бывать чаще с ними, чем со мной". В данном случае смешались чувство беспомощности с давно накопившейся злостью на не оказавшуюся рядом мать. Благодаря этому переживанию, проявлению и выходу сильных чувств, пациент избавился от давно мучивших его симптомов, которые проявлялись достаточно явно, а причины их было совсем несложно понять. Его отношения с женщинами утратили присущую им ранее тенденцию к подавлению партнера, а неудержимое стремление сперва завоевать сердце женщины, а затем бросить ее со временем ослабло.
При прохождении курса психотерапии ощущение бессилия и полной ненужности другим людям переживалось с немыслимой ранее для пациента интенсивностью. То же самое можно сказать и о приступах ярости. Постепенно открывались прежде наглухо запертые ворота, за которыми таились вытесненные в бессознательное воспоминания. Ведь вспоминать можно только о том, что было пережито сознательно. Но чувственный мир ребенка, душевная целостность которого нарушена, уже сам по себе есть результат селекции, в ходе которой было выброшено за борт самое главное. Лишь психотерапия позволила взрослому человеку впервые сознательно пережить свои ранние эмоции, которые сопровождались у него душевной болью, порожденной зародившимся еще в раннем детстве чувством непонимания. Несмотря на ряд индивидуальных признаков, у пациентов обнаруживается много общего: за плотной завесой притворства, отрицания и самоотчуждения скрываются подлинные чувства. И когда видишь, что к ним открывается доступ, возникает ощущение чуда. Тем не менее было бы неправильно полагать, что за мнимым Я больные сознательно скрывали развитое истинное Я. Ребенок не знает, что именно скрывается в бессознательном. Вкратце данное положение можно образно сформулировать так: "Я живу в стеклянном доме, в который в любое время может заглянуть мама. В нем можно спрятать что-либо только под полом, но тогда я этого и сам не смогу увидеть".
Взрослый человек способен на искреннее проявление чувств, только если в детстве у него были родители или воспитатели, способные понять его. У людей же, с которыми жестоко обращались в детстве, не может быть внезапного прилива чувств, ибо они могут испытать лишь такие эмоции, которые им позволяет ощущать унаследованная от родителей внутренняя цензура. Депрессии и душевная опустошенность являются расплатой за этот самоконтроль. Подлинное Я никак не проявляется, остается в неразвитом состоянии, в своего рода внутренней тюрьме. И общение с надзирателями отнюдь не способствует его свободному развитию. Лишь после освобождения оно начинает выражать себя, расти и развивать свою способность к творчеству. Там, где раньше можно было обнаружить только внушающую страх пустоту или не менее жуткие фантастические видения, неожиданно обнаруживается изобилие жизненных сил. Это не возвращение домой, ибо дома никогда не было – это обретение дома.
Часто утверждают, что психотерапевт сам имеет аномалии в сфере чувств. Анализируя все сказанное выше, попробуем рассмотреть, насколько эти утверждения соответствуют фактам. Восприимчивость психотерапевта, его способность проникнуть во внутренний мир другого человека, его непомерная оснащенность своеобразными "антеннами" свидетельствуют о том, что еще в детстве он был объектом, который родители и воспитатели использовали в своих целях, что часто отрицательно сказывалось на развитии ребенка.
Разумеется, теоретически вполне возможно, что родители не рассматривали внутренний мир своего ребенка как объект "пользования", то есть с уважением относились к миру его чувств. У такого ребенка со временем разовьется здоровая самооценка, но в таком случае:
Поэтому я считаю, что именно наша судьба сделала нас способными к занятиям психотерапией, но они будут успешными лишь при условии, что "самотерапия" даст нам возможность жить со знанием правды о нашем прошлом и отказаться от наиболее опасных иллюзий. Мы должны осознать следующее обстоятельство: нам пришлось в ущерб собственной самореализации удовлетворять неосознанные потребности наших родителей, чтобы не потерять то немногое, что мы имели. Мы должны уметь пережить возмущение и печаль, вызванные тем, что родители совершенно не понимали наших первичных потребностей. Если же мы не пережили и затем не осмыслили чувства отчаяния, беспомощности и порожденную ими дикую ярость, то мы рискуем перенести на наших пациентов неосознанные переживания нашего детства. И никто не удивится тому, что вытесненные глубоко в бессознательное потребности могут вынудить терапевтов манипулировать людьми, как раньше родители манипулировали ими. Легче всего это проделать с собственными детьми, с подчиненными и пациентами, которые иногда, словно дети, зависят от психотерапевтов.
Пациент, почувствовавший слабость психотерапевта, немедленно реагирует на нее. Он мгновенно "чувствует себя независимым" и ведет себя соответствующим образом, чувствуя, что для психотерапевта важно заполучить именно пациента, умеющего уверенно держать себя. Такой пациент "может не только это, он может вообще все, что от него ожидают". Но эта "независимость" ненастоящая, и потому она заканчивается депрессией. Настоящей независимости предшествует ощущение зависимости. Подлинное освобождение всегда оказывается возможным после преодоления глубокого чувства зависимости ребенка от родителей. Что же касается психотерапевта, то он ждет от пациента подтверждения и понимания того, что его воспринимают всерьез. Он ищет отклик в душе пациента, и эти пожелания удовлетворяются в том случае, если пациент ведет себя так, как от него этого ожидают, и не дает повода усомниться в правильности избранного подхода. Тем самым психотерапевт проделывает с пациентом то, что в детстве делали с ним самим, занимаясь своего рода неосознанным манипулированием. Осознанное манипулирование пациент, возможно, давно уже научился разгадывать. Он научился также отстаивать свои взгляды. Неосознанное же манипулирование "взрослый" ребенок никогда не распознает. Это воздух, которым он дышит и который представляется ему единственно возможным, так как ничего другого он не знает.
Что же произойдет, если мы, уже будучи психотерапевтами, не распознаем опасное свойство этого воздуха? Мы заставим других людей дышать им, утверждая, что это делается для их же блага.
Чем больше я проникаю в суть неосознанного манипулирования детьми и пациентами, тем настоятельней представляется мне необходимость извлечения переживаний из бессознательного. Родители и психотерапевты обязаны на эмоциональном уровне познать свое прошлое. Мы должны научиться вновь переживать чувства, которые мы испытывали, будучи детьми, и понимать эти чувства, ибо только болезненные переживания и признание горькой правды собственного детства избавляют нас от подспудного желания найти в лице своих пациентов понятливых родителей и с помощью разного рода разумных концепций подчинить их себе.
Это искушение отнюдь не следует недооценивать. В отличие от родителей, крайне редко внимательно слушавших детей, пациенты в большинстве случаев слушают нас довольно охотно. Никогда родители не раскрывали нам свою душу, да еще так, что она становилась нам понятной. У пациентов же это иногда получается. Лишь анализ нашей жизни на эмоциональном уровне (пусть даже вызывающий самые грустные чувства) избавит нас от опасности. Ведь искренних, доступных, готовых к вчувствованию, понимаемых нами и понимавших нас родителей, у которых отсутствовали бы комплексы и которых бы не мучили противоречия, у нас никогда не было. Любая мать может проявить эмпатию лишь освободившись от комплексов, которые она испытывала еще в детстве, она не может реагировать эмпатично до тех пор, пока не осознает свое прошлое, пока она скована незримыми цепями. То же самое относится и к отцам.
Но есть дети, которые полностью соответствуют требованиям, предъявляемым к ним родителями. Не зря же я все время говорю об одаренных детях. Они чуткие, внимательные, а поскольку они целиком ориентированы на благополучие родителей, то вполне предсказуемы и обладают необычайно тонкой духовной организацией, поэтому ими можно легко манипулировать. Таковыми они остаются до тех пор, пока их подлинное Я (мир их собственных чувств) находится под полом прозрачного дома, в котором они вынуждены жить, то есть вплоть до наступления периода полового созревания. Часто они пребывают в этом прозрачном доме до тех пор, пока сами не станут родителями.
Роберт, которому сейчас 31 год, в детстве не мог грустить и плакать, ибо это всегда расстраивало его мать. Оказывается, его любимая мать считала, что лишь "бодрость духа" когда-то в детстве спасла ей жизнь. Поэтому слезы на глазах ее детей грозили нарушить ее душевное равновесие. В детстве она попала в концлагерь. Она никогда не говорила об этом, но необычайно чувствительный ребенок как бы проник в ее душу и обнаружил зияющую там пропасть. Когда мальчик подрос и начал задавать вопросы, она рассказала ему, что была в числе тех восьмидесяти детей, которые вынуждены были смотреть, как их родители идут в газовые камеры. Никто из детей ни разу не заплакал.
В детстве Роберт пытался постоянно быть веселым, а проявление его подлинного Я, его эмоции и предчувствия жили лишь в разного рода извращениях и неврозах навязчивого состояния. До встречи с психотерапевтом эти извращения казались постыдными и непонятными.
Против манипулирования ребенок совершенно беззащитен. Трагизм ситуации заключается в том, что родители здесь также совершенно беспомощны до тех пор, пока отказываются внимательно приглядеться к собственной жизненной истории. Неосознанно они переносят трагизм собственного детства на отношения со своими детьми. Это происходит из-за вытеснения переживаний в бессознательное.
Приведем еще более наглядный пример. Взрослого человека в детстве крайне пугали приступы страха его склонной к шизофрении матери. Никто толком ничего ему не объяснил, и теперь он охотно рассказывал своей дочери страшные истории. Она дрожала от страха, а он от души веселился, а потом успокаивал ее, говоря каждый раз примерно следующее: "Чего ты боишься, это же все сказки, не бойся, я же рядом". Таким образом он манипулировал ребенком и чувствовал себя сильным и смелым. Сознательно он хотел сделать ребенку хорошее, дать ему то, чего сам в детстве был лишен: успокоение, защиту, что-то ему объяснить. Бессознательно же он передавал ей страх своего детства, ожидание несчастья и оставшиеся без вопроса ответы, в том числе самый главный из них: почему мой самый любимый человек так пугает меня?
Каждый взрослый человек имеет в своей душе более или менее скрытую каморку, где хранятся реквизиты драмы его детства. Его дети – единственные, кто беспрепятственно может войти туда. Они привносят туда жизнь, и драма получает продолжение. Однако он в детстве не мог играть свою роль сознательно, поэтому чужая роль стала почти неотъемлемой частью его последующей жизни. Привнести в нее воспоминания о детстве он может, только пройдя курс психотерапии, которая заставит его искать ответ на вопрос, какую же роль он играет. Реквизиты иногда внушают ему страх, ибо он никак не связывает их с осознанными воспоминаниями о родителях. Отсюда появление и дальнейшее развитие симптомов болезни. И лишь затем, уже в процессе психотерапевтического лечения, взрослый человек сможет избавиться от этих симптомов, если в его сознании всплывут скрывавшиеся ранее за ними страх, отчаяние, возмущение, недоверие, чувство беспомощности и гнев.
Пациенты никак не застрахованы от неосознанного манипулирования ими. То же самое можно сказать и о психотерапевтах. Но зато пациент, обнаружив, что им манипулируют, всегда может сказать об этом терапевту или, увидев, что тот остается глух к его аргументам и продолжает настаивать на своей непогрешимости, попросту расстаться с ним. Мои рекомендации не избавляют никого от обязанности постоянно ставить под сомнение психотерапевтические методы и профессиональную пригодность специалистов, которые их применяют.
Чем лучше мы разбираемся в истории своей жизни, тем легче нам разгадать суть манипулирования. Но зачастую нам мешает наше собственное детство. Сохранившаяся с детских лет, так и не испытанная в полной мере тоска по добрым, честным, умным, чутким и мужественным родителям может помешать нам разгадать неискренность психотерапевтов и понять, что они подчас также не сознают подлинного смысла своих действий. Мы можем слишком долго позволять терапевтам манипулировать собой, если они это делают достаточно умело и вообще умеют себя подать. Иллюзии, отвечающей нашим потребностям, можно предаваться на протяжении длительного времени. Но как только мы обретем полную эмоциональную свободу, эта иллюзия уступит место живительной правде.
В "Письмах д'Мон Мулин" Альфонса Доде ("Lettres de Mon Moulin", Alphonse Daudet) я нашла рассказ, смысл которого, при всем его своеобразии, во многом совпадает со сказанным выше. В конце главы, посвященной одаренному ребенку как объекту манипулирования, я хотела бы вкратце передать его содержание.
Жил-был мальчик с золотым мозгом. Родители случайно обнаружили это, когда их сын поранил голову и оттуда вместо крови вытекло немного золота. Отныне они тщательно берегли голову сына и запретили ему общаться с другими детьми, чтобы ничего не пропало. Когда мальчик подрос и захотел выйти в свет, мать сказала: "Мы столько сделали для тебя, поделись же теперь с нами своим богатством". И тогда мальчик вынул из мозга большой кусок золота и отдал его матери. Он жил на широкую ногу со своим другом, который в конце концов обокрал его и сбежал. С тех пор он решил никому не выдавать свою тайну и трудиться как обычный человек, поскольку его богатство постепенно уменьшалось. В один прекрасный день он влюбился в красивую девушку. Она также любила его, но еще она любила роскошные платья, которыми он прямо-таки задарил ее. Он женился на ней и был счастлив, но через два года она умерла, и на совершенно немыслимые по роскоши похороны он истратил последние запасы золота. Как-то он брел по улице, слабый, бедный, несчастный и вдруг увидел в витрине красивые сапожки, которые наверняка подошли бы его жене. Бедняга забыл, что его жена умерла; возможно, это произошло потому, что у него в голове уже ничего не осталось. Он вошел в лавку и рухнул мертвым прямо у ног продавца.
Доде, который сам страдал от заболевания спинного мозга, пишет в конце: "Эта история кажется выдуманной, но она правдива от начала до конца. Есть люди, готовые за любые мелочи платить своей сущностью и своим спинным мозгом. Поэтому они испытывают непрекращающуюся боль. И когда они уже больше не в силах переносить страдания, то..."
Не относится ли материнская любовь к числу тех, пусть даже крайне необходимых, "мелочей", ради которых многие люди парадоксальным образом жертвуют своими жизненными силами?