ОГЛАВЛЕНИЕ
>>>
ОГЛАВЛЕНИЕ
>>>31 октября
Что ближе к Реальности — восприятие (перцепт) или понятие (концепт)? Вот довольно простая форма очень старого вопроса, который разделял школы философии со времен Платона вплоть до наших дней. В более ранние времена, до того как развился философский анализ как признанная сфера исследования, вопрос этот принял такую форму: “Что более реально — всеобщее или частное?” Но его сущность в принципе та же.
Ясно, что восприятие дает лишь индивидуальный или частный опыт, тогда как всякое понятие есть в какой-то степени обобщение или нечто всеобщее. По крайней мере, в западной философии не возникало ни одной точки зрения, которая упразднила бы саму эту проблему, хотя ее формулировка не раз менялась с течением времени.
Во времена Платона мы находим спор, отраженный в противоречии между Платоном и Демокритом с одной стороны, и Аристотелем — с другой. В средние века спор этот выражается в разделении между реалистами и номиналистами. Реалисты считали, что универсалии (общие понятия) реальны и существуют прежде вещей. Напротив, номиналисты считали, что универсалии или, вернее, обобщения, суть лишь извлечения из индивидуальных или частных сущностей, которые одни только и отличаются реальностью. Позднее, в начале современного периода, разделение это было представлено рационалистами и эмпириками. Первые усматривали первичную реальность во всеобщих рациональных (умопостигаемых) сущностях наподобие тех, что образуют математику, тогда как эмпирики утверждали, что данные, полученные посредством чувств, первичны. Иммануил Кант нашел путь, который в какой-то мере объединил эти два потока мысли, но опять-таки это разделение принимает у него следующий вид: “Что первичнее или реальнее всего — априорный или апостериорный элемент в сознании?” В последующей истории мышления, в основном под влиянием Канта, предпочтение определенно отдавалось априорному элементу. Это течение породило абсолютный идеализм Гегеля. В противовес этой школе ныне мы имеем прагматиков, которые подчеркивают эмпирическую полезность как в определенном смысле знак истины и реальности. Эта последняя форма иногда дает контрасты типа: “интеллектуализм” — “витализм”. На данном этапе этот вопрос принимает такую форму: “Что наиболее первично, Сознание или Жизнь?” Наконец Шпенглер придает этой проблеме новый вид, вводя термины: “физиогномическое” и “системное”. Физиогномическое — это вид осознавания или живой процесс, основывающийся на Жизни и Времени, которые принимаются как подлинные. Системное — это некая концептуальная конструкция, которая передает Реальное в терминах Пространства. Сам Шпенглер, как известно, основывался на физиогномическом, но он допускает, что иные темпераменты могут основываться на системном. Эта последняя постановка вопроса принимает две возможные формы: 1) “Что подлинно и первично — физиогномическое или системное”; 2) “Что наиболее первично — время или пространство?”
К анализу основной проблемы, которая кроется за всеми этими вопросами, можно подойти либо с генетической, либо с логической точки зрения. В зависимости от подхода последует почти предсказуемое заключение. Кажется несомненным, что в какой-то момент знание универсалий возникает после опыта. Если процесс времени принять как реальный и подлинный, тогда следует, что восприятия и частности действительно являются прежде понятий и универсалий. Но вполне возможно считать пространство и число более первичным, чем время, что как раз и является позицией современных физиков, которые свели природу к четырехмерной множественности, где измерение времени, по существу, отличается свойствами пространства. Окончательная картина физической реальности становится тогда группой дифференциальных уравнений, или, иными словами, системой отношений на языке чисел. Далее, в более специальном философском смысле генетическое развитие можно рассматривать просто как случай для проявления чего-то предсущего (предэкзистенциального). Таким образом, опыт становится просто стимулом или каталитическим агентом, пробуждающим дремлющее Знание, но сам по себе не является этим Знанием.
Конфликт между этими двумя течениями мысли сыграл, бесспорно, важную роль в развитии философии. Сами по себе эти течения давным-давно бы кристаллизовались в некую застывшую форму. Но взаимодействие между этими двумя видами школ привело к большему утончению понимания и более глубокому проникновению, чем если бы этого не было. Человек, став сознательным в философском отношении, редко обращался от одной школы к другой, если такое вообще случалось. Аргументы одной школы, по существу, не могли убедить сторонников противоположной школы. Кажется, причина этого кроется в том факте, что ни один из этих аргументов не заменяет глубины интуиции, на которой основывается всякий истинный философ; таким образом, любая система необходимым образом вытекает из первоначального глубинного интуитивного понимания. Но конфликт между смыслом разных систем ведет к взаимному росту самосознания в обоих видах познания. Это первичное разделение в самой философии отражается в еще более широкой сфере, где философия противополагается мистицизму. Хотя такая вещь как философский мистицизм, или метафизическая философия, и существует, общее правило состоит в том, что мистики обычно не философы по своим взглядам. Последние определенно находят Реальное в чем-то таком, что ближе восприятию (перцепту), или физиогномическому, чем системному понятию. Поэзия, символизм и так называемый “образ жизни” представляют их характерные инструменты выражения. Напротив, все философы любой школы фактически работают с понятиями и более или менее универсальными идеями. Так вот, в своих высших проявлениях и философы и Мистики пробуждены к Высшему Сознанию. Будда и Шанкара с одной стороны и великие персидские мистики — с другой, дают выдающийся пример этих двух групп. Как следствие, мы видим, что это разделение проходит на более глубоком уровне, чем обычное субъектно-объектное сознание, и в некотором смысле простирается и на Высшее (Запредельное). В этом должно быть что-то очень принципиальное. Это разделение можно проследить далее в дополняющих друг друга и противополагаемых друг другу понятиях Эроса и Логоса с их современными эквивалентами Любви и Мудрости. В Оккультизме оно отражается в дополнительном контрасте Буддхи и Манаса, или Ананда и Чит. Как уже отмечалось в предыдущих беседах, каждая из этих пар олицетворяет собой виды более окончательных реальностей, обозначенных соответственно как Атман и Сат. Окончательная Реальность, когда ей дается выражение, требует медитации на том или ином из этих видов или на их комбинации. Достигает ли всякий живой человек совершенного равновесия между этими двумя видами — это вопрос, на который, по-моему, невозможно ответить определенно в настоящее время. Кажется, однако, что если воплощение, известное как Гаутама Будда, и не было примером такого равновесия в этом отношении, то, во всяком случае, оно подходит к этому ближе, чем всякое иное, о котором мы имеем точную историческую запись. Преобладающее выражение Шанкары — явно философское, тогда как у Иисуса — мистическое. Но у Шанкары есть наряду с преобладающим и мистический элемент, точно так же у Иисуса — философский. Все трое — Будда, Шанкара и Иисус вместе взятые, кажется, представляют большую гармонию, чем другие исторические воплощения. Соединив этих Трех и рассматривая их как одну реальность в Трех Лицах, мы, кажется, получим самое синтезированное духовное проявление, заключающееся в пределах исторических записей, которые отличаются хоть какой-то степенью экзотерической определенности.
Мой личный вклад в эту проблему вытекает из Признания третьего рода Знания, которое я назвал “Знание путем Тождества”. Знание это на его собственном уровне не является ни концептуальным, ни перцептуальным, и, следовательно, его нельзя ни определить в строгом смысле слова, ни воспринять. Путем Пробуждения человек может признать себя Тождественным Ему. И лишь тогда, когда Пробужденный человек стремится достигнуть соотнесения между этим Знанием и субъектно-объектным сознанием, возникает вопрос — ближе ли Оно понятию или восприятию. Для меня Оно ближе понятию, но в определенном дополняющем смысле я также выражаю Его в физиогномической или мистической форме. Но, рассматривая эту проблему объективно или логически, я совершенно не в состоянии сказать, что Знание путем Тождества на самом деле ближе понятию, чем восприятию. Я не вижу никакого практического выхода из того, что можно назвать окрашиванием неокрашенного, коль скоро Невыразимое отражается в выражении. Самый совершенный аппарат выражения неизбежно является в какой-то мере искажением. Следовательно, остается либо воздержаться от всякого выражения, либо соответственно воспользоваться теми инструментами выражения, которые создал сам индивидуум, однако тщательно предостерегая всех, что это выражение есть лишь некое отражение того, что на своем собственном уровне всегда остается невыразимым. Выражение помогает на Пути в то, но там, где данное выражение поможет определенному темпераменту, другим понадобится какая-то иная форма.