ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
1. Ощущение тела. Первый аспект, с которым мы сталкиваемся, – это телесное Я. По-видимому, телесное Я состоит из потоков органических ощущений, которые идут от внутренних органов, мышц, сухожилий, суставов, вестибулярных каналов и других частей тела. Специальное название для такого общего ощущения тела – кенестезия (coenesthesis). Обычно этот сенсорный поток ощущается смутно, часто мы его вообще не сознаем. Однако временами он хорошо очерчивается в сознании – например, при возбуждении, сопровождающем физические упражнения, или в моменты чувственного наслаждения или боли. Новорожденный, конечно, не знает, что эти переживания – "его". Но они определенно формируют необходимый фундамент для нарождающегося у него ощущения себя. Младенец, который сначала плачет от нелокализованного дискомфорта, в ходе развития будет демонстрировать все возрастающую способность идентифицировать дистресс как свой собственный.
Ощущение тела на всю жизнь остается якорем для нашего самосознания, хотя одно оно никогда не объясняет целостного ощущения себя настолько, чтобы помочь в его определении, – даже в случае маленького ребенка, ведь у него уже имеются свои воспоминания, социальные сигналы и стремления. Но этому особому компоненту самосознания психологи уделяли значительное внимание – гораздо большее, чем другим не менее важным составляющим. Удивительно популярной была одна линия исследований, а именно попытка локализовать Я по специфическому телесному ощущению. Отвечая на вопрос о местонахождении Я, некоторые люди говорят: "Я чувствую, что я нахожусь в правой руке" или "в животе". Однако большинство согласится с Клапаредом, что ощущение себя фокусируется внутри головы посередине между глаз (слегка сзади). Именно этот "глаз циклопа" служит точкой отсчета для определения того, что находится ли нечто перед нами или позади нас, справа или слева, над или под. Здесь, говоря феноменологически, находится локус эго27. В работах этого типа обнаруживается, что различные сенсорные элементы кенестетического потока или различные выводы, сделанные на основе сенсорного опыта, могут в определенные моменты для определенных людей быть особо заметными.
Насколько близко нам ощущение тела можно увидеть, проведя небольшой мысленный эксперимент. Сначала подумайте, как вы сглатываете слюну, или просто сглотните. Затем представьте, что вы сплевываете слюну в стакан, после чего выпиваете ее! То, что кажется естественным и "моим", вдруг становится отвратительным и чужим. Или представьте, что вы высасываете кровь из уколотого пальца, а затем – что вы высасываете ее из повязки, которой был обмотан палец! То, что в моем восприятии интимно принадлежит моему телу, – теплое и приятное; то, что я воспринимаю как отдельное от моего тела, в мгновение ока становится холодным и чужим.
Безусловно, органические ощущения (их локализация и узнавание), которые образуют телесное Я человека, служат стержнем становления его личности. Но было бы серьезной ошибкой полагать, что к ним и сводится наше ощущение "личного", "своего собственного".
2. Самотождественность, ощущение себя собой. Сегодня я вспоминаю некоторые свои вчерашние мысли, а завтра буду вспоминать некоторые из своих вчерашних и сегодняшних мыслей; при этом я субъективно уверен, что это были и будут мысли того же самого человека. Несомненно, что в этой ситуации ведущую роль играет органическая непрерывность нервно-мышечной системы. Однако в этом процессе участвуют не только воспоминания, возможные благодаря сохраняющей способности нервных клеток. У младенца в первые месяцы жизни есть способность сохранения, но, по всей вероятности, у него нет ощущения себя собой. Это чувство растет постепенно, отчасти как результат одевания, называния по имени и иных форм выделения себя из среды. Очень важен фактор социального взаимодействия. Это действия другого человека, к которым ребенок по-разному приспосабливается, что и заставляет его осознать, что он – не другой, а существует сам по себе. О том, что ощущение самотождественности в детстве вырабатывается не сразу, свидетельствует легкость, с которой ребенок деперсонализируется в игре и в речи28. У нас есть серьезные основания считать, что до возраста четырех-пяти лет отождествление с собственной личностью, какой ее воспринимает ребенок, продолжает оставаться нестабильным. Однако, начиная примерно с этого возраста, ощущение самотождественности становится надежнейшим из всех свидетельств, подтверждающих человеку факт его существования.
3. Возвеличивание эго. Теперь мы подходим к самому печально известному свойству проприума – его беззастенчивому эгоцентризму29, сосредоточенности на себе. Многие авторы подчеркивали устойчивость этой черты человеческой личности. Она связана с потребностью в выживании, ибо легко видеть, что мы от природы наделены импульсами к самоутверждению и эмоциями удовлетворенности собой и гордости. В нашем языке есть тому доказательства. Самым распространенным производным от эго является слово эгоизм, или себялюбие. Гордость, унижение, самоуважение, нарциссизм – столь заметные факторы, что, говоря о своем Я или эго, мы часто имеем в виду только эту сторону личности. Но все-таки любовь к себе может быть заметной в личности и без того, чтобы обязательно главенствовать. Как мы увидим, у "проприума" есть и другие грани и функции.
4. Расширение эго. Рассмотренные нами три грани "проприума" – ощущение тела, самотождественность, возвеличивание себя – развиваются у ребенка относительно рано. Их проявления производят впечатление, что они обладают биологической природой и исходят изнутри организма. Но вскоре, в связи с процессом научения, наше внимание обращается на объекты, которыми мы владеем и которые любим, а позднее – на идеи, которые нас побуждают и которым мы верны. Мы говорим здесь о любых объектах, которые человек называет "своими". В то же время эти объекты должны быть для нас важными, так как иногда наше чувство "обладания" ими не имеет аффективной окраски и, следовательно, не входит в проприум. Однако ребенок, отождествляющийся с родителем, определенно расширяет свое чувство Я, это же он делает через свою любовь к домашним животным, куклам или другим объектам обладания – одушевленным или нет.
Взрослея, мы отождествляемся с группой, соседями и нацией так же, как с объектами нашей собственности, вроде одежды или дома. Они становятся для нас важными, в отличие от семей, наций и т.д. других людей. Позднее в жизни процесс расширения себя может идти через развитие интереса и приверженности к абстрактным идеям, а также моральным и религиозным ценностям. Действительно, зрелость, по-видимому, характеризуется расширением диапазона и углублением чувства приверженности человека абстрактным идеалам.
5. Рациональный субъект. Согласно Фрейду, перед эго стоит задача сохранения организма как целого в контакте с реальностью, посредничества между бессознательными импульсами и внешним миром. Часто рациональное эго может справиться с этой задачей только путем изобретения и применения психологических защит для предупреждения или снижения тревоги. Степень, в какой эти защитные средства определяют развитие личности, шестьдесят лет назад не сознавалась. Именно благодаря Фрейду мы понимаем стратегии отрицания, вытеснения, замещения, формирования реакции, рационализации и т.п. лучше, чем наши предшественники.
Убежденность в значимости этих защитных механизмов и констатация высокой частоты их применения привела к забвению того, что рациональное функционирование проприума также может обеспечивать адекватное приспособление, точное планирование и относительно безупречное решение жизненных уравнений.
Многие философы (начиная с Боэция в VI веке) рассматривали рациональную природу личности в качестве ее главного отличительного свойства. (Persona est substantia individua rationalis naturae, – лицо есть индивидуальная субстанция разумной природы.) Было бы странно приписать Фрейду, величайшему иррационалисту нашего века, то, что он помог томистам сохранить для психологии эго в качестве рационального начала личности, но дело именно так и обстоит. Ибо эго – разумному или просто рациональному – свойственно осуществлять согласование внутренних потребностей и внешней реальности. Фрейд и томисты не дали нам забыть об этом и, таким образом, облегчили современным когнитивным теориям понимание этой центральной функции проприума.
6. Образ себя. Функция проприума, вызывающая сегодня особый интерес, – это образ себя, или, как говорят некоторые авторы, феноменальное (явленное) Я. Современные психотерапевты занимаются главным образом подведением пациента к тому, чтобы он исследовал, корректировал или расширял, свой образ себя, то есть свои представления о себе. У этого образа есть два аспекта: то, какими пациент видит свои нынешние способности, статус и роли, а также то, кем он хотел бы стать, его притязания на себя. Для психотерапии особенно важен последний аспект, который Карен Хорни называет "идеальным образом себя"30. С одной стороны, он может быть компульсивным, компенсаторным и нереалистичным, делающим своего обладателя слепым в отношении его истинной жизненной ситуации. С другой стороны, он может быть добротной когнитивной картой, приближенной к реальности и направляющей здоровые амбиции. Идеальный образ себя – это воображаемый аспект проприума. Будучи точным или искаженным, достижимым или нет, он задает направление движения, которым руководствуется человек и продвижение в котором знаменует успехи терапии.
Конечно, существует много форм становления, не требующих образа себя. В их числе автоматическое культурное научение и весь наш репертуар сиюминутного приспособления к окружающему. Но очень многое развивается только с помощью и под влиянием образа себя. Этот образ помогает нам привести наше видение настоящего в согласие с нашим видением будущего. К счастью, динамическая важность образа себя пользуется сегодня у психологов более широким признанием, чем прежде.
7. Личное стремление. Теперь мы подходим к природе мотивации. К сожалению, часто нам не удается провести различие между собственными и периферическими мотивами. Причина в том, что на рудиментарных уровнях становления человека, преимущественно исследовавшихся до сих пор, поведение детерминируется импульсами и влечениями, немедленным удовлетворением и понижением напряжения. Поэтому психология сиюминутного приспособления выглядит базовой и адекватной, особенно для психологов, привыкших работать с животными. Для изучения нижних уровней поведения достаточно использовать привычную формулу влечений и их обусловливания. Но как только личность вступает на стадию расширения эго и вырабатывает образ себя, включающий картину своего совершенства, мы, я думаю, вынуждены постулировать мотивы иного порядка, которые отражают собственное, личное стремление человека. Экспериментальной психологией добыто множество свидетельств того, что "эго-вовлеченное", собственное поведение человека заметно отличается от поведения, таковым не являющегося31.
Многие психологи игнорируют эти свидетельства. Им больше нравится простая теория мотивации, соответствующая их исходным предположениям. Они предпочитают говорить о влечениях и их обусловливании. Влечение рассматривается как активность, побуждаемая с периферии организма. Результирующий ответ – это простая реакция, настойчиво повторяющаяся до тех пор, пока побуждение не устраняется и напряжение, созданное влечением, не понижается. Согласно этому подходу, основанному на минимуме допущений, мотивация предполагает одно и только одно присущее организму свойство – предрасположенность действовать (на основе инстинкта или научения) таким образом, чтобы как можно эффективнее понижать напряжение, вызывающее чувство дискомфорта. Мотивация рассматривается как состояние напряжения, которое ведет нас к поиску равновесия, отдыха, приспособления, удовлетворения или гомеостаза. С этой точки зрения личность – не более, чем совокупность привычных нам способов понижения напряжения. Разумеется, эта формулировка полностью соответствует исходной предпосылке эмпиризма, согласно которой человек является по природе пассивным существом, способным только получать впечатления от внешних раздражителей и реагировать на них.
Противоположные взгляды утверждают, что эта формула, будучи применимой к разрозненным и сиюминутным формам приспособления, терпит неудачу при попытке представить природу личных стремлений человека. Они указывают, что для личных стремлений характерно сопротивление равновесию: благодаря им напряжение как раз поддерживается, а не снижается.
В своей биографии Руаль Амундсен рассказывает, что в пятнадцатилетнем возрасте им овладело страстное желание стать полярным исследователем. Преграды к исполнению этого желания казались непреодолимыми, и велик был соблазн понизить порождаемое им напряжение. Но присущее Амундсену стремление также было весьма упорным. Каждый успех приносил ему радость и одновременно повышал уровень его стремления, поддерживал его главную задачу. Пройдя северо-западным путем из Атлантического в Тихий океан, он предпринял тяжелую экспедицию, которая завершилась открытием Южного полюса. Затем он годами планировал и вопреки крайним трудностям совершил трансарктический перелет. Свою миссию он выполнял без колебаний до конца жизни (он погиб в Арктике, спасая экспедицию менее талантливого исследователя Нобеля). Он не только непрерывно придерживался одного стиля жизни, но его главная миссия позволила ему устоять перед соблазном понижать напряжения, постоянно порождаемые усталостью, голодом, насмешками и опасностью32.
Здесь мы лицом к лицу сталкиваемся с нашей проблемой. Психология, рассматривающая мотивацию с точки зрения влечений и их обусловливания, вероятно, споткнется и потеряет определенность при встрече с такими сторонами личности (любой личности!), как присущее Амундсену стремление стать полярным исследователем. У большинства из нас нет столь выдающихся достижений, но у каждого есть подобные ненасыщаемые интересы. С понятием понижения напряжения такие интересы могут быть связаны с лишь весьма поверхностно. Многие авторы прошлого и настоящего признавали этот факт и постулировали некоторые прямо противоположные принципы. В этой связи вспоминается концепция Спинозы о способности к волевому усилию, т.е. тенденции индивида настойчиво, вопреки преградам, придерживаться своего собственного стиля бытия. Вспоминается доктрина самоактуализации Гольдштейна, использованная также Маслоу и другими, или чувство заботы о себе МакДугалла. Вспоминаются и современные фрейдисты, которые считают необходимым наделить эго не только разумом и способностью к рационализации, но и тенденцией поддерживать свою собственную систему продуктивных интересов, несмотря на соблазны, вызванные импульсами и внешними побуждениями. В самом деле, "сильное эго", как его описывают неофрейдисты, способно действовать вопреки обычному течению сиюминутной адаптации, направленной на понижение напряжения.
Личное стремление отличается от других форм мотивации тем, что всегда и вопреки всем конфликтам ведет к объединению, интеграции личности. Есть свидетельства того, что для психически больных характерен рост изолированных подсистем и утрата более гомогенных мотивационных систем33. Когда над индивидом господствуют изолированные влечения, навязчивые стремления или давление обстоятельств, он утрачивает цельность, которую обеспечивает лишь поддержание главного направления его стремлений. Наличие долговременных целей, ощущаемых как центр, вокруг которого разворачивается существование личности, отличает человека от животного, взрослого от ребенка и (во многих случаях) здоровую личность от больной.
Очевидно, что стремление всегда связано с будущим. По сути дела, огромное количество состояний психики адекватно описывается только через перспективу будущего. Наряду со стремлением мы можем упомянуть интерес, тенденцию, предрасположенность, ожидание, планирование, решение проблем и направленность, интенцию. Не любая обращенность в будущее феноменально относится к проприуму, но в любом случае для ее понимания нужна психология, выходящая за рамки превалирующей тенденции объяснять психические состояния исключительно исходя из прошлых событий. Люди заняты тем, что прокладывают свою жизнь в будущее, тогда как психология большей частью занимается прослеживанием ее в прошлое.
8. Субъект познания. Теперь, когда мы вычленили эти различные функции проприума и рассматриваем их все в качестве личного достояния человека, встает вопрос, все ли это. Не обладаем ли мы вдобавок познающим Я, которое пребывает за пределами всех других функций проприума и удерживает их в поле зрения? Уильям Джеймс занимался этим вопросом и пришел к выводу, что нет. Он считает, что не существует такой вещи, как вещественное Я, отличное от совокупности, или потока, переживаний. Он говорит, что каждый момент сознания присваивает каждый предыдущий момент, и поэтому познающий как-то включен в познаваемое. "Сами мысли являются мыслящим"34.
Оппоненты Джеймса возражают, что простые серии переживаний не могут превратиться в осознание этих серий. И невозможно, чтобы "текущие мысли" рассматривали сами себя в качестве важных или интересных. Кому важны и интересны эти серии, если не мне? Я – конечный наблюдатель. Я как познающий появляется в качестве конечного и неизбежного постулата.
Интересно спросить, почему Джеймс воздержался от принятия познающего Я после того, как столь великодушно допустил в психологию со своего полного одобрения материальное, социальное и духовное Я. Причиной (и причиной, которая действовала бы и сегодня) вполне может быть следующее: тот, кто стремится к скрупулезному изображению природы собственных функций на эмпирическом уровне, надеясь таким образом обогатить науку психологию дискриминативным анализом Я, не горит желанием рискнуть и вернуться к теории гомункулуса путем введения некоего "синтезатора" – Я всех я.
Конечно, признание существования познающего опасно для науки психологии, но нельзя избегнуть этого шага, если он требуется логически. Некоторые философы, включая Канта, настаивают, что чистое (трансцендентное, т.е. запредельное опыту) эго отделимо от эмпирического эго (т.е. от всех упоминавшихся выше личных состояний)35. Те, кто считает, что сам познающий – это не просто (как утверждает Джеймс) аспект познаваемого Я, но является "чистым" и "трансцендентным", утверждают, как и Кант, что текстура знания в этих двух случаях совершенно различна. Познание нами нашего познающего Я всегда косвенно, опосредованно, оно носит характер предположения. С другой стороны, все черты эмпирического Я известны напрямую, через непосредственное знакомство с ними, как известен любой объект, попадающий в категории пространства и времени36.
Стоя на прямо противоположных метафизических позициях, Кант и Джеймс соглашаются со своим знаменитым предшественником Декартом в том, что функция познания – абсолютно необходимый атрибут Я, как бы его ни определяли. Для наших нынешних целей важно помнить этот момент.
Мы познаем не только вещи, мы познаем и эмпирические черты своего собственного проприума (т.е. знакомы с ним). Именно я обладаю телесными ощущениями, я признаю себя собою изо дня в день, я замечаю и размышляю о своей самоуверенности, саморасширении, своих собственных рассуждениях, а также о своих интересах и стремлениях. Когда я таким образом думаю о своих собственных функциях, я, скорее всего, буду воспринимать их сущностную близость и чувствовать их интимную связь в некотором отношении и с самой этой функцией познания.
Так как рассмотренное выше знание наших функций, несомненно, принадлежит нам и никому иному, мы принимаем его в качестве восьмой ясно выделенной функции проприума. (Другими словами, в качестве восьмого валидного значения понятия Я или эго.) Но, конечно, в том, что такая центральная функция так мало понята наукой и остается вечным яблоком раздора между философами, есть какое-то извращение. Многие, подобно Канту, оставляют эту функцию (чистое эго) в стороне как нечто качественно отличное от остальных наших личных функций (последние приписываются эмпирическому Я). Другие, подобно Джеймсу, говорят, что эго как познающий каким-то образом содержится внутри эго как познаваемого. Третьи, склоняющиеся к персонализму, считают необходимым постулировать единое Я в качестве познающего, думающего, чувствующего и делающего – все в одном сплаве, который и гарантирует непрерывность всего становления37.
Теперь вернемся к нашему вопросу: необходимо ли понятие Я в психологии личности? Наш ответ не может быть категоричным, так как все зависит от того, каковы будут конкретные предложения по поводу использования этого понятия. Несомненно, что все законные феномены, которые приписываются или могут приписываться Я или эго, должны приниматься как данные, необходимые психологии личностного становления. Мы должны принимать и включать все восемь функций "проприума" (это наш временный нейтральный термин для обозначения центральных взаимосвязанных операций личности). В частности, необходимо полностью включить в него единый акт восприятия и познания (понимания собственных состояний как связанных между собой и принадлежащих мне).
В то же самое время очень реальна опасность, о которой мы несколько раз предостерегали: в наших дискуссиях о личности может родиться гомункулус и мы будем ожидать, что он решит все наши проблемы, хотя на деле не решит ни одной. Так, на вопрос: "Что определяет наше нравственное поведение?", можно ответить: "Наше Я". Или, ставя проблему выбора, можно решить ее, сказав: "Выбирает Я". Такие голословные утверждения безмерно ослабят научное исследование личности, создавая неправомерный регресс. Есть, конечно, предельные проблемы философии и теологии, за которые психология не может даже браться, и для решения таких проблем может быть необходимым Я в некотором ограниченном и специальном смысле.
Но в рамках психологии наша позиция вкратце такова: все психологические функции, обычно приписываемые Я или эго, должны приниматься как данные в научном исследовании личности. Однако эти функции не полностью совпадают с личностью как целым. Это, скорее, особые аспекты личности, связанные с теплотой, единством, ощущением личностной значимости. Я назвал их "личными", "собственными" функциями. Читатель может назвать их функциями Я и в этом смысле считать Я необходимым психологическим понятием. Ненужно и неприемлемо для нас только то Я (или душа), о котором говорят, что оно исполняет действия, решает проблемы, управляет поведением транспсихологическим способом, не поддающимся психологическому анализу.
Мы еще раз обращаемся к высказыванию Адлера о том, что адекватная психология жизненного стиля не нуждается в отдельной психологии эго и вполне обойдется без нее. Я убежден, что позиция Адлера (хоть она и не разработана) по существу такая же, как и защищаемая здесь. Адекватная психология будет по сути психологией эго. Она полноценно и конкретно займется личными функциями человека. Раньше само собой разумелось, что психология говорит о Я-функциях, если только четко не формулировалось, что обсуждаются периферические, сиюминутные (актуарные, статистические) события. Но сегодня слишком многие психологи озабочены (как и Юм) кусочками и фрагментами переживаний или даже обобщенными математическими уравнениями, и потому те немногие, кто интересуется собственными функциями человека, обязаны уточнять, что ведут речь именно об этом. Если бы горизонты психологии были пошире, то (рискну предположить) теории личности использовали бы Я или эго не как отдельные понятия, а лишь в составе таких понятий, как самопознание, образ себя, возвеличивание эго, расширение эго и т.д.