ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
<<<
ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
F.Perls, R.Hefferline & P.Goodman.
Gestalt therapy: Excitement and growth in the human
personality.
NY: Julian Press, 1951
Фриц С.Перлз – основатель гештальттерапии, одного из ведущих направлений современной гуманистической психологии. Он родился в Берлине в 1893 г. Получив медицинское образование, он в 1926 г. стал ассистентом известного гештальтпсихолога Курта Гольдштейна. Одновременно Перлз присоединяется к психоаналитическому движению; его учителем и аналитиком был Вильгельм Райх, с ним работали также Карен Хорни, Отто Фенихель и др. В середине 30-х годов Перлз эмигрировал в Южную Африку (где основал психоаналитический институт), потом в Соединенные Штаты. В начале 40-х годов Перлз порывает с психоаналитическим движением. Его первая книга – "Эго, голод и агрессия" – в первом издании носила подзаголовок "Пересмотр теории и метода Фрейда", во втором – "Введение в гештальттерапию". Первому формулированию основ нового психотерапевтического подхода, переплавившего в себе задачи психоанализа, прозрения гештальтпсихологии, откровения философии экзистенциализма и феноменологии, посвящена книга "Гештальттерапия: возбуждение и рост в человеческой личности", первую часть которой мы предлагаем читателю.
Своеобразие изложения определяется здесь дополнительной задачей. Методы гештальттерапии излагаются в расчете на самостоятельную работу читателя. Впоследствии установка на аутотерапию не получила развития в гештальттерапевтическом движении, оформившемся скорее как психотерапевтическая школа в более традиционном смысле слова. Однако основное содержание понятий и методов, развитых в этой книге, продолжает оставаться фундаментом гештальттерапии и в ее современных вариантах.
Первоначально это была рукопись Фредерика С. Перлза. Рэлф Хефферлин разработал практическую, Пауль Гудман развил и дополнил теоретическую часть.
Так что в своем нынешнем виде это результат совместных усилий трех авторов, и каждый несет за нее равную ответственность.
У нас была одна общая цель – создать теорию и метод, которые позволили бы расширить возможности и применимость психотерапии. Мы не считали нужным вежливо скрывать друг от друга многочисленные расхождения во взглядах, и открытое их обсуждение не раз приводило нас к результатам, которых ни один из нас не мог предполагать заранее. Многие идеи первоначальной рукописи в этой книге сохранились, но многое, благодаря совместным усилиям, добавлено и, что еще более важно, многое приобрело новое значение в контексте получившегося целого.
Прозрения гештальтпсихологии оказались плодотворными в применении к искусству и образованию. В академической психологии работы Вертхаймера, Келера, Левина и др. ныне пользуются всеобщим признанием. Однако из-за интереса к бихевиоризму с его преимущественно двигательной установкой академические круги выдвигают на передний план аспекты гештальтпсихологии, связанные с восприятием. Замечательные работы Гольдштейна по нейропсихиатрии еще не заняли своего заслуженного места в современной науке, а применение гештальтподхода, – единственной теории, адекватно и последовательно охватывающей как нормальную, так и анормальную психологии, – в психотерапии еще не начиналось. В этой книге мы пытаемся заложить основания для этого.
Понимание этой книги (как, впрочем, и ее написание) требует наличия гештальтистской установки, которая насквозь пронизывает ее содержание и метод. Это может показаться невозможным для читателя: чтобы понять книгу, он должен мыслить "по-гештальтистски", а чтобы обрести такое мышление – нужно понять книгу. К счастью, трудность эта вполне преодолима, поскольку гештальтподход не изобретен авторами. Наоборот, мы полагаем, что такая точка зрения – это естественный, неиспорченный, неискаженный подход человека к жизни, то есть к человеческому мышлению, чувствам и действиям. Средний человек, воспитанный в атмосфере внутренних конфликтов, утерял свою целостность, свое единство. Чтобы восстановить его, ему нужно преодолеть дуализм своей личности, своего мышления и языка. Он привык мыслить противоположностями: инфантильность и зрелость, физическое и психическое, организм и среда, "я" и реальность, – как будто это в самом деле противостоящие друг другу сущности. Единство мировосприятия, способное растворить этот дуализм, глубоко спрятано, но не разрушено и, как мы собираемся показать, может быть с полным успехом восстановлено.
Одна из тем этой книги – усвоение, ассимиляция. Организм растет, усваивая из среды то, что ему необходимо для роста. В отношении физиологических процессов это очевидно, психологическую же ассимиляцию по большей части не замечают (исключением является фрейдовское понятие интроекции, хоть частично отдающее дань этой теме). Лишь посредством тщательного усвоения можно объединить разнородные субстанции в новое целое. Мы полагаем, что благодаря усвоению того ценного, что может предложить наука нашего времени, мы в состоянии заложить основания последовательной и практичной психотерапии.
Почему же тогда мы, как явствует из названия, отдаем предпочтение термину "гештальт", если при этом мы равным образом принимаем во внимание фрейдовский и пара-фрейдовский психоанализ, райхианскую теорию "панциря", семантику и философию? На это мы можем ответить, что мы не были благодушно-эклектичными. Ни одну из упомянутых дисциплин мы не проглатывали целиком, чтобы потом попытаться осуществить искусственный синтез. Они рассматривались критически и были организованы в новое целое, в единую теорию. В этом процессе выяснилось, что мы должны переместить центральный интерес психиатрии от фетиша "неизвестного", от почитания "бессознательного", к проблемам и феноменологии сознавания (awareness): к тому, какие факторы задействованы в сознавании, и каким образом способности, успешно функционирующие про наличии сознавания, терпят неудачу при его отсутствии.
Сознавание характеризуется контактом, ощущением, возбуждением и образованием гештальта. Его адекватное функционирование – область нормальной психологии; его нарушения составляют психопатологию.
Контакт как таковой возможен и без сознавания, но для сознавания контакт необходим. Решающий вопрос состоит в том, с чем человек находится в контакте. Посетитель выставки современной живописи может думать, что он в контакте с картиной, на которую смотрит, меж тем как он находится в контакте с художественным критиком из своего любимого журнала.
Ощущение определяет природу сознавания; это может быть ощущение чего-то отдаленного (например, слуховое), близкого (например, тактильное) или находящегося внутри тела (проприорецепция). В последнее можно включить ощущение собственных слов и мыслей.
Возбуждение (excitment) – лингвистически подходящий термин – включает как физиологическое возбуждение (excitation), так и недифференцированные эмоции. Сюда можно отнести фрейдовское представление о контексте, бергсоновский "жизненный порыв", психологические проявления метаболизма. Здесь же мы находим основание простой теории тревожности (anxiety).
Формирование гештальта всегда сопровождает сознавание. Мы видим не три изолированные точки, а треугольник, который мы из них составляем. Формирование полных и связанных гештальтов – условие психического здоровья и роста. Только завершенный гештальт может быть организован в целостном организме как автоматически функционирующая единица (рефлекс). Любой незавершенный гештальт представляет собой "незавершенную ситуацию", требующую понимания и мешающую формированию любого нового, живого гештальта. Вместо роста и развития мы имеем в этом случае стагнацию и регрессию.
Для немецкого слова "гештальт" нет точного перевода; до некоторой степени его значение может быть передано словами "конфигурация", "структура", "тема", "структурное отношение" (Кожибский), "значимое организованное целое". Вот лингвистический пример: слова "pal" и "lap" состоят из одних и тех же элементов, но их значение зависит от порядка букв в их гештальте. Далее, английское слово "bridge" может означать игру в карты (бридж) или конструкцию, соединяющую два берега реки (мост). Лиловый цвет выглядит голубоватым на красном фоне и красноватым – на голубом. Контекст, в котором появляется элемент, называется в гештальтпсихологии "фоном", на котором выступает "фигура".
При неврозе, и в еще большей степени при психозе нарушается гибкость формирования фигуры/фона. Мы часто обнаруживаем либо ригидность (фиксацию), либо отсутствие образования фигуры (вытеснение). И то и другое мешает привычному завершению адекватного гештальта.
Для здоровой психики отношение между фигурой и фоном – это процесс постоянного, но значимого появления и исчезновения. Таким образом, взаимодействие фигуры и фона является центральным для той теории, которая представлена в этой книге: внимание, сосредоточение, интерес, забота, возбуждение и красота характеризуют здоровое формирование фигуры/фона, в то время как спутанность, скука, компульсивность, фиксация, тревожность, амнезия, стагнация и смущение указывают, что формирование фигуры/ фона затруднено.
Такие термины как "фигура/фон", "незавершенная ситуация", "гештальт" заимствованы нами из гештальтпсихологии. Психоаналитические термины, вроде "супер-эго", "вытеснение", "интроекция", "проекция" и т.п. столь обычны в любой современной книге по психиатрии, что сейчас мы не будем уделять им специального внимания; они будут подробно обсуждаться на протяжении всей книги. Терминология философии и семантики использовалась нами в минимальной степени. Кибернетика и теория оргона в нашей книге не обсуждаются; мы полагаем, что в лучшем случае это частичные истины, поскольку они имеют дело с организмом в изоляции, а не в творческом контакте со средой. Поскольку винеровские роботы не растут и не распространяются сами по себе, мы предпочитаем объяснять машины как функции людей, а не наоборот.
Теория оргона, принадлежащая Райху, успешно доводит до абсурда наиболее сомнительную часть фрейдовского наследия – теорию либидо. С другой стороны, мы обязаны Райху тем, что он спустил на землю фрейдовское, весьма абстрактное, понятие вытеснения. Райховская идея мышечного панциря – несомненно, наиболее важный вклад в психосоматическую медицину после Фрейда. В одном пункте мы расходимся с ним (и с Анной Фрейд): мы полагаем, что защитная функция панциря – это идеологический обман. Если потребность организма осуждается, "я" превращает свою творческую деятельность в агрессию против отвергаемого импульса, подчиняя и контролируя его. Человеку пришлось бы всю жизнь вести истощающую борьбу со своими собственными инстинктами (многие нервные срывы свидетельствуют об этом), если бы не способность организма формировать автоматически функционирующие "таможенные посты". Эго "защищается" не в большей мере, чем гитлеровское министерство обороны в 1939 году.
Вместе с тем, перемещая акцент с обнаружения вытесненного на реорганизацию "вытесняющих" сил, мы полностью следуем за Райхом, хотя и обнаруживаем при этом, что для восстановления "я" недостаточно всего лишь расслабить "мышечный панцирь характера". Стараясь помочь пациенту осознать средства, с помощью которых он осуществляет подавление собственных импульсов, мы сталкиваемся с поразительным несоответствием. Мы обнаруживаем, что сознавая эти средства, он гордится ими, гордится тем, что использует многие из своих энергий против себя, для контролирования себя. Но мы также видим, – и в этом состоит терапевтическая дилемма, – что он по большей части неспособен ослабить свой самоконтроль.
Фрейд советует своему пациенту расслабиться и прекратить цензуру. Но как раз этого пациент и не может сделать. Он "забыл", как он осуществляет этот запрет. Запрещение становится рутинным, автоматизированным поведением, вроде того, как при чтении мы забываем, как пишется то или иное слово. Кажется, что мы недалеко ушли от Райха. Сначала мы не сознавали, что вытесняется; теперь мы в значительной степени не сознаем, как осуществляем вытеснение. По-видимому, тут необходим активный терапевт: он должен либо истолковывать пациенту его переживания, либо трясти его физически.
И вновь гештальтподход приходит нам на помощь. В предыдущей книге Ф.Перлза "Эго, голод и агрессия" предлагалась следующая теория. В борьбе за выживание наиболее значимая потребность становится фигурой и организует поведение индивида, пока не находит своего удовлетворения; после чего она отходит на задний план, становится фоном (равновесие во времени), уступая место следующей, теперь наиболее важной потребности. Эта смена доминирующих потребностей создает для здорового организма наилучшие возможности для выживания. В нашем обществе такого рода доминирующие потребности, например, мораль и т.п., часто становятся хроническими и мешают тонкой саморегуляции человеческого организма. Теперь мы вновь можем работать с единым принципом. Представления невротика о выживании (какими бы глупыми они ни казались внешнему наблюдателю) требуют, чтобы он напрягался, осуществлял цензуру, брал верх над аналитиком и т.п. Это его доминирующая потребность, но поскольку он забыл, как он ее организовал, она превратилась в привычку. Его намерение, скажем, не осуществлять цензуру, не более эффективно, чем новогодний обет алкоголика. Чтобы человек вернул себе способность справляться с незавершенными ситуациями, привычка должна стать полностью осознанной, заново вызывающей возбуждение потребностью.
Вместо того, чтобы вытягивать средства из бессознательного, мы работаем с тем, что лежит на поверхности. Трудность состоит в том, что пациент (а нередко и терапевт) принимает то, что лежит на поверхности, за само собой разумеющееся. То, как пациент разговаривает, дышит, движется, осуществляет цензуру, выражает презрение, ищет причины и пр., кажется ему очевидным, лежащим в его конституции, в природе. В действительности же это – выражение его доминирующей потребности, например потребности быть победителем, быть хорошим, быть выразительным. Именно в очевидном мы находим его незавершенную личность; и только схватывая, останавливая очевидное, расплавляя затвердевшее, проводя различия между болтовней и реальной заинтересованностью, между затасканным и творческим, может пациент вернуть себе жизненность и гибкость отношений фигуры и фона. В этом процессе роста и обретения зрелости пациент начинает чувствовать и развивать свое "я", пользуясь теми средствами, которые имеются в его распоряжении: доступной ему мерой сознавания в экспериментальных ситуациях.
Наиболее, может быть, ценно в гештальтпсихологии понимание того, что целое определяет части, – в противоположность прежним воззрениям на целое как на механическую сумму частей. Терапевтическая ситуация, например, – это небольшое статистическое событие, которое включает врача и пациента. Если врач негибок и нечувствителен к специфическим требованиям постоянно меняющейся терапевтической ситуации, он вряд ли будет хорошим терапевтом. Он может быть упрямцем, или бизнесменом, или догматиком, но если он в психотерапевтической ситуации отказывается быть частью изменчивого процесса – он не терапевт. Поведение пациента также определяется многими обстоятельствами интервью; только стопроцентно ригидный или безумный, не воспринимающий контекста пациент будет вести себя на консультации так же, как он ведет себя в другом месте.
Ситуация не сводится ни к полному пониманию функций организма, ни к самым совершенным познаниям о среде (об обществе и пр.). Психологическая ситуация создается только взаимодействием организма и среды (отчасти этот касается теория межличностных отношений Х.С.Салливена), а не организмом и средой, взятыми по отдельности. Изолированный организм и соответствующие абстракции: ум, душа, тело, равно как и сама по себе среда, изучаются множеством наук, например, физиологией, географией и пр. и не являются заботой психологии.
Недостаточное внимание к этому обстоятельству мешало до сих пор созданию адекватной теории в нормальной и анормальной психологии. Большинство предыдущих теоретиков – в значительной степени даже Кожибский – полагали, что, коль скоро ассоциации и рефлексы несомненно существуют, то ум состоит из множества ассоциаций, а поведение или мышление состоят из рефлексов. Но творческую деятельность организма так же мало можно объяснить ассоциациями, рефлексами и другими автоматизмами, как планирование стратегии и организации военных действий – автоматизмом дисциплинированных солдат.
Как ощущение, так и движение – это направление деятельности во вне, а не механические реакции в новых для организма ситуациях. Сенсорная система ориентирования и двигательная система манипулирования взаимозависимы в своем функционировании, которое может быть рефлекторным только на самых нижних уровнях, где эти деятельности полностью автоматизированы и не требуют сознавания. Манипулированием мы называем (может быть, несколько неуклюже) любую мышечную деятельность. Ум (intelligence) – это адекватное ориентирование, эффективность – адекватное манипулирование. Чтобы вернуть их себе, десенситизированный и иммобилизированный невротик должен полностью восстановить сознавание, т.е. ощущение, контакт, возбуждение и формирование гештальтов.
С этой целью мы привносим в терапевтическую ситуацию признание, что любой недогматический подход основан на природном методе проб и ошибок. Таким образом клиническая ситуация превращается в экспериментальную. Мы перестаем явно или неявно требовать от пациента, чтобы он собрался, или расслабился, или отключил цензуру; перестаем говорить ему, что он отвратителен, полон сопротивления, едва жив. Такого рода претензии лишь увеличивают его затруднения, делают его более невротичным, даже безнадежным. Вместо этого мы предлагаем последовательную серию экспериментов, которые – что чрезвычайно важно – не являются заданиями, требующими выполнения. Мы просто спрашиваем: что происходит, когда вы снова и снова пробуете делать то или это? Тем самым мы выводим на поверхность сознания трудности пациента. Не само задание, а то, что мешает успешному выполнению здания, становится центром нашей работы. Мы выводим на поверхность сознания и прорабатываем, в терминах Фрейда, сами сопротивления.
Эта книга может быть использована различно. Тем, кто работает в области образования, медицины или психотерапии мы предлагаем точку зрения, которая, хотя и отличается от привычной для них, но, может быть, – будет воспринята с достаточным пониманием. Непрофессионал может найти здесь систематический курс для развития и повышения цельности личности. Чтобы извлечь из книги максимум, нужно как можно более добросовестно проделать предлагаемые эксперименты; простого чтения недостаточно. Более того, если вы будете просто читать про эксперименты, не выполняя их, у вас может возникнуть впечатление огромной и безнадежно трудной задачи; если же вы действительно проделаете то, что предлагается, вы скоро заметите изменения. Наконец, если вы занимаетесь психоанализом – как пациент, или как ученик, – эта книга не помешает вашей терапии, но может помочь преодолевать возникающие тупики.