ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Когда спонтанное внимание обращено на объект, так что он становится ярче, а фон тускнеет, объект внимания становится одновременно и более единым, и более детализированным. По мере того, как замечаются новые и новые детали, они одновременно становятся все более организованными в своих отношениях друг к другу. В противоположность этому, насильственное внимание дает скудную фигуру, а разделенное внимание – хаос.
Объект спонтанного сосредоточения кажется все более конкретным и все более становится "собой". Соответственно, он становится все более "осмысленным", так как оказывается носителем функций и возможностей, которые значимы и вызывают возбуждение организма. В качестве классического примера – представьте себе кого-нибудь, кого вы любите.
Спонтанное сосредоточение – это контакт с окружающим. Наличная ситуация организована таким образом, что она детализирована, структурирована, полна жизни и вызывает заинтересованность.
В следующем эксперименте, сохраняя действительность "здесь-и-сейчас" в качестве контекста, дайте своему вниманию свободно играть с объектом, двигаться вокруг него. Постоянно сдвигающиеся фигуры и фоны обострят ваше ощущение разницы между "глазением" и смотрением, между смутным трансом и живым участием.
Для примера давайте рассмотрим такой обычный объект как карандаш, (позднее проделайте подобную процедуру с любым объектом по своему спонтанному выбору.) Заметьте, прежде всего, что карандаш – это уникальная вещь. Конечно, есть другие карандаши – но они другие, не этот. Произнесите его название, "карандаш", и ясно почувствуйте, что вещь – не слово; карандаш как вещь "невербален". Дальше, заметьте как можно больше качеств и особенностей этой вещи, которые ей присущи и ее составляют: цилиндрик черного графита, красноватое дерево, вес, твердость (дерева), мягкость (графита), его форму, желтую окраску его поверхности, вытисненную на нем торговую марку, кусочек резинки, прикрепленный к нему полоской жести, и т.д. и т.п.
Теперь подумайте о его функциях и возможных ролях в окружающем: им можно писать, им можно показать на какое-то место в книге, им можно поковырять в зубах, его можно нервно кусать; наконец, его можно продать (в магазине). Подумайте о его более случайных ролях: он сгорит, если дом загорится, он попадет ребенку в глаз, если ребенок, бегая, на него наткнется, и т.д. Придумайте более отдаленные и экзотические ситуации: его можно подарить на Рождество; его могут съесть голодные термиты.
По мере того, как вы абстрагируетесь от уникальной вещи, этого карандаша, его многих качеств и функций, обратите внимание, как в деталях они связываются друг с другом, образуя структуру; например, как дерево жестко держит графит и защищает его, как рука держит деревянную оболочку карандаша и пр.
Теперь проделайте нечто подобное с объектом, который вы сами выберете.
Мы можем увидеть в этом эксперименте различные уровни абстрагирования: "таковость" карандаша – этого графита, заключенного в эту деревянную оболочку, покрытую этой желтой краской – отличной от всякой другой желтой краски в мире; далее – его очевидные функции, те, для которых он "предназначен", далее – более случайные, даже фантастические способы его употребления. Постарайтесь собрать как можно больше этого и связать в одном данном переживании. Если рассмотрение объекта ведет вас к фантазиям, не избегайте их, но все время возвращайтесь к объекту, данному в переживании.
Хотя, как мы уже увидели, уникальность вещи невыразима словами, важность и значимость для вас этой вещи даны в свойствах и функциях, которые можно вербализовать, – т.е. в "абстракциях", отвлеченных обобщениях, которые, будучи словами, охватывают множество случаев за пределами этой уникальной вещи. Вы можете писать многими другими вещами, кроме этого карандаша; многие другие вещи, кроме карандаша, могут продаваться в магазине. Таким образом, этот карандаш имеет свойства, качества и функции, которые общи ему со множеством других вещей. Что же касается любимого человека или произведения искусства (картины, скульптуры) – они уникальны как в отношении своей "таковости", так и в отношении свойств и функций. С ними легче войти в "тесный контакт", и труднее давать абстрактные описания.
Попробуйте поэкспериментировать с картиной, которая вам нравится. Обратите внимание на линии и контуры, независимо от изображенных объектов; потом отдельно – на цветовые пятна и оттенки; например, проследите контуры основных фигур и рисунок, который они образуют. Обратите внимание на рисунок, создаваемый пустотами между контурами основных объектов. Рассмотрите узоры, создаваемые каждым из цветов в отдельности, скажем, красным или голубым. Если картина создает иллюзию трехмерного пространства, последуйте за удаляющимися планами, отметьте, что на переднем плане, что на втором, что вдали. Проследите паттерн света и тени. Обратите внимание на фактуру, на технику мазка. Лишь после всего этого посмотрите на то, что изображено: сцена, портрет, пейзаж и т.п.; обычно с этого начинают смотреть, и на этом фиксируются.
Если вы проделаете все предложенное с картиной, которая вам нравится, она обретен для вас новую красоту и очарование. Различные новые отношения между ее частями покажутся "необходимыми" и "уместными". Вы сможете разделить с художником радость творчества. Вы будете сознавать спонтанное сосредоточение на картине – детали и их единство станут очевидными без болезненного отделения и собирания. Это единое, непосредственное восприятие дифференцированной целостности означает, что вы вошли в соприкосновение с картиной.
Попробуйте проделать такой же эксперимент с музыкальным отрывком. Если вы не привыкли к музыке или считаете себя "немузыкальным", обратите прежде всего внимание на то, как трудно вам вообще поддерживать контакт с музыкой, которая звучит; звуки скоро образуют хаос, а вы впадете в транс. В таком случае (лучше всего иметь возможность воспроизводить звукозапись снова и снова) попробуйте узнавать вступление определенного инструмента; или обращать внимание только на ритм. Потом только на тембр. Попробуйте различить мелодию и аккомпанемент. Может быть, вы обнаружите, что там есть "подголоски", "дополнительные мелодии", которых вы раньше не замечали. Попробуйте определить то, что называют музыкальной "гармонией" – аккорды и их взаимосвязь, как вы ее слышите: где вы ощущаете настойчивость, неразрешенность, необходимость продолжения, а где, наоборот, "разрешенность" и законченность. Если вы будете делать все это всерьез, в какой-то момент музыка неожиданно оживет для вас.
Следующий эксперимент:
Обратите внимание на чей-нибудь голос. Как он звучит? Монотонно? Изменчиво? На высоких тонах? Резко? Скрипуче? Мелодично? Слишком тихо? Какова артикуляция, легко ли понять произносимое? Не слишком ли громко? Течет ли речь свободно, или в ней есть задержки, колебания, остановки? Форсированно? Легко?
Теперь задайте себе два вопроса: во-первых, какова ваша эмоциональная реакция на определенные качества этого голоса; раздражает ли вас, что он слишком тихий, или приводит в замешательство, что он слишком громкий, и т.п. Второй вопрос: каково, по вашему мнению, эмоциональное состояние говорящего, что стоит за каждым из замеченных качеств голоса? Какой он: ноющий, угодливый, сексуальный, сердитый? Соответствует ли тон тому, что говорится? Не пытается ли говорящий (может быть, бессознательно) вызвать в вас определенную реакцию?
Можете ли вы таким же образом послушать свой собственный голос? Это довольно трудно; известно, что впервые услышав свой голос в записи, человек часто не узнает его. Обратите внимание на те трудности, с которыми вы встретитесь.
Заметьте, что процесс, который здесь описывается и который вы осуществили в экспериментах с несколькими объектами, – процесс, в результате которого мы приходим к дифференцированной целостности, – это как бы разделение вещей и новое их соединение, своего рода агрессивное разрушение и реконструкция. Деструктивный аспект отпугивает людей, которые научены считать это и все подобное недозволенным, жестоким, неправильным. Они боятся подвергать вещи сомнению, рассматривать и задавать вопросы. Люди предполагают, что исследование, необходимое для того, чтобы установить правильную оценку, справедливую на все времена, уже проделано кем-то другим, кто умнее нас, и пытаться смотреть на вещи свежим взглядом, с точки зрения собственного опыта – самонадеянно и достойно порицания.
Между тем в меньшем масштабе вполне очевидно, что для любого рода творческой реконструкции необходима определенная степень деструкции, разрушения того, что уже существует. Части данного объекта, данной деятельности или ситуации должны быть заново соединены, чтобы соответствовать требованиям наличной действительности. Это не обязательно предполагает девальвацию каких-либо частей, скорее речь идет о переоценке того, как им следует теперь соединиться. Без детального анализа и разъятия (деструкции) не может быть близкого соприкосновения, волнующего открытия, истинной любви к чему бы то ни было или кому бы то ни было.
Когда мы абстрагировали из картины деталь за деталью, – это была деструкция, необходимая для последующего более глубокого восприятия. Деструкция и реконструкция относятся здесь не буквально к физическому объекту, а к нашему поведению по отношению к объекту.
Близкая дружба возможна только, если разрушаются определенные барьеры, так что люди начинают "понимать друг друга". Такое понимание предполагает, что человек исследует партнера, подобно тому, как мы исследовали картину, так что его "части" связываются с собственными потребностями, которые именно благодаря этому контакту выступают на передний план.
Иными словами, если переживание не деструктурируется, а "заглатывается", так сказать, целиком (позже мы введем для этого специальный термин "интроекция"), оно не может быть ассимилировано, усвоено, то есть не станет вашим собственным.
Теперь, так же как вы делали это с видением и слушанием, но менее детально, попробуйте эксперимент на абстрагирование деталей с "близкими" ощущениями: осязанием, обонянием, вкусом, ощущением собственных мышечных действий (проприорецепцией). Здесь вы заметите, что очень скоро вовлекаются эмоциональные факторы, и возникает сопротивление или ускользание от переживания. Обнаружив это, не принуждайте себя продолжать, а переходите к следующим экспериментам.
Предположим, на пути к полному пробуждению "близких" ощущений вы осуществляете эксперимент с едой. Пока мы не предлагаем вам осуществить какие бы то ни было изменения, кроме того, чтобы вы сосредоточились на еде (может быть, вы уже это делали).
Обратите внимание на свои привычки в еде. На чем вы обычно сосредотачиваетесь во время еды – на пище? На разговоре (так что даже забываете есть)? Ощущаете ли вы вкус только первого куска или продолжаете ощущать вкус во все время еды? Тщательно ли вы жуете? Отрываете ли вы кусок, захватив его зубами, или откусываете? Что вы любите и чего не любите? Не заставляете ли вы себя есть то, что до некоторой степени не любите (может быть потому, что вам сказали, что это полезно для вас)? Экспериментируете ли вы с новыми блюдами? Влияет ли на ваш аппетит присутствие определенных людей?
Обратите внимание на связь между вкусом вашей пищи и "вкусом" мира. Если ваша пища – как солома, может быть и мир кажется таким же серым. Если вы получаете удовольствие от еды, может быть и мир кажется интересным?
Во время этого просмотра своих привычек не пытайтесь изменить что-либо, разве что исключите такие грубые отвлечения, как чтение: читать во время еды может только человек, который рассматривает ее как неизбежное зло или периодическую "заправку топливом". В конце концов, это весьма важная биологическая и (хотя пока мы не останавливаемся на этом аспекте) социальная функция. Вряд ли кто-нибудь будет читать во время исполнения такой важной биологической и социальной функции, как половой акт. Еда, сексуальность и, как мы увидим далее, дыхание, это решающие факторы в деятельности организма, и на них стоит обратить внимание.
Против сосредоточения на еде вы скорее всего мобилизуете такие сопротивления, как нетерпение и отвращение. Позже мы будем заниматься ими в связи с "интроекциями". Пока постарайтесь достичь по видимости простой, но на деле довольно трудной вещи – сознавания того, что вы едите, когда вы едите!
На этот эксперимент почти все участники реагируют хотя бы до некоторой степени положительно. Некоторые утверждают, что это всего лишь систематический подход к тому, что они старались делать всю жизнь. Можно встретить такую реакцию: "После стольких лет хождения на концерты и музыкальных уроков, теперь я впервые слышу музыку!"
Многие участники эксперимента критикуют нас за употребление слова "деструкция", "разрушение" в благоприятном, одобрительном смысле. Например: "Деструкция" – слово, имеющее антисоциальный оттенок. Почему бы вам не найти другое слово, обозначающее "разделение, ради того, чтобы потом лучше соединить"? Я согласен, что для реконструкции необходимо предварительное, как вы это называете, "разрушение" того, что будет реконструироваться, но для чего употреблять такое неприятное, вызывающее слово?"
Других слов до сих пор никто не предложил. Несколько раз предлагались длинные последовательности слов, которые практически повторяли словарное определение "деструкции". Можно было бы, конечно, выдумать новый термин, который бы точно обозначал то, что мы имеем в виду; но тогда поднялся бы крик по поводу "научного жаргона" и возбужденные дебаты: "Почему вы не говорите на простом английском языке?"
Все то же самое и столь же убедительно говориться по поводу слова "агрессия". Для журналиста это "неспровоцированное нападение". Но, хотя это и преобладает в повседневном употреблении слова, оно имеет и более широкое значение. Для клинициста "агрессия" – это все, что делает организм, чтобы установить контакт со своей средой.
Мы полагаем, что если бы были созданы новые слова для того, что клиницисты имеют в виду под "деструкцией" и "агрессией", они сразу же приобрели бы такие же неприятные коннотации, поскольку в детстве нас научили осуждать в других и в себе не только "разбойничье разрушение" или "неспровоцированную агрессию", но и те формы деструктивности и агрессии, которые необходимы для здоровья организма. Если бы это не было так, наш общественный здравый смысл быстро изменился бы к лучшему.
В конце концов, не лучше ли сохранить такие сильные, эффективные слова как "агрессия" и "деструкция" и при этом осуществить "агрессивную деструкцию" тех барьеров, которые стремятся ограничить значение этих слов чем-то, что очевидно и безусловно подлежит осуждению?
Предложение обратить внимание на еду встречает ожесточенные возражения почти у всех, кроме тех немногих, кто сам, в виде редкого исключения, умеет сосредоточиться на своей еде. Многие утверждают, что было бы смешно даже подумать тратить время еды просто на еду! Другие указывают на плохую пищу и дурную обстановку в типичной столовой, говоря: "Вы хотите, чтобы я сосредоточился на это?!" – Можно спросить, существовали ли бы и считались ли бы допустимыми такие условия, если бы не всеобщая недооценка функции еды. Тем, кто настаивает, что читать во время еды "естественно", хотя уверены, что во время полового акта это было бы невозможно, можно рассказать о человеке, который задерживал преждевременную эякуляцию, воображая во время полового акта, что читает вечернюю газету.
Вот фрагмент отчета студента, который серьезно работал с экспериментом относительно еды:
"В течение многих лет мои ленчи были поводом для деловых разговоров. Я обнаружил, что предмет моей гордости – мой католический вкус и способность "есть что угодно" – в действительности были основаны на том, что я почти совершенно не замечал, что я ем. Я привык читать во время еды, и глотал пищу с чудовищной быстротой. Почти сразу же, как только я применил прием "здесь-и-сейчас" к еде, я испытал большее удовольствие от еды. Хотя я провел несколько лет в Калифорнии, я, по-видимому, никогда не чувствовал вкуса апельсинового сока до прошлого утра. Мне еще предстоит длительный путь – невозможно изменить привычки многих лет в несколько дней, так что я часто забываю замечать, что я ем. Я задаю себе вопрос, не являются ли эти дурные привычки причиной проблем с пищеварением (язва, диарея, повышенная кислотность), которыми я страдаю последние годы. В последние дни, после того, как я начал серьезную работу с едой, у меня не было беспокойств с желудком; но рано судить, насколько это реально."
Завершим описание этой начальной группы экспериментов отрывками из общих замечаний ряда студентов:
"Мне интересно, как эксперименты переходят друг в друга. Я не знаю, является ли это их конечной целью, но "здесь и сейчас", "обращения", "фигура/фон" и "дифференцированная целостность" как бы приходят ко мне все сразу или в различных сочетаниях. Я, возможно, выполнял их все сразу сегодня вечером, наблюдая танцы по телевизору. Кажется, никогда я не видел сцены так ясно, одновременно и наблюдая центр интереса, и не отвлекаясь несущественным в фоне."
"Ощущение наличной действительности, ощущение противоположных сил, сосредоточение и дифференцированное единство столь взаимосвязаны, что если, в контакте с моим окружением, я сознаю что-нибудь одно из этого, я сознаю и все остальное."
"Продолжая выполнять эти эксперименты, я замечаю все большую интеграцию их всех. Каждый следующий вносит все больше в основную тему: обрести ощущение наличной действительности. Последнее, в частности, продолжает эту тенденцию, но я не могу сказать, что что-нибудь неожиданное открылось мне в понятии дифференцированной целостности. Наиболее новым была деструкция и реконструкция людей, но мне трудно отличить эту деструкцию и реконструкцию от предыдущих экспериментов, все сливается, границы исчезают. Тем не менее, я чувствую, как что-то не позволяет мне погрузиться в практику "самосознавания", как бы она ни было полезна. Мне кажется, я должен сначала практиковать ее "теоретически", во внутренней речи, прежде чем осмелюсь делать все это вслух в компании других людей. Многое из этого становится "второй натурой" – например, растущая тенденция мыслить в терминах "здесь и сейчас". Это уже не удивляет меня и не кажется чем-то особенным; это становится частью меня."