ДИАЛОГИ ПЛАТОНА
Сократ, Ион
530 Сократ. Иону привет! Откуда ты теперь к нам? Из дому, из Эфеса [1], что ли?
Ион. Совсем нет, Сократ, из Эпидавра [2], с празднеств Асклепия.
Сократ. Разве эпидаврийцы устраивают в честь этого бога и состязания рапсодов?
Ион. Как же! Да и в других мусических искусствах там состязаются.
b Сократ. Что же, и мы выступали на состязании? И как ты выступил?
Ион. Мы [3] получили первую награду, Сократ.
Сократ. Вот это хорошо! Смотри же, чтобы мы победили и на Панафинеях [4]!
Ион. Так и будет, если бог захочет.
Сократ. Да, Ион, часто я завидовал вашему искусству... Оно всегда требует, чтобы вы выглядели как можно красивее и были в нарядном уборе, вместе с тем вам необходимо заниматься многими отличными поэтами, c и прежде всех – Гомером, самым лучшим и божественным из поэтов, и постигать его замысел, а не только заучивать стихи. Как вам не позавидовать! Ведь нельзя стать хорошим рапсодом, не вникая в то, что говорит поэт; рапсод должен стать для слушателей истолкователем замысла поэта, а справиться с этим тому, кто не знает, что говорит поэт, невозможно. Тут есть чему позавидовать!
d Ион. Ты прав, Сократ. Для меня это и было самым трудным в моем искусстве; все же, мне думается, я объясняю Гомера лучше всех, так что ни Метродор Лампсакский, ни Стесимброт Фасосский, ни Главкон [5], ни другой кто из живших когда-либо не был в состоянии высказать о Гомере гак много верных мыслей, как я.
Сократ. Это хорошо. Ион; ты, верно, не откажешься сообщить их мне.
Ион. Да, Сократ, действительно стоит послушать, в какой прекрасный убор я одеваю Гомера: по-моему, я достоин того, чтобы гомериды [6] увенчали меня золотым венком.
531 Сократ. Я непременно выберу время, чтобы послушать тебя. А сейчас скажи мне вот что: только ли в Гомере ты силен или также и в Гесиоде и Архилохе [7]?
Ион. Нет, только в Гомере; мне кажется, и этого достаточно.
Сократ. А есть ли что-нибудь такое, о чем и Гомер и Гесиод оба говорят одно и то же?
Ион. Я думаю, есть, и даже многое.
Сократ. И то, что об этом говорит Гомер, ты лучше истолковал бы, чем то, что говорит Гесиод?
Ион. Если они говорят одно и то же, то и я, Сократ, истолковал бы это одинаково.
b Сократ. А то, о чем они говорят по-разному? Например, о прорицании говорят ли что-нибудь и Гомер и Гесиод?
Ион. Конечно.
Сократ. Так что же? Кто истолковал бы лучше сходство и различие в том, что оба поэта говорили о прорицании – ты или кто-нибудь из хороших прорицателей?
Ион. Кто-нибудь из прорицателей.
Сократ. А если бы ты был прорицателем, разве ты не мог бы толковать и то, что сказано ими по-разному, раз уж ты умеешь истолковывать сказанное одинаково?
Ион. Ясно, что так.
c Сократ. Как же это ты силен в том, что касается Гомера, а в том, что касается Гесиода и остальных поэтов, не силен? Разве Гомер говорит не о том же, о чем все остальные поэты? Разве он не рассказывает большею частью о войне и отношениях людей, хороших и плохих, простых и умудренных в чем-нибудь; о богах, как они общаются друг с другом и с людьми; о том, что творится на небе и в Аиде, и о происхождении богов и героев? Не это ли составляет предмет поэзии Гомера?
d Ион. Ты прав, Сократ.
Сократ. А что ж остальные поэты? Разве они говорят не о том же самом?
Ион. Да, Сократ, но их творчество не такое, как у Гомера.
Сократ. Что же? Хуже?
Ион. Да, гораздо хуже.
Сократ. А Гомер лучше?
Ион. Конечно, лучше, клянусь Зевсом.
Сократ. Не правда ли, милый Ион, когда, например, о числе станут говорить многие, а один будет говорить лучше всех, то ведь кто-нибудь отличит хорошо говорящего?
Ион. Я полагаю.
e Сократ. Будет ли это тот же самый, кто отличит и говорящих плохо, или другой человек?
Ион. Конечно, тот же самый.
Сократ. Не тот ли это, кто владеет искусством арифметики?
Ион. Да.
Сократ. А если многие станут обсуждать, какая пища полезна, и кто-нибудь из них будет говорить получше, то отличить говорящего лучше всех может один человек, а говорящего хуже всех – другой, или один и тот же человек отличит обоих?
Ион. Конечно, один и тот же; это ясно.
Сократ. Кто же он? Как его назвать?
Ион. Это врач.
532 Сократ. Итак, скажем вообще: если многие говорят об одном и том же, то всегда один и тот же человек отличит, кто говорит хорошо, а кто плохо; а тот, кто не отличит говорящего плохо, не отличит, ясное дело, и говорящего хорошо, раз они говорят об одном и том же.
Ион. Да, это так.
Сократ. Значит, один и тот же человек способен судить о них обоих?
Ион. Да.
Сократ. Ты говоришь, что и Гомер, и остальные поэты, в том числе и Гесиод и Архилох, говорят хотя и об одном, но не одинаково: Гомер хорошо, а те хуже.
Ион. Да, и я прав.
b Сократ. Но если ты отличаешь говорящих хорошо, то отличил бы и говорящих хуже, то есть мог бы узнать, что они хуже говорят.
Ион. Само собой разумеется.
Сократ. Значит, дорогой мой, мы не ошибемся, если скажем, что Ион одинаково силен и в Гомере, и в остальных поэтах, раз он сам соглашается, что один и тот же человек может быть хорошим судьей всех, кто говорит об одном и том же; а ведь чуть ли не все поэты воспевают одно и то же.
c Ион. В чем же причина, Сократ, что когда кто-нибудь говорит о другом поэте, я не обращаю внимания и не в силах добавить ничего стоящего, а попросту дремлю, между тем, лишь только кто упомянет о Гомере, я тотчас просыпаюсь, становлюсь внимателен и нисколько не затрудняюсь, что сказать?
Сократ. Об этом нетрудно догадаться, друг мой. Всякому ясно, что не благодаря выучке и знаниям ты способен говорить о Гомере; если бы ты мог делать это благодаря выучке, то мог бы говорить и обо всех остальных поэтах: ведь поэтическое искусство есть нечто цельное [8]. Не так ли?
Ион. Да.
d Сократ. А если взять любое другое искусство в его целом, то разве не один и тот же способ рассмотрения применим и ко всем искусствам? Хочешь послушать, как я это понимаю, Ион?
Ион. Очень хочу, Сократ, клянусь Зевсом; мне приятно слушать вас, мудрецов.
Сократ. Хотелось бы мне, Ион, чтобы ты был прав; но мудрецы-то скорее вы, рапсоды, актеры и те, чьи творения вы поете, а я всего только говорю правду, как и следует заурядному человеку.e Посмотри, о каком пустяке я теперь спросил тебя: всякий может легко и просто понять мои слова, что рассмотрение останется тем же, если взять искусство в целом. В самом деле, разберем последовательно. Существует ли, например, искусство живописи как целое?
Ион. Да.
Сократ. И много было и есть художников, хороших и плохих?
Ион. Совершенно верно.
533 Сократ. Так вот, видал ли ты кого-нибудь, кто способен объяснить, чтó в живописи Полигнота [9], сына Аглаофонта, хорошо, а чтó нет, а когда дело коснется других художников – бессилен, и когда кто-нибудь говорит о произведениях всех прочих художников, то он дремлет, затрудняется и не может ничего объяснить; а когда нужно высказать мнение о Полигноте или об ином, но только одном каком-нибудь художнике, он вдруг просыпается, становится внимателен и нисколько не затрудняется, что сказать?
b Ион. Нет, клянусь Зевсом, я не видал такого человека.
Сократ. Ну, а если речь идет о ваянии, видал ли ты кого-нибудь, кто способен разобрать достоинства творчества Дедала, сына Метиона, или Эпея, сына Панопея, или Феодора Самосца [10], или одного кого-нибудь из прочих ваятелей, а произведения других ваятелей ему недоступны, и он дремлет, не зная, что сказать?
Ион. Нет, клянусь Зевсом, я не видывал такого.
c Сократ. И наверное, думаю я, когда дело идет об игре на флейте, либо на кифаре, или о пении под кифару, или об искусстве рапсодов, ты никогда не видал человека, который способен говорить об Олимпе, о Фамире, об Орфее или о Фемии, итакийском рапсоде [11], а слушая Иона эфесца, становится в тупик и не может сообразить, что в его пении хорошо, а что нет.
Ион. Мне нечего возразить на это, Сократ. Я только уверен, что о Гомере я говорю лучше всех и при этом бываю находчив; и все другие подтверждают, что о Гомере я хорошо говорю, а об остальных нет. Вот и пойми, в чем тут дело.
d Сократ. Понимаю, Ион, и сейчас объясню тебе, что это, по-моему, значит. Твоя способность хорошо говорить о Гомере – это, как я только что сказал, не уменье, а божественная сила, которая тобою движет, как в том камне, который Эврипид назвал магнесийским, а большинство называет гераклейским [12]. Этот камень не только притягивает железные кольца, e но и сообщает им такую силу, что они, в свою очередь, могут делать то же самое, что и камень, то есть притягивать другие кольца, так что иногда получается очень длинная цепь из кусочков железа и колец, висящих одно за другим; у них у всех сила зависит от того камня.
534 Так и Муза сама делает вдохновенными одних, а от этих тянется цепь других восторженных. Все хорошие эпические поэты не благодаря уменью слагают свои прекрасные поэмы, а только когда становятся вдохновенными и одержимыми; точно так и хорошие мелические поэты; как корибанты [13] пляшут в исступлении, так и они в исступлении творят эти свои прекрасные песнопения; когда ими овладеет гармония и ритм, они становятся вакхантами и одержимыми: вакханки в минуту одержимости черпают из рек мед и молоко, а в здравом уме – не черпают [14], и то же бывает с душою мелических поэтов, как они сами свидетельствуют.b Говорят же нам поэты, что они летают, как пчелы, и приносят нам свои песни, собранные у медоносных источников в садах и рощах Муз [15]. И они говорят правду: поэт – это существо легкое, крылатое и священное [16]; он может творить не ранее, чем сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка; а пока у человека есть это достояние, никто не способен творить и вещать. c Поэты, творя, говорят много прекрасного о различных предметах, как ты о Гомере, не от умения, а по божественному наитию, и каждый может хорошо творить только то, на что его подвигнула Муза, – один – дифирамбы, другой – энкомии, третий – ипорхемы, этот – эпические поэмы, тот – ямбы [17]; во всем же прочем каждый из них слаб. Ведь не от уменья они Это говорят, а от божественной силы: если бы они благодаря уменью могли хорошо говорить об одном, то могли бы говорить и обо всем прочем;d потому-то бог и отнимает у них рассудок и делает их своими слугами, вещателями и божественными прорицателями, чтобы мы, слушатели, знали, что это не они, у кого и рассудка-то нет, говорят такие ценные вещи, а говорит сам бог и через них подает нам голос.
Лучшее подтверждение этому взгляду – Тинних халкидец, который ни разу не создал ничего достойного упоминания, кроме того пэана [18], который все поют, – это, пожалуй, прекраснейшее из всех песнопений; то была просто какая-то "находка Муз", как выражается и сам Тинних.e Тут, по-моему, бог яснее ясного показал нам все, чтобы мы не сомневались, что не человеческие эти прекрасные творения и не людям они принадлежат, но что они – божественны и принадлежат богам, поэты же – не что иное, как передатчики богов, одержимые каждый тем богом, который им овладеет. 535 Чтобы доказать это, бог нарочно пропел прекраснейшую песнь устами слабейшего поэта. Разве я, по-твоему, не прав, Ион?
Ион. По-моему, ты прав, клянусь Зевсом; твои речи захватывают мою душу, Сократ, и мне кажется, что хорошие поэты под божественным наитием передают нам это от богов.
Сократ. А вы, рапсоды, в свою очередь передаете творения поэтов?
Ион. И в этом ты прав.
Сократ. Стало быть, вы оказываетесь передатчиками передатчиков?
Ион. Совершенно верно.
b Сократ. Скажи мне вот что, Ион, не скрывай от меня того, о чем я тебя спрошу. Всякий раз как тебе удается исполнение эпоса и ты особенно поражаешь зрителей, когда поешь, как Одиссей вскакивает на порог, открываясь женихам, и высыпает себе под ноги стрелы, или как Ахилл ринулся на Гектора [19], или что-нибудь жалостное об Андромахе, о Гекабе или о Приаме, – c в уме ли ты тогда или вне себя, так что твоей душе, в порыве вдохновения, кажется, что она тоже там, где совершаются события, о которых ты говоришь, – на Итаке [20], в Трое или где бы то ни было?
Ион. Как наглядно подтвердил ты свои слова, Сократ! Отвечу тебе, не таясь. Когда я исполняю что-нибудь жалостное, у меня глаза полны слез, а когда страшное и грозное – волосы становятся дыбом от страха и сердце сильно бьется.
dСократ. Что же, Ион? Скажем ли мы, что находится в Здравом рассудке тот человек, который, нарядившись в расцвеченные одежды и надев золотой венец, станет плакать среди жертвоприношений и празднеств, ничего не потеряв из своего убранства, или будет испытывать страх, находясь среди более чем двадцати тысяч дружественно расположенных людей, когда никто его не грабит и не обижает?
Ион. Клянусь Звсом, Сократ, такой человек, по правде сказать, совсем не в здравом рассудке.
Сократ. Знаешь ли ты, что вы доводите до того же состояния [21] и многих из зрителей?
eИон. Знаю, и очень хорошо: я каждый раз вижу сверху, с возвышения, как слушатели плачут и испуганно глядят и поражаются, когда я говорю. Ведь мне необходимо очень внимательно следить за ними: если я заставлю их плакать, то сам буду смеяться, получая деньги, а если заставлю смеяться, сам буду плакать, лишившись денег.
536 Сократ. Теперь ты понимаешь, что такой зритель – последнее из тех звеньев, которые, как я говорил, получают одно от другого силу под воздействием гераклейского камня. Среднее звено – это ты, рапсод и актер, первое – это сам поэт, а бог через вас всех влечет душу человека куда захочет, сообщая силу через одного другому. И тянется, как от того камня, длинная цепь хоревтов [22] и учителей с их помощниками: они держатся сбоку на звеньях, соединенных с Музой.b И один поэт зависит от одной Музы, другой – от другой. Мы обозначаем это словом "одержим", и это почти то же самое: ведь Муза держит его. А от этих первых звеньев – поэтов, зависят другие вдохновленные: один от Орфея, другой от Мусея [23]; большинство же одержимы Гомером, или Гомер держит их. Один из них – ты, Ион, и Гомер держит тебя.
Когда кто-нибудь поет творения другого поэта, ты спишь и не находишь, что сказать, а когда Запоют песнь этого твоего поэта, ты тотчас пробуждаешься, твоя душа пляшет [24], и ты нисколько не затрудняешься, что сказать.c Ведь то, что ты говоришь о Гомере, все это не от уменья и знания, а от божественного определения я одержимости; как корибанты чутко внемлют только напеву, исходящему от того бога, которым они одержимы, и для этого напева у них достаточно и телодвижений и слов, о других же они и не помышляют, так и ты, Ион, когда кто-нибудь вспомнит о Гомере, знаешь, что сказать, а в остальных поэтах затрудняешься.d И причина того, о чем ты меня спрашиваешь – почему ты о Гомере Знаешь, а об остальных нет, – причина здесь та, что не выучкой, а божественным определением ты – искусный хвалитель Гомера.
Ион. Хорошо говоришь ты, Сократ; а все же я удивился бы, если бы тебе удалось убедить меня, что я восхваляю Гомера в состоянии одержимости и исступленности. Я думаю, что и тебе не казалось бы так, если бы ты послушал, как я говорю о Гомере.
e Сократ. Да я и хочу послушать, только не раньше, чем ты ответишь мне вот на какой вопрос: из того, что говорит Гомер, о чем ты хорошо говоришь? Ведь не обо всем же, конечно [25].
Ион. Будь уверен, Сократ, что обо всем без исключения.
Сократ. Но ведь не о том же, чего ты, паче чаяния, не знаешь, хотя Гомер об этом и упоминает?
Ион. О чем же это Гомер говорит, а я не знаю?
537 Сократ. Гомер часто и много говорит о различных искусствах, например, об управлении колесницей, – сейчас скажу тебе, если вспомню место.
Ион. Да я сам скажу, я помню.
Сократ. Так скажи мне, что говорит Нестор своему сыну Антилоху, советуя ему быть осторожным на поворотах при состязании колесниц на тризне Патрокла.
Ион. "Сам же", – говорит Нестор, –
b
крепко держась в колеснице красивосплетенной,
Влево легко наклонись, а коня, что под правой рукою,
Криком гони и бичом и бразды попусти совершенно,
Левый же конь твой пускай подле самой меты обогнется
Так, чтоб казалось, поверхность ее колесо очертило
Ступицей жаркою. Но берегись, не ударься о камень [26].
cСократ. Достаточно. Вот здесь, Ион, кто лучше мог бы судить, правильно ли говорит Гомер или нет – врач или возничий?
Ион. Конечно, возничий.
Сократ. Потому ли, что владеет этим искусством, или по другой причине?
Ион. Нет, именно благодаря своему искусству.
Сократ. И каждому искусству дано от бога ведать одним каким-нибудь делом? Ведь то, что мы узнаём, овладев искусством кормчего, мы не можем узнать, освоив искусство врача.
Ион. Конечно, нет.
Сократ. И, овладев искусством строителя, – то, что узнаём, освоив искусство врача?
Ион. Конечно, нет.
d Сократ. Не так ли и во всех искусствах: что мы узнаем, изучив одно искусство, того мы не узнаем, изучив другое? Но сначала скажи мне вот что: не называешь ли ты одно искусство так, а другое иначе?
Ион. Да.
Сократ. И я, замечая, что одно искусство есть знание одних вещей, а другое – других, называю одно так, а другое иначе; так же поступаешь и ты?
Ион. Да.
eСократ. Ведь если бы и то и другое искусство было знанием одних и тех же вещей, то зачем стали бы мы называть одно так, а другое – иначе, раз одно и то же можно было бы узнать, овладев любым из двух. Вот, например, я знаю, что здесь пять пальцев, и ты знаешь то же самое, что и я; и если бы я тебя спросил, не с помощью ли одного искусства – искусства счисления – познаём одно и то же и я и ты или с помощью разных искусств, ты, конечно, сказал бы, что с помощью одного и того же.
Ион. Да.
538Сократ. Вот теперь скажи мне то, о чем я хотел спросить: думаешь ли ты, что так бывает во всех искусствах и что, изучая одно искусство, познаешь одно, а изучая другое – познаешь уже не то же самое, а нечто совсем иное, если, конечно, само искусство другое.
Ион. Я думаю, что так, Сократ.
Сократ. А кто не овладеет каким-либо искусством, тот не способен будет хорошо знать то, что говорится или делается согласно этому искусству, не правда ли?
bИон. Правда твоя.
Сократ. А кто лучше знает, правильно ли говорит Гомер в тех стихах, которые ты привел, – ты или возничий?
Ион. Возничий.
Сократ. Ведь ты – рапсод, а не возничий.
Ион. Да.
Сократ. А искусство рапсода – иное по сравнению с искусством возничего?
Ион. Да.
Сократ. И раз оно иное, то оно есть знание иных вещей?
cИон. Да. Сократ. Ну, а когда Гомер говорит, как Гекамеда, наложница Нестора, дает раненому Махаону питье, приблизительно в таких словах:
...растворила
Смесь на вине прамнийском, натерла козьего сыра
Теркою медной и лук на закуску к питью предложила [27], –
то, чтобы узнать, правильно ли говорит Гомер или нет, требуется врачебное искусство или искусство рапсода?
Ион. Врачебное.
Сократ. А когда Гомер говорит:
Быстро в пучину Ирида, подобно свинцу, погрузилась,
Ежели он, прикрепленный под рогом вола стенового,
Мчится, коварный, рыбам прожорливым гибель несущий [28], –
dто как мы ответим на вопрос, чье искусство – рыболова или рапсода – скорее разберет, что он говорит, и правильно ли?
Ион. Ясно, Сократ, что искусство рыболова.
Сократ. Посмотри же: если бы ты, задавая мне вопрос, сказал: "Раз ты, Сократ, находишь у Гомера то, что подлежит ведению каждого из искусств, то найди мне и для прорицателя и его искусства что-нибудь такое, e о чем ему надлежит судить, хорошо или плохо это сочинено", – посмотри, как легко и правильно я тебе отвечу. Часто Гомер говорит это и в "Одиссее", – например, то, что говорит женихам гадатель из рода Мелампа, Феоклимен:
539
Вы, злополучные, горе вам, горе! Невидимы стали
Головы ваши во мгле, и невидимы ваши колена;
Слышен мне стон ваш, слезами обрызганы ваши ланиты;
И привиденьями, в бездну Эреба бегущими, полны
Сени и двор, и на солнце небесное, вижу я, всходит
Страшная тень, и под ней вся земля покрывается мраком [29],
bчасто и в "Илиаде", например, в "Сражении у стен"; ведь и там Гомер говорит:
Ров перейти им пылавшим явилася вещая птица,
Свыше летящий орел, рассекающий воинство слева,
Мчащий в когтях обагренного кровью огромного змея:
Жив еще был он, крутился и брани еще не оставил; c
Взвившись назад, своего похитителя около выи
В грудь уязвил, и, растерзанный болью, на землю добычу,
Змея, отбросил орел, уронил посреди ополченья,
Сам же, крикнувши звучно, понесся по веянью ветра [30].
dВот это, скажу я, и тому подобное подлежит рассмотрению и суждению прорицателя.
Ион. И ты будешь прав, Сократ.
Сократ. Да и ты прав, Ион, говоря об этом. Ну-ка, теперь и ты выбери мне, как я тебе выбрал из "Одиссеи" и из "Илиады" то, что относится к прорицателю, к врачу и к рыболову, – так и ты, Ион, выбери мне – ты же и опытнее в Гомере, – чтó относится к рапсоду и к его искусству и что подлежит рассмотрению и суждению рапсода предпочтительно пред всеми другими людьми.
e Ион. Я утверждаю, Сократ, что решительно всё.
Сократ. Нет, не это ты утверждаешь, Ион, будто решительно всё, неужто ты так забывчив? А не следовало бы рапсоду быть забывчивым.
540 Ион. Что же я забыл?
Сократ. Не помнишь разве, как ты говорил, что искусство рапсода – иное по сравнению с искусством возничего?
Ион. Помню.
Сократ. И ты соглашался, что раз оно иное, то иной будет и область его ведения?
Ион. Да.
Сократ. Значит, по твоим же собственным словам, уже не все будет входить в ведение рапсода и его искусства.
bИон. Кроме, пожалуй, вот таких вещей, Сократ.
Сократ. Под "такими вещами" ты понимаешь, видимо, то, что относится к другим искусствам; но если не все, то что же именно будет в ведении рапсода?
Ион. По-моему, в его ведении будет то, какие речи приличны мужчине и какие – женщине, какие – рабу, а какие – свободному, какие – подчиненному, а какие – начальствующему.
Сократ. А какие распоряжения надо сделать, если в море корабль застигнут бурей, по-твоему, рапсод будет знать лучше, чем кормчий?
cИон. Нет, это лучше знает кормчий.
Сократ. Или как надо распорядиться в случае болезни, рапсод будет знать лучше, чем врач?
Ион. Нет.
Сократ. Но, по-твоему, ты знаешь, как должен говорить раб?
Ион. Да.
Сократ. Например, что должен сказать раб-волопас, укрощающий взбесившихся быков, по-твоему, будет лучше знать рапсод, а не волопас?
Ион. Нет, конечно.
d Сократ. Или то, что должна сказать женщина-пряха, прядущая шерсть?
Ион. Нет.
Сократ. А может быть, рапсод будет знать, что должен сказать военачальник, ободряя воинов?
Ион. Да, вот это рапсод будет знать.
Сократ. Что же, искусство рапсода – это искусство военачальника?
Ион. Я-то, по крайней мере, знал бы, какие речи подобают военачальнику.
Сократ. Потому что ты. вероятно, и в искусстве военачальника сведущ, Ион. А если бы, например, ты одновременно и умел играть на кифаре и был бы наездником, а значит распознавал бы хорошо и дурно выезженных коней, и я бы спросил тебя: благодаря какому же искусству ты, Ион, распознаёшь хорошо выезженных коней? Тому же самому, благодаря которому ты стал наездником, или тому, благодаря которому играешь на кифаре, что ответил бы ты мне?
e Ион. Благодаря тому же искусству, с помощью которого я стал наездником, сказал бы я.
Сократ. И если бы ты отличал, кто хорошо играет на кифаре, ты согласился бы, что делаешь это при помощи того искусства, благодаря которому ты – кифарист, а не благодаря тому, что ты – наездник?
Ион. Да.
Сократ. А если ты знаешь толк в воинском деле, то при помощи ли того искусства, благодаря которому ты сведущий военачальник, или из-за того, что ты хороший рапсод?
Ион. По-моему, это совершенно безразлично.
541 Сократ. Как? Ты говоришь, что это совершенно безразлично? Искусство рапсода и искусство военачальника – одно искусство или два? Что ты скажешь?
Ион. По-моему, одно.
Сократ. Значит, кто хороший рапсод, тот, оказывается, и хороший военачальник?
Ион. Непременно, Сократ.
Сократ. И оказывается, кто хороший военачальник, тот и хороший рапсод?
bИон. Этого-то я не думаю.
Сократ. Но кто хороший рапсод, тот, по-твоему, и хороший военачальник?
Ион. Конечно.
Сократ. Не лучший ли ты рапсод, чем любой из греков?
Ион. И намного, Сократ.
Сократ. Так ты и военачальник, Ион, лучший среди греков?
Ион. Будь уверен в этом, Сократ; а научился я этому из произведений Гомера.
c Сократ. Ради богов, Ион, почему же в таком случае ты, лучший военачальник и лучший рапсод из греков, только поешь, разъезжая среди греков, а не начальствуешь над войском? Неужели ты думаешь, что рапсод, увенчанный золотым венком, очень нужен грекам, а военачальник – не нужен?
Ион. Наш город, Сократ, находится под вашей властью и военным начальствованием и поэтому вовсе не нуждается в военачальнике, а ваш город и город лакедемонян не выберут меня военачальником: вы ведь считаете, что и сами справитесь.
Сократ. Дорогой Ион, не знаешь ли ты Аполлодора из Кизика?
dИон. Какого это?
Сократ. Того, кого афиняне много раз избирали своим полководцем, хотя он и чужестранец; и Фаносфену с Андроса, и Гераклиду из Клазомен [31] наш город поручает и стратегию, и другие должности, так как они, хотя и чужеземцы, показали себя достойными этого. Почему же Иона эфесца город наш не изберет военачальником и не почтит этим званием, если он окажется достойным? Что ж? Разве вы, эфесцы [32], не афиняне издревле, или Эфес уступает какому-нибудь другому городу? e Если ты, Ион, прав, что благодаря уменью и знанию ты способен восхвалять Гомера, тогда ты виноват вот в чем: пообещав показать, как много хорошего ты знаешь о Гомере, ты обманываешь меня и далек от того, чтобы показать мне это. Ты даже не желаешь ответить на то, чего я давно добиваюсь, – что это такое, в чем ты силен. Вместо того ты, прямо-таки как Протей [33], извиваясь во все стороны, принимаешь всевозможные обличья и, в конце концов, ускользаешь от меня, оказавшись даже военачальником, лишь бы только не показать, как ты силен в гомеровской премудрости.542 Если ты искусен – о чем я только что говорил, – то ты обманываешь меня, не сдержав обещания показать это на Гомере, и поступаешь несправедливо; если же ты не искусен и, ничего не зная по Гомеру, но одержимый божественным наитием, высказываешь об этом поэте много прекрасного, как я уже о тебе говорил, то ты ни в чем не виноват. Итак, вот тебе на выбор: кем ты хочешь у нас прослыть – несправедливым человеком или божественным?
Ион. Большая разница, Сократ: ведь гораздо прекраснее прослыть божественным.
Сократ. Так это – нечто более прекрасное – и останется у нас за тобой, Ион; ты – божественный, а не искусный хвалитель Гомера.
Перевод Я.М.Боровского.
В кн.: Платон. Избранные диалоги. М., 1965
Примечания А.А.Тахо-Годи
Диалог назван по имени греческого рапсода Иона, которого нельзя отождествлять с известным Ионом Хиосским, лириком и трагическим поэтом V в. Сократ, беседуя с Ионом, выясняет природу мастерства рапсодов и поэтов.
Данный перевод диалога "Ион" впервые был опубликован в изд.: Полное собрание творений Платона: В 15 т. Т.IX / Новый пер. под ред. С.А.Жебелева и др. Пг., 1924.
[1] Эфес – один из 12 ионийских городов в Малой Азии, где, по одному из преданий, родился Гомер и где особенно почитались исполнители его песен.
[2] Эпидавр – город в области Арголида (Пелопоннес), славившийся храмом в честь бога врачевания Асклепия, сына Аполлона. Праздник в честь Асклепия назывался "Великие Асклепиеи" или "Эпидаврии".
[3] Примечательно, что Ион говорит о себе торжественно – во множественном числе, а Сократ иронически поддерживает самомнение рапсода.
[4] См.: Евтифрон, прим. 17.
[5] Ион хвастливо сравнивает себя со знаменитыми учеными комментаторами V в., аллегорически толковавшими Гомера. Метродора Лампсакского не следует смешивать с Метродором Лампсакским – учеником Эпикура. О Стесимоброте, бравшем большие деньги за обучение, упоминает Ксенофонт в "Пире" (III 6).
[6] Гомериды – рапсоды, знатоки, хранители и распространители поэм Гомера на о. Хиос, считавшиеся, по преданию, его потомками. Сведения о них имеются у Страбона (География XIV I, 35 // Пер. Стратановского. М., 1964) со ссылкой на Пиндара (Немейская ода II 1). Здесь скорее всего имеются в виду вообще почитатели Гомера.
[7] Гесиод – автор дидактической поэмы "Труды и дни" и поэмы "Теогония" (VIII в.). Об исполнении рапсодами Гесиода см. у Платона (Законы II 658d). Архилох – ямбограф с о.Парос (VII в.).
[8] Цельное, или единое целое (το όλον) – один из основных терминов философии и эстетики Платона. О категории цельности у Платона см.: Лосев А.Ф. Эстетическая терминология Платона // Из истории эстетической мысли древности и средневековья. М., 1961; он же. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. С. 330-334.
[9] Сын Аглаофонта Полигнот с о.Фасос – знаменитый живописец V в. Павсаний в своем "Описании Эллады" подробно рассматривает картины Полигнота в Дельфах, на которых изображено разрушение Илиона и Одиссей в Аиде (X 25-29).
[10] Дедал, сын Метиона, – строитель критского лабиринта (см. также Алкивиад I, прим. 34). Эпей, сын Панопея, – легендарный строитель деревянного коня, с помощью которого греки овладели Троей. Феодор Самосец – мастер бронзового литья, по преданию, изготовил перстень Поликрата и чашу для Креза, посвященную Дельфийскому оракулу (см.: Геродот III 41).
[11] Перечисляются мифические певцы и музыканты: Олимп, флейтист, связанный с культом фригийской Великой Матери богов; Фамира, или Фамирид, – фракийский певец, состязавшийся с Музами и ослепленный ими (Гомер. Ил. II 594 сл.); Орфей, прославившийся тем, что игрой на кифаре усмирял диких зверей и сумел очаровать бога смерти Аида, пытаясь вывести из царства мертвых свою жену Евридику (см.: Овидий. Метаморфозы X 1-105), погиб, растерзанный вакханками, буйными спутницами бога Диониса, культу которого Орфей был чужд, так как он связан с Аполлоном и Музами – покровителями искусства; Фемий, рапсод с о.Итака, исполнявший песни во дворце Одиссея и пощаженный им как певец во время убийства женихов (Од. I 154; XVII 362; XXII 230 сл.).
[12] Магнесийский камень, или магнит, назван так по г. Магнесии (Малая Азия), неподалеку от которого был также мидийский г. Гераклея, богатый магнитом; отсюда второе название этого камня – гераклейский (ср. словарь Суда, Ηράκλεια λιθος). Существует, однако, и другая этимология названия "гераклейский", которое можно читать также "Гераклов", от имени Геракла (при этом имеется в виду сила притяжения магнита) (см.: Гассенди. Свод философии Эпикура. М., 1966. С. 221 и прим. 91).
[13] Мелические поэты – создатели мелоса, т.е. песенной лирики (см. также: Хармид, прим. 11). О корибантах см.: Критон, прим. 19.
[14] Вакханты и вакханки – жрецы и жрицы бога Диониса, охваченные в экстазе нечеловеческой силой. Еврипид в трагедии "Вакханки" рисует выразительную картину вакхического служения Дионису (см. речь Вестника, ст. 677-774). Платон (Федр 244а) пишет: "Но ведь величайшие из благ от неистовства в нас происходят, по божественному, правда, дарованию даруемого". Здесь же (244е – 245а) содержится речь Сократа о разных видах неистовства, в частности исходящего от муз, овладевающего душой поэта и изливающегося в песнях. Ср.: Менексен, прим. 46.
[15] Т.е. на Парнасе и склонах лесистого Геликона, горной гряды в Беотии, посвященной Аполлону и музам.
[16] Эти слова Платона о поэте приводит Климент Александрийский (VI 18 // Строматы, творение Климента Александрийского / Пер. Н.Корсунского. Ярославль, 1892). Представление о поэте, вдохновленном божественной силой, не было специфично только для идеалиста Платона, но было присуще грекам вообще; материалист Демокрит тоже писал: "Без безумия не может быть ни один великий поэт" (68 В 17Diels = 569 Маков.), а также: "Все, что поэт пишет с божественным вдохновением... то весьма прекрасно" (68 В 18Diels = 570 Маков.).
[17] Дифирамб – гимн в честь Диониса. Слово догреческого происхождения. Сам Дионис тоже именовался Дифирамбом. Энкомий – хвалебная песнь (см.: Менексен, преамбула). Ипорхема (гипорхема) – песнь в соединении с пляской. Ямбы – разновидность декламационной лирики с чередованием краткого и долгого слова в двухсложной стопе (U -), по содержанию большей частью сатирические.
[18] Тинних халкидец – поэт, сочинитель пеанов (см. прим. 19). Порфирий (О воздержании II 18) сообщает: "Эсхил, говорят, рассказывает, что Тинних из всех поэтов, кого Дельфы удостоили написать пеан в честь бога (Аполлона), создал наилучший пеан" (Porphyre. De l'abstinence. 1-2 / Text etabli et traduit par J.Bouffartigue et M.Patillon. Paris, 1977-1979). Пеан – гимн в честь бога Аполлона.
[19] См.: Гомер. Од. XXII 1-4:
Сбросил с тела тогда Одиссей многоумный лохмотья.
С гладким луком в руках и с колчаном, набитым стрелами,
Быстро вскочил на высокий порог, пред ногами на землю
Высыпал острые стрелы и так к женихам обратился.Пер. В.В.Вересаева
и Ил. XXII 131 сл.:
Так рассуждал он и ждал. Ахиллес подошел к нему близко,
Грозный, как бог Эниалий, боец, потрясающий шлемом...Пер. В.В.Вересаева.
[20] Герои "Илиады" Гомера: Андромаха – жена Гектора, Гекуба (или Гекаба) – мать его, Приам – его отец. Остров Итака – родина Одиссея.
[21] Ксенофонт в "Пире" (III 11) упоминает об актере Каллипиде, "который страшно важничает тем, что может многих доводить до слез".
[22] Хоревт – участник хора.
[23] Мусей – мифический поэт и прорицатель, ученик Орфея. О Мусее см. у Геродота (VIII 6 и 96) и Платона (Государство II 363с). Мусею приписывались поэмы "Евмолпия", "Теогония" и др.
[24] Метафора; ср. Эсхил (Хоэфоры 167): "...сердце пляшет от страха".
[25] Критике Платона здесь и ниже подвергается ходячее мнение о том, что занимающиеся Гомером знают "всякое искусство". Это – "подражатели", а "истины они не касаются" (см.: Государство X 598е – 601 а). Платон цитирует здесь "Илиаду" XXIII 335-340 (пер. Н.И.Гнедича).
[27] Ил. XI 638-640, пер. Я.М.Боровского. Вторая половина второго стиха соответствует стиху 625, что отражено в цитировании Платона и здесь в переводе.
[28] Ил. XXIV 80-82 (пер. Н.И.Гнедича).
[29] Од. XX 351-353, 355-357, пер. В.А.Жуковского. Феоклимен – сын Мелампа. Меламп – мифический прорицатель, жрец, основатель культа Диониса в Греции (см.: Геродот II 49). Гомер. Од. XV 225-255.
[30] "Сражение у стен" – заголовок песни XII "Илиады" (в пер. Гнедича – "Битва за стену", в пер. Вересаева – "Битва у стены"). Далее цитируется XII 201-207.
[31] Аполлодор из Кизика (см. 541с), Гераклид из Клазомен и Фаносфен – афинские стратеги родом из Малой Азии. Афиняне даровали им гражданство за их доблесть. О первых двух см. у Элиана XIV 5: Пестрые рассказы / Пер. С.В.Поляковой. М., 1963; о Фаносфене – единственное упоминание у Ксенофонта: Греческая история I 5, 18, 19.
[32] Эфесцы, как и другие ионийцы, считались выходцами из Аттики. По Геродоту (I 147), ионяне чистой крови именно все те, которые "происходят из Афин". В другом месте (VIII 44) Геродот сообщает, что афиняне, пока нынешнюю Элладу населяли пеласги, "были пеласгами и назывались кранаями"; в царствование Кекропа названы были кекропидами, а когда власть наследовал Эрехфей, "они получили имя афинян и, наконец, по имени их предводителя Иона, сына Ксуфа, – ионянами". Таким образом, оказывается, что ионийцы – это древнейшие жители Аттики, переселившиеся в Малую Азию.
[33] См.: Евтидем, прим. 35.