ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Существует учение о природе и месте сознания, которое настолько широко распространено среди ученых и даже среди простых людей, что заслуживает быть рассмотренным в качестве официальной теории. Большинство философов, психологов и религиозных учителей подписываются, с теми или иными незначительными оговорками, под ее основными положениями и, несмотря на то, что признают в ней определенные теоретические трудности, они все же склонны считать, что эти последние могут быть преодолены без серьезных модификаций в архитектуре теории. Ниже будет показано, что основополагающие принципы этого учения неверны и входят в противоречие со всем корпусом того, что мы знаем о сознании, при условии, если мы не просто пустословим о нем.
Официальное учение, основателем которого выступил Декарт, в общих чертах выглядит следующим образом. За исключением (весьма сомнительным) слабоумных и младенцев каждое человеческое существо обладает телом и умом. Некоторые предпочли бы сказать, что каждый человек является телом и умом. Человеческое тело и ум обычно сопряжены, однако после смерти тела ум может продолжать существовать и действовать.
Человеческие тела протяженны и подчинены механическим законам, которые управляют движениями всех тел в пространстве. Телесные процессы и состояния могут быть отслежены сторонним наблюдателем. Таким образом, жизнь человеческого тела – дело столь же публично наблюдаемое, сколь и жизнь животных, рептилий и даже рост деревьев, кристаллов или движение планет.
В то же время сознания не находятся в пространстве, а их деятельность не подчиняется законам механики. Работа, происходящая в одном сознании, не видна другим наблюдателям, его существование приватно. Только я один могу иметь непосредственное знание о состояниях и процессах, происходящих в моем сознании. Человек, таким образом, проживает две параллельные истории: одну, состоящую из всего, что происходит с телом и внутри него, и другую, складывающуюся из происходящего с его сознанием и внутри него. Одну – публичную, другую – приватную. События первой истории суть события физического мира, те же, что составляют вторую, являются событиями ментального мира.
Неоднократно обсуждалось, способен ли человек непосредственным образом контролировать все или же только некоторые эпизоды своей собственной приватной истории. Однако, по крайней мере, некоторые из них, согласно официальному учению, доступны ему непосредственно и несомненно. Благодаря сознанию, самосознанию и интроспекции человек получает прямую и адекватную информацию о текущих состояниях и действиях своего ума. У нас могут возникать те или иные сомнения относительно одновременно действующих или смежных с ними явлений, происходящих в физическом мире, однако, по крайней мере, часть того, что в данный момент занимает наше сознание, будет для нас несомненным.
Эту раздвоенность двух жизней и двух миров человека привычнее выразить, сказав, что вещи и события, принадлежащие физическому миру, включая его собственное тело, относятся к сфере внешнего, в то время как деятельность его собственного сознания – к сфере внутреннего. Разумеется, подобная антитеза внешнего и внутреннего подразумевается лишь в качестве метафоры, ибо сознания, будучи непространственными, не могут быть описаны ни как пространственно пребывающие внутри чего-либо другого, ни как содержащие пространственно происходящие события в самих себе. Однако эта верная интенция не спасает от старых рецидивов, и теоретики продолжают строить догадки о том, как раздражители, физические источники которых находятся за ярды или мили от человека, способны инициировать ответные ментальные реакции внутри его черепной коробки; или о том, каким образом решения, оформленные в его голове, могут приводить в движение его конечности.
Но даже в случае если "внутреннее" и "внешнее" разумеются как метафоры, вопрос о том, каким образом сознание и тело человека воздействуют друг на друга пользуется печальной славой трудной теоретической проблемы. То, что велит ум, исполняют ноги, руки и язык; то, что воздействует на ухо и глаз некоторым образом связано с тем, что воспринимает сознание; гримасы и улыбки выдают мысленные состояния, а телесные наказания, хочется надеется, приводят к нравственному исправлению. Однако действительные взаимодействия эпизодов приватной и публичной истории человека остаются тайной, так как они не принадлежат ни к одному из этих разрядов. Их нельзя представить в автобиографии событий внутренней жизни человека, и точно так же их невозможно выявить в биографическом описании событий внешней жизни этого человека, сделанном кем-то другим. Ни самоанализ, ни лабораторный эксперимент не позволяет отследить их. Они являются теоретическими воланами, которые без конца перебрасываются от физиолога к психологу и обратно от психолога к физиологу.
Подчеркивая это отчасти метафорическое представление о разведении двух сфер жизни человека, следует обратить внимание на еще более глубокое философское допущение. В нем предполагается, что имеют место два различных рода или статуса существования. Все, что существует или случается, может иметь либо статус физического существования, либо статус существования ментального. Подобно тому, как стороны монеты предстают орлом или решкой, подобно тому, как среди живых созданий существуют самцы или самки, точно также предполагается, что одно существование есть существование физическое, а другое – ментальное. Неотъемлемым условием того, что обладает физическим существованием, является его нахождение во времени и пространстве; неотъемлемым условием обладающего ментальным существованием является его нахождение во времени, но не в пространстве. То, что имеет физическое существование, состоит из материи или же есть действие материи; то, что обладает ментальным существованием состоит из сознания или же является действием сознания.
Таким образом, налицо полярная противоположность между ментальным и материальным, зачастую представляемая следующим образом. Материальные объекты существуют в общем поле, понимаемом как "пространство", и то, что происходит с одним телом в одной части пространства, механически связано с тем, что происходит с другими телами в иных его частях. В отличие от этого, ментальные события имеют место в изолированных областях, называемых "сознаниями" (minds), и не существует прямой причинной связи (возможно, за исключением телепатии) между тем, что происходит в одном сознании, и тем, что происходит в другом. Только через посредство интерсубъективно (публично) данного физического мира сознание одного человека способно что-то различать в сознании другого. Сознание является обособленной в самом себе сферой, и свою внутреннюю жизнь каждый из нас проживает неким призрачным Робинзоном Крузо. Люди могут видеть, слышать и толкать тела друг друга, но они неисцелимо слепы и глухи к работе другого сознания и не в силах воздействовать на него.
Какого рода знание о деятельности сознания достижимо для нас? С одной стороны, согласно официальному учению, человек располагает наилучшим из тех, какие только можно вообразить, непосредственным знанием о работе его собственного сознания. Ментальные состояния или процессы суть (по крайней мере, в их нормальном течении) явления осознаваемые, и сознание, которое освещает их, не может порождать иллюзий или давать повод для сомнений в их содержании. Текущие мысли, чувства и воления человека, его восприятия, воспоминания и представления являются внутренне "фосфоресцирующими"; их существование и их характер с необходимостью даны их владельцу. Внутренняя жизнь представляет собой поток сознания такого рода, что было бы абсурдным предполагать, что сознание, жизнь которого и есть этот поток, могло бы не знать того, что плывет вниз по этому потоку.
Вместе с тем приведенные недавно Фрейдом данные, по всей видимости, свидетельствуют о существовании в этом потоке сознания личности неких скрытых от нее течений. Люди проявляют активность под действием импульсов, существование которых они решительно отвергают; некоторые их мысли отличаются от тех, которые они склонны признавать; они склонны думать как о желаемых о таких поступках, которые на самом деле не хотят совершать. Они пребывают в полном неведении, о такого рода самообманах и успешно игнорируют те истины, которые официальное учение считает обязательными по отношению к их ментальной жизни. Однако защитники официальной теории стремятся уверить, что при нормальных условиях человек все же должен быть прямо и достоверно осведомлен о текущей деятельности и состояниях своего сознания.
Помимо того, что человек наделен этими якобы непосредственными сведениями о сознании, он время от времени способен практиковать особый вид восприятия, именуемый внутренним восприятием или интроспекцией. Человек может направить "не-оптический взгляд" на то, что происходит в его сознании. Он может не только видеть и внимательно рассматривать цветок с помощью органов зрения или слышать сигналы звонка с помощью органов слуха, но он также способен рефлексивно или интроспективно, без посредства какого-либо телесного органа чувств, наблюдать текущие эпизоды своей внутренней жизни. Это самонаблюдение также, как предполагается, ограждено от обмана, путаницы или сомнений. Отчеты сознания о собственной деятельности имеют статус достоверности, превосходящей наивысшую достоверность, достижимую для знания о явлениях физического мира. Чувственное восприятие может быть ошибочным или неясным, но сознание и интроспекция – никогда.
С другой стороны, у одного человека, нет какого бы то ни было доступа к внутренней жизни другого человека. Он не может предпринять ничего лучшего, чем на основании наблюдаемых движений тела другого человека сделать проблематичные заключения о состояниях его сознания. Эти заключения он делает по аналогии со своим собственным образом поведения: он полагает, что сходное поведение другого сигнализирует об определенных, сходных с его собственными, состояниях другого сознания. Прямой доступ к работе сознания является привилегией самого этого сознания, при отсутствии же такого привилегированного доступа деятельность определенного сознания неизбежно скрыта от всех остальных. Ибо тогда упомянутые выводы от движений тела, подобных собственным, к ментальной деятельности, сходной с собственной деятельностью, утратят всякую возможность иметь наблюдаемое подтверждение. Таким образом, нет ничего противоестественного, когда последователю официальной теории затруднительно оспаривать тот вывод из его же собственных посылок, в соответствии с которым у него нет весомых оснований верить в существование других сознаний помимо его собственного. И даже если он предпочитает верить в то, что другие тела сопряжены с сознаниями, не непохожими на его собственное, он не может притязать на раскрытие их индивидуальных характеристик или тех особых состояний, которые они испытывают или создают. Это демонстрирует, что неизбежной участью души является ее абсолютное одиночество. Встретиться могут только наши тела.
В качестве необходимого вывода из этой общей схемы следует имплицитно предписываемый специфический способ истолкования наших обычных понятий о ментальных способностях и операциях. Глаголы, существительные и прилагательные, с помощью которых мы в повседневной жизни описываем способности, черты характера и сложные виды поступков окружающих нас людей, требуется истолковывать в качестве обозначающих особые эпизоды в их тайных историях, или же, как обозначения тенденций, служащих для того, чтобы эти эпизоды имели место. Когда о ком-то говорят, что он знает, верит, о чем-то догадывается, надеется, боится, намеревается, чего-то избегает, замышляет или забавляется, то все эти глаголы предназначены для того, чтобы определить появление особых модификаций в его скрытом (для нас) потоке сознания. И только его собственный привилегированный доступ к этому потоку через непосредственное осознание и интроспекцию может предоставить аутентичное свидетельство о том, были ли эти глаголы, описывающие ментальное поведение, употреблены корректно или нет. Внешний наблюдатель, будь он учителем, критиком, биографом или другом, никогда не может быть до конца уверен, что его комментарии имеют хоть малейший признак истинности. Однако именно то, что каждый из нас фактически знает как делать подобного рода комментарии и делает их в общем-то правильно и корректирует их в случае ошибочности или неточности, подвигло философов к необходимости строить учения о природе и месте сознания. Заметив, что понятия, описывающие ментальное поведение, употребляются регулярно и эффективно, они добросовестно старались зафиксировать их логическую географию. Но логическая география, которая была заявлена официальной доктриной, повлекла бы за собой невозможность регулярного и эффективного использования ментальных понятий в наших описаниях или предписаниях относительно сознаний других людей.
Такова вкратце официальная теория. Часто я буду говорить о ней с преднамеренным порицанием как о "догме призрака в машине". Я надеюсь доказать, что она совершенно ложна, причем ложна не в деталях, а в самих своих принципах. Это не просто собрание частных ошибок. Это одна большая ошибка и ошибка особого рода. А именно, это – категориальная ошибка. Теория представляет факты ментальной жизни так, как если бы они принадлежали к одному логическому типу или категории (или же к ряду типов и категорий), в то время как в действительности они принадлежат к совершенно другому. Следовательно, эта догма является философским мифом. В попытке разрушить этот миф мне, возможно, придется подвергнуть сомнению хорошо известные факты ментальной жизни людей, и мое уверение в том, что я не претендую на что-либо большее, чем на исправление логики употребления ментальных понятий, может быть расценено как простая отговорка.
Прежде всего, я должен пояснить, что я подразумеваю под выражением "категориальная ошибка". Я проиллюстрирую это на ряде примеров.
Иностранцу впервые оказавшемуся в Оксфорде или Кембридже, показывают множество колледжей, библиотек, спортивных площадок, музеев, научных учреждений и административных офисов. Наконец, он спрашивает: "А где же университет? Мне показали, где живут студенты, где работает архивариус, где ученые проводят опыты и все прочее. Но я так и не увидел университет, в котором живут и работают его члены". И тогда придется ему объяснить, что университет не является неким параллельным учреждением, дополнительным к тем колледжам, лабораториям и офисам, которые он увидел. Университет – это именно тот способ, которым организуется все им увиденное. Мы увидели университет, когда посмотрели все и поняли общую взаимосвязь. Ошибка иностранца коренится в его невинном допущении, что говорить о Церкви Христа, Бодлейской библиотеке, Ашмолеанском музее и университете было корректно, как если бы "университет" дополнял класс, к которому относятся все эти институты. Он ошибочно относил университет к той же самой категории, к которой принадлежат другие входящие в него учреждения.
Эту же ошибку допустил бы ребенок, наблюдающий проходящую маршем дивизию. Выделив для себя такие-то батальоны, батареи, эскадроны и т.п., он спросил бы, когда же, наконец, появится дивизия. Он посчитал бы, что дивизия является в чем-то сходным, а в чем-то отличным дополнением к уже увиденным подразделениям. Эта ошибка будет исправлена, если ребенку скажут, что, наблюдая проходящие батальоны, батареи и эскадроны, он видит проходящую мимо него дивизию. Марш не был парадом батальонов, батарей, эскадронов и дивизии; это был парад батальонов, батарей и эскадронов этой дивизии.
Еще одна иллюстрация. Иностранец, впервые следящий за игрой в крикет, узнает обязанности подающих, отбивающих, принимающих, забивающих игроков и судей. Затем он говорит: "Но ведь на поле нет никого, кто отвечал бы за обеспечение командного духа. Я вижу тех, кто подает или принимает мяч, тех, кто охраняет воротца, но я не вижу игрока, чья роль состоит в осуществлении esprit de corps". И снова придется объяснять, что он занимается поиском не той вещи. Командный дух – это не какое-то особое действие в игре в дополнение ко всем прочим задачам игроков. Грубо говоря, это то рвение, с каким исполняются все эти специальные задачи. Но ревностное исполнение задачи не означает исполнения двух задач. Конечно, проявление командного духа – не то же самое, что подача или прием мяча, но точно также это и не нечто третье, о чем мы можем сказать, что подающий игрок сперва подает и только затем выказывает командный дух. Или же, что принимающий игрок в данный момент либо принимает мяч, либо демонстрирует esprit de corps.
Эти иллюстрации категориальных ошибок имеют одну общую особенность, которую следует отметить. Эти ошибки были сделаны людьми, не знавшими как толковать понятия университет, дивизия и командный дух. Их затруднения возникли из-за неумелого использования определенных единиц словарного запаса.
Категориальные ошибки, имеющие теоретический интерес, суть те, которые совершаются людьми вполне компетентными в работе с понятиями, по крайней мере, в привычных для них ситуациях. И, тем не менее, в абстрактном мышлении они упорно относят эти понятия к тем логическим типам, к которым они не принадлежат. Примером подобной ошибки послужит следующая история. Студент факультета политологии усвоил основные различия между британской, французской и американской конституцией. Он также изучил различия и связи между Кабинетом, Парламентом, всевозможными министерствами, судебной системой и англиканской церковью. Но его по-прежнему приводит в затруднение вопрос о связях между англиканской церковью, министерством внутренних дел и британской конституцией. И это потому, что если церковь и министерство внутренних дел суть учреждения, то британская конституция не является еще одним учреждением в этом же смысле слова. Межинституциональные отношения, наличие которых между церковью и министерством внутренних дел может быть подтверждено или отвергнуто, не могут быть подтверждены или отвергнуты между ними обоими и британской конституцией. "Британская конституция" не является термином того же логического типа, что и "министерство внутренних дел" или "англиканская церковь". Отчасти похожим образом Джон Доу может быть незнакомцем, родственником, другом или врагом Ричарду Роу. Но он не может состоять ни в одном из этих отношений со "среднестатистическим налогоплательщиком". Джон Доу знает, как извлечь смысл из определенного рода разговоров о среднестатистическом налогоплательщике, но он затрудняется сказать, почему он не может встретиться с ним на улице точно так же, как он встречается с Ричардом Роу.
В связи с темой нашего обсуждения уместно заметить, что до тех пор, пока студент-политолог продолжает считать британскую конституцию дополнением к другим учреждениям, он будет описывать ее как загадочный и тайный институт. И до тех пор, пока Джон Доу продолжает считать среднестатистического налогоплательщика обычным гражданином, он будет думать о нем как об иллюзорном невещественном человеке – призраке, который пребывает везде и одновременно нигде.
Деструктивная сторона моей задачи состоит в том, чтобы показать, что источником теории двойной жизни является семейство радикальных категориальных ошибок. Представление о личности (person) как о призраке, таинственно притаившемся в механизме, вытекает из этого положения. В самом деле, поскольку верно, что человеческое мышление, ощущение и целенаправленная деятельность не могут быть описаны исключительно в идиомах физики, химии и физиологии, то они должны быть описаны с помощью дополнительных идиом. Поскольку человеческое тело суть сложноорганизованное соединение, то и человеческое сознание должно быть сложноорганизованным соединением, хотя и произведенным из другого материала и имеющим иную структуру. Или, иначе, раз человеческое тело, как и любая другая частица материи, является полем причин и следствий, то и сознание должно быть другим полем причин и следствий, хотя (слава Богу) причин и следствий не механических.
Одним из главных интеллектуальных истоков того, что я обозначил как картезианскую категориальную ошибку, представляется следующее. Когда Галилей показал, что его научный метод достаточен для создания теории механики, способной описать все происходящее в пространстве, Декарт, в своем мышлении столкнулся с двумя конфликтующими началами. Как выдающийся ученый, он не мог не разделять требований механицизма, но, будучи религиозным и нравственным человеком, Декарт не мог принять (как это сделал Гоббс) неутешительное дополнение к этим требованиям, а именно то, что человеческая природа отличается от часового механизма лишь степенью сложности. Ментальное для него не могло быть просто разновидностью механического.
Декарт и последующие философы выбрали удобный, но ошибочный обходной путь. Поскольку слова, описывающие ментальное поведение не могут использоваться в качестве обозначающих протекание механических процессов, они должны быть истолкованы как обозначающие протекание не механических процессов. Поскольку законы механики объясняют одни движения в пространстве как следствия других пространственных движений, то законы иного типа должны объяснять одни непространственные действия сознаний как следствие других непространственных действий сознаний. Различие между разумными и неразумными видами поведения должно состоять в различии видов причинности. Ибо в то время, как некоторые движения человеческого языка и конечностей являются следствиями механических причин, другие движения должны быть следствиями причин немеханистических; т.е. одни вытекают из движений частиц материи, а другие – из деятельности сознания.
Таким образом, различия между физическим и ментальным были представлены как различия внутри общей системы категорий "вещь", "субстрат", "атрибут", "состояние", "процесс", "изменение", "причина" и "следствие". Сознания суть вещи, но вещи определенным образом отличные от тел. Ментальные процессы являются цепочками причин и следствий, однако эти причины и следствия иного рода и отличаются от телесных движений. И далее в том же духе. Подобно тому, как иностранец ожидал, что университет является дополнительным сооружением, сходным с колледжем, но в то же время совершенно от него отличным, так и отвергающие механицизм мыслители представили сознания как дополнительные центры каузальных процессов, сходные с механизмами и одновременно существенно от них отличающиеся. Их теория была парамеханической гипотезой.
О том, что это допущение было своего рода, сердцем рассматриваемой доктрины свидетельствует тот факт, что с самого начала главная ее теоретическая трудность заключалась в объяснении того, каким образом сознание может воздействовать на тело и воспринимать воздействия от него. Как такой ментальный процесс, как воление может инициировать пространственные движения, к примеру, движения языка? Как физическое изменение в зрительном нерве может среди других следствий иметь восприятие сознанием вспышки света? Эти хорошо известные затруднения сами по себе демонстрируют те логические формы, в которые Декарт втиснул свое учение об уме. Это были те же самые формы, в рамках которых он и Галилей строили свои теории механики. Все еще невольно тяготеющий к языку и грамматике механики, Декарт пытался избежать конфуза путем описания сознания, просто придерживаясь дополнительного словаря. Работа сознания описывалась через отрицание специфических дескрипций, относящихся к телесному: ум не находится в пространстве, он не движется, не является видоизменением материи, он не доступен всеобщему наблюдению. Умы не являются частями часового механизма, они – части нечасового механизма.
Представленные подобным образом, сознания оказываются не только призраками, сопряженными с машинами, они сами суть призрачные машины. И хотя человеческое тело является двигателем (engine), двигатель этот не простой, ибо часть его функций находится в ведении другого двигателя внутри него. Причем этот внутренний двигатель-правитель обладает весьма специфическими свойствами. Он невидим, не воспринимается слухом, он невесом и не имеет размеров. Его нельзя разобрать на части, а законы его функционирования не ведомы обычным инженерам. Ничего не известно и о том, как он управляет функционированием телесного двигателя.
Второе главное затруднение официальной доктрины выказывает сходную мораль. Поскольку сознания подводятся под ту же категорию, что и тела, и поскольку тела подчинены строгим механическим законам, то многим мыслителям кажется последовательным, что и сознания должны подобным же образом подчиняться строгим немеханическим законам. Раз физический мир является детерминированной системой, то и ментальный мир должен быть такой же системой. Раз тела не могут избежать предписанных им изменений, то и сознания не могут не следовать предначертанному им пути. Ответственность, выбор, заслуги и недостатки являются, таким образом, неприемлемыми понятиями, если только не достигается компромиссная договоренность о том, что законы, руководящие ментальными процессами (в отличие от тех, которые управляют процессами физическими), имеют общей характерной чертой меньшую жесткость. Проблема свободы воли была проблемой примирения гипотезы утверждавшей, что сознание должно быть описано в терминологии заимствованной из категорий механицизма, с пониманием того, что человеческое поведение более высокого уровня не имеет ничего общего с образом действия машины.
Исторический курьез состоит в том, что не была замечена неполноценность этого учения. Теоретики правомерно признавали, что любой здравомыслящий человек может распознать различия между, скажем, рациональным и нерациональным высказыванием, или между осмысленным и автоматическим поведением. В противном случае ничто не могло бы быть предписано для избавления от механицизма, даже предварительно данное объяснение, что человек в принципе никогда не сможет провести границу между рациональными и иррациональными высказываниями, исходящими от других людей, т.к. он никогда не сможет получить доступ к предполагаемым нематериальным причинам некоторых из этих высказываний. За исключением разве только себя самого, он никогда не смог бы определить разницу между человеком и роботом. Было бы необходимо, например, признать и то, что внутренняя жизнь людей, считающихся идиотами или лунатиками, чтобы там ни говорили, столь же разумна, как и жизнь любого другого человека. Ведь может статься, что неадекватно только их внешнее поведение, иначе говоря, возможно "идиоты", в действительности, совсем не идиоты, а "лунатики" – не лунатики. Возможно также, что некоторые из тех, кого мы считаем здоровыми, на самом деле идиоты. Согласно официальной теории, сторонние наблюдатели не в состоянии знать, как внешнее поведение других людей соотносится с их ментальными способностями и процессами, и они не имеют поэтому ни знания, ни даже правдоподобной догадки о том, насколько правильны или ложны в отношении других людей их описания, использующие ментальные понятия. Для человека было бы рискованно или невозможно утверждать здравомыслие и логическую последовательность даже в отношении себя самого, ибо ему нужно воздерживаться от сравнения особенностей собственного поведения с поведением других. Короче говоря, такие наши характеристики людей и их поступков, как интеллигентный, благоразумный, добродетельный или же глупый, лицемерный, трусливый, невозможно было бы получить, и проблема необходимости создания специальной причинной гипотезы, служащей основанием подобных заключений, никогда бы не возникала. Вопрос "В чем отличие человека от машины?" появился именно потому, что каждый, еще до появления этой новой причинной гипотезы, уже знал, как употреблять понятия, описывающие ментальное поведение. Вот почему причинная гипотеза не могла служить источником для критериев употребления таких понятий. И, конечно же, эта гипотеза ни в каком смысле не улучшила наше умение пользоваться этими критериями. Мы по-прежнему различаем правильный и неправильный счет, благоразумный и бестолковый образ действия, богатое и скудное воображение посредством способов, с помощью которых и сам Декарт различал их до и после того, как он строил догадки о сопоставимости использования этих критериев с принципами механической причинности.
Он ошибся в логике проблемы. Вместо того чтобы спросить, в соответствии с каким критерием разумное поведение реально отличается от неразумного, он поставил вопрос: "Какой другой принцип причинности прояснит для нас это различие, если известно, что принцип механической причинности этого сделать не может?" Он понимал, что эта проблема не из области механики, и потому предположил, что она должна быть одной из дополняющих механику проблем. Неудивительно, что психология нередко претендует на эту же роль.
Когда два термина принадлежат к одной и той же категории, то их можно включить в правильное конъюнктивное суждение. Так, покупатель может сказать, что он приобрел перчатки на правую и левую руку; но сказать, что он купил пару перчаток и перчатки на правую и левую руку он не может. "Она приехала домой в машине и в слезах" – известная шутка, основанная на нелепости объединения терминов различных типов. Было бы, впрочем, равным образом нелепо конструировать дизъюнкцию: "Она приехала домой либо в машине, либо в слезах". С догмой о призраке в машине дело обстоит сходным образом. Она утверждает, что есть души и тела, что происходят физические и ментальные процессы, что существуют механические причины телесных движений и ментальные причины телесных движений. Я считаю, что эти и аналогичные им конъюнкции абсурдны, однако, следует заметить, что это не говорит об абсурдности необоснованно связанных утверждений самих по себе. Я, например, не отрицаю существование ментальных процессов. Выполнение деления в столбик является ментальным процессом, как и придумывание шутки. Но я утверждаю, что фраза "ментальные процессы существуют" относится к иному типу, чем фраза "существуют физические процессы", поэтому нет никакого смысла объединять или разводить эти фразы.
Если моя аргументация верна, то из нее вытекает ряд интересных следствий. Во-первых, сакральная противоположность между Материей и Духом будет рассеиваться, но не за счет одного из столь же сакральных поглощений Духа Материей или Материи Духом, а совсем иным способом. Ибо кажущаяся противоположность предстанет настолько же неправомерной, насколько неправомерно противопоставление между "она приехала домой в машине" и "она приехала домой в слезах". Вера в существование полярной оппозиции между Духом и Материей есть вера в то, что они являются терминами одного логического типа.
Из этого также следует, что Идеализм и Материализм – ответы на неверно поставленный вопрос. "Редукция" материального мира к ментальным состояниям и процессам, также как и "редукция" ментальных состояний и процессов к состояниям и процессам физическим, предполагает законность дизъюнкции "существуют или сознания, или тела (но не то и другое сразу)". Это все равно, что сказать: "Либо она купила перчатки на правую и левую руку, либо пару перчаток (но не то и другое вместе)".
Совершенно корректно произнести с одним логическим ударением, что существуют сознания, и с другим логическим ударением, что существуют тела. Однако эти высказывания не обозначают два различных вида существования, ибо "существование" не является родовым словом вроде "окрашенный" или "имеющий пол". Они обозначают два различных смысла (senses) "существования", наподобие того, как слово "растущий" имеет разные смысловые оттенки в сочетаниях "растет прилив", "растет надежда" и "растет средний уровень смертности". Слова человека о том, что сейчас растут три вещи, а именно: прилив, надежда и средний уровень смертности, будут расценены как глупая шутка. Будет такой же шуткой сказать, что существуют четные числа, вторники, общественное мнение и военно-морские силы; или же, что существуют вместе сознания и тела. В последующих главах я постараюсь доказать, что официальная теория покоится на группе категориальных ошибок, ибо из нее вытекают логически нелепые выводы. Конструктивным смыслом выявления этих нелепостей будет формирование корректной логики понятий, описывающих ментальное поведение.
Было бы ошибочно считать, что официальная теория берет начало только в размышлениях Декарта, или даже в более широком контексте, охватывающим механицистские импликации XVII века. Схоластическая и реформаторская теология воспитала интеллект ученых точно также как интеллект мирян, философов и духовенства той поры. Стойко-августинианские теории свободы воли были встроены в кальвинистскую доктрину греха и благодати. Теории Платона и Аристотеля сформировали ортодоксальное учение о бессмертии души. Декарт переложил широко распространенные в его время теологические доктрины о душе на новый синтаксис Галилея. Теологическая сокровенность совести стала философской уединенностью сознания, а доктрина Предопределения превратилась в доктрину Детерминизма.
Неверно также говорить, что миф о двух мирах был теоретически бесполезным. Пока мифы еще новы, они нередко теоретически весьма продуктивны. Одним из достижений парамеханического мифа явилось то, что он частично вытеснил доминирующий тогда пара-политический миф. Сознание и его способности описывались в последнем по аналогии с политическим господствам и подчинением. Для этой цели были использованы идиомы управления, повиновения, сотрудничества и сопротивления. Они сохранились, и все еще встречаются во многих этических и в некоторых эпистемологических дискуссиях. Если в физике новый миф о скрытых силах стал научным улучшением старого мифа о целевых причинах то в антропологических и психологических учениях новый миф о скрытых операциях, импульсах и активностях был улучшением старого мифа о предписаниях, послушании и неповиновении.