ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить.
Матфей гл. V, 17.
В мире был и мир через Него начал быть, и мир Его не познал.
Иоанн гл. I, 10.
Ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого.
Матфей гл. XXIV, 27.
Настал для мира торжественный час; небо нашей планеты было мрачно и полно зловещих предзнаменований. Несмотря на усилия посвященных, многобожие вызвало в Азии, Африке и Европе упадок цивилизации. Этот упадок не коснулся высокой космогонии Орфея, так великолепно воспетой, хотя и ссуженной Гомером. Виновата была в том природа человека, которой так трудно удержаться на определенной интеллектуальной высоте.
Для великих умов древности боги были не что иное, как поэтическое выражение иерархических сил природы, говорящий образ её внутреннего бытия, и боги эти жили всегда в сознании человечества, как символы космических сил. Но в мысли посвященных это многообразие богов или сил природы было проникнуто идеей единого Бога или чистого Духа.
Главной целью святилищ Мемфиса, Дельф и Элевсиса было научить этому божественному единству, и тем теософическим идеям и той нравственной дисциплине, который необходимы для усвоения единства.
Но ученики Орфея, Пифагора и Платона не выдержали и отступили перед напором эгоизма политиканов, перед ничтожеством софистов и перед страстями толпы. Общественное и политическое растление Греции было последствием порчи её религии, морали и сознания. Аполлон – это лучезарное выражение божественной красоты и неземного мира – замолк. Погибло вдохновение, замолчали оракулы, не стало истинных поэтов: Минерва – Мудрость и Провидение – скрылась за покрывалом от народа, который исказил мистерии и оскорблял своих мудрецов и богов, любуясь фарсами во вкусе Аристофана, которые разыгрывались в театре Вакха. И даже сами мистерии пришли в упадок, ибо к элевсинским празднествам получили доступ и сикофанты, и куртизанки.
Когда душа тупеет, религия делается идолопоклоннической; когда мысль склоняется к материализму, философия падает до скептицизма. Вот почему появился Лукиан Самосатский (софист, 125 г. по Р.X.), которого можно сравнить с зарождающимся микробом на трупе язычества, высмеивающим древние мифы, которые Карнеад Киренский (215 г. до Р.X.) исказил, не поняв их истинного происхождения.
Суеверная в религии, агностическая в философии, полная эгоизма в политике, опьянявшая от анархии – вот чем стала эта дивная Греция, которая передала нам науки Египта и мистерии Азии в образах бессмертной красоты.
Если кто понял причину падения античного Мира и сделал героическую попытку поднять его на прежнюю высоту, это был великий Александр. Этот легендарный завоеватель, посвященный, как и его отец Филипп, в самофракийские мистерии, был в одно и то же время и духовным сыном Орфея, и учеником Аристотеля.
Несомненно, что пройдя с горстью греков через всю Азию до самой Индии, он мечтал о всемирной монархии; но не такой монархии, какую осуществили римские цезари, угнетавшие народы и уничтожавшие религии и свободу науки. Он был воодушевлен великой идеей соединить Азию и Европу помощью религиозного синтеза, опирающегося на авторитет науки. Движимый этой мыслью, он отдавал одинаковые почести как науке Аристотеля, так и Минерве Афинской, как Иегове Израиля, так и египетскому Озирису и Браме индусскому, признавая – в качестве истинного посвященного – единое божественное начало и единую божественную мудрость, скрытую под всеми этими символами.
Меч Александра был последней молнией орфической Греции, которая вспыхнула и осветила Восток и Запад. Сын Филиппа умер в упоении своей победы и своей мечты, оставив свою распавшуюся империю произволу жадных военачальников. Но идея Александра не умерла с ним. Он основал Александрию, где восточная философия, иудейство и дух эллинов растворились в эзотеризме Египта в ожидании того времени, когда мир услышит весть о победе жизни над смертью из уст Христа.
По мере того, как двойное созвездие Греции – Аполлон и Минерва – склонялись, бледнея, к горизонту, народы увидели поднимающийся на омраченном грозою небе новый знак: римскую волчицу.
Что такое Рим? Из какого сочетания сил произошла римская империя? Заговор жадной олигархи во имя грубой силы, притеснение человеческого разума, религии, науки и искусства во имя обоготворенной политической мощи – вот из каких слагаемых возникало его правительство; оно не признавало той истины, по которой правящая сила должна опирать свое право на высшие начала науки, справедливости и экономии.2
Вся римская история – последствие того беззаконного договора, посредством которого Отцы Конскрипты3 объявили войну сперва Италии, а затем и всему человеческому роду. Они хорошо выбрали свой символ! Бронзовая волчица с взъерошенной шерстью, вытягивающая свою голову гиены на Капитолий, есть истинный образ этого правления, та злая сила, которой была одержима душа Рима.
В Греции уважались до конца святилища Дельф и Элевсиса. В Риме, с самого основания, наука и искусства были выброшены как ненужные. Попытка мудрого Нумы, который был этрусским посвященным, погибла благодаря ненасытному честолюбию римских сенаторов. Он принес в Рим книги Сивилл, которые заключали в себе часть герметической науки. Он создал судей, избираемых народом; он роздал народу земли; он построил храм Янусу в честь всемирного Закона; он подчинил военное право священным герольдам.
Царь Нума, память которого высоко чтилась народом, является как бы историческим вмешательством священной науки в совершенно иной государственный строй, но он не представляет собою римского гения, его создало этрусское посвящение, которое следовало тем же началам, как и школы Мемфиса и Дельф.
После Нумы римский сенат сжигает книги Сивилл, уничтожает авторитет римских жрецов и судей, и возвращается к своей системе, в которой религия была лишь орудием политического господства. Рим делается гидрой, поглощающей народы и их богов. Одна за другой, нации постепенно подчиняются Риму и их богатства расхищаются. Государственная тюрьма наполняется королями Севера и Юга. Рим, не хотевший иных жрецов, кроме рабов и обманщиков, убивает в Галлии, Египте, Иудеи и Персии последних представителей эзотерического предания. Он делает вид, что поклоняется богам, но в действительности Рим поклоняется только своей волчице.
И вот, при свете кровавой зари, перед покоренными народами восстает последний отпрыск волчицы, и в нем сосредоточивается весь гений Рима: является Цезарь. Рим поглотил все народы; Цезарь – воплощение Рима – поглотил все власти. Честолюбие Цезаря не удовлетворяется званием императора всех наций; к императорскому венцу он присоединяет тиару и называет себя первосвященником.
После одной из битв (при Тапсусе) ему устраивают героический апофеоз; после битвы при Мунде – апофеоз божественный; затем его статуя ставится в храме Квиринуса, и возникает коллегия жрецов, носящих его имя – Юлианов. Но, по высшей иронии и по высшей логике вещей, тот самый Цезарь, который делает себя богом, отрицает перед сенатом бессмертие души.
Вместе с цезарями, наследница Вавилона, Римская Империя, налагает руку на весь мир.
И во что обращается сама римская государственность? Правящая власть уничтожает всякую общественность; создает военную диктатуру в Италии; вызывает лихоимство своих представителей и ростовщиков в провинциях. Победоносный Рим ложится вампиром на труп античного мира.
И вот, при ярком дневном свете развертывается римская оргия с её вакханалией пороков и торжеством преступлений. Она начинается сладострастной встречей Клеопатры с Антонием, она кончается развратом Мессалины и неистовством Нерона. Она выступает с похотливыми пародиями на мистерии; она завершается римским цирком, где дикие звери бросаются на обнаженных девственниц, мучениц за веру, при громких криках восторга двадцатитысячной толпы.
Между тем, среди покоренных Римом народов, один называет себя народом Божиим и проявляет гений, как раз противоположный римскому гению.
Чем можно объяснить, что Израиль, истощенный своими междоусобиями, раздавленный трехсотлетним рабством, все же сохраняет свою веру несокрушимой? Почему этот покоренный народ восстал перед лицом падшей Греции и беснующегося Рима, как пророк – с посыпанной пеплом главой и глазами, пылающими страшным гневом? Как смел он пророчить падение властелина, лежа под его пятой, и говорить о своем конечном торжестве, когда его собственная гибель казалась неизбежной? Почему?
Потому, что великая идея жила в нем, она была внедрена в него Моисеем. При Иocии двенадцать колен Израилевых воздвигли камень с такой надписью: "Да будет это свидетельством между нами, что Иегова – единый Бог".
Моисей, законодатель Израиля, сделавший единого Бога краеугольным камнем всего; науки, общественного закона и всемирной религии, вдохновением своего гения постиг, что только в победе этой идеи будущность человечества. Чтобы ее сохранить, он написал свою Книгу иероглифами, построил Ковчег из золота, создал Народ среди зыбучих песков пустыни.
Над этими живыми свидетелями идеи духовности, проносился – по воле Моисея – огонь с небес и гремели страшные грозы. Все соединилось против них: не только Моавитяне, Филистимляне, Амаликитяне и все народности Палестины, но сами иудеи со своими страстями и слабостями. Книга его перестала быть понятной для духовенства, Ковчег был захвачен врагами, а Народ сотни раз был уже готов забыть свою идею.
Почему же идея Моисея осталась живой, не смотря ни на что, почему сохранялась она запечатленная огненными буквами на челе и в сердце Израиля? В чем тайна этой исключительной устойчивости, этой неизменной верности, несмотря на все невзгоды бурной истории, наполненной катастрофами – верности, которая придает Израилю его единственный лик среди других народов?
Чудо это совершено пророками и той эзотерической школой, которая воспитывала пророков. Со времен Моисея и до самого уничтожения иудейского царства, Израиль всегда, во все эпохи своей истории, имел своих пророков (Nabi), передававших устный предания друг другу. Но самый институт пророков появляется в первый раз в организованной форме при Самуиле.
Самуил основал братства (Nebiim), эти школы пророков, которые возникали перед лицом зарождающегося царства и уже склоняющегося к упадку священства. Он сделал из них суровых охранителей эзотерического предания и всемирной религиозной идеи Моисея от притязаний царей, для которых первенствующее значение получила политическая идея и национальная цель.
В этих братствах действительно сохранились остатки науки Моисея, священная музыка с её могучим ритмом, оккультная медицина и, наконец, искусство прорицания, которое у великих пророков достигло такой высоты и мощи.
Дар прорицания существовал под самыми разнообразными формами у всех народов древнего цикла, но нигде не достигал он такой власти над духом, как в монотеизме Израиля. Пророчества, объясняемые теологами как непосредственное общение с личным Богом, отрицаемые натуралистической философией как чистое суеверие, в действительности – ни что иное, как выражение мировых законов божественного Разума.
"Общие истины, управляющие миром, – говорит Эвальд в своей прекрасной книге о пророках, – иными словами мысли Божия – неизменны и совершенно независимы от колебаний материальной жизни, от воли и деятельности человека. Человек призван участвовать в них, понимать их и воплощать в своей жизни. И только благодаря этому сможет он достигнуть своего истинного назначения.
Но, чтобы Глагол Духа мог проникнуть в человека, облеченного плотью, необходимо, чтобы он был потрясен до глубины великими историческими переворотами. Только при таком условии вечная истина прорывается наружу, подобно вспыхивающему свету. Вот почему в Ветхом Завете так часто упоминается, что Иегова – Бог живой.
Когда человек внимает божественному призванию, в нем возникает новая жизнь, в которой он не чувствует себя более одиноким, ибо он соединился с Богом и с правдой Его. В этой новой жизни его мысль отождествляется с мировой волей. Он обладает ясновидением настоящего и полнотой веры в конечное торжество божественной Истины. Так чувствует пророк, тот, кого неудержимо влечет проявить себя перед людьми как посланника Божьего. Его мысль становится видением, и эта высшая сила, властно вырывающая истину из его души, разбивая иногда самую душу, и есть дар пророчества. Пророчества появлялись в истории как вспышки молнии, внезапно освещавшие истину".4
Вот источник, из которого гиганты, подобные Илии, Иезекиилю и Иеремии, черпали свою силу. В глубине своих пещер и во дворцах царей они были истинными стражниками Вечного. Часто они предсказывали с полной точностью смерть царей, падение царств, кару Израиля. Но иногда, хотя и зажженный от света божественной Истины, пророческий факел колебался и тускнел в их руках, благодаря дуновению народных страстей. Но никогда они не ошибались относительно нравственных истин или истинного призвания Израиля, относительно конечного торжества справедливости в жизни всего человечества.
Как истинные "посвященные", они проповедовали недостаточность одного внешнего культа и требовали уничтожения кровавых жертв, очищения души и милосердия. Дивной красоты достигают их видения, когда они говорят о конечной победе единобожия, о его освобождающей и примиряющей роли для всех народов.
Никакие страшные бедствия, вплоть до нашествия иноплеменных и массового пленения Вавилонского, не могли поколебать в них эту веру. После слушайте Исаию во время вторжения Сенахерима:
"Возвеселитесь с Иерусалимом и радуйтесь о нем, все любящие его! Возрадуйтесь с ним радостью, все сетовавшие о нем, ибо так говорить Господь: вот, Я направлю к нему мир как реку, и богатство народов, как разливающийся поток, для наслаждения вашего; на руках будут носить вас и на коленях ласкать. Как утешает кого-либо мать его, так утешу Я вас, и будете утешены в Иерусалиме... Ибо Я знаю деяния их и мысли их; и вот, приду собрать все народы и языки, и они придут и увидят славу Мою".5
Только в наши времена – пред гробницей Христа – эти видения начинают осуществляться; но кто может отрицать их пророческую правду, вдумываясь в ту роль, которую Израиль сыграл на сцене мировой истории?
Не менее чем вера в будущую славу Иерусалима, в его нравственное величие и в его религиозную всемирность, непоколебима у пророков и вера в Спасителя или Мессию, все пророки говорят о Нем. Исаия видит Его особенно ясно и так рисует его своим смелым языком:
"И произойдет отрасль от корня Иессеева и ветвь произрастет от корня его; и почиет на Нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия; и страхом Господним исполнится, и будет судить не по взгляду очей Своих и не по слуху ушей Своих решать дела. Он будет судить бедных по правде и дела страдальцев земли – решать по истине; жезлом уст Своих поразить землю, и духом уст Своих убьет нечестивого".6
При этом видении мрачная душа пророка утихает, подобно небу, освободившемуся от грозовых туч, и подлинный образ Галилеянина возникает перед его внутренним взором:
"Он взошел перед Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лицо свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на себя наши немощи и понес наши болезни, а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились... Он истязаем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца веден был на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих".7
В течение восьми веков, вызванный вдохновенным словом пророков, образ Мессии носился над Израилем во все времена его многострадальной истории, то как страшный мститель, то как ангел милосердия.
Взлелеянная под игом ассирийским и в вавилонском плену, расцветшая под персидским владычеством, идея Мессии выросла еще сильнее под управлением Селевкидов и Маккавеев. Когда настало римское владычество и царство Ирода, Мессия жил во всех сердцах.
Если великие пророки предвидели в нем праведника, мученика и Истинного Сына Божьего, народ, верный духу иудейскому, представлял его не иначе, как Давидом или Соломоном, или даже новым Маккавеем. Но кто бы Он ни был, этот восстановитель Израиля, все в Него верили, все Его ждали и всё призывали Его. Такова действительная сила пророчества.
Как римская история – путем неумолимой логики судьбы – привела к цезаризму, так и история Израиля – путем божественной логики Провидения, выразившейся в его представителях пророках – привела свободно к Христу. Зло предназначено роковым образом к самоотрицанию и разрушению, ибо оно – ложь; добро же, несмотря на все препятствия, зарождает свет и гармонию в грядущем, ибо оно – плод Истины.
Из всего своего торжества Рим извлек один цезаризм; во время своих страданий Израиль зачал Мессию, оправдывая тем слова поэта: "Из собственного своего крушения, Надежда творит предмет своего созерцания!".
Смутное ожидание повисло над народами. В чрезмерности своих страданий все человечество предчувствовало появление Спасителя.
В течение веков слагались мифы о Божественном Младенце. В храмах говорили о Нем таинственным шепотом, астрологи вычисляли время Его появления; сивиллы пророчили в исступленном бреду гибель языческих богов. Посвященные утверждали, что придет время, когда миром будет править Сын Божий.8 Земля ожидала Духовного Царя, понятного для страдающих, смиренных и бедных.
Поэт Эсхил, сын элевсинского жреца, едва не был убит Афинянами, когда решился вложить в уста своего Прометея, что царству Зевса-Судьбы наступить конец. А четыре века позднее, под сенью трона римского Августа, кроткий Вергилий предсказывал новую эру и воспевал свою мечту о Божественном Младенце:
"Уже подходят последние времена, предсказанные сивиллой из Кума, великий ряд истощенных столетий возникает снова; уже возвращается Дева и с нею царство Сатурна; уже с высоты небес спускается новая раса. – Возьми, о целомудренная Люцина, под свой покров это Дитя, рождение которого должно изгнать железный век и вернуть для всего мира век золотой; уже царствует твой брат Аполлон. – Смотри, как колеблется на своей оси потрясенной весь мир; смотри, как земля и моря во всей их необъятности, и небо с своим глубоким сводом, и вся природа дрожат в надежде на грядущий век!".9
Но где же появится этот Младенец? Из какой высшей области сойдет к нам его душа? Какая молния любви сведет ее к нам на землю? Каким чудом чистоты, каким непостижимым напряжением энергии сохранит она воспоминание о покинутых небесах? Каким неизмеримым усилием сможет Его душа из глубины своего земного сознания воспрянуть обратно к небесам и увлечь за собой все человечество?
Никто не мог бы ответить на это, но все ожидали Мессию. Ирод Великий, покровительствуемый цезарем Августом, лежал в агонии в своем дворце у Иерихона; кончалось его кровавое царствование, покрывшее Иудею великолепными дворцами и человеческими гекатомбами. Он умирал от ужасной болезни, ненавидимый всеми; его грызли ярость и раскаяние, его преследовали призраки бесчисленных жертв, в толпе которых появлялась и благородная Марианна из рода Маккавеев, невинная жена его, и три собственных сына. И жены, и телохранители, всё покинули его, кроме его злого гения – сестры Саломеи, подстрекавшей его к самым черным преступлениям. В золотой диадеме, вся сверкающая драгоценными каменьями, вызывающая и надменная, она следила за последним вздохом, чтобы захватить власть в свои руки.
Так умер последний царь иудейский. В это же время появился на земле будущий духовный Вождь человечества.10 А посвященные Израиля – их было немного – в тишине и неизвестности подготовляли его наступавшее царство.