ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
В том же Чандогья Упанишаде мы читаем, что мудрец, по имени Нарада, пришел к другому мудрецу, Санаткумара, и предложил ему несколько вопросов. Между прочим, он спросил, объясняет ли религия вещи, как они есть. И Санаткумара отвечал ему: "Есть нечто высшее, чем земля, нечто высшее, чем это высшее земли и т.д.", пока не дошел до Акаши, Эфира. "Эфир", продолжал он, – "выше, чем свет, потому что в эфире находится солнце, луна, молния и звезды; в эфире мы слышим, в эфире живем и в эфире умираем". На вопрос, есть ли что еще высшее, он указал на Прану. Прана, согласно Веданте, есть жизненный принцип. Она, подобно эфиру, – везде находящееся начало, и всякое движение, происходящее в теле, или где бы то ни было, производится праной. Прана важнее и более могущественна, чем акаша. Праной все живет. Прана есть в матери, в отце, в учителе: она сознает себя самою.
А вот другое место, где мальчик спрашивает отца об истине, и отец между прочим говорит: "Все сделано из того, что составляет тонкую причину всех вещей. Эта причина – все, она – истина, она – ты, о Шветакету!" А затем поясняет разными примерами: "Как пчела, о Шветакету, собирает мед с разных цветов, и мед не знает, что он произведен разными деревьями и цветами, так и все мы, происходя из того Существа, забыли об этом. О, Шветакету, ты – Тот!" Он приводит еще пример рек, текущих в океан. "Они не знают, что много раз поднимались вверх (в виде пара); так же и мы, выходим из того Существа и не знаем, что были Им. О, Шветакету, ты Тот!"
Есть два способа приобретать знание. Один состоит в заключении об общем по частному, и другой – в исследовании, насколько возможно, собственной природы того, что ищем. Рассматривая первый способ, мы видим, что знание состоит в классификации, поднимающейся все выше и выше. Если что-нибудь происходит спорадически, мы неудовлетворены. Если же оказывается, что то же самое постоянно повторяется, мы довольны и называем это законом. Когда мы видим, что один камень падает, нас это не удовлетворяет; но, замечая, что все камни или яблоки падают, называем это законом притяжения и довольны; из частного мы делаем общий вывод.
Тот же научный процесс следует применять и при изучении религии. Он и здесь оказывается удобным, и всегда применялся. В книгах, отрывки которых я переводил вам, самая первая идея, которую я мог проследить, это переход от частного к общему. Мы видим, как "светлые существа" сливаются друг с другом и переходят в принцип и как идеи о космосе становятся все выше и выше, как элементы становятся все более и более тонкими и простыми, и из материи обращаются во всеобъемлющую силу, или прану. И через все это проходит один принцип, что одно неотделимо от всего остального. Всё в этом космосе – тот же самый эфир, который находится и в высших формах; в нем высшая форма праны как бы сгустилась и стала сначала эфиром, а потом еще более грубыми формами. Обобщение Личного Бога представляет другой вид того же процесса. Мы видели, как получилось такое обобщение, названное суммою всех сознаний. Но это еще не полное обобщение. Мы взяли только одну сторону явлений природы, сознание, обобщили его и наше обобщение приняло форму Личного Бога, все же остальное в природе осталось в стороне. Таким образом, это обобщение прежде всего неполное. Затем в нем есть и другой недостаток, являющийся следствием второго принципа. Все должно объясняться также своей собственной природой. Могут быть люди, думающие, что каждый упавший на землю камень брошен вниз каким-нибудь духом, но наука объясняет его падение законом тяжести, и хотя это и несовершенное объяснение, но оно гораздо лучшего первого, потому что первое предполагает некоторую постороннюю причину, тогда как это основано только на природе самого камня. Подобным же образом, во всех областях нашего знания объяснение, вытекающее из природы самой вещи, рассматривается как научное, объяснение же, не имеющее никакой связи с рассматриваемым предметом, считается ненаучным.
Отсюда следует, что определение Личного Бога, как создателя вселенной, должно основываться на том же научном доказательстве. Если Бог вне природы, не имеет с нею ничего общего, а эта природа создана Им из ничего, то такая теория, очевидно, очень ненаучна; и в этом слабая сторона всякой теистической теории. Эти два недостатка мы находим в так называемой теории монотеизма, теории о Личном Боге, имеющем все свойства человеческого существа, хотя и значительно усиленные, и Который своею волею создал вселенную из ничего и все-таки остается отдельным от нее. Это ведет к двум затруднениям.
Во-первых, мы видим, что понятие о Боге не достаточно обобщено и, во-вторых, оно не объясняется натурою природы. Оно принимает, что следствие не то, что причина, что причина нечто совершенно отдельное от следствия, между тем, как все человеческое знание показывает, что следствие есть та же причина, только в другой форме. Это подтверждается каждый день открытиями новейшей науки, и основание последней теории развития заключается в том, что следствие представляет собою приспособленную к новым условиям причину, являющуюся, таким образом, в новой форме. Идея создания из ничего способна возбудить смех в современных ученых.
Может ли религия подтвердить свои учения такими научными доказательствами? Если бы какие-нибудь религиозные теории могли это сделать, они были бы приняты современными мыслящими умами; всякую другую теорию, которой мы стараемся верить, уважая авторитет духовенства, церквей или книг, современный человек не может принять, и в результате получается такое огромное число неверующих. Даже в сердцах тех, кто делает вид, что верит, огромная масса неверия. Остальные совсем отрекаются от религии, отступаются от нее, не хотят иметь с нею дела, смотрят на нее, как на выдумку духовенства.
Религия теперь превратилась в род национализма. Она, говорим мы, одно из самых драгоценных наших общественных наследий, и потому должна остаться. Но действительной необходимости, какую чувствовали деды современного человека, в ней больше не ощущается; человек находит ее теперь неудовлетворяющею его ум. Идея о личном Боге и о создании, известная в различных религиях, как монотеизм, не может дольше держаться. В Индии она не устояла перед Буддистами, которые в древние времена одержали победу именно в этом пункте. Они показали, что, если природа одарена почти бесконечной силой и может удовлетворять свои собственные потребности, то совершенно бесполезно настаивать на том, что должно быть еще что-то, кроме природы. Даже душа, по их мнению, не необходима. Это старое суеверие, идея о субстанции и качествах, оспаривалось еще в древности, но и теперь вы ее иногда еще встретите,
Большинство из вас, конечно, читали, что в Средние Века, а я, к сожалению, должен сказать, что и позже, одним из предметов споров был вопрос, составляют ли качества принадлежность субстанции, или, наоборот, субстанция результат качеств, – длина, ширина и толщина представляют ли дополнение субстанции, и, если эти качества исчезают, то субстанция остается или нет? Тут приходит Буддист и говорит, что нет никакого основания признавать существование субстанции; существуют только качества. Кроме них. вы ничего не видите. Совершенно того же взгляда держатся и наши новейшие агностики. Этот спор, относительно существования субстанции и качеств, перенесенный в высший план, обращается в спор относительно ноуменов и феноменов. Существует этот феноменальный мир, постоянно изменяющаяся вселенная: но, существует также нечто другое, неменяющееся. Одни эту двойственность существования ноуменов и феноменов признают верной, другие же, с большим основанием, находят, что вы не имеете никакого права принимать оба, так как все, что мы видим, чувствуем, мыслим, – только феномены. Вы не имеете права считать, что есть что-нибудь кроме феноменов, и на это возразить нечего. Единственный возможный ответ на это дает Веданта. Она говорит: "Верно, что существует только Одно, и что это Одно должно быть или феномен, или ноумен. Не верно, что существует два, одно изменяющееся, и в нем нечто неизменное, но скорее это одна и та же вещь, кажущаяся изменяющеюся, но в действительности неизменная".
Переходя к конкретному и философскому заключению, мы начинаем думать, что тело, ум и душа – отдельные вещи; но в действительности здесь только одно, обнаруживающееся во всех этих различных формах. Возьмем хорошо известный пример веревки и змеи, приводимый монистами, как иллюстрация. Некоторые, в темноте или по какой-нибудь другой причине, принимают ошибочно веревку за змею. Но когда узнают, что это такое, змея исчезает, и остается веревка. Из этого примера видим, что когда в уме присутствует змея, веревка исчезает, а когда присутствует веревка, исчезает змея. Когда мы видим феномен и только феномен, ноумен исчезает; но когда видим ноумен, т.е. неизменное, естественным следствием бывает то, что феномен исчезает. Теперь мы лучше понимаем положение реалиста и идеалиста. Реалист смотрит только на феномен, а идеалист старается смотреть на ноумен. Для идеалиста, настоящего идеалиста, который действительно достиг такой способности восприятия, что может устраниться от изменяемого, для него изменяющаяся вселенная исчезает, и он имеет право говорить: все это заблуждение; никакого изменения нет. Реалист в то же время смотрит на изменяемое. Для него исчезает неизменяемое, и он, в свою очередь, прав, говоря, что все, что он видит, реально.
Какой же вывод из этой философии? – Тот, что личная идея о Боге недостаточна; мы должны подняться несколько выше, к безличной идее. Не для того, чтоб разрушить личную идею, не для того, чтобы привести доказательство, что Личный Бог не существует, но просто потому, что это единственный логический нуль, который мы можем избрать. На том же основании мы говорим, что человек есть личное безличное существо. Мы безличны и в то же время личны. Таким образом, наша древняя идея о Боге должна быть отставлена; она представляет собою повторение на высшем плане идеи о человеке. Для объяснения личного, мы должны, наконец, перейти к безличному, так как безличное – гораздо высшее обобщение, чем личное. Бесконечное может быть только безличным; личное может быть только ограниченным. Поднимаясь к безличному, мы на самом деле сохраняем личное, а не разрушаем его. Много раз высказывалось мнение, что если мы придем к понятию о Безличном Боге, Личный Бог будет устранен; если придем к понятию о безличном человеке, личный утратится. Но правильная идея об этом та, что это не разрушение индивидуальности, но действительное сохранение. Мы не можем доказать существование индивидуального никаким другим способом, как только ссылкой на общее, показав, что это индивидуальное составляет часть того общего. Если мы думаем об индивидуальном, как об особом от всего прочего во вселенной, оно не устоит ни одного мгновения, потому что такая вещь никогда не существовала.
Применяя второй принцип, что объяснение всего должно вытекать из самой природы вещей, мы становимся лицом к лицу с еще более смелой и более трудной для понимания идеей, что Безличный Бог, самое высшее обобщение, находится в нас самих, и что мы – Он. "Ты – Тот, о Шветакету! Ты то безличное Существо, тот Бог, Которого ты искал по всей вселенной и Который все время был ты сам". Здесь следует заметить, что "ты сам" надо понимать не в личном смысле, а в безличном. Мы знаем теперь человека проявленного, олицетворенного, но сущность его безлична. Чтобы понять личное, мы всегда должны относить его к безличному; частное должно быть сравниваемо с общим, и то общее, то безличное есть Истина – Я человека; к этому же, олицетворенному, проявленному, не следует относиться, как к тому, истинному.
В связи с этим могут возникнуть разные вопросы, и я дальше постараюсь ответить на них; но прежде необходимо составить себе ясное представление о тезисе монизма, заключающемся в том, что видимая нами вселенная есть все, что существует, и нам нечего искать вне ее. В ней все, как грубое, так и тонкое, в ней следствие и причина, и объяснение. То, что известно как частное, – только повторение в малом в виде общего. Нашу идею о вселенной мы получили, изучая наши собственные души, и что верно относительно души, то считается верным и относительно внешней природы. Небо и все подобные места, если они существуют, находятся во вселенной и, сведенные вместе, все дают Одно. Все маленькие частицы образовались из одного целого, и каждая из них, как и каждый из нас, составляет часть этого целого. Как проявленные существа, мы кажемся отдельными, но наша сущность заключается в Одном, и чем меньше мы думаем о себе, как о wel-то отдельном от этой Единицы, тем лучше для нас, а чем больше думаем о себе, как об отдельном от общего целого, тем более становимся несчастными. Из этого положения мы выводим правила монистической этики; и я осмеливаюсь сказать, что ниоткуда больше правил нравственности мы получить не можем. Мы знаем, что самое древнее понятие о нравственности представлялось волею некоего особого существа, или существ; но в настоящее время немногие принимают такое определение нравственности, так как оно только частичное обобщение. Индус говорит, что мы не должны делать того или другого, потому что так сказано в Ведах; Христианин не соглашается признавать авторитет Вед и говорит, что не следует делать того и этого потому, что так написано в Библии. Но это не обязательно для тех, кто не верит в Библию. Нам нужна теория, достаточно широкая, чтобы она могла вместить в себе все эти разные основания.
Существуют миллионы людей, готовых верить в Личного Бога Создателя: но есть также тысячи самых светлых умов, для которых такая теория оказывается неудовлетворительной и которые нуждаются в чем-то более высоком. И, если религия не достаточно широка, чтобы включить и их, самые высшие умы общества останутся вне организованной веры. Это никогда не было так заметно, как в настоящее время, особенно в Европе.
Чтобы включить их, религия должна быть достаточно широка. Все, что она утверждает, должно быть обсуждаемо с точки зрения разума. Почему религии могут заявлять претензию, что только они не обязаны подчиняться основным требованиям разума, этого никто не знает. Общее соглашение – это ложный довод. Если вы не признаете указаний разума, не может быть никакого суждения, даже в вопросах религии. Религия может предписывать самые гнусные поступки. Например, магометанская религия разрешает убивать всех не-магометан. В Коране ясно сказано: "убивай неверных", и если они не делаются магометанами, их следует предавать огню и мечу. Если вы скажете магометанину, что это нехорошо, он, естественно, может спросить: "Откуда вы это знаете? Откуда вы знаете, что это нехорошо? Все ваши понятия о добре и зле получены вами из ваших книг, а моя книга говорит, что это хорошо". Если вы скажете, что ваша книга древнее, придет Буддист и скажет: "а моя еще древнее"; а затем явится Индус и сошлется на свои книги, самые древние из всех. Таким образом, ссылки на книги не приводят ни к чему. Где мерило для сравнения? Вы укажете на Нагорную Проповедь, а магометанин обратит ваше внимание на этику Корана. Кто, – скажет он, – может быть арбитром для решения вопроса, которая из двух лучше. Ни Евангелие, ни Коран не могут быть арбитрами в споре между нами самими. Нужно независимое лицо, и им может быть не книга, но нечто универсальное. А что же универсальнее разума? Было говорено, что разум недостаточно силен, не может всегда помочь нам найти истину, что он часто вводит в заблуждение; и, как вывод из этого, делали заключение, что мы должны верить авторитету церкви. Это говорили римокатолики; но я не вижу у них логики. Я, с своей стороны, могу сказать: "Если разум так слаб, то духовенство еще слабее, и я не желаю слушать его, но лучше буду слушать разум, потому что, при всей его слабости, от него я имею некоторый шанс узнать истину, тогда как, слушая другую сторону, не достигну решительно никакой. Поэтому мы должны следовать указаниям разума и симпатизировать даже тем, кто, следуя им, не приходит ни к какой вере. Лучше для человечества следовать указаниям разума и быть атеистами, чем быть последователем какого-нибудь человека и верить в двести миллионов богов". Мы нуждаемся в прогрессе, развитии, опытном знании. Никакие теории не возвысят людей. Никакое количество книг не сделает их более чистыми. Единственная возможность этого в нас самих, в опытном познании, а оно является результатом размышления. Дайте человеку думать. Человек совсем неразвитой никогда не думает, и можно поручиться, что он верит всему; но, ведь, он не больше, как ком земли. Корову, собаку тоже можно заставить чему-нибудь поверить. Но все они и остаются собаками, коровами и глыбами земли. Величие же человека в том и заключается, что он мыслящее существо. Он только тем и отличается от животных, что должен думать. Поэтому я верю разуму и следую его указаниям. Я видел достаточно зла от подчинения авторитетам, так как родился в стране, где авторитет достиг самых крайних пределов...
Индусы думают, что создание произведено их книгами. "Почему вы знаете, что существует корова?" – "Потому, что слово "корова" есть в Ведах". – "Почему вы знаете, что есть человек?" – "Потому, что слово "человек" есть там же. Если бы его там не было, то не было бы и никакого человека". Вот что они говорят. Ужасный авторитет! Его не исследовали, как я теперь исследую; но несколько сильных умов приняли его, создали на нем чрезвычайно логичные теории и построили целую философскую систему. Тысячи самых светлых умов посвящали себя затем, в течение тысяч лет, разработке этой теории. Такова сила авторитета, и так велика опасность от него! Достоинство монистической теории в том, что она более, чем что-нибудь в теологии, приближается к истине, которую можно доказать. Идея о Безличном, о Безличном Существе в природе, и о природе эволюции этого Бесконечного ближе всего к тому, истину чего мы можем доказать; другие же идеи и понятия о Боге – частичные, незначительные и личные, – не основаны на опыте и разуме. Это разумное понятие о Боге имеет еще то достоинство, что доказывает необходимость для многих умов в известных нам частичных понятиях, служа таким образом единственным аргументом в их пользу. Вы можете встретить людей, говорящих, что личное объяснение неразумно, но утешительно, что они нуждаются в религии, которая утешала бы их: и мы понимаем, что она им необходима. Очень немногие в этой жизни в состоянии выносить яркий свет истины; гораздо меньшее число может вырабатывать ее. Поэтому необходимо, чтоб были утешающие религии: они помогают многим душам становиться со временем лучшими. Незначительные умы, с ограниченным, нетребовательным кругозором, никогда не осмеливаются парить мыслью. Их понятия и даже идеи о маленьких богах, символах и идеалах, очень хороши и полезны для них, но, чтобы они могли быть такими, мы должны познать Безличного, и только в Нем и через Него это достижимо.
Человек, например, понимающий Безличное и верящий в него, пусть это будет Джон Стюарт Милль, – говорит, что Личный Бог невозможен и Его существование нельзя доказать. Я согласен с ним, что доказать нельзя; но понятие о Безличном есть самое высшее, чего может достичь человеческий разум, а сколько другого, кроме разных толкований Абсолютного, составляют вселенную? Она лежит перед нами, как книга, и каждый вносит свой собственный разум при чтении этой книги; каждый читает ее по-своему. В умах всех людей есть нечто сходное, и потому некоторые вещи общи для умов всего человечества. То, что вы и я видим этот стул, доказывает, что в наших умах есть нечто общее. Предположим, что сюда пришло другое существо с отличными от наших чувствами; оно могло бы совсем не видеть стула, но все существа, так же устроенные, как мы, увидят то же, что видим мы. Таким образом, сама вселенная абсолютна, неизменна, – она ноумен, а феномен – ее толкование. Вы видите, прежде всего, что феномен всегда конечен. Всякий феномен, который мы можем видеть, чувствовать, или мыслить, непременно конечен, ограничен нашим знанием: и идея о Личном Боге, как мы понимаем ее, тоже феномен. – Идея о причинности принадлежит к феноменальному миру, и Он, как причина вселенной, должен естественно быть мыслим как ограниченный, а между тем Он – тот же самый Безличный Бог. Сама вселенная, как мы ее видим, есть Безличный Бог, угадываемый в ней нашими умами. Все, что действительно существует во вселенной, – это Безличное Существо, формы же и понятия придаются ему нашими умами. Действительное в этом столе есть то Существо, а форма стола и все подобные вещи приданы ему сходными между собою умами людей.
О движении, например, – которое необходимо явление феноменальное, – нельзя говорить, что оно всеобще. Каждая маленькая частица, каждый атом этого космоса постоянно изменяется и движется: но вселенная, как целое, неизменна, потому что движение и изменение – вещи относительные. Мы можем мыслить что-нибудь движущимся, только сравнивая с чем-нибудь неподвижным. Чтобы движение было возможно, необходимо, чтоб было два предмета, а так как вся масса вселенной – единица, то двигаться она не может. Относительно чего она двигалась бы? Нельзя говорить, что она и изменяется. Сравнительно с чем она изменилась бы? Таким образом, целое абсолютно не движется и не изменяется, но внутри него каждая частица находится постоянно в состоянии движения и изменения; каждая частица в одно и то же время изменяема и неизменяема, лична и безлична. Это – наше понятие о вселенной, движении и Боге, и это то, что разумеется под словами: "Ты – Тот". Олицетворенный человек забывает свое происхождение, подобно воде, поднимающейся из океана, забывающей откуда она произошла и думающей, что всегда была отдельна от него. Так и мы, как личные, разделенные существа, забываем свою истинную природу; и монизм учит нас, что мы должны отвергнуть эти разделения и прежде всего понять, что мы такое. Мы – то Бесконечное Существо, та самая Душа, похожи на воду, исходящую из океана, получившую в нем свое бытие и составляющую, в действительности, одно с океаном, потому что бесконечная масса существующей энергии вся принадлежит вам и мне, так как вы и я, и всякое существо представляем собою множество каналов и путей, чрез которые проявляется бесконечная действительность. Вся масса изменений, которую мы называем эволюцией – в действительности не что иное как душа, проявляющая эту бесконечную энергию, и мы не можем остановиться нигде по сю сторону бесконечного. Мы обладаем бесконечной силой, существованием и блаженством; и они не приобретаются нами, но составляют наше предвечное достояние, которое мы должны только проявить.
Эта великая идея вытекает из монизма и одна из весьма трудных для понимания. Я знаю по личному опыту, что с самого моего детства все меня окружающие проповедовали слабость: с самого моего рождения говорили, что я слабое существо. Поэтому мне теперь очень трудно понять мою силу. Но путем анализа и рассуждения я пришел к заключению, что должен узнать мои силы и способности, и это мною сделано. Откуда получается все знание, какое есть в этом мире? – Оно в нас. Покажите мне хотя крупицу знания вне нас. В материи его нет; оно только в человеке. Никто никогда не создавал знания; его только открывали, приносили изнутри. Оно там. Огромный баньян, покрывающий собою мили почвы, был прежде в маленьком семечке, в котором и заключалась вся масса энергии баньяна. Самый гигантский ум, какой только мы знаем, мог лежать свернутым в клетке протоплазмы; почему же там не могла быть и бесконечная энергия? Мы знаем, что это так. Это может казаться парадоксом, но это верно. Все мы произошли от клетки протоплазмы, и все маленькие силы, какие у нас есть, были свернутыми там, Вы не можете сказать, что они добыты из пищи, потому что, какую бы высокую гору вы ни нагромоздили из пищи, никакой силы из нее не выйдет. Энергия была в клетке, в потенциальном состоянии, но все же была, также как и бесконечная Сила в душе человека, хотя бы он и никогда не знал о ней, Вопрос только в том, чтобы сознать ее. Этот бесконечный гигант как бы медленно поднимается, просыпается и начинает сознавать свою силу; и по мере того, как он сознает ее, его оковы ломаются, цепи с треском распадаются, и наступает день, когда бесконечное сознание возвращается к нему, и он встает во весь свой гигантский рост, полный силы и мудрости. Будем же все помогать наступлению этого дня.