ОГЛАВЛЕНИЕ
№20
ОБЩЕПИТ
К.: Самиздат, 1982
...И вот, легко взбежав по ступеням, он попадает в, скажем так, пельменную, где приглашают пропустить пару стаканчиков и послушать "джубокс", что его вполне устраивает; впрочем, эти нехитрые развлечения могут ему в скором времени надоесть, так что он сможет прислушаться к неясному шуму наверху и двинуться между столов в поисках человека, знающего, что Там. И в дальнем углу он может набрести на древнего алкоголика, который даст ему это знание: "Там кафе. Там танцуют. Там пьют кофе с коньяком. Но Здесь все проще, сын мой. И быстрее". Возможно, не обратив внимания на это мудрое предостережение, он начнет искать дверь, но чтобы найти ее, ему придется подвергнуть себя аскезе и порядком протрезветь.
Лестница, ведущая в кафе, поуже, чем в пельменную; кроме того, сюда выбегают отдать дань природе, так что на ней легко поскользнуться. Но игра стоила свеч и, попав в кафе, мерцающее светомузыкой, он устыдится прошлого, проведенного среди парней, которые не ведают звука стереоаппаратуры и выбивают друг другу все зубы из-за своих пьяных подруг. Нет, то была не жизнь.
Встречают его настороженно, поскольку из тех дверей, как правило, ничего хорошего не появляется; но он молод и восприимчив и, быстро освоив словарь и систему условностей, он уже свой человек среди томных снобов и торговых людей, которые ценят хорошее общество. Впрочем, однажды он может познакомиться с неким авторитетом, пребывающим как раз в депрессивной фазе; и может оказаться так, что тот по случаю посвятит его в высшую мудрость этого места: "Оно подобно мыльному пузырю, сын мой; оно подобно гнилому болоту, булькающему бездарным нарциссизмом, монотонным развратом и бесплодной болтовней; оно подобно грязному сортиру, в котором нежатся пустые душонки, в упор не замечающие плесени облупившихся стен за пластмассовыми декорациями, гордые своими сигаретами "Винстон", размалеванными курвами и никчемными знакомствами; эти самодовольные создания и не подозревают, что этажом выше есть ресторан, где все настоящее, где шампанское, джаз и блеск". И тщеславие его может оказаться столь велико, что он пожелает непременно Туда попасть. В таком случае он должен будет предать себя аскезе, поскольку если вместо крови по жилам течет кофе, подниматься по лестнице очень трудно.
И когда он будет менять свой кофе на галстук, у него может зародиться мысль о том, как разумно устроен этот мир: от чего-то отказываясь, обязательно что-то получаешь.
Лестница будет крута и темна, и строгий швейцар посоветует привести себя в приличный вид... Но ресторан – не кафе; куда девался двусмысленный полумрак, – кругом зеркала и пальмы, лед и серебро, шампанское и джаз. И, возможно, он с состраданием вспомнит тех, для кого потолок жизни – повращать тазом в чаду дискотеки, и кто не в силах отказаться от кофе, чтобы попасть Сюда.
По-видимому, вначале он будет немного скован, поскольку все люди Здесь что-то весят и что-то значат, – не ровня тем болтунам в кафе. Но он молод и восприимчив, и быстро поймет, что самое главное – иметь галстук, а галстук у него есть. Далее следует очистить свою речь от жаргона и придать ей соответствующее звучание. И, что немаловажно, слегка поправиться. Когда эти условия будут выполнены, он станет Здесь своим. Впрочем, может так случиться, что однажды он вспомнит, как разумно устроен этот мир, и спросит: "А выше что?"
– Чердак, – ответят ему те, кто знает.
– А что Там, на чердаке?
– Там куча хлама; и поговаривают, будто там живет безумный трубочист.
Не исключено, хотя и маловероятно (но ах, если бы это было так!), что он окажется настолько любопытен или настолько замучен сплином, что решит слазить на чердак. После перебранки с поварами он протиснется на узкую винтовую лестницу с прогнившими ступенями; и если он доберется до желанной тесной двери, то должен будет предать себя аскезе, чтобы похудеть. Пройдя же через это игольное ушко, он встретится с Безумным Трубочистом.
– Ну, как дела? – спросит его Безумный Трубочист.
– Там дикий джаз, – ответит он, поскольку делом отродясь не занимался, – и женщины в блестящих платьях.
– Твой дикий джаз – фуфло по сравнению с зарубежной эстрадой; а женщин лучше, чем в зарубежной эстраде, все равно не бывает. Пошли, сын мой, я покажу тебе жизнь, – и Безумный Трубочист потащит его во мраке с паутиной через горы макулатуры, старой рухляди и грязного белья. – Лучше один раз увидеть...
Клац-клац... И он увидит, как под руками Безумного Трубочиста вспыхнет голубое пламя. И если, убоявшись самовозгорания, он бросится бежать, ударяясь о множество невидимых преград, то удерет и, ввалившись на кухню, весь в пауках и синяках, будет спущен раздраженными поварами по лестнице черного хода.
Но если у него не такие слабые нервы (о, какая редкая судьба!), то, возможно, Безумный Трубочист успеет схватить его (да хватай же, старая перечница!) и ласково усадит прямо в прах веков. "Не бойся, дитя мое, это телевизор. Небось, внизу ни о чем таком и не слыхали? Отсюда Чего-Хошь ловит. Так что теперь ты сможешь не только слышать, но и видеть. Помни, однако, что все это игра".
И вот он зачарованно приникнет к магическому фонарю, забывшись в чужих приключениях, чужих подвигах, чужом страдании, чужом знании и чужой любви. Временами приходя в себя, о будет обнаруживать, что Безумный Трубочист сидит, уставившись в стену, и его не волнуют страсти голубого экрана.
Так пройдет много времени. И, возможно, однажды он очнется, протрет глаза и скажет: "Учитель, я сыт этим всем по горло и решил броситься в мусоропровод. Благословите меня". И если это произойдет, Учитель обнимет его: "Сын мой, ты попросту созрел для программы более сложной, чем программа "время". Сними свой галстук и садись рядом". И они обратятся к стене. А что Там? – Трещинка..., муравей побежал..., неровно побелили, мать их так..., куда денежки народные деваются..., гангстеры переодеваются в солдат..., дозаправка в воздухе..., вдох..., выдох..., кистью белили..." В общем, кто не смотрел, тот не знает.
Но, возможно, через несколько тысяч лет они встанут (и тут уж неизвестно, смеяться или плакать), разомнут затекшие ноги и выберутся через Последний Люк на крышу, и увидят небо, и звезды, и дождь, и ветер, и веру, и надежду, и любовь, и жизнь и солнце жизни и, воспользовавшись линзой давно угасшего кавээна, пустят по ветру весь ОБЩЕПИТ.
осень 1982