ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Текст идет к концу, а мне так и не удалось избавиться от слова вдруг. Оно вводит в заблуждение, потому что вдруг ничего не бывает – нигде, кроме как в той части моего ума, где пока живу Я.
Так вот, вдруг я понял, что мир настоящий все-таки отличается от мира слов.
Я увидел очередную Душу, народившуюся на Свет, я увидел, как слова все тесней объединяют ее с нами по мере того, как образы превращаются в существительные, а существительные обретают с помощью глаголов вторую, внутреннюю жизнь.
И тут же я увидел, как сквозь ставшую словами картину мира всё с большей четкостью начинает проступать несказуемое начало.
Сколько бы ни маскировалась человеческая активность под заботу о насущном, на самом деле ее подлинные цели вполне и совершенно иррациональны.
Иррациональны, потому что как только насущное обеспечено, забота не уходит, а преобразуется, становясь игрой.
Социальный психолог скажет, что стремление к богатству – парафраз заботы о хлебе насущном, и, конечно же, будет прав.
Совокупный продукт игр в целесообразность называется культурой.
Динозавров не волновала радость полета. Они обрели крылья, потому что захотели съесть уже летавших насекомых.
А вот первобытные мы, только чуть наевшись, принимались рисовать мир на стенах своих пещер.
Несказуемое начало – вот что правит нами!
Архитектор хотел придумать храм. Он стремился к идеалу.
Несказуемым образом в нем родилась догадка о золотом сечении.
Несказуемым образом догадка родила эхо в нас.
В этом мире каждый хочет быть самим собой. Оставаясь каждый собой, вокруг догадки мы все вместе.
Мы все вместе в мире Метаязыка.
Мне сейчас кажется, что я стал писать, чтобы выписать слова – и освободиться от их рабства.
Пусть будет все просто: общение – больше чем язык, потому что это Метаязык.
Наша Общность – больше, чем просто Мы. Это ползущая из Прошлого в Будущее Змея Жизни.
Я понял роль сознательных нас: Посланники Молекулы.
Я сказал Посланники, потому что по-гречески это звучит особенно красиво. А надо бы сказать Слуги.
Я понял, что Сознание, говорящее на доступном нам сейчас языке – очередная форма Языка Жизни.
Жизнь пластична. Вот и наш язык готов принять любую форму. Я имею в виду не только азбуку глухонемых, но и конечно же, все виды искусства.
Заслуживают уважения, в виду своей трогательной наивности, наши непрекращающиеся попытки использовать слова, чтобы рассказать о музыке или описать картину – и при этом поделиться опытом экстаза.
Вроде бы давно уже признано, что восприятие искусства – процесс подсознательный и потому не понятный.
Однако что еще кроме искусства способно превратить нас в единую стаю? Разве что страх.
И вот, мы боимся себе сознаться, что общение между собой и с собой для нас столь же понятно, сколь и непонятно.
Взять меня: увидел Собор – и тут же, со старанием неофита, стал искать метафоры, пытаясь выразить словами объединяющее нас вокруг Собора общее чувство.
Тщета наивности. Забавно, что наивность встроена в меня. Этим я похож на сперматозоид.
Остается успокаивать себя, что только наивность не пускает умереть надежду на воздаяние, а значит, только наивность держит на этом свете: святая простота.
Остается успокаивать себя, что пусть я наивен и несамодостаточен, все же я – Личность, способная сказать себе "Я". Пусть я Посланник или Слуга, но все-таки не просто Раб.
Эти размышления снова потянули меня внутрь. Туда, где я существую в виде непонятной мне же самому совокупности Братьев.
Много лет назад я побывал в почти заброшенной буддистской деревушке, затерянной в лесистых горах острова Кюсю. На древнем кладбище Друг показал могилу своего пращура. Вокруг ущербленного временем камня вилась надпись.
– Что тут написано? – спросил я Друга?
– Написано, что этот человек был прекрасным егерем, проведшим весь свой век в заботах о зверях и деревьях.
Нас окружал прекрасный лес, мне почудилась возможность земного рая. Непостижимым для меня образом, рай вмещал в себя горечь существования, выраженную немым вопросом
– И всё? – как будто кто-то обещал больше!
С тех пор этот далеко не новый вопрос обрел в моей жизни постоянное присутствие, будто я живу, сочиняя эпитафию самому себе.
Так чье же имя написать на камне? Если спросить, с кем из Братьев я себя отождествляю, не думая, скажу:
– Конечно, с Братом-Словом. Мое имя – Кай.
А потом задумаюсь и пойму, что вспоминать хочется только ту часть жизни, о которой можно сказать
– Душа поет.
Потому что в словах нет успокоения.
– Так кто же ты, Брат-Слово, если не регистратор происходящих помимо тебя событий и возникающих помимо тебя мыслей?
Тут же я понял, что существуют истины, верность которых нужно доказывать себе даже не каждый день, а как бы постоянно.
При этом не скажешь, что эти истины недоказуемы. Напротив, сказанные словами, они как бы и вообще трюизмы. Вот, например, одна:
– Описать чувство невозможно, чувством можно только заразить.
А вот другая:
– Иже еси на небеси...
Я понял, что следующая смена Языка неизбежна.
Новые Мы продолжат ждать Бога, но будут ждать от него большего, чем слов.
Тут же я вспомнил, что Да и Нет – одно и то же, и модель "мы в этом мире" снова, в который раз, показалась мне простой.
Может, я просто пытаюсь поиграть в Зевса, но мне видна сейчас возможность радостного изгнания – из Мира обратно в Рай.
Я вижу, как Молекула напиталась через наше любопытство знанием и стала с нашей помощью такой, как хотела – всесильной.
В награду, мы были освобождены от неспособных успокоить слов, и отпущены к той Радости, которая способна длиться вечно -
К ПЕНИЮ ПТИЦ