<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>


Часть Пятая
КЛЮЧЕВЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИИ

Глава 15

ПСИХОФИЗИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

Монизм, дуализм и плюрализм

В бесчисленных попытках определить природу психических явлений всегда – в явной или неявной форме – предполагалось понимание их взаимоотношений с другими явлениями бытия.

Вопрос о месте психического в материальном мире различно решался приверженцами философии монизма (единства мироустройства), дуализма (исходящего из двух различных по своей сущности начал) и плюрализма (считающего, что имеется множество таких первоначал).

Соответственно, мы уже знакомы с первыми естественнонаучными воззрениями на душу (психику) как одну из частных трансформаций единой природной стихии. Таковы были первые воззрения древнегреческих философов, представляющих эту стихию в образе воздуха, огня, потока атомов.

Также возникли попытки считать единицами мира не вещественные, чувственно зримые элементы, а числа, отношения которых образуют гармонию космоса. Таковым являлось учение Пифагора (VI век до н.э.). При этом следует учесть, что единое вещество, служащее основой всего сущего (в том числе души), мыслилось как живое, одушевленное (см. выше – гилозоизм), а для Пифагора и его школы число вовсе не было внечувственной абстракцией. Космос, им образованный, виделся как геометро-акустическое единство. Гармония сфер для пифагорейцев означала их звучание.

Все эти свидетельствует, что монизм древних имел чувственную окраску и чувственную тональность. Именно в чувственном, а не абстрактном образе утверждалась идея нераздельности психического и физического.

Что касается дуализма, то наиболее резкое, классическое выражение он получил у Платона. В своих полемических диалогах он раздвоил все, что только возможно: идеальное и материальное, ощущаемое и мыслимое, тело и душу. Но не в противопоставлении чувственного мира зримому, чувств разуму состоит исторический смысл платоновского учения, его влияния на философско-психологическую науку Запада, вплоть до современной эпохи. Платоном была открыта проблема идеального. Доказывалось, что у разума имеются совершенно особые, специфические объекты. В приобщении к ним и заключается умственная деятельность.

В силу этого психическое, обретя признак идеальности, оказалось резко обособленным от материального. Возникли предпосылки для противопоставления идеальных образов вещей самим вещам, духа материи. Платон преувеличил одну из особенностей человеческого сознания. Но только тогда она стала заметной. Наконец, следует сказать о плюрализме.

Так же как уже в древности сложились монистические и дуалистические способы понимания отношений психики к внешнему материальному миру, зародилась идея плюрализма. Сам же термин появился значительно позже. Его предложил в XVIII веке философ X.Вольф (учитель М.В.Ломоносова), чтобы противопоставить монизму. Но уже древние греки искали взамен одного "корня" бытия несколько. В частности, выделялись четыре стихии: земля, воздух, огонь, вода.

В Новое время в учениях персонализма, принимающего каждую личность за единственную во Вселенной (В.Джемс и др.), доминирующими стали идеи плюрализма. Они раскалывают бытие на множества миров и, по существу, снимают с повестки дня вопрос о взаимосвязи психических и внепсихических (материальных) явлений. Сознание тем самым превращается в изолированный "остров духа".

Реальная ценность психики в единой цепи бытия – это не только предмет философских дискуссий. Отношение между тем, что дано сознанию в форме образов (или переживаний), и тем, что происходит во внешнем физическом мире, неотвратимо представлено в практике научных исследований.

Душа как способ усвоения внешнего

Первый опыт монистического понимания отношений душевных явлений к внешнему миру принадлежит Аристотелю. Для предшествующих учений психофизической проблемы вообще не существовало (поскольку душа представлялась либо состоящей из тех же физических компонентов, что и окружающий мир, либо она, как это было в школе Платона, противопоставлялась ему в качестве гетерогенного начала).

Аристотель, утверждая нераздельность души и тела, понимал под последним биологическое тело, от которого качественно отличны все остальные природные тела. Тем не менее, оно зависит от них и взаимодействует с ними как на онтологическом уровне (поскольку жизнедеятельность невозможна без усвоения вещества), так и на гносеологическом (поскольку душа несет знание об окружающих ее внешних объектах).

Выход, найденный Аристотелем в его стремлении покончить с дуализмом Платона, был воистину новаторским. Его подоплекой служил биологический подход. Напомним, что душа мыслилась Аристотелем не как единое, а как образуемое иерархией функций: растительной, животной (говоря нынешним языком – сенсомоторной) и разумной. Основанием для объяснения более высоких функций служила самая элементарная, а именно растительная. Ее он рассматривал в достаточно очевидном контексте взаимодействия организма со средой.

Без физической среды и ее веществ работа "растительной души" невозможна. Она поглощает внешние элементы в процессе питания (обмена веществ). Однако внешний физический процесс сам по себе причиной деятельности этой растительной (вегетативной) души быть не может, если бы к этому не было расположено устройство организма, воспринимающее физическое воздействие. Прежние исследователи считали причиной жизнедеятельности огонь. Но ведь он способен возрастать и разрастаться. Что же касается организованных тел, то для их величины и роста "имеются граница и закон". Питание происходит за счет внешнего вещества, однако оно поглощается живым телом иначе, чем неорганическим, а именно благодаря "механике" целесообразного распределения.

Иначе говоря, душа есть специфический для живой организации способ усвоения внешнего, приобщения к нему.

Эту же модель решения вопроса о соотношении физической среды и обладающего душой организма Аристотель применил к объяснению способности ощущать. Здесь также внешний физический предмет ассимилируется организмом соответственно организации живого тела. Физический предмет находится вне его, но благодаря деятельности души он входит в организм, особым образом запечатлевая не свое вещество, а свою форму. Каковой и является ощущение.

Главные трудности, с которыми столкнулся, следуя этой стратегии, Аристотель, возникли при переходе от сенсомоторной (животной) души к разумной. Ее работа должна была быть объяснена теми же факторами, которые позволили бы применить приемы, новаторски справиться с загадками питания и ощущения.

Подразумевалось два фактора – внешний по отношению к душе объект и адекватная ему телесная организация. Однако объектам, "ассимилируемым" разумной частью души, свойственна особая природа. В отличие от предметов, действующих на органы чувств, они лишены вещественности. Это – общие понятия, категории, умственные конструкты. Если телесность органа чувств самоочевидна, то о телесном органе познания внечувственных идей ничего неведомо.

Аристотель стремился понять активность разумной души не как уникальное, ни с чем не сопоставимое явление, а как родственное общей активности живого, ее частный случай. Он полагал, что принцип перехода возможности в действительность, то есть активации внутренних потенций души, имеет одинаковую силу как для разума, постигающего общие формы вещей, так и для обмена веществ в растениях или ощущения физических свойств предмета органом чувств.

Но отсутствие вещественных предметов, адекватных деятельности ума, побудило его допустить существование идей (общих понятий), подобных тем, о которых говорил его учитель Платон. Тем самым он, переходя вслед за Платоном на позицию дуализма, обрывал детерминистское решение психофизической проблемы на уровне животной души с ее способностью обладать чувственными образами.

Трансформация учения Аристотеля в томизм

За пределами этой способности внутренние связи психической функции с физическим миром обрывались. Учение Аристотеля о душе решало биологические, естественнонаучные задачи. В эпоху средневековья оно было переписано на другой, отвечающий интересам католичества язык, созвучный этой религии.

Самым популярным переписчиком стал Фома Аквинский, книги которого под именем томизма были канонизированы церковью. Типичной особенностью средневековой идеологии, отражавшей социальное устройство феодального общества, являлся иерархизм: младший существует ради блага старшего, низшие – ради высших, и только в этом смысле мир целесообразен. Иерархический шаблон Фома распространил на описание душевной жизни, различные формы которой размещались в ступенчатом ряду – от низшего к высшему. Каждое явление имеет свое место.

В ступенчатом ряду расположены души – растительная, животная, разумная (человеческая). Внутри самой души иерархически располагаются способности и их продукты (ощущение, представление, понятие).

Идея "ступенчатости" форм означала у Аристотеля принцип развития и своеобразия структуры живых тел, которые отличаются уровнями организации. В томизме части души выступали как ее имманентные силы, порядок расположения которых определяется не естественными законами, а степенью близости к Всевышнему. Низшая часть души обращена к бренному миру и дает несовершенное познание, высшая обеспечивает общение с Господом и по его милости позволяет постигать порядок явлений.

У Аристотеля, как мы отмечали, актуализация способности (деятельность) предполагает соответствующий ей объект. В случае растительной души этим объектом является усваиваемое вещество, в случае животной души – ощущение (как форма объекта, воздействующего на орган чувств), разумной – понятие (как интеллектуальная форма).

Это аристотелевское положение и преобразуется Фомой и учение об интенциональных актах души. В интенции как внутреннем, умственном действии всегда "сосуществует" содержание – предмет, на который она направлена. (Под предметом понимался чувственный или умственный образ.)

В понятии об интенции имелся рациональный момент. Сознание – не "сцена" или "пространство", наполняемое "элементами". Оно активно и изначально предметно. Поэтому понятие об интенции не исчезло вместе с томизмом, но перешло в новую эмпирическую психологию, как функциональное направление выступило против школы Вундта.

Важную роль в укреплении понятия об интенции сыграл австрийский философ Ф.Брентано, выступивший в конце XIX века со своим, отличным от вундтовского, планом преобразования психологии в самостоятельную науку, предмет которой никакой другой наукой не изучается (см. выше).

Будучи католическим священником, Брентано изучил психологические сочинения Аристотеля и Фомы. Однако Аристотель считал душу формой тела – и применительно к ее растительным и сенсорным функциям – сопряженной с физическим миром (телами внешней природы). Интенция сознания и предмет, который с ней сосуществует, обрели характер духовных сущностей. Тем самым психофизическая проблема была "закрыта".

Обращение к оптике

Новое содержание психофизическая проблема приобрела в контексте успехов естественнонаучной мысли в области оптики, соединившей эксперимент с математикой. Этот раздел физики успешно разрабатывался в эпоху средневековья как арабоязычными, так и латиноязычными исследователями. В границах религиозного мировоззрения они, поставив душевное явление (зрительный образ) в зависимость от законов, объективно действующих во внешнем мире, возвращались к психофизической проблеме, снятой с повестки дня томизмом. Наряду с трудами Ибн аль-Хайсама важную роль в укреплении этого направления сыграло учение о "перспективе" Роджера Бэкона (ок. 1214-1294).

Оптика переключала мысль с биологической ориентации на физико-математическую. Использование схем и понятий оптики для объяснения того, как строится изображение в глазу (то есть психический феномен, возникающий в телесном органе), ставило физиологические и психические факты в зависимость от общих законов физического мира. Эти законы – в отличие от неоплатонической спекуляции по поводу небесного света, излучением (эманацией) которого считалась человеческая душа, – проходили эмпирическую проверку (в частности, путем использования различных линз) и получали математическое выражение.

Трактовка живого тела (по крайней мере, одного из его органов) как среды, где действуют физико-математические законы, была принципиально новым ходом мысли, которого не знала античная наука. Независимо от степени и характера осознания его новизны и важности самими средневековыми естествоиспытателями в структуре научно-психологического мышления произошло необратимое изменение, исходной точкой которого являлось понимание сенсорного акта (зрительного ощущения) как физического эффекта, строящегося по законам оптики. Хотя имелся в виду лишь определенный круг феноменов, связанных с функцией одного из органов, объективно начиналась интеллектуальная революция, захватившая в дальнейшем всю сферу психической деятельности, до самых высших ее проявлений включительно.

Конечно, выяснить пути движения световых лучей в глазу, особенности бинокулярного зрения и т.д. очень важно, чтобы объяснить механизм возникновения визуального образа. Но какие основания видеть в этом нечто большее, чем выяснение физических предпосылок одной из разновидностей рецепции?

Независимо оттого, претендовали ли Ибн аль-Хайсам, Роджер Бэкон и другие на это большее, входила ли в их замыслы общая реконструкция исходных принципов для объяснения психических процессов, они положили начало такой реконструкции. Опираясь на оптику, они преодолевали телеологический способ объяснения. Движение светового луча в физической среде зависит от свойств этой среды, а не направляется заранее данной целью, как это предполагалось в отношении движений, совершающихся в организме.

Работа глаза считалась образцом целесообразности. Вспомним, что Аристотель видел в этой работе типичное выражение сущности живого тела как материи, организуемой и управляемой душой: "Если бы глаз был живым существом, душою его было бы зрение". Зрение, которое ставилось в зависимость от законов оптики, переставало быть "душой глаза" (в аристотелевской трактовке). Оно включалось в новый причинный ряд, подчинялось физической, а не имманентно-биологической необходимости.

В качестве выражения принципа необходимости издавна выступали математические структуры и алгоритмы.159

Но сами по себе они недостаточны для детерминистского объяснения природы, о чем свидетельствует история пифагорейцев и неопифагорейцев, платоников и неоплатоников, школы, в которых обожествление числа и геометрической формы уживалось с откровенной мистикой. Картина радикально изменялась, когда математическая необходимость становилась выражением закономерного хода вещей в физическом мире, доступном наблюдению, измерению, эмпирическому изучению, как непосредственному, так и использующему дополнительные средства (которые приобретали смысл орудий эксперимента, например оптические стекла).

Оптика и явилась той областью, где соединились математика и опыт. Сочетание математики с экспериментом, ведя к крупным достижениям в познании физического мира, вместе с тем преобразовывало и структуру мышления. Новый способ мышления в естествознании изменял характер трактовки психических явлений. Он утверждался первоначально на небольшом "пятачке", каковым являлась область зрительных ощущений.

Но однажды утвердившись, этот способ, как более совершенный, более адекватный природе явлений, уже не мог исчезнуть.

Механика и изменение понятий о душе и теле

Возникший в эпоху научной революции XVII века образ природы как грандиозного механизма и преобразование понятия о душе (которая считалась движущим началом жизнедеятельности) в понятие о сознании как прямом знании субъекта о своих мыслях, желаниях и т.д. решительно изменили общую трактовку психофизической проблемы.

Здесь необходимо подчеркнуть, что мыслителями этого периода проблема, о которой идет речь, действительно рассматривалась как отношение между психическими и физическими процессами с тем, чтобы объяснить место психического (сознания, мышления) в мироздании, в природе в целом. Лишь один мыслитель, а именно Декарт, не ограничился анализом соотношений между сознанием и физической природой, но попытался сочетать психофизическую проблему с психофизиологической, с объяснением тех изменений, которые претерпевают в организме физические процессы, подчиненные законам механики, порождая "страсти души".

Впрочем, для этого Декарту пришлось покинуть область чисто физических явлений и спроектировать образ машины (то есть устройства, где законы механики действуют соответственно конструкции, созданной человеком).

Гипотеза психофизического взаимодействия

Другие крупные мыслители эпохи представляли соотношение телесного и духовного (психического) в "космических масштабах", не предлагая продуктивных идей о своеобразных характеристиках живого тела (как продуцирующего психику устройства) в отличие от неорганического. Поэтому в их учениях психофизическая проблема не отграничивалась от психофизиологической.

Отнеся душу и тело к принципиально различным областям бытия, Декарт попытался объяснить их эмпирически очевидную связь посредством гипотезы взаимодействия. Чтобы объяснить возможность взаимодействия этих двух субстанций, Декарт предположил, что в организме имеется орган, обеспечивающий это взаимодействие, а именно так называемая шишковидная железа (эпифиз), которая служит посредником между телом и сознанием (см. выше). Эта железа, по Декарту, воспринимая движение "животных духов", в свою очередь способна благодаря колебанию (вызванному акцией души) воздействовать на их чисто механическое течение. Декарт допускал, что, не создавая новых движений, душа может изменять их направление, подобно тому как всадник способен изменить поведение коня, которым он управляет. После того как Лейбниц установил, что во всех находящихся в динамическом взаимодействии телах остается неизменным не только количество (сила), но и направление движения, аргумент Декарта о способности души спонтанно изменять направление движения оказался несовместимым с физическим знанием.

Реальность взаимодействия между душой и телом была отвергнута воспитанными на картезианском учении Спинозой, окказионалистами, Лейбницем. Спиноза приходит к материалистическому монизму, Лейбниц – к идеалистическому плюрализму.

Новаторская версия Спинозы

Признав атрибутивное (а не субстанциональное) различие между мышлением и протяжением и вместе с тем их нераздельность, Спиноза постулировал: "Ни тело не может определять душу к мышлению, ни душа не может определять тело ни к движению, ни к покою, ни к чему-либо другому (если только есть что-нибудь другое?)".160

Убеждение в том, что тело движется или покоится под воздействием души, сложилось, согласно Спинозе, из-за незнания, к чему оно способно так таковое, в силу одних только законов природы, рассматриваемой исключительно в качестве телесной. Тем самым вскрывался один из гносеологических истоков веры в способность души произвольно управлять поведением тела, а именно незнание истинных возможностей телесного устройства самого по себе.

"Когда люди говорят, – продолжает Спиноза, – что то или другое действие тела берет свое начало от души, имеющей власть над телом, они не знают, что говорят, и лишь в красивых словах сознаются, что истинная причина этого действия им неизвестна и они нисколько этому не удивляются".161

Эта атака на "красивые слова", подменяющие исследование реальных причин, имела историческое значение. Она направляла на поиск действительных детерминант человеческого поведения, место которых в традиционных объяснениях занимала душа (сознание, мысль) как первоисточник.

Акцентируя роль причинных факторов, присущих деятельности тела самого по себе, Спиноза вместе с тем отвергал тот взгляд на детерминацию психических процессов, который в дальнейшем получил имя эпифеноменализма, учения о том, что психические явления – это призрачные отблески телесных. Ведь психическое в качестве мышления является, согласно Спинозе, таким же атрибутом материальной субстанции, как и протяженность. Потому, считая, что душа не определяет тело к мышлению, Спиноза утверждал также, что и тело не может определять душу к мышлению.

Чем был мотивирован этот вывод? Согласно Спинозе, он вытекал из теоремы: "Всякий атрибут одной субстанции должен быть представлен сам через себя".162

А то, что справедливо в отношении атрибутов, то справедливо и в отношении модусов, то есть всего многообразия единичного, которое соответствует тому или иному атрибуту: модусы одного не заключают в себе модусов другого.

Душа как вещь мыслящая и тело как та же самая вещь, но рассматриваемая в атрибуте протяженности, не могут определять друг друга (взаимодействовать) не в силу своего раздельного бытия, а в силу включенности в один и тот же порядок природы.

И душа и тело определяются одними и теми же причинами. Как же они могут оказывать причинное влияние друг на друга?

Вопрос о спинозистской трактовке психофизической проблемы нуждается в специальном анализе. Ошибочным, по нашему мнению, является взгляд тех ученых, которые, справедливо отклоняя версию о Спинозе как стороннике (и даже родоначальнике) психофизического параллелизма, представляют его в качестве сторонника психофизического взаимодействия.

В действительности Спиноза выдвинул чрезвычайно глубокую, оставшуюся во многом непонятой не только его, но и нашими современниками идею о том, что имеется лишь одна "причинная цепь", одна закономерность и необходимость, один и тот же "порядок" и для вещей (включая такую вещь, как тело), и для идей. Затруднения возникают тогда, когда спинозистская трактовка психофизической проблемы (вопроса о соотношении психического с природой, физическим миром в целом) переводится на язык психофизиологической проблемы (вопроса о соотношении психических процессов с физиологическими, нервными). Тогда-то и начинаются поиски корреляций между индивидуальной душой и индивидуальным телом вне всеобщей, универсальной закономерности, которой неотвратимо подчинены и одно и другое, включенные в одну и ту же причинную цепь.

Знаменитая 7-я теорема 2-й части "Этики" "Порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей" означала, что связи в мышлении и пространстве по своему объективному причинному основанию тождественны. Соответственно в схолии к этой теореме Спиноза указывает: "Будем ли мы представлять природу под атрибутом пространства, или под атрибутом мышления, или под каким-либо иным атрибутом, мы во всех случаях найдем один и тот же порядок, иными словами, одну и ту же связь причин, т.е. что те же самые вещи следуют друг за другом".163

Психофизический параллелизм

Философской ориентации, противоположной спинозистской, придерживался последователь Декарта окказионалист Мельбранш (1638-1715). Он учил, что удостоверяемое опытом соответствие физического и психического создается божественной силой. Душа и тело – абсолютно независимые друг от друга сущности, поэтому их взаимодействие невозможно. Когда возникает известное состояние в одной из них, божество производит соответствующее состояние в другой.

Окказионализм (а не Спиноза) и был истинным родоначальником психофизического параллелизма. Именно эту концепцию принимает и далее развивает Лейбниц, отклонивший, однако, предположение о непрерывном участии божества в каждом психофизическом акте. Мудрость божественная проявилась, по его мнению, в предустановленной гармонии. Обе сущности – душа и тело – совершают свои операции независимо и автоматически в силу своего внутреннего устройства, но так как они запущены входе величайшей точностью, то складывается впечатление зависимости одного от другого. Учение о предустановленной гармонии делало бессмысленным изучение телесной детерминации психического. Оно ее просто отрицало. "Нет никакой пропорциональности, – категорически заявлял Лейбниц, – между бестелесной субстанцией и той или иной модификацией материи".164

Единое начало физического, физиологического и психического

Психофизическая проблема стала психофизиологической в XVIII веке у Гартли (в материалистическом варианте) и у X.Вольфа (в идеалистическом варианте). На место зависимости психики от всеобщих сил и законов природы была поставлена ее зависимость от процессов в организме, в нервном субстрате.

Оба философа утвердили так называемый психофизиологический параллелизм. Но различие в их подходах касалось не только общей философской ориентации.

Гартли при всей фантастичности его воззрений на субстрат психических явлений (нервные процессы он описывал в терминах вибраций) пытался подвести физическое, физиологическое и психическое под общий знаменатель. Он подчеркивал, что пришел к своему пониманию человека под воздействием трудов Ньютона "Оптика" и "Математические начала натуральной философии".

Уже отмечалась важная роль изучения световых лучей в неоднократных попытках объяснить физическими законами их распространения и преломления различные субъективные феномены. Преимущество Гартли по сравнению с его предшественниками в том, что он избрал единое начало, почерпнутое в точной науке для объяснения процессов в физическом мире (колебания эфира), как источник процессов в нервной системе, параллельно которым идут изменения в психической сфере (в виде ассоциаций по смежности).

Если физика Ньютона оставалась незыблемой до конца XIX столетия, то "вибраторная физиология" Гартли, на которую он опирался в своем учении об ассоциациях, являлась фантастической, не имевшей никаких оснований в реальных знаниях о нервной системе. Поэтому один из его верных последователей – Д.Пристли предложил принять и дальше разрабатывать учение Гартли об ассоциациях, отбросив гипотезу о нервных вибрациях. Тем самым это учение лишалось телесных корреляций, как физиологических, так и психических.

Сторонники ассоциативной психологии (Дж.Милль и др.) стали трактовать сознание как "машину", работающую по своим собственным автономным законам.

Успехи физики и доктрина параллелизма

Первая половина XIX века ознаменовалась Крупными успехами физики, среди которых выделяется открытие закона сохранения энергии и ее превращения из одной формы в другую. Новая, "энергетическая" картина мира позволила нанести сокрушительный удар по витализму, который наделял живое тело особой витальной силой.

В физиологии возникает физико-химическая школа, обусловившая быстрый прогресс этой науки. Организм (в том числе человеческий) трактовался как физико-химическая, энергетическая машина. Он естественно вписывался в новую картину мироздания. Однако вопрос о месте в этой картине психики, сознания оставался открытым.

Для большинства исследователей психических явлений приемлемой версией выглядел психофизический параллелизм.

Круговорот различных форм энергий в природе и организме оставался "поту сторону" сознания, явления которого рассматривались как несводимые к физико-химическим молекулярным процессам и невыводимые из них. Имеется два ряда, между которыми существует отношение параллельности. Признать, что психические процессы способны влиять на физические, – значит отступить от одного из фундаментальных законов природы.

В этой научно-идейной атмосфере появились сторонники подведения психических процессов под законы движения молекул, химических реакций и т.д. Такой подход (его сторонников назвали вульгарными материалистами) лишал исследования психики притязаний на изучение реальности, имеющей значение для жизнедеятельности. Его стали называть эпифеноменализмом – концепцией, согласно которой психика – это "избыточный продукт" работы "машины" головного мозга.

Между тем в естествознании происходили события, которые доказывали бессмысленность такого взгляда (несовместимого и с обыденным сознанием, свидетельствующим о реальном воздействии психических явлений на поведение человека).

Биология восприняла дарвиновское учение о происхождении видов, из которого явствовало, что естественный отбор безжалостно истребляет "избыточные продукты". Вместе с тем это же учение побуждало трактовать окружающую организм среду (природу) в совершенно новых терминах – не физико-химических, а биологических, согласно которым среда выступает не в образе молекул, а как сила, которая регулирует ход жизненных процессов, в том числе и психических.

Вопрос о психофизических корреляциях оборачивался вопросом о психобиологических.

Психофизика

В то же время в физиологических лабораториях, где объектом служили функции органов чувств, логика самих исследований побуждала признать за этими функциями самостоятельное значение, увидеть в них действие особых закономерностей, не совпадающих с физико-химическими или биологическими.

Переход к экспериментальному изучению органов чувств был обусловлен открытием различий между сенсорными и двигательными нервами. Это открытие придало естественнонаучную прочность представлению о том, что субъективный чувственный образ возникает как продукт раздражения определенного нервного субстрата. Сам субстрат мыслился – соответственно достигнутому уровню сведений о нервной системе – в морфологических терминах, и это, как мы видели, способствовало зарождению физиологического идеализма, отрицавшего возможность какого-либо иного реального, материального основания для ощущений, кроме свойств нервной ткани. Зависимость же ощущения от внешних раздражителей и их соотношений утратила в этой концепции определяющее значение. Поскольку, однако, эта зависимость существует реально, она неизбежно должна была вместе с прогрессом опытного исследования выступить на передний план.

Ее закономерный характер одним из первых обнаружил немецкий физиолог и анатом Вебер (см. выше), установивший, что и в этой области явлений достижимо точное значение – не только выводимое из опыта и проверяемое им, но и допускающее математическое выражение.

Как уже говорилось, в свое время потерпела неудачу попытка Гербарта подвести под математические формулы закономерный ход психической жизни. Эта попытка не удалась из-за фиктивности самого материала вычислений, а не из-за слабости математического аппарата. Веберу же, экспериментально изучавшему кожную и мышечную чувствительность, удалось обнаружить определенное, математически формулируемое соотношение между физическими стимулами и сенсорными реакциями.

Заметим, что принцип "специфической энергии" лишал смысла любое высказывание о закономерных отношениях ощущений к внешним раздражителям (поскольку, согласно указанному принципу, эти раздражители не выполняют никакой функции, кроме актуализации заложенного в нерве сенсорного качества).

Вебер – в отличие от И.Мюллера и других физиологов, придававших главное значение зависимости ощущений от нейроанатомических элементов и их структурных отношений, – сделал объектом исследований зависимость тактильных и мышечных ощущений от внешних раздражителей.

Проверяя, как варьируют ощущения давления при изменении интенсивности раздражителей, он установил капитальный факт: дифференцировка зависит не от абсолютной разницы между величинами, а от отношения данного веса к первоначальному.

Сходную методику Вебер применил к ощущениям других модальностей – мышечным (при взвешивании предметов рукой), зрительным (при определении длины линий) и др. И всюду получался сходный результат, приведший к понятию об "едва заметном различии" (между предыдущим и последующим сенсорным эффектом) как величине, постоянной для каждой модальности. "Едва заметное различие" при возрастании (или уменьшении) каждого рода ощущений является чем-то постоянным. Но для того чтобы это различие ощущалось, прирост раздражения должен, в свою очередь, достигнуть известной величины, тем большей, чем сильнее наличное раздражение, к которому оно прибавляется.

Значение установленного правила, которое в дальнейшем Фехнер назвал законом Вебера (добавочный раздражитель должен находиться в постоянном для каждой модальности отношении к данному, чтобы возникло едва заметное различие в ощущениях), было огромно. Оно не только показало упорядоченный характер зависимости ощущений от внешних воздействий, но и содержало (имплицитно) методологически важный для будущего психологии вывод о подчиненности числу и мере всей области психических явлений в их обусловленности физическими.

Первая работа Вебера о закономерном соотношении между интенсивностью раздражений и динамикой ощущений увидела свет в 1834 году. Но тогда она не привлекла внимания. И конечно, не потому, что была написана на латинском языке. Ведь и последующие публикации Вебера, в частности его прекрасная (уже на немецком языке) обзорная статья для четырехтомного "Физиологического словаря" Руд. Вагнера, где воспроизводились прежние опыты по определению порогов чувствительности, также не привлекли внимания к идее математической зависимости между ощущениями и раздражителями.

В то время эксперименты Вебера ставились физиологами высоко не из-за открытия указанной зависимости, а в силу утверждения опытного подхода к кожной чувствительности, в частности, изучения ее порогов, варьирующих по величине на различных участках поверхности тела. Это различие Вебер объяснял степенью насыщенности соответствующего участка иннервируемыми волокнами.

Веберова гипотеза о "кругах ощущений" (поверхность тела представлялась разбитой на участки-круги, каждый из которых снабжен одним нервным волокном; причем предполагалось, что системе периферических кругов соответствует их мозговая проекция)165 приобрела в те годы исключительную популярность. Не потому ли, что она была созвучна доминировавшему тогда "анатомическому подходу"?

Между тем намеченная Вебером новая линия в исследовании психического: исчисление количественной зависимости между сенсорными и физическими явлениями – оставалась неприметной, пока ее не выделил и не превратил в исходный пункт психофизики Фехнер.

Мотивы, которые привели Фехнера в новую область, были существенно иными, чем у естественнонаучного материалиста Вебера. Фехнер вспоминал, что сентябрьским утром 1850 года, размышляя о том, как опровергнуть господствовавшее среди физиологов материалистическое мировоззрение, он пришел к выводу, что если у Вселенной – от планет до молекул – есть две стороны – "светлая", или духовная, и "теневая", или материальная, то должно существовать функциональное отношение между ними, выразимое в математических уравнениях. Если бы Фехнер был только религиозным человеком и мечтателем-метафизиком, его замысел остался бы в коллекции философских курьезов. Но он в свое время занимал кафедру физики и изучал психофизиологию зрения. Для обоснования же своей мистико-философской конструкции он избрал экспериментальные и количественные методы. Формулы Фехнера не могли не произвести на современников глубокого впечатления.

Фехнера вдохновляли философские мотивы: доказать в противовес материалистам, что душевные явления реальны и их реальные величины могут быть определены с такой же точностью, как и величины физических явлений.

Разработанные Фехнером методы едва заметных различий, средних ошибок, постоянных раздражений вошли в экспериментальную психологию и определили на первых порах одно из главных ее направлений. "Элементы психофизики" Фехнера, вышедшие в 1860 году, оказали глубокое воздействие на все последующие труды в области измерения и вычисления психических явлений – вплоть до наших дней. После Фехнера стали очевидными правомерность и плодотворность использования в психологии математических приемов обработки опытных данных. Психология заговорила математическим языком – сперва об ощущениях, затем о времени реакции, об ассоциациях и о других факторах душевной деятельности.

Выведенная Фехнером всеобщая формула, согласно которой интенсивность ощущения пропорциональна логарифму интенсивности раздражителя, стала образцом введения в психологию строгих математических мер. В дальнейшем обнаружилось, что указанная формула не может претендовать на универсальность. Опыт показал границы ее приложимости. Выяснилось, в частности, что ее применение ограничено раздражителями средней интенсивности и к тому же она действительна не для всех модальностей ощущений.

Разгорелись дискуссии о смысле этой формулы, об ее реальных основаниях. Вундт придал ей чисто психологическое, а Эббингауз чисто физиологическое значение. Но безотносительно к возможным интерпретациям Фехнерова формула (и предполагаемый ею опытно-математический подход к явлениям душевной жизни) стала одним из краеугольных камней новой психологии.

Направление, зачинателем которого являлся Вебер, а теоретиком и прославленным лидером – Фехнер, развивалось вне общего русла физиологии органов чувств, хотя на первый взгляд оно как будто относилось именно к этому ответвлению физиологической науки. Объясняется это тем, что закономерности, открытые Вебером и Фехнером, реально охватывали соотношение психических и физических (а не физиологических) явлений. Хотя и предпринималась попытка вывести эти закономерности из свойств нервно-мозгового аппарата, но она носила сугубо гипотетический, умозрительный характер и свидетельствовала не столько о действительном, содержательном знании, сколько о потребности в нем.

Сам Фехнер делил психофизику на внешнюю и внутреннюю, понимая под первой закономерные соответствия между физическим и психическим, под второй – между психическим и физиологическим. Однако зависимость второго плана (внутренняя психофизика) осталась в контексте трактовки установленного им закона за пределами опытного и математического обоснования.

Мы видим, таким образом, что своеобразное направление в изучении деятельности органов чувств, известное под именем психофизики и ставшее одной из основ и составных частей нарождавшейся в качестве самостоятельной науки психологии, представляло область, отличную от физиологии. Объектом изучения психофизики являлась система отношений между психологическими фактами и доступными экспериментальному контролю, варьированию, измерению и вычислению внешними раздражителями. Этим психофизика принципиально отличалась от психофизиологии органов чувств, хотя исходную психофизическую формулу Вебер и получил, экспериментируя над кожной и мышечной рецепцией. В психофизике деятельность нервной системы подразумевалась, но не изучалась. Знание об этой деятельности не входило в состав исходных понятий. Корреляция психических явлений с внешними, физическими, а не с внутренними, физиологическими агентами оказалась при существовавшем тогда уровне знаний о телесном субстрате наиболее доступной сферой экспериментальной разработки фактов и их математического обобщения.

Психофизический монизм

Трудности в осмыслении отношений между физической природой и сознанием, реально назревшая потребность в преодолении дуализма в трактовке этих отношений привели на рубеже XIX XX веков к концепциям, девизом которых стал психофизический монизм.

Основная идея заключалась в том, чтобы представить вещи природы и явления сознания "сотканными" из одного и того же материала. Эту идею в различных вариантах излагали Э.Мах, Р.Авенариус, В.Джемс.

"Нейтральным" к различению физического и психического материалом является, согласно Маху, сенсорный опыт, то есть ощущения. Рассматривая их под одним углом зрения, мы создаем понятие о физическом мире (природе, веществе), под другим же углом зрения они "оборачиваются" явлениями сознания. Все зависит от контекста, в который включают одни и те же компоненты опыта.

Согласно Авенариусу, в едином опыте имеются различные ряды. Один ряд мы принимаем за независимый (например, явления природы), другой считаем зависимым от первого (явления сознания). Приписывая мозгу психику, мы совершаем недопустимую "интроекцию", а именно вкладываем в нервные клетки то, чего там нет. Образы и мысли нелепо искать в черепной коробке. Они находятся вне ее.

Предпосылкой такого взгляда являлось отождествление образа вещи с нею самою. Если их не различать, то, действительно, становится загадочным, каким образом все богатство познаваемого мира может разместиться в полутора килограммах мозговой массы.

В этой концепции психическое было отъединено от двух важнейших реалий, без соотнесенности с которыми оно становится миражом, – и от внешнего мира, и от своего телесного субстрата. Бесперспективность такого решения психофизической (и психофизиологической) проблемы доказана последующим развитием научной мысли.

Физический раздражитель как сигнал

Переход от физической трактовки отношений между организмом и средой к биологической породил новую картину не только организма, жизнь которого (включая ее психические формы) отныне мыслилась в ее нераздельных и избирательных связях со средой, но и самой среды. Воздействие среды на живое тело мыслилось не по типу механических толчков и не по типу перехода одного вида энергии в другой. Внешний раздражитель приобретал новые сущностные характеристики, обусловленные потребностью организма в адаптации к нему.

Наиболее типичное выражение это получило в появлении понятия о раздражителе-сигнале. Тем самым место прежних физических и энергетических детерминант заняли сигнальные. Пионером включения в общую схему поведения категории сигнала как его регулятора был И.М.Сеченов (см. выше).

Физический раздражитель, воздействуя на организм, сохраняет свои внешние физические характеристики, но при его рецепции специальным телесным органом приобретает особую форму. Говоря сеченовским языком – форму чувствования. Это позволяло интерпретировать сигнал в роли посредника между средой и ориентирующимся в ней организмом.

Трактовка внешнего раздражителя как сигнала получила дальнейшее развитие в работах И.П.Павлова по высшей нервной деятельности. Он ввел понятие о сигнальной системе, которая позволяет организму различать раздражители внешней среды и, реагируя на них, приобретать новые формы поведения.

Сигнальная система не является чисто физической (энергетической) величиной, но она не может быть отнесена и к чисто психической сфере, если понимать под ней явления сознания. Вместе с тем сигнальная система имеет психический коррелят в виде ощущений и восприятий.

Ноосфера как особая оболочка планеты

Новое направление в понимании отношений между психикой и внешним миром наметил В.И.Вернадский.

Важнейшим вкладом Вернадского в мировую науку явилось его учение о биосфере как особой оболочке Земли, в которой активность включенного в эту оболочку живого вещества является геохимическим фактором планетарного масштаба. Отметим, что Вернадский, отказавшись от термина "жизнь", говорил именно о живом веществе. Под веществом было принято понимать атомы, молекулы и то, что из них построено. Но вещество мыслилось до Вернадского как абиотическое или, если принять его излюбленный термин, как косное, лишенное признаков, отличающих живые существа.

Отвергая прежние воззрения на отношения между организмом и средой, Вернадский писал: "Нет той инертной безразличной, с ним не связанной среды для живого вещества, которое логически принималось во внимание при всех наших представлениях об организме и среде: организм – среда; и нет того противопоставления: организм – природа, при котором то, что происходит в природе, может не отражаться в организме, есть неразрывное целое: живое вещество = биосфера".166

Этот знак равенства имел принципиальное значение. В свое время И.М.Сеченов, восприняв кредо передовой биологии середины XIX века, отверг ложную концепцию организма, обособляющую его от среды, тогда как в понятие об организме должна входить и среда, его составляющая. Отстаивая в 1860 году принцип единства живого тела и среды, Сеченов следовал программе физико-химической школы, которая, сокрушив витализм, учила, что в живом теле действуют силы, которых нет в неорганической природе.

"Мы все – дети Солнца", – сказал Гельмгольц, подчеркивая зависимость любых форм жизнедеятельности от Солнца как источника ее энергии. Иной смысл придавал принципу единства организма и среды Вернадский, учение которого представляло новый виток развития научной мысли. Вернадский говорил не сложном понимании организма (как Гельмгольц, Сеченов и др.), а о ложном понимании среды, доказывая тем самым, что в понятие среды (биосферы) должны входить и организмы, ее составляющие. Он писал: "В биогенном токе атомов и связанной с ним энергии проявляется резко планетное, космическое значение живого вещества, ибо биосфера является той единственной земной оболочкой, в которую непрерывно проникают космическая энергия, космические излучения и прежде всего лучеиспускание Солнца".167

Биогенный ток атомов в значительной степени и создает биосферу, в которой происходит непрерывный материальный и энергетический обмен между образующими ее косными природными телами и заселяющим ее живым веществом. Порождаемая мозгом как трансформированным живым веществом деятельность человека резко увеличивает геологическую силу биосферы. Так как эта деятельность регулируется мыслью, то личностную мысль Вернадский рассматривал не только в ее отношении к нервному субстрату или окружающей организм ближайшей внешней среде (как натуралисты всех предшествующих веков), но и как планетное явление. Палеонтологически с появлением человека начинается новая геологическая эра. Вернадский согласен (вслед за некоторыми учеными) называть ее психозойской.

Это был принципиально новый, глобальный подход к человеческой психике, включающий ее в качестве особой силы в историю земного шара, придающий истории нашей планеты совершенно новую, особую направленность и стремительные темпы. В развитии психики усматривался фактор, ограничивающий чуждую живому веществу косную среду, оказывающий давление на нее, изменяющий распределение в ней химических элементов и т.д. Как размножение организмов проявляется в давлении живого вещества в биосфере, так и ход геологического проявления научной мысли давит создаваемыми им орудиями на косную, сдерживающую его среду биосферы, создавая ноосферу, царство разума. Очевидно, что для Вернадского воздействие мысли, сознания на природную среду (вне которой сама эта мысль не существует, ибо она в качестве функции нервной ткани является компонентом биосферы) не может быть иным, как опосредованным орудиями, созданными культурой, включая средства коммуникаций.

Термин "ноосфера" (от греч. "нус" – разум и "сфера" – шар) был введен в научный язык французским математиком и философом Э.Леруа, который совместно с другим мыслителем Тейяром де Шарденом различал три ступени эволюции: литосферу, биосферу и ноосферу. Вернадский (называвший себя реалистом) придал этому понятию материалистический смысл. Не ограничившись высказанным задолго до него и Тейяра де Шардена положением об особой геологической "эре человека", он наполнил понятие "ноосфера" новым содержанием, которое черпал из двух источников: естественных наук (геология, палеонтология и т.д.) и истории научной мысли.

Сопоставляя последовательность геологических наслоений археозоя и морфологических структур отвечающих им форм жизни, Вернадский указывает на процесс усовершенствования нервной ткани, в частности мозга. "Без образования мозга человека не было бы его научной мысли в биосфере, а без научной мысли не было бы геологического эффекта – перестройки биосферы человечеством".168

Размышляя по поводу выводов анатомов об отсутствии существенной разницы между мозгом человека и обезьяны, Вернадский замечал: "Едва ли это можно иначе толковать, как нечувствительностью и неполнотой методики. Ибо не может быть никакого сомнения в существовании резкого различия в тесно связанных с геологическим эффектом и структурой мозга проявлениях в биосфере ума человека и ума обезьян. По-видимому, в развитии ума человека мы видим проявления не грубо анатомического, выявляющегося в геологической длительности изменения черепа, а более тонкого изменения мозга... которое связано с социальной жизнью в ее исторической длительности".169

Переход биосферы в ноосферу, оставаясь природным процессом, приобретал вместе с тем, согласно Вернадскому, особый исторический характер, отличный от геологической истории планеты.

К началу XX века стало очевидно, что научная работа способна изменить лик Земли в масштабах, подобных великим тектоническим сдвигам. Пережив небывалый взрыв творчества, научная мысль проявила себя как сила геологического характера, подготовленная миллиардами лет истории жизни в биосфере. Приобретая форму, говоря словами Вернадского, "вселенскости", охватывая всю биосферу, научная мысль создает новую стадию организованности биосферы.

Научная мысль изначально исторична. И ее история, согласно Вернадскому, – не внешнее и рядоположенное по отношению к истории планеты. Это меняющая ее в самом строгом смысле геологическая сила. Как писал Вернадский, созданная в течение геологического времени, установившаяся в своих равновесиях биосфера начинает все сильнее и глубже меняться под влиянием научной мысли человечества. Вновь создавшийся геологический фактор – научная мысль – меняет явления жизни, геологические процессы, энергетику планеты.

В истории же научного познания особый интерес вызывал у Вернадского вопрос о субъекте как движущей силе научного творчества, о значении личности и уровня общества (политической жизни) для развития науки, о самих способах открытия научных истин (особенно любопытно, считал он, изучить тех лиц, которые делали открытия задолго до их настоящего признания наукой). "Мне кажется, – писал Вернадский, – изучая открытия в области науки, делаемые независимо разными людьми, при разной обстановке, возможно глубже проникнуть в законы развития сознания в мире".170 Понятие о личности и ее сознании осмысливалось ученым сквозь призму его общего подхода к мирозданию и месту, которое занимает в нем человек. Размышляя о развитии сознания в мире, в космосе, во Вселенной, Вернадский относил это понятие к категории тех же естественных сил, как жизнь и все другие силы, действующие на планете. Он рассчитывал, что путем обращения к историческим реликтам в виде тех научных открытий, которые были сделаны независимо разными людьми в различных исторических условиях, удастся проверить, действительно ли интимная и личная работа мысли конкретных индивидов совершается по независимым от этой индивидуальной мысли объективным законам, которые, как и любые законы науки, отличают повторяемость, регулярность.

Движение научной мысли, по Вернадскому, подчинено столь же строгим естественноисторическим законам, как смена геологических эпох и эволюция животного мира. Законы развития мысли не определяют автоматически работу мозга как живого вещества биосферы.

Недостаточно и организованной корпорации ученых. Необходима специальная активность личности в процессах преобразования биосферы в ноосферу. Именно эту активность, энергию личности Вернадский считал важнейшим фактором происходящей в мироздании преобразовательной работы. Он различал бессознательные формы этой работы в деятельности сменявших друг друга поколений и формы сознательные, когда из векового бессознательного, коллективного и безличного труда поколений, приноровленного к среднему уровню и пониманию, выделяются "способы открытия новых научных истин".

С энергией и активностью личностей, владеющих этими способами, Вернадский связывал ускорение прогресса. При его "космическом" способе понимания мироздания под прогрессом подразумевалось не развитие знание само по себе, но развитие ноосферы как изменений биосферы и тем самым всей планеты как системного целого. Психология личности оказывалась своего рода энергетическим началом, благодаря которому происходит эволюция Земли как космического целого.

Термин "ноосфера" означал такое состояние биосферы – одной из оболочек нашей планеты, – при котором она приобретает новое качество благодаря научной работе и организуемому посредством нее труду. При ближайшем рассмотрении становится очевидным, что эта сфера, по представлениям Вернадского, изначально пронизана личностно-мотивационной активностью человека.



<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>
Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)