<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>


Глава II

Годы странствования

В начале шестого века до Р.X., Самос был одним из самых цветущих островов Ионии. Рейд его порта находился как раз напротив лиловых гор изнеженной Малой Азии, откуда шли вся роскошь и все соблазны. Расположенный по берегу широкого залива, город красовался на зеленеющем побережье, поднимаясь красивым амфитеатром по гор, увенчанной выступом, на котором виднелся храм Нептуна.

На самом верху горы белели колоннады великолепного дворца. Там царствовал тиран Поликрат. Лишив Самос всех его свобод, он придал его жизни весь блеск искусств, которым он покровительствовал, и всю яркость азиатского великолепия.

Вызванные им с Лесбоса гетеры водворились во дворце, соседнем с его дворцом, и они зазывали молодых людей на пиры,. где происходило развращение в самых утонченных формах, приправленное музыкой, танцами и всевозможными пиршествами.

Анакреон, призванный Поликратом в Самос, приплыл туда на роскошной галере с пурпуровыми парусами и золочеными мачтами; с драгоценным кубком в руке распевал поэт перед двором тирана свои мелодические и благоухающие оды.

Счастье Поликрата вошло в поговорку по всей Греции. Он имел другом фараона Амазиса и тот предупреждал его, что не следует доверяться такому непрерывному счастью и в особенности не следует хвалиться им. В ответ на советы египетского властителя, Поликрат бросил свой любимый перстень в воду. "Отдаю его в жертву богам", сказал он при этом. На другой день золотое кольцо было возвращено тирану, найденное в пойманной рыбе, которая очевидно проглотила его.

Когда фараон узнал об этом, он объявил, что разрывает свою дружбу с Поликратом, уверенный что столь дерзновенное счастье должно навлечь на него гнев богов. Какова бы ни была ценность приведенного анекдота, конец Поликрата был трагический. Один из его сатрапов заманил его в соседнюю провинцию, где тот и погиб в медленных мучениях, после чего его тело было привязано слугами сатрапа к кресту на горе Микальской. Таким образом, жители Самоса могли со всех сторон видеть при багровом зарев заката труп своего тирана, распятый на возвышенном мысе лицом к острову, где он царствовал в радости и великолепии.

Но вернемся к началу царствования Поликрата. В одну ясную ночь, невдалеке от храма Юноны, дорический фасад которого был освещен мягким светом полной луны, придававшим ему еще большую мистическую величавость, под деревьями ближайшего леса сидел молодой пришелец. Сверток папируса с песнями Гомера соскользнул к его ногам. Он глубоко размышлял в чутком молчании ночи. Прошло уже много времени после заката солнца, но его пылающий диск продолжал стоять перед взором молодого мечтателя, и мысль его блуждала далеко от видимого мира.

Пифагор был сыном богатого самосского ювелира и его жены, которая называлась Парфениса. Дельфийская пифия, спрошенная во время путешествия молодыми новобрачными, предрекла им "сына, который принесет благо всем людям на все времена"; по совету оракула, супруги отправились в Финикию, в Сидон, чтобы предназначенный им сын появился на свет вдали от волнующих влияний их родины.

Еще до рождения ребенок был посвящен своими родителями свету Аполлона. Когда ему исполнился год, его мать, по заранее данному дельфийскими жрецами совету, понесла его в храм Адонаи, находившийся в Ливанской долине. Там великий жрец благословил его. Затем семья возвратилась в Самос.

Сын Парфенисы был чрезвычайно красив, кроток, разумен и с детства отличался справедливостью. В его глазах сверкала пламенная мысль, и она придавала всем его действиям сосредоточенную энергию.

Родители не только не противодействовали, а наоборот, скорее поощряли его преждевременную наклонность к науке. Он мог свободно беседовать с жрецами Самоса, которые к тому времени начали основывать в Ионии школы, где они и преподавали начала физики. В восемнадцать лет он занимался с Гермодамом в Самосе; в двадцать лет слушал уроки Фересида в Сиросе и вступал в диспуты с Фалесом и Анаксимандром в Милете.

Эти учителя открыли перед ним новые горизонты, но ни один не удовлетворял его. Среди их противоречивых учении он искал живой связи, синтеза, единства великого Целого. Он подошел к одному из тех кризисов, когда, ум, встревоженный противоречием явлений, сосредоточивает все свои способности в великом усилие увидать цель, найти путь, ведущий к свету истины, к центру жизни.

В эту теплую и яркую ночь, сын Парфенисы смотрел поочередно на землю, на храм и на звездное небо.

Она была здесь, вокруг него, мать земля, Деметра, Природа, в которую он хотел проникнуть; он вдыхал её могучие эманации, он чувствовал непреодолимую тягу, которая его влекла на её грудь, его, мыслящую частицу, неразделимую от неё.

Те мудрецы, которых он спрашивал, говорили ему: "Все исходить от неё. Из ничего не может исходить ничто. Душа происходить из воды или огня, или же из обоих элементов. Тончайшая эманация элементов, она исходит из них только для того, чтобы возвратиться к ним. Вечная Природа слепа и неумолима. Покорись роковому закону. Единственное твое достоинство состоит в том, чтобы познать его и покориться ему".

Затем он погружал взор в небо и смотрел на огненные буквы, которые в неизмеримой глубине пространства слагаются из сверкающих созвездий. Эти начертания должны иметь смысл. Ибо, если бесконечно малое, если движение атомов имеет свой смысл, как может не иметь его бесконечно великое, посев светил, распределение которых являет собою тело вселенной?

Да, каждый из этих миров имеет свой собственный закон, а все вместе движется по закону Числа в верховной гармонии. Но кто разберет когда-либо язык небесных светил? Жрецы Юноны говорили ему: "Небеса богов явились ранее земли. Твоя душа происходит оттуда. Проси богов, чтобы она могла вознестись обратно на свою сторону".

Это размышление было прервано страстным пением, донесшимся из сада, с берегов Имбразуса. Голоса лесбиянок томительно сливались с звуками цитры. Молодые люди отвечали на них вакхическими песнями. К этим голосам внезапно присоединились другие крики, пронзительные и зловещие, доносившееся из порта. То были крики мятежников, которых по приказанию Поликрата согнали в барку, чтобы продать их как рабов в Азию. Их били ремнями, усеянными гвоздями, загоняя в подводную часть барки. Их вой и проклятия разнеслись по ночной тишине, а затем все снова затихло.

Молодой человек почувствовал дрожь страдания, но он подавил ее, чтобы еще глубже сосредоточиться над загадкой которая встала перед ним еще настойчивее.

Земля говорила: Слепой Рок! Небо говорило: Провидение! А человечество, которое как бы брошено между обоими, кричало: Страдание! Безумие! Рабство!

Но в глубине своей души будущий адепт слышал непреодолимый голос, который отвечал и на цепи земли, и на сверкание небес одним криком: Свобода! Кто же был прав: мудрецы, жрецы, безумцы, страдающие, или он сам?

В сущности, все эти голоса выражали правду, каждый в своей собственной сфере, но ни один из них не раскрывал перед ним смысла существования.

Три мира пребывали неизменные, как недра Деметры, как сияние светил и как сердце человеческое, но лишь тот, кто сумеет найти их гармоническое сочетание и закон их равновесия, – станет истинным мудрецом, лишь он овладеет божественным знанием и будет в состоянии помогать людям.

В синтезе трех миров кроется тайна Космоса! Произнеся это слова, Пифагор поднялся. Его очарованный взгляд был устремлен на дорический фасад храма. Строгие линии храма казались преображенными под нужными лучами Дианы. Душа Пифагора увидала в нем идеальный образ мира и разрешение загадки, которое она искала. Ибо основание, колонны, и треугольный фронтон предстали перед ним внезапно, как тройная природа человека и вселенной, микрокосма и макрокосма, венчанных божественным единством, которое со своей стороны является троичным началом.

Космос, управляемый и проникнутый Богом, образует

Священную Тетраду, необъятный и чистый символ,
Источник Природы и образец Богов!2

Да, здесь, скрытый в этих геометрических линиях, таился ключ вселенной, закон тройственности, который управляет строением существ, и семиричности, лежащей в основы их эволюции. И Пифагор увидал в грандиозном видении миры, двигающиеся под ритм и гармонию священных чисел. Он увидал равновесие земли и неба, которое поддерживается человеческой свободой.

Три мира: естественный, человеческий и божественный, взаимно поддерживая и определяя друг друга, исполняют вселенскую драму двойным движением – нисходящим и восходящим. Он угадывал сферы невидимого мира, окружающие мир видимый и беспрерывно оживляющие его; он понял наконец возможность очищения и освобождения человека еще на земле путем тройного посвящения. Он увидал все это, а также и жизнь свою, и свое назначение в мгновенной яркой вспышке, с непоколебимой уверенностью духа, который чувствует себя лицом к лицу с Истиной. Как бы молния осветила его.

Теперь ему оставалось доказать умом то, что его могучая интуиция схватила в области Абсолютного, а для этого нужна была жизнь человека и нужен был труд Геркулеса. Но где найти знание, необходимое, чтобы довести такой подвиг до конца? Для этого недостаточно было ни песен Гомера, ни мудрецов ионийских, ни храмов Греции.

Дух Пифагора, который внезапно обрел крылья, начал проникать в свое прошлое, в свое происхождение, окутанное покровом тайны, и в таинственную любовь своей матери. Одно воспоминание детства появилось перед ним с необыкновенной яркостью. Он вспоминал, как мать несла его, годовалого ребенка, по долине Ливанской к храму Адонаи.

Он увидал себя маленьким, прижавшимся к груди Парфенисы, посреди огромных гор и вековых лесов, и увидал в тени деревьев падающий водопад. Его мать стояла на террасе, оттененной большими кедрами. Перед ней стоял жрец с белой бородой и с величавой осанкой; он улыбался матери и ребенку и говорил непонятные для него слова. Его мать часто вспоминала эти таинственные слова Иерофанта Адонаи: "О женщина ионийская! Твой сын будет велик мудростью, но помни, что если Греки обладают знанием Богов, знание Единого Бога сохраняется лишь в одном Египте".

Эти слова вспомнились ему вместе с улыбкой матери, вместе с прекрасным лицом Иерофанта и с отдаленным шумом водопада, в раме грандиозной картины, похожей на сновидение из иной жизни. Впервые он угадывал смысл предсказания. Он много слышал о чудесном знании египетских жрецов и об их никому неведомых тайнах; но он думал обойтись без них. Теперь же он понял, что должен овладеть "Божественным Знанием", чтобы проникнуть в глубину природы, и что он не найдет его нигде, кроме храмов Египта. И подготовила его к этому подвигу его нежная мать, кроткая Парфениса, которая, следуя внутреннему голосу, отдала его в дар Верховному Богу!

С этой минуты решение в душе Пифагора было принято: он решил отправиться в Египет и принять посвящение.

Поликрат любил покровительствовать философам и поэтам. Он дал Пифагору рекомендательное письмо к фараону Амазису, который представил его жрецам Мемфиса. Последние приняли его очень неохотно. Египетские мудрецы не доверяли Грекам, которых они считали непостоянными и легкомысленными.

Они сделали все, чтобы лишить бодрости молодого самосца, но он подчинился с непоколебимым терпением и мужеством всем препятствиям и испытаниям, которые ему пришлось перенести. Он заранее знал, что "божественное знание" приобретается лишь после того, как воля победит все низшее существо человека.

Его посвящено длилось двадцать два года под руководством великого жреца Сопхиза.

В книге о Гермесе мы описывали испытания и искушения, ужасы и экстазы посвященного Изиды, вплоть до видимой смерти адепта и до его воскресения в сиянии Озириса. Пифагор прошел через все фазы, которые давали возможность проверить не как отвлеченную теорию, а как нечто пережитое, учение о Глаголе-Свете или творческом Слове и учение о человеческой эволюции на протяжении семи планетарных циклов.

На каждом шагу этого головокружительного восхождения, испытания становились все труднее и труднее. Сотни раз приходилось рисковать жизнью, в особенности, когда приобреталась власть над оккультными силами, и на очереди были опасные опыты магии и теургии. Как все великие люди, Пифагор верил в свою звезду. Его не устрашало ничто, когда дело шло о приобретении знаний, и самая смерть не остановила бы его, тем более что он видел жизнь и по ту сторону смерти.

Когда египетские жрецы увидали в нем необычайную силу души и ту сверхличную страсть к мудрости, которая появляется так редко в этом мире, они открыли перед ним все сокровища своего опыта. Среди них он переплавил всю свою природу и закалил ее. У них же он глубоко изучил священную математику, науку чисел или всемирных принципов, из которой он сделал центр своей системы, дав ей совершенно новую формулировку. В то же время строгость дисциплины в египетских храмах убедила его, до какой страшной силы может дойти человеческая воля, когда она сознательно упражняется и развивается, и до какой степени безгранично её влияние как на тело, так и на душу человека.

"Наука чисел и искусство воли – вот два ключа магии", говорили жрецы Мемфиса; "они открывают все двери вселенной".

Таким образом Пифагор приобрел в Египте свой широкий кругозор, который дал ему возможность познавать различные ступени жизни и усвоить науки в концентрическом порядке; понять инволюцию духа в матерью путем мирового творчества и его эволюцию или восхождение к единству посредством индивидуального творчества, которое осуществляется благодаря развитью сознания.

Пифагор достиг до вершины египетского жречества и вероятно уже думал о возвращении в Грецию, когда война обрушилась на долину Нила со всеми её бедствиями и вовлекла посвященных Озириса в новый круговорот испытаний.

Деспоты Азии уже давно замышляли погибель Египта. Их повторявшиеся нападения на протяжении веков не удавались благодаря мудрости египетских учреждений, благодаря силе жрецов и энергии фараонов.

Но древнее царство, убежище герметической науки, не могло длиться бесконечно. Сын вавилонского завоевателя, Камбиз, двинулся на Египет со своими бесчисленными войсками, напоминавшими тучи голодной саранчи; он то и положил конец царствованию фараонов, начало которого теряется во тьме веков.

В глазах мудрецов это была катастрофа для всего мира. До тех пор Египет защищал Европу от нападения со стороны Азии. Его влияние простиралось на все побережье Средиземного моря, благодаря храмам Финикии, Греции и Этрурии, с которыми высшее жречество Египта было в постоянных сношениях. Но раз эта твердыня была опрокинута, грубая сила должна была затопить побережье Греции.

Пифагор пережил вторжение Камбиза в Египет; он видел как этот персидский деспот, достойный наследник коронованных злодеев Ниневии и Вавилона, разграбил храмы Мемфиса и Фив и разрушил храмы Амона. Он мог видеть и то, как фараон Псамменит, закованный в цепи, был приведен к Камбизу и поставлен на возвышении, вокруг которого были выстроены в ряд жрецы, члены самых именитых семей и весь двор фараона.

Он мог видеть дочь фараона, одетую в рубище, в сопровождении всей своей свиты, переодетой также в лохмотья, и наследника престола с двумя тысячами знатных молодых людей, приведенных сюда же с уздечками во рту и с поводами на шее, после чего все они были обезглавлены.

Он мог видеть фараона Псамменита, заглушающего рыдание при виде этой страшной картины, и безжалостного Камбиза, сидящего на троне и наслаждающегося страданиями своего повергнутого противника.

Жестокий, но поучительный урок истории... Какая яркая картина животной природы человека, разнузданной и незнающей препон, ведущей к тому чудовищному деспотизму, который все топчет под своими ногами и навязывает человечеству царство самого неумолимого произвола...

Камбиз распорядился о перемещении части египетских жрецов в Вавилон и поселил их внутри страны. В числе их был и Пифагор. Этот колоссальный город, сравниваемый Аристотелем с целой страной, окруженной стенами, представлял в то время необъятное поле для наблюдений.

Древний Вавилон, "великая блудница" еврейских пророков, был после персидских завоевали более чем когда-либо калейдоскопом всех народов, культов и религий, посреди которых азиатский деспотизм воздвигал свою высокую башню.

По персидским традициям основание Вавилона приписывают легендарной Семирамиде. По этим преданиям она построила его чудовищное основание, имевшее в окружности восемьдесят пять километров, его стены, Имгум-Бэль, по которым две колесницы могли нестись в ряд, его висячие террасы, его огромные дворцы с расцвеченными барельефами, его храмы, поддерживаемые каменными слонами, на вершине которых красовались многоцветные драконы.

Там целый ряд деспотов следовал один за другим, и они то и завоевали Халдею, Ассирию, Персию, часть Татарии, Иудеи, Сирии и Малой Азии. Туда же повлек Навуходоносор, убийца магов, плененный еврейский народ, который и после этого оставался верным своему культу в уголке необъятного города, в котором теперешний Лондон мог бы поместиться четыре раза.

Евреи дали царю могучего министра в лице пророка Даниила. При Валтасаре, сыне Навуходоносора, стены старого Вавилона рухнули наконец под мстительными ударами Кира, и Вавилон перешел на несколько столетии под владычество Персов.

Благодаря этим внешним событиям, в момент появления в Вавилоне Пифагора, три различные религии сталкивались в духовной жизни Вавилона: древние жрецы Халдеи, остатки персидских магов и избранный элемент из среды плененных иудеев. Доказательством, что эти различные, религиозные течения имели общую эзотерическую основу, служит роль Даниила, который, утверждая Бога Моисеева, оставался в Вавилоне первым министром при Навуходоносоре, Валтасаре и Кире.

Пифагор должен был расширить свой, и без того уже широкий горизонт, изучая все эти религий, доктрины и культы, синтез которых все еще сохранялся некоторыми посвященными. Он имел в Вавилоне возможность основательно изучить знание магов, наследников Зороастра. Если египетские жрецы одни обладали ключами к священным наукам, персидские маги считались более искусными в практическом применении оккультных знаний. Они утверждали, что в состоянии владеть оккультными силами природы, носящими название пантоморфного огня и астрального света.

В их храмах, говорить предание, при ярком солнечном дне наступала тьма, светильники зажигались сами собой, появлялось небесное сияние и слышались раскаты грома. Маги называли этот невещественный огонь, этот проводник электричества, который они умели сосредоточивать и рассеивать по своему усмотрению, "небесный лев", а электрические течения атмосферы и магнетические течения земли они называли "змеи" и приписывали себе способность направлять – их подобно вещественным токам – на людей. Они изучали также и силу внушающую, притягивающую и творческую. Они употребляли для вызывания духов формулы, заимствованные у древнейших наречий земли, давая при этом такое объяснение: "Не изменяй ни одного первобытного названия в заклинаниях, ибо все они – пантеистические имена Богов; они проникнуты магнетизмом обожания множества людей и могущество их невыразимо".3 Эти заклинания среди очистительных церемоний и молитв были – собственно говоря – то, что получило впоследствии название Белой Магии.

Таким образом, Пифагор проник в Вавилоне во все мистерии древней магии. В то же время, перед ним развертывалось в этом вертепе деспотизма, великое зрелище: на развалинах разрушающихся религий Востока, поверх его выродившегося жречества, группа посвященных, бесстрашных и тесно сплоченных, защищала свою науку, свою веру и, насколько это было возможно, стояла на страже справедливости. Лицом к лицу с деспотами, под постоянным опасением быть растерзанными подобно Даниилу во львином рву, они укрощали дикого зверя неограниченной тирании своей духовной силой и оспаривали у него почву шаг за шагом.

После своего египетского. и халдейского посвящения, Пифагор знал гораздо больше, чем его учителя физики или кто-либо из ученых Греков его времени. Ему известны были вечные начала вселенной и применение этих начал. Природа раскрыла перед ним свои глубины; грубые покровы материи разорвались перед ним, чтобы показать ему чудные сферы разоблаченной природы и одухотворенного человечества. В храме Нейф-Изиды в Мемфисе и в храме Бэла в Вавилоне он узнал много тайн относительно происхождение религий и относительно истории континентов и человеческих рас. Он мог сравнивать преимущества и недостатки еврейского единобожия, политеизма Греков, троичности Индусов и дуализма Персов.

Он знал, что все эти религии – ключи к единой истине, видоизменяющиеся для различных ступеней сознания и для различных общественных условий. Он владел ключом т.е. синтезом всех этих доктрин, обладая эзотерическим знанием. Его внутренний взор, обнимавший прошлое и погружавшийся в будущее, должен был прозревать с необыкновенной ясностью и настоящее. Его видение показывало ему человечество, угрожаемое величайшими бичами: невежеством священников, материализмом ученых и отсутствием дисциплины у демократии. Среди всеобщего расслабления, он видел вырастающий азиатский деспотизм и из этой черной тучи страшный циклон собирался обрушиться на беззащитную Европу.

Настало время вернуться в Грецию и начать там свое великое дело.

Пифагор поселился в Вавилоне и оставался там не по своей воле в течение двенадцати лет. Чтобы уйти оттуда, нужно было разрешение персидского царя. Его единоплеменник, Дэмосед, царский врач, просил за него и добыл для философа свободу. Пифагор вернулся в Самос после тридцатичетырехлетнего отсутствия.

Он нашел свою родину раздавленной под деспотизмом персидского сатрапа. Школы и храмы были закрыты. Поэты и ученые бежали от персидского цезаризма. Но он имел по крайней мере то утешение, что ему удалось принять последний вздох своего первого учителя, Гермодама, и найти в живых свою мать Парфенису, которая одна не сомневалась в его возвращении; ибо все остальные были уверены в его смерти.

Но она никогда не сомневалась в пророчестве жреца Аполлона. Она знала, что под белым одеянием египетского жреца сын её готовится к высокой миссии. Она верила, что из храма Нейф-Изиды появится тот благой учитель и светлый пророк, который снился ей в священной роще дельфийского храма и которого Иepoфант Адонаи обещал ей под кедрами Ливана.

Пифагор пробыл на родине не долго; легкая барка уносила по лазурным волнам Циклады и мать, и сына в новое изгнание. Они покидали навсегда погибающий Самос, направляясь в Грецию. Пифагора манили не олимпийские венки и не лавры поэта; его дело было необычайно велико: разбудить заснувшую душу богов в святилищах, вернуть силу и обаяние храму Аполлона и основать школу науки и жизни, из которой бы выходили не политики и софисты, а посвященные мужчины и женщины, истинные матери и истинные герои...



<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>
Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)