ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
В годы перед войной Хайдельбергский замок, обитель Пфальцского Льва и его царственной супруги, не мог не вызывать откровенного восхищения и благочествивого одобрения у одних, у других же – ожесточенной ненависти и осуждения. Как бы то ни было, игнорировать его существование было невозможно. Усовершенствований, внесенных де Ко, который достроил и модернизировал замок, наполнил его волшебными механическими статуями, водяными органами и прочими чудесами, объединявшими в себе новейшие достижения магии и науки, уже было вполне достаточно, чтобы возбудить изумленное любопытство соседей. Еще более достойными удивления должны были казаться сами обитатели крепости. Елизавета Стюарт отличалась сильным характером и яркой индивидуальностью (не стоит забывать, что бабушкой ее была Мария Шотландская). Посторонние наблюдатели не уставали поражаться страстной привязанности супругов друг к другу. Их двор разительно отличался от всех других германских дворов, а жизнь, которую они вели, со стороны представлялась романтической повестью, не менее удивительной, чем обрамлявший ее фантастический антураж. Разглядывая гравюру Мериана с видом на замок в Хайдельберге и на его сады, поневоле еще раз задаешь себе вопрос: какие последствия в Германии имело "бракосочетание Темзы и Рейна" – королевская свадьба, столь блистательно отпразднованная при яковитском дворе?
Сохранились и другие виды Хайдельберга – на эмблемах, впервые репродуцируемых в настоящей книге. Эмблемы эти заимствованы из небольшой книжки "этико-политических эмблем" Юлия Вильгельма Цинкгрефа, опубликованной Иоганном Теодором Де Бри в 1619 г. (гравюры были выполнены Маттеусом Мерианом) и посвященной курфюрсту Пфальцскому1. Позже мы еще вернемся к этой книжице и проанализируем ее более подробно. Пока же нас интересуют только виды Хайдельбергского замка – доподлинно отображающие действительность, поскольку гравером был Маттеус Мериан, в свое время создавший целую серию изображений замка и его садов для книги "Пфальцский Сад" и, стало быть, прекрасно знавший особенности хайдельбергского зодчества.
Первая эмблема в книге представляет собой вид на Хайдельбергский замок; слева – город, над которым высится шпиль церкви Святого Духа. На переднем плане – Лев, "сохраняющий бдительность даже во сне", как поясняют французские стихи, помещенные под эмблемой. Этот Лев – князь (курфюрст Пфальцский), охраняющий безопасность своих подданных. На другой эмблеме Лев Пфальца выглядит более воинственным; изображение замка на заднем плане позволяет составить достаточно полное представление об облике "английского крыла" с его многочисленными окнами. На третьей эмблеме замок и город показаны в более отдаленной перспективе, главное же место занимает фигура Льва, который держит отверстую книгу с девизом Semper Apertus2.
Рассмотрение видов Хайдельбергского замка с фигурой его Властителя-Льва на переднем плане имеет прямое отношение к теме настоящей главы – в этом читатель вскоре убедится.
В 1616 г. в Страсбурге был опубликован примечательный немецкий роман (или повесть, или, если угодно, фантазия)3, название которого можно перевести как "Химическая Свадьба Христиана Розенкрейца". Книга представляла собой третью публикацию в серии, вызвавшей "розенкрейцерский фурор". Ряд пополнялся ежегодно в течение трех лет: "Откровение" – 1614 год, "Исповедание" – 1615-й, "Свадьба" – 1616-й; при этом каждый новый документ не удовлетворял, но лишь еще более разжигал нетерпеливое любопытство тех, кто жаждал разгадки розенкрейцерской тайны. Мы, однако, уже подобрали исторический ключик к "Откровению" и "Исповеданию" – он должен помочь нам разобраться и со "Свадьбой". Роман повествует о царственной чете, обитающей в чудесном замке, полном всяческих диковин и изображений львов. Рассказ имеет аллегорический смысл, поскольку интерпретирует алхимические процессы как некий опыт мистического супружества души – опыт этот передается Христиану Розенкрейцу посредством видений, что посещают его в замке, посредством театральных представлений и инициационных церемоний (его посвящают в рыцари), наконец, посредством разъяснений, которые он получает от придворных Короля и Королевы.
Повествование делится на Семь дней, как в Книге Бытия. День первый начинается с того, что рассказчик накануне Пасхи готовится к Причащению. Сидя за столом, он обращается к своему Творцу в смиренной молитве и размышляет о множестве великих тайн, "немалую часть коих Отец светов4 по своей милости открыл мне". Внезапно налетает бешеный ураган, и в самом средоточии вихря является сияющая Дева в ризах небесного цвета, усыпанных звездами. В деснице чудесного видения – златая труба, на ней выгравировано некое Имя, каковое повествователь (Христиан Розенкрейц) прочесть сумел, но открыть не дерзает. В левой руке Девы – связка посланий на разных языках, которые она должна доставить во все концы света. Большие крыла ее усеяны очами5. Паря в воздухе, вестница громко протрубила в златую трубу.
Труба, крылья, усеянные очами, и другие атрибуты Девы согласно указывают на то, что перед нами – общепринятый аллегорический образ Славы (лат. fama)6. Выходит, что Дева, привидевшаяся повествователю, имеет самое непосредственное отношение к "трубному гласу" первого розенкрейцерского манифеста, "Откровения" (Fama).
Вскрыв конверт, врученный ему Девой, Розенкрейц обнаружил внутри стихотворное послание. Начиналось оно так:
Ныне, ныне, ныне срок настает:
Королевская свадьба уже грядет!
Коль ты и впрямь от рождения призван
И Богом для радости высшей избран –
К горе надлежит устремиться твоим стопам.
Взойди на вершину: Три Храма высятся там.
А что будет дальше – увидишь сам7.
На поле страницы подле стихов помещен некий символ; под стихами же – подпись: Sponsus et Sponsa, "Жених и Невеста". Тот же символ, в перевернутом положении, появляется и на титульном листе книги.
Символ воспроизводит в упрощенном начертании "иероглифическую монаду" Джона Ди, на что впервые обратил внимание С.Х.Йостен8. Присутствие этого знака сближает "Химическую Свадьбу" со вторым розенкрейцерским манифестом, "Исповеданием", опубликованным годом раньше под одной обложкой с вводным текстом, пересказывавшим содержание "Иероглифической Монады". "Свадьба" фактически начинается со знака монады, вынесенного на поле страницы, – и это еще один, очень сильный, довод, доказующий, что "таинственнейшая философия", лежащая в основе розенкрейцерских манифестов, есть не что иное, как философия Джона Ди.
Христиан Розенкрейц принял приглашение и стал торопливо собираться на королевскую свадьбу. Он облачился в белый льняной камзол, крестообразно расположил на плечах кроваво-красную перевязь, а "к шляпе своей <...> прикрепил четыре алых розы". Таков был его праздничный наряд – и вообще бело-красное одеяние и красные розы на шляпе останутся характерными атрибутами Христиана Розенкрейца на протяжении всего рассказа.
День второй застает героя в пути – он поспешает на Свадьбу, наслаждаясь красотой окружающей природы. Поднявшись на холм и достигнув величественного королевского портала, Розенкрейц вступает в разговор со Стражем Врат. Тот требует Пригласительное письмо, которое наш герой, по счастью, взял с собой. На вопрос Стража, кто таков гость, следует ответ: "Брат от Креста Алой Розы". У следующих врат был прикован на цепи рыкающий Лев, но тамошний Страж отогнал его, и Розенкрейц вошел внутрь. В крепости зазвонили колокола; Страж сказал, что следует поторопиться – не то, мол, и опоздать можно. В тревоге рассказчик поспешил вослед Деве, освещавшей ему путь факелом. Как только он вошел в Третьи Врата, они захлопнулись.
Замок был великолепен; он состоял из множества покоев и лестниц и был переполнен людьми. Правда, некоторые из гостей оказались надоедливыми хвастунами. Один, к примеру, рассказывал, что ему доводилось слышать музыку движущихся небесных сфер, другой якобы видал Платоновские "идеи", третий мог исчислить атомы Демокрита. Гости вели себя слишком шумно, но все разговоры смолкли, когда в зале зазвучала прекрасная и величественная музыка. "Играли все струнные инструменты разом <...> настолько гармонично согласовываясь друг с другом, что я позабыл самого себя". Когда музыка прекратилась, раздались звуки труб, и вошедшая вслед за тем Дева объявила, что Жених с Невестой уже неподалеку.
Третий день начался с восхода яркого и великолепного в своей славе солнца. Вновь зазвучали трубы, созывая гостей, и опять появилась давешняя Дева. Внесли весы и взвесили всех присутствовавших9, включая нескольких императоров, тоже приглашенных на праздник. Мало кто выдержал испытание, а для некоторых эта процедура закончилась и вовсе скверно10. Но когда очередь дошла до Христиана Розенкрейца, который держался очень скромно и казался менее достойным, чем другие гости, один из пажей вдруг крикнул: "Это он!" А Дева, увидев розы на его шляпе, попросила подарить их ей.
В тот же день на пышном пиру Розенкрейцу предоставили почетное место. Стол был покрыт красным бархатом и уставлен драгоценными кубками из золота и серебра. Пажи преподнесли каждому из гостей по ордену с изображением "Золотого Руна" и "Летящего Льва" с тем, чтобы они впредь носили эти знаки. Тем самым Жених облекал их инсигниями ордена, что позже намеревался "подтвердить посредством подобающего торжественного обряда".
Оставшаяся часть дня была посвящена осмотру достопримечательностей замка: гости любовались Львиным фонтаном в саду, рассматривали многочисленные картины, знакомились с великолепной библиотекой, дивились драгоценным часам, имитировавшим движение небесных сфер, и огромному глобусу с нанесенными на него изображениями всех стран света. А под вечер Дева повела всех в комнату, где ничего драгоценного не было, только несколько диковинных маленьких молитвенников. Там они увидели Королеву и преклонили колена свои, дабы соборно вознести молитву о Бракосочетании сием, прося, чтобы свершилось оно во славу Божию и к их общему благу.
На Четвертый день Розенкрейц, желая освежиться, вышел поутру в сад, к фонтану, и увидал, что Лев вместо меча имеет подле себя табличку с надписью, начинающейся словами: HERMES PRINCEPS11. Главным событием дня стало театральное представление, показанное Королю и Королеве в присутствии всех гостей и придворных.
Эту "веселую комедию" играли "искусные и ученые мужи" на "богато убранных подмостках"; части зрителей "предоставили наверху особое место", прочие же стояли внизу "между колонн". Пьеса состояла из семи актов, и сюжет ее вкратце сводился к следующему. На берегу моря старый король находит выброшенный волнами сундук, а в нем – младенца; сопроводительное письмо объясняет, что родину дитяти захватил король мавров. В следующих актах появляется сам Мавр и похищает найденную королем девочку, успевшую к тому времени подрасти и превратиться в юную даму. Сын старого короля освобождает принцессу и обручается с ней, но девушка вскоре опять оказывается во власти Мавра. В конце концов ее освобождают вновь, но тут в ход событий вмешивается "весьма злокозненный священник". Наконец и его могуществу наступает предел – ничто более не мешает бракосочетанию. Жених и невеста являются на сцену в великом блеске, и все присутствующие в зале восклицают: Vivat Sponsus, vivat Sponsa!12 – "таким образом они, через посредство этой комедии, благороднейшим образом поздравляют наших Короля и Королеву". В финале все голоса сливаются в единую Песнь Любви:
Время Любви в права свои вступило:
Свадьба, свершившись, нас счастьем одарила!
"Песнь" заканчивается пророчеством о потомстве любящей четы, которое будет исчисляться тысячами.
Между действиями этой "комедии" с очень простым сюжетом разыгрывались короткие интермедии на библейские темы, имевшие символический смысл. Например, на сцену вдруг являлись "четыре зверя Даниилова"13 или "истукан Навуходоносора"14 – это должно было настроить зрителя на восприятие спектакля как пророчества.
После представления все вернулись в замок, где и произошел весьма странный эпизод, описанный в романе со многими выразительными подробностями. Среди всеобщего скорбного молчания внесены были шесть гробов. Шестерых человек обезглавили, и тела их поместили в гробы. Позднее, на следующий день, усопшие были возвращены к жизни.
На Пятый день рассказчик, исследуя подземелье замка, внезапно оказался у двери с загадочной надписью. Открыв дверь, он обнаружил склеп, под своды которого не проникали лучи солнца; тем не менее темно не было – внутренность помещения освещали огромные рубины. Посреди стояла гробница, украшенная удивительными изображениями и надписями.
День Шестой прошел в тяжких трудах у печей и иных алхимических приспособлений. Алхимикам удалось в итоге сотворить новую жизнь – в облике алхимической Птицы. Рождение этой Птицы и уход за ней описаны в юмористической и очень живой манере (ср. илл. 1).
На Седьмой, и Последний, день гости собрались на морском берегу, готовясь к отплытию. Их ожидало двенадцать кораблей, на которых развевались флаги с эмблемами зодиакальных созвездий. Дева сообщила, что все присутствующие избраны в число "Рыцарей Златого Камня". В последовавшем за тем великолепном шествии Христиан Розенкрейц ехал верхом рядом с Королем, и "каждый из нас держал белоснежную хоругвь с красным крестом". Шляпа Розенкрейца опять была украшена розами – его отличительным знаком. Паж зачитал по книге установления ордена Златого Камня, каковые сводились к следующему:
После этого все они были "с подобающими церемониями посвящены в рыцари". Завершился обряд в маленькой часовне. В той же часовенке наш герой повесил свое "Златое Руно" и шляпу с розами, оставляя их на вечную память, и написал рядом собственный девиз и имя:
Summa Scientia nihil Scire
Fr. CHRISTIANUS
ROSENCREUTZ15.
"Химическая Свадьба" – слишком длинное сочинение, чтобы печатать его в Приложении целиком; поэтому мы решили ограничиться кратким пересказом, который поможет читателю составить хотя бы общее представление о романе.
Перед нами, по сути, алхимическая фантазия. Ее центральная тема – слияние элементов, или, выражаясь алхимическим языком, "свадьба", соединение "жениха" и "невесты". Затрагивается также и тема смерти, или nigredo16, – состояния, через которое проходят элементы в процессе трансмутации. На гравюрах школы Михаэля Майера17, изображающих "алхимические эмблемы" и относящихся примерно к тому же времени, что и роман, можно увидеть и "алхимическую свадьбу", и "алхимическую смерть", и образы львов и дев, которые следует понимать как символы либо зашифрованные обозначения тех или иных действий "химиков". Правильность интерпретации романа как алхимической аллегории подтверждается еще и тем обстоятельством, что, по сюжету, один из дней был целиком посвящен алхимическим трудам.
Однако эта аллегория, конечно же, имеет и духовный подтекст: она описывает процессы обновления и изменения, происходящие в человеческой душе. Алхимии всегда была свойственна подобная смысловая двойственность, но в данном произведении тема "духовной алхимии" (которая как бы открывается знаком "монады" Ди) разработана с особой утонченностью. Будущим исследователям, возможно, удастся обнаружить прямую связь между передвижениями героев романа (очерченных с математической точностью) и концепцией "Иероглифической Монады" – но этот вопрос требует особого рассмотрения.
Мы же пока отметим, что анализ манифестов, проведенный в предыдущей главе, позволяет выделить в тексте "Химической Свадьбы" несколько измененные варианты аллегорий, уже знакомых нам по "Откровению" и "Исповеданию". Так, в манифестах Христиан Розенкрейц связан с неким орденом, занимающимся благотворительностью; в "Свадьбе" – с рыцарским орденом. Розенкрейцерская Братия привержена "духовной алхимии"; то же может быть сказано и в отношении Рыцарей Златого Камня. То, чем занимаются розенкрейцерские Братья, символически воплощено в сокровищах их склепа; аналогичное символическое значение имеют и сокровища замка. Более того, в "Свадьбе" рассказывается о склепе с гробницей – читателю явно хотят напомнить о знаменитом склепе, описанном в "Откровении". Да и начинается роман с появления персонифицированной Славы, издающей призывный "трубный глас".
Сказанное не обязательно означает, что все три произведения – "Откровение", "Исповедание" и "Свадьба" – были написаны одним автором. Однако аллегорические ходы, используемые в упомянутых произведениях, настолько однотипны, что заставляют предполагать согласованную работу единомышленников, стремящихся тем или иным путем распространить миф о Христиане Розенкрейце – благодетеле рода человеческого, вокруг которого сплачиваются разные братства и ордены.
Но откуда взялось само имя этого брата? Почему его называют "Христианом Розенкрейцем"? На этот счет выдвигалось много предположений. Роза – символ алхимический; мы знаем целый ряд алхимических трактатов, названия которых начинаются со слова Rosarium – "Цветник роз". Роза – символ Девы Марии, который, однако, имеет и другой, более широкий мистико-религиозный смысл – вспомним хотя бы видение Данте или "Роман о Розе" Жана де Мена18. Исследователи обращали внимание и на параллели более частного характера: так, Лютер использовал розу в своей эмблеме; герб Иоганна Валентина Андреэ представлял собой сочетание креста св. Андрея с розами19.
Символы по самой своей природе амбивалентны, а потому все вышеприведенные рассуждения должны быть учтены, все они могут оказаться необходимыми звеньями общей картины. Но давайте вернемся к тому времени, когда Иоганн Валентин Андреэ, юный студент в Тюбингене, сочинял первый вариант своей "Химической Свадьбы", находясь под свежим впечатлением от недавних взволновавших его воображение событий: церемонии облечения герцога Вюртембергского регалиями рыцаря Подвязки и гастролей английских актеров. Не герцог ли Вюртембергский – оккультист и алхимик, блистательный рыцарь ордена Подвязки – послужил прототипом образа Христиана Розенкрейца? Ведь и Розенкрейц описывается как немецкий вельможа, состоящий в некоем ордене, символами которого являются красный крест и розы – символы св. Георгия Английского и одновременно ордена Подвязки.
Некоторые мотивы "Химической Свадьбы" редакции 1616 г. тоже могут быть истолкованы как отражение юношеских впечатлений, вдохновивших Андреэ на написание первого варианта романа. Так, в дошедшей до нас второй версии подробно описываются роскошные празднества, церемония посвящения в рыцарский орден, театральное представление. Игра английских актеров, рассказывает Андреэ20 столь сильно поразила его воображение, что он и сам начал писать пьесы – как раз в то время, когда сочинял "Химическую Свадьбу". По моему предположению, юношеские впечатления – и театральные, и связанные с пышным церемониалом ордена Подвязки – были использованы Андреэ, когда он создавал вторую версию романа (1616 г.). Христиан Розенкрейц – не только рыцарь Золотого Руна и Златого Камня21, но еще и рыцарь Красного Креста. В пространных описаниях рыцарских праздников и инициационных церемоний то и дело всплывают намеки на орден Подвязки: Красный Крест ордена Подвязки, Красный Крест св. Георгия Английского стали неотъемлемой частью немецкой культуры, слившись с образом Христиана Розенкрейца, преобразившись в его отличительные знаки – алые розы и Красный Крест.
Один исследователь интересующего нас движения подошел, как мне думается, весьма близко к решению вопроса о происхождении имени Розенкрейц – хотя и не располагал собранным мною материалом. Я имею в виду Поля Арнольда и его книгу "История розенкрейцеров", где проводится параллель между "Химической Свадьбой" и эпизодом с Рыцарем Красного Креста из "Королевы фей" Спенсера22. Арнольд полагает, что аллегорические образы Рыцаря Красного Креста у Спенсера и Брата Креста Розы в "Химической Свадьбе" имеют много общего. Правда, по моему мнению, сходство не простирается далее того факта, что в обоих случаях центром аллегорических построений является рыцарь Красного или Розового Креста. Но все равно, Арнольд, пусть и окольным путем, выводит нас на правильную дорогу: сходство обоих произведений объясняется тем, что прототипом спенсеровского Рыцаря Красного Креста тоже послужили рыцари Подвязки.
Когда Фридрих Пфальцский выдвинулся на роль протестантского лидера, специалисты по пропаганде стали настойчиво подчеркивать его принадлежность к ордену Подвязки. Мы видели, как был обыгран этот мотив устроителями свадебных фейерверков в Лондоне; как он возник вновь на торжествах в Хайдельбергском замке по случаю прибытия туда молодоженов (помните, сам курфюрст разъезжал тогда на триумфальной колеснице, украшенной эмблемами обоих орденов – и Золотого Руна, и Подвязки); как, наконец, после разгрома Фридриха его враги коварно использовали в своих целях факт утери Подвязки – той самой, что якобы гарантировала курфюрсту поддержку со стороны его царственного тестя.
Итак, перерабатывая первый, юношеский вариант "Химической Свадьбы", Иоганн Валентин Андреэ осовременил его, введя в текст намеки на нового высокого представителя ордена Подвязки в Германии, причастного, как мы помним, к розенкрейцерскому движению, – Фридриха Пфальцского. Теперь, как кажется, мы легко можем установить и местонахождение того замка, где разворачиваются основные события нашего странного романа. Конечно же, речь идет о Хайдельбергском замке – владении Пфальцского Льва (того, что изображен охраняющим замок на "этико-политических эмблемах", рассматривавшихся в начале этой главы). Автор "Химической Свадьбы" вводит нас в просторный замок, наполненный всякими диковинами и окруженный волшебным садом, – это и есть Хайдельбергский замок и его сад, изобилующие чудесными творениями де Ко. Описания Льва, прикованного к воротам, и великолепного Львиного фонтана в саду должны внушить мысль, что мы находимся во владениях Пфальцского Льва. Повсюду – в замке и в саду – царит оживленное движение, мы встречаем множество служащих этого богатого двора, вся жизнь которого вращается вокруг супружеской четы, Короля и Королевы, "жениха" и "невесты". Царственная пара символизирует собой "супружество" как некий мистический опыт, с одной стороны, а с другой – как алхимический процесс соединения sponsus'a и spons'u ("жениха" и "невесты"), который следует интерпретировать в духовном плане. Кроме того, у этих персонажей есть и вполне конкретные исторические прототипы – курфюрст Пфальцский и его жена, Елизавета Стюарт.
Порой за сложной символикой "Химической Свадьбы" проступают черты характера и обстоятельства жизни реальной Елизаветы. Так, на Третий день гостей вводят в комнату со странными маленькими молитвенниками, где все они, преклонив колена, молятся о сем брачном союзе, дабы он послужил ко славе Господней. В этом эпизоде можно усмотреть намеки на скромную пуританскую молельню Елизаветы, на ее англиканские молитвенники, наконец, на то "божественное" значение, которое приписывалось ее свадьбе, – ведь венчание в Лондоне праздновалось столь пышно именно потому, что современники считали его событием, весьма важным "для веры".
Нам непросто понять, о чем думали государи эпохи Ренессанса, когда они создавали и украшали свои дворцы и парки, выстраивая из них как бы открытую мнемоническую систему, позволявшую, посредством сложной пространственно-образной систематизации, хранить в памяти всю энциклопедическую сумму тогдашних знаний. Нечто в подобном роде представляли собой "комнаты чудес" в пражском дворце императора Рудольфа II – и как знать, не потому ли Фридрих так заботился об обустройстве своего Хайдельберга, что видел в этом городе будущую столицу "герметической" империи? Мы не можем восстановить даже в своем воображении все те постройки и "чудеса", коими славен был Хайдельберг, однако "Химическая Свадьба" в некоторой степени проясняет для нас цели строителей – они хотели представить (в символической форме) энциклопедию всех тогдашних знаний и, может быть, создать у себя такую атмосферу, что помогала бы улавливать оккультные связи и вслушиваться во вселенские гармонии.
Вся жизнь курфюрста Пфальцского и его жены (начиная с лондонской свадьбы) была сопряжена с театром. Переехав в Пфальц, супруги не изменили своей привязанности к сценическому искусству – а потому нас не должно удивлять, что и в "Химической Свадьбе" наряду с другими занятиями гостей описано посещение театра. Гости, кажется, направляются к месту, где будет представлена пьеса, через сад, а само театральное здание называется "Домом Солнца". На гравюре Мериана с видом на замок и сад в Хайдельберге изображено любопытное строение или комплекс строений – в плане это выглядит как две закругленные амфитеатрообразные конструкции, соединенные крытыми проходами с центральным залом. Не напрашивается ли мысль, что необычное сооружение могло предназначаться для неких зрелищных мероприятий или театральных представлений?
Но все-таки главные события "Свадьбы" так или иначе связаны с церемониями и ритуалами рыцарских орденов. Автора, мне кажется, могли вдохновлять не только первые зрелища подобного рода, увиденные им в пору юности в Штутгарте, но и более недавние события при хайдельбергском дворе. Кульминацией всего романа является сцена посвящения гостей в рыцари ордена Златого Камня, отнесенная к концу Дня седьмого, после чего гости отплывают на своих кораблях. Это место в сочинении Андреэ как будто опровергает наши догадки: место действия "Химической Свадьбы" явно не соответствует расположению Хайдельберга – уж никак не скажешь, что столица Фридриха стоит на берегу морском. Но не будем забывать, что именно в Хайдельберге триумфальные колесницы оформлялись в виде кораблей; одна гравюра из "Описания Путешествия" изображает, как пфальцграф, переодетый Ясоном, "плывет" на подобном "корабле", украшенном символами Золотого Руна и Подвязки.
Итак, целый ряд деталей согласно указывает на то, что впечатления от блистательного хайдельбергского двора направляли фантазию Андреэ, когда он писал свой замечательный роман, ставший вершиной розенкрейцерского мифа. Но, конечно, прежде всего роман этот является созданием оригинального творческого воображения, сумевшего выразить в художественной форме чаяния розенкрейцерского движения, которому суждено было погибнуть, едва начавшись. И, что еще важнее, перед нами – творение гениального религиозного ума, которое не укладывается в узко-политические или же сектантские рамки, ибо представляет собой аллегорию духовного самосовершенствования человека, сопоставимую по интенсивности мысли и чувства с "Путем Паломника"23 Джона Беньяна.
Но все-таки что подразумевают слова "Крест Розы", каково их происхождение? Вниманию читателя было предложено несколько гипотез на этот счет – старых и новых. В настоящей главе я высказала предположение о рыцарской этимологии имени Розенкрейц, намекающего, как мне кажется, на Красный Крест св. Георгия и ордена Подвязки и на символ Англии – розы. В предыдущей главе излагалась старинная алхимическая гипотеза, согласно которой имя образовано от латинских слов "роса" – ros и "крест" – crux (причем "крест" понимается как символ света) и несет в себе отсылку к алхимическим учениям. В подтверждение этой теории можно сослаться на то обстоятельство, что "Монада" Ди – сочинение, на титульном листе которого цитируется библейское высказывание о росе (ros), a в самом тексте знак "монады" трактуется как алхимическая форма креста, – обнаруживает, как мы постарались показать, непосредственные связи с розенкрейцерским "Исповеданием". Избегая слишком категоричных высказываний по столь сложным вопросам, я все же дерзну заметить, что две рассмотренные выше гипотезы вовсе не исключают одна другую: имя Розенкрейц может подразумевать одновременно и экзотерическое (рыцарское) толкование – "розовый крест", и эзотерическое (алхимическое) – "росный крест". Если это так, то истоки розенкрейцерства как алхимического учения следует искать в "Монаде" Ди, в самом же образе Розенкрейца явственно ощутимы "рыцарские" обертоны, да и имя его прежде всего ассоциируется с "Красным Крестом". Оба истока имени оказываются английскими: английская рыцарская идеология и английская алхимия, соединившись вместе, оказали сильнейшее воздействие на зарождавшееся в Германии движение "Креста-Розы" – английские символы, как мы видим, не только были "переведены" на язык немецкой культуры, но и обрели в новой среде дополнительные оттенки смысла.