Валерий Кувакин

ВОЗВРАЩЕНИЕ СЕБЯ

К ПСИХОЛОГИИ ВНУТРИЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия
Вып. 1/2006 (8), стр. 106-112

Вопрос, который фактически поставил Федор Достоевский и уже специально рассмотрел Лев Шестов, – это вопрос об отношениях между человеком и идеей, но не идеей как нейтральным знанием, а как идеей-убеждением, идеей-мировоззрением, идеей-верой.

Как обнаружилось, эти отношения столь же сложны, сколь и отношения между людьми. Психология проникших и обосновавшихся в сознании человека идей-убеждений, их характер и претензии в отношении человека, их обещания и диктаторские замашки, их честолюбие и драчливость, лесть в отношении человека и их паразитизм, амбициозность и перфекционистские амбиции, догматизм и непреклонность – все это и многое другое ставит вопрос о безопасных принципах отношений между человеком и его мировоззрением.

Некоторые из них весьма просты, например, критичность и самокритичность, ирония в отношении своего мировоззрения, точнее, установка исследовательского скептицизма, элементы мониторинга и сканирования содержания внутреннего мира, бдительность самосознания и др. Но есть и некоторые более сложные, не просто методологические правила. Например: обнаружение, понимание и осмысление самого этого сложного характера психологии убеждений и верований и установление специальных норм отношений между человеком и содержаниями его сознания. В этих отношениях уместен принцип вето Я по отношению к окружающим его же "собственным" убеждениям. Это означает, что внимательно, доброжелательно и вместе с тем критически и осмотрительно выслушивая советы и решения, предлагаемые нашим мировоззрением или принимаемые на его основе, мы всегда должны пресекать всякий диктат со стороны мировоззренческих норм. Правда, для человека эта диктатура всегда наступает очень незаметно, постепенно, неслышно. Первые куски проволоки и кирпичи будущей мировоззренческой тюрьмы могут приноситься в сознание уже в детстве, а одиночка убеждений может строиться много лет. Ее строительству способствуют естественно присущие человеку консерватизм, догматизм, страх перемен, отчужденность и закрытость, впрочем, как и многие другие внутренние и внешние обстоятельства жизни.

Для установления нормальных отношений между человеком и идеями-убеждениями весьма полезно признание их релятивности и принципиальной безличностности, бессубъектности. Релятивности – поскольку идеи приходят и уходят, а человек остается; идей много, а я один; сколько людей, столько и убеждений, но это кажется немыслимым с точки зрения (не человека, а) убеждения. И, тем не менее, люди, в принципе, живут и здравствуют скорее всего именно потому, что убеждений так много. Это и значит, что убеждения – не субъектны, они предикативны, т.е. по своему должному статусу они не могут быть субъектами. Напротив, они лишь принадлежат человеку и суть формы или способы проявления его существования. Но это не значит, что наши взгляды способны на фактическое признание такого статуса. Они не делают этого никогда. А если и говорят, что признают, то врут при этом льстиво, коварно, но совершенно невинно и бессознательно [1]. Их природа – ввиду абстрактности и тотальности всякой идеи – всегда тоталитарна, деспотична. Их единственный заветный идеал – командовать субъектом, подрывать его субстанциальный статус, не принадлежать ему, а сделать его принадлежащим им. Но это не значит, что от них нужно бежать или выбрасывать их из головы. Ведь идеи и убеждения суть наиболее значимые для человека способы его познавательного и практического отношения к себе и действительности. Просто нужно четко придерживаться принципа ценностного и экзистенциального приоритета человека по отношению к своему мировоззрению: какой бы прекрасной и умной ни была идея, человек всегда ценнее и значимее.

Важна и еще одна процедура. Я ее называю дистанцией свободы между Я, т.е. субъектом убеждений, и самими убеждениями. Иначе говоря, нужен некоторый зазор между личностью и обитающими в ее сознании убеждениями, установками и верованиями. Оптимальность дистанции свободы (как и в случае с одеждой или ботинками, которые не должны быть ни велики, ни малы, а в самый раз) означает, что обитающие в нашем внутреннем мире убеждения и идеи не должны быть ни слишком далеко от нашего Я (иначе мы их можем потерять или не докричаться до них, когда они нам понадобятся), ни слишком близки к Я (тогда они будут путаться у него под ногами, без конца хватать его за горло, да и вообще не давать ему жить своей собственной вольной жизнью и быть хозяином самому себе, не говоря уже об управлении жильцами, т.е. идеями своего внутреннего мира). Возможно, в идеале должны быть равноправные отношения между человеком и его убеждениями. Однако, судя по всему, такого не может быть ни по природе убеждений, ни по природе человеческого Я.

Но, справедливо спросит читатель, хотя, возможно, и существует риск оказаться под гнетом своих идей – и примером тому служит большинство людей, не задумывающихся о самой такой возможности, не говоря уже о массе догматиков, фанатиков, этих потенциальных параноиков [2] – не отказываться же нам от убеждений, ведь без них невозможно жить? Более того, все сказанное выше – это ведь тоже убеждение, возможно, наиболее коварное, поскольку оно говорит тебе: прими меня, ведь я критично, признаю твой приоритет, твое право в любой момент отказаться от меня и т.д.

Вопрос непростой, но хотя бы частично его, думаю, можно решить. Во-первых, сказанное есть не только убеждение, а нечто большее, выходящее за рамки убеждений, поскольку предлагается нечто металогическое и метаидейное: здесь чисто житейски, прагматично, в целях самосохранения и безопасности Я заведомо изымает себя из области мировоззрения и возвращает себя самому себе, помещаясь при этом (во-вторых) в центре и на некотором расстоянии от идей. Такая процедура если и несет на себе черты убеждения, то обещает встроить в мышление и мировоззрение (что не одно и то же) принципы самоконтроля. Здесь Я останется только правильно мыслить, прислушиваться к голосу мировоззрения и проверять, соблюдает ли оно данные человеку обязательства. В-третьих, в сказанном – минимум конкретных норм, т.е. оно не мелочно регламентирует поведение человека, но предлагает лишь определенные процедуры самоконтроля, контроля своего мышления и своих убеждений. Иначе говоря, оно скорее процедурно и методологично, чем рецептурно, ригористично и догматично. К этой методологии можно было бы добавить кое-что из стилей и психологии заботливого и гуманного мышления: открытость, пробабилизм, вероятностность, объективность, фаллибилизм, эмпирическую проверку, аффирмативность и позитивность, эмпатию, осмотрительность. Причем эти установки одинаково хороши и в отношении мировоззрения к самому себе – при сохранении посреднической, точнее, режиссерской или менеджерской роли Я, – и в отношениях с другими людьми, общение с которыми на уровне явлений происходит как отношения двух и более мировоззрений [3].

Но это только одна сторона вопроса, которая не является "окончательным" решением проблемы гарантированности свободы и автономии Я от воздействия на него негативного потенциала убеждений. Вторая его сторона: а что остается от Я или в Я, когда мы отделяем от него всякое содержание сознания, в том числе и мировоззренческое? Кажется, ничего, кроме мышления и содержания самосознания, обращенного к Я, а не просто к самому сознанию или процессу мышления, содержанием которого является сам процесс мышления [4]. Но если мы допустим, что наше Я— это не просто кантовское Я = Я как трансцендентальное единство апперцепции, но нечто экзистенциальное, действительно существующее и переживающее себя как изначально жизненное единство, то тогда мы должны включить в него не только 1) интуиции и мышление Я относительно самого себя, 2) признаки его существования, но и 3) некоторые, по крайней мере, базовые потребности этого Я [5].

Каковы же эти базовые или экзистенциальные потребности, без которых наше Я не может существовать? Прежде всего, это сама потребность жить, существовать. Я жизнелюбиво, хотя (к сожалению) нередко и забывает об этом. Оно хочет быть, существовать, присутствовать не только в себе, в мышлении, сознании и мире, но и во всем возможном и невозможном. Я живет, существует, оно – живое Я, действительность. Во-вторых – это его потребность в самосохранении как самоидентичности. Далее, это потребность в познании подлинности и достоверности себя и мира. К числу базовых потребностей нельзя не отнести и буквально жажду нашим, даже еще не "вылупившимся" из детства, Я истины, справедливости, блага, красоты, свободы, деятельности, общения.

Что еще нужно нашему Я? Практически все. Но особенно любви, секса, репродуктивности, дружбы, заботы, радости, участия, благодарности... а также того, в чем изначально нуждается его плоть, его воплощение в виде физико-химико-био-психического существа и существа социокультурного.

Кажется, имеется в виду не мировоззрение, не убеждение, а что-то более глубокое, составляющее его платформу. Но спросим иначе: не является ли сказанное убеждением? И если да, то тогда грош цена тому, о чем говорилось выше, и где гарантии того, что предлагаемое убеждение не является, как и все прочие, темницей нашего духа?

Мне не хочется надувать щеки и говорить: нет, не является, – поскольку я и сам не уверен, что это не какая-то разновидность убеждения или установки. Я могу только рассчитывать на эмпатию в отношении высказанного мною предположения о том, что если это и убеждение, то наименее опасное для человека [6]. Кроме того, я не рассматриваю позитив сказанного в качестве нормативных суждений как нечто желательное или должное. В данном случае для меня важнее описать ситуацию так, как я ее вижу, поэтому и надеюсь, что сказанное – это прежде всего описание самоочевидного. Правда, чтобы оно стало таковым, нужен особый взгляд, так сказать, феноменологический подход, чтобы описанные феномены стали самоочевидными.

В чем состоят признаки самоочевидности того, что относящееся к Я не есть относящееся к убеждению? В фактах. Таким решающим фактом является смена убеждений, их эволюция, обогащение или эрозия. Вместе с тем базовые потребности или признаки Я кажутся константами, хотя и требующими процедур осмысления для самоочевидного их присутствия для Я и для человека в целом.

Таким образом, личностное начало удерживает в себе все то, что оно, как кажется, может потерять, если отделить его от убеждений. Но оно не теряет главного, если помнит о естественном приоритете своих фундаментальных потребностей, если видит объективный и субъективный релятивизм убеждений, если имеет смелость навести порядок в "доме" и твердо удерживать свое право быть хозяином в своем внутреннем мире [7]. Оптимальной, видимо, является ситуация, когда базовые потребности личности наилучшим образом удовлетворяются его всегда вторичными убеждениями, формируемыми из содержаний сознания с помощью внешних трансляторов и обстоятельств, но при решающем голосе Я, помнящим и заботящемся о себе самом, что, впрочем, не является событийно гарантированным [8].

Сказанное может рассматриваться как фрагмент экзистенциальной, психологической, интеллектуальной и аксиологической гигиены, столь важной для создания нормальной экологии сознания, непосредственной среды обитания нашего Я, этого центра всего человеческого существа, признаки и потребности которого оборачиваются признаками и потенциалами нормальной, здоровой, свободной и бесконечно богатой личности.

И что же в остатке? Если имеется в виду "мораль" сих рассуждений, то я бы сказал, что одной из важных, но плохо осознаваемых внутренних, свободных и ответственных (но не навязанных извне!) обязанностей человека является максимально возможное прояснение им архитектоники своего внутреннего мира, установление оптимальных отношений между личностным началом человека и его надличными убеждениями, между базовыми его потребностями и достойными способами их реализации с помощью наших, именно наших убеждений и знаний. Обретение такой динамичной гармонии – наилучшая платформа изобильной, счастливой и творческой жизни.

[1] Бессознательно – ввиду очень простого факта: у них нет никаких механизмов самоконтроля, сознания и тем более самосознания. Ведь сами по себе идеи невменяемы и безответственны. В самом деле, убеждение в этом смысле не более чем принятое по умолчанию как "свое" содержание сознания, но, конечно же, не само оно. И, тем не менее, у понятий, убеждений и идей есть своеобразная природа, психология, характер, причем совершенно одинаковая, т.е. независимая от конкретного их содержания. Например, догматичной или фанатичной может быть всякая идея. Наиболее пикантными случаями являются догматичный скептицизм, фанатичный морализм или некритичный рационализм.

[2] Замечательно пел об этом Вл. Высоцкий: "Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков". Но сегодня попытки появления всяких "жириков" имеют место. Хорошо, что все они (пока?) не "настоящие".

[3] Но как замечательно, когда у нас есть возможность общаться непосредственно на уровне человеческих существ, а не слов или мировоззрений. Порой пожать руку человеку или просто обнять его стоит ценностей всех вместе взятых мировоззрений. А созерцание прекрасного? А любовь и эрос? Разве это не роскошная возможность – пожить в свободе и радости непосредственного общения?

[4] Что кажется практически невозможным, поскольку мыслить пустое или чистое мышление едва ли возможно, т.е. мыслить-то и можно, только это значит мыслить о пустом месте, ни о чем. А это – сомнительная привилегия немногих абстрактных людей, т.е. философов.

[5] Приходится делать различие между базовыми потребностями экзистенциального Я и признаками личного существования, в которые входят: самотождественность, нередуцируемость, уникальность, неабсолютная совместимость и вместимость Я во внешний мир, мышление, диалогизм Я (его alter и prima ego), монодуализм Я (единство этих двух эго в одном Я), данность и вместе с тем неданность нашего Я самому себе, самоочевидность и неокончательная определяемость нами нашего собственного Я, его очевидное присутствие в нас всегда и везде, но и таинственность, "закулисность" его для человека и др.

[6] Действительно, хотя потенциально любое мировоззрение обладает дурным характером и может обернуться темной своей стороной, величина этого потенциала бывает весьма различной. Скажем, заведомо криминальное, расистское или нигилистическое мировоззрение более опасно для человека, чем христианское; правда, последнее не исключает возможности его трансформации в фундаменталистское или религиозно-террористическое.

[7] Неплохим правилом интеллектуальной гигиены является периодически задаваемый вопрос: кто хозяин в моем доме: я или мои убеждения? Но такой с виду очень простенький вопрос требует подчас максимального мужества и смелости, если обнаруживается, что хозяином-то "в доме" давно уже является какая-нибудь мелкая, вздорная или неадекватная действительности идея, которая портит всю жизнь. И дело здесь не просто в ее изгнании, а в отыскании ей замены, которая не может происходить чисто механически. А бреши в мировоззрении – это сквозняк и дискомфорт для нашего Я, угроза его здоровью и уюту.

[8] Взаимодействие Я с самим собой, воздействие Я на самого себя, судьба Я в его внутреннем и – как следствие – во внешнем мире представляет собой особую тему. Скажу лишь, что для большинства россиян участь их Я – это участь короля Лира, правда, до сих пор не догадывающегося, что он король.