Владимир Данченко

КРАТКИЙ ОЧЕРК ЗАПАДНОГО ЭЗОТЕРИЗМА

Глава из "Очерков эзотерической психологии эпохи развитого социализма"

"Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами и, обратившись, не растерзали вас".

Нередко мы говорим об эзотеризме, "эзотерическом знании" как о чем-то само собой разумеющемся, хотя в действительности определить это понятие непросто. Во всяком случае, никто из опрошенных мною эзотериков не смог толком ответить, что такое эзотеризм. "Эзотерические знания, – обычно поясняли они, – это знания скрытые, тайные, "внутренние", доступные для посвященных, – в отличие от "внешних", экзотерических знаний, доступных для толпы". Однако далеко не все скрытые знания и далеко не всякую информацию внутреннего пользования мы относим сегодня к эзотерике. От "толпы" скрываются, например, знания о производстве взрывчатых и отравляющих веществ, разработки по так называемым закрытым темам; любая профессиональная информация, чтобы быть воспринятой, требует специальной подготовки и поэтому также остается скрытой от "толпы". Число примеров скрытого, тайного, "внутреннего" знания, которое мы не считаем эзотерическим, можно было бы умножить.

Говоря об эзотеризме, мы неявно подразумеваем некий определенный класс знаний, причем знаний действительно не очевидных, не лежащих на поверхности, доступной всеобщему обозрению. Но обратившись к истории мы обнаружим, что на различных ее этапах знания, относимые нами к "эзотерическим", скрывались или оставались скрытыми по разным причинам. Различным было и содержание знаний, которые мы, тем не менее, объединяем термином "эзотерические". Можно предположить, что, несмотря на различия, в этих знаниях присутствует еще не выявленное и не осмысленное, но интуитивно ощущаемое нами нечто общее; именно существование этого "нечто" позволяет нам говорить об эзотеризме как о целостном явлении, специфическом элементе культуры.

Для того, чтобы разобраться в существе этого явления, попробуем проследить в самых общих чертах логику изменения содержания эзотерического знания и причин его "эзотеричности" на разных этапах развития человеческого общества. При этом о "знании" мы будем говорить в широком смысле, подразумевая любые формы фиксации опыта отношений человека с миром. Поскольку же история эзотеризма неразрывно связана с историей культуры, то есть совокупности социальных механизмов воспроизводства знания (сохранения, передачи и приумножения опыта отношений человека с миром), нам придется говорить не только об эзотерическом знании, но и о его культурной среде. В основу нашего изложения мы положим метафору Золотого Яйца, принятое многими эзотериками предание о древнем Забытом Знании, – Знании, различные элементы которого всплывают время от времени на поверхность культуры, свидетельствуя, что оно забыто не всеми.

* * *

Итак, по каким причинам скрывалось древнейшее эзотерическое знание? Одно из наиболее распространенных объяснений гласит, что поскольку человечество находилось на очень низкой ступени морального развития, нельзя было допустить, чтобы сила знания попала в руки недостойных, способных применить ее со злым умыслом или натворить бед по недомыслию. Другое традиционное объяснение гласит, что знание скрывалось с корыстными целями: монополизировав знание, его обладатели обеспечивали себе тем самым известный социальный комфорт.

Действительно, соображения безопасности, равно как и корыстные соображения играли и продолжают играть не последнюю роль в деле сокрытия эзотерического знания. Однако обе эти причины неспецифичны: ими может быть обусловлено сокрытие разного рода знаний, в большинстве своем не имеющих к эзотерике никакого отношения. Вместе с тем причины сокрытия древнейшего знания не исчерпывались указанными. Так, когда на более позднем этапе развития структуры человеческих сообществ образовалась каста хранителей знания, внутри нее были установлены различные степени допуска к знанию ("ступени посвящения"), и оно раскрывалось во всей полноте далеко не всем членам касты; с другой стороны, посвящение мог получить и член любой другой касты, даже самой низкой, разумеется, если он обладал данными, необходимыми для принятия посвящения. В тайне определенно усматривалась какая-то самоценность, безотносительная к выгодам, которые могли извлечь люди, причастившиеся к тайне.

Чтобы уяснить характер этой самоценности, необходимо будет вспомнить о роли знания в процессе становления человека человеком.

Вступая в мир, ребенок развивает свои отношения с ним поначалу не столько путем самостоятельного обретения опыта, сколько путем освоения опыта отношений с миром, обретенного к моменту его рождения человечеством, то есть всеми предшествующими поколениями людей. Этот опыт зафиксирован в форме знания, передаваемого ребенку родителями и непосредственно окружающими его людьми. Вырастая вне контакта со знанием, человек не поднимается в своих отношениях с миром выше животного уровня, о чем свидетельствуют "естественные эксперименты" с детьми, которых вскармливали животные. Поэтому функция сохранения знания, сохранения обретенного опыта отношений с миром имеет для человечества жизненно важное значение, – в особенности на ранних этапах его развития, когда функция эта осуществлялась не разветвленной сетью социальных институтов, а отдельными лицами или достаточно ограниченными группами лиц, которые долгое время выступали в качестве живой памяти рода, ибо письменность еще не была изобретена.

В связи с неразвитостью первобытных средств производства абсолютное большинство людей было полностью поглощено добыванием средств жизни и способно было освоить лишь элементарные формы знания, непосредственно необходимые для осуществления этого примитивного производственного процесса. Ясно, что задача сохранения всей полноты обретенного родом опыта отношений с миром не могла быть доверена случайному человеку, который бы, погрузившись в рутину борьбы за существование, забыл что-то из наследия предков, обрекая тем самым культуру на деградацию. Вся полнота знания могла быть передана лишь людям, способным всецело посвятить себя делу его сохранения, и это прекрасно понимали "те, кто знали", легендарные творцы мистерий и ритуалов посвящения.

Пытаясь определить, благодаря каким именно качествам они смогли посвятить себя сохранению знания, а не достижению обычных человеческих целей, древние посвященные пытались определить также пути воспитания подобных качеств у своих преемников. В те далекие времена и берет начало эзотерическая психология – отрасль знаний о принципах и методах подготовки людей, способных поддержать огонь культуры, передавая его по цепи поколений. Выявлению кандидатов на посвящение служила тайна, обеспечивавшая "избыточность кадров": оказалось, что некоторых людей влечет к тайному знанию столь же неудержимо, как мотылька к пламени свечи. Проникали же за завесу лишь те из них, для кого это пламя было дороже жизни.

Таким образом, древнейшее эзотерическое знание намеренно скрывалось с целью привлечения людей, способных стать его хранителями. Однако основная причина его эзотеризма заключалась в том, что оно фиксировало опыт, выходящий за рамки необходимого повседневного опыта производства средств существования. Это было знание, общественная необходимость в котором если и возникала, то лишь в редких случаях; оно оставалось скрытым, "эзотерическим поневоле", поскольку абсолютному большинству людей до него не было дела. Указанная причина эзотеричности знания сохранила свое значение и на всех последующих этапах истории, но как бы отошла в тень других причин, возникновение которых было связано с развитием человеческого общества и изменением содержания эзотерического знания.

* * *

На заре человечества эзотеричным оставались любые знания, сколько-нибудь отвлеченные от практики непосредственного производства средств жизни. Вместе с тем по причине первобытной простоты, "неразработанности" отношений человека с миром, отсутствия в них дробных деталей, вся полнота знаний, фиксирующих этот базовый человеческий опыт, могла быть охвачена одним индивидом. Подобно своему носителю, еще не отмеченному печатью разделения труда, древнейшее эзотерическое знание было целостным "знанием обо всем", обо всех архетипических, фундаментальных формах отношений с миром в их единстве, – Знанием с большой буквы, Всезнанием, Всеведением, мифическим "Золотым Яйцом", содержащим в себе зародыш всего грядущего знания. Из наивного синкретизма этого Единого Знания и развернулось впоследствии то многообразие знаний, с которым мы имеем дело сегодня.

"Золотое Яйцо" первичного Знания изначально несло в себе зерно раскола. Наряду с неспособностью охватить всю полноту наличного опыта отношений с миром, доступную лишь отдельным индивидам, каждый человек уже на начальных этапах истории должен был освоить какой-то общеобязательный минимум этого опыта, – в противном случае он не стал бы человеком. Поэтому эзотерическое первичное Знание изначально было двуедино с экзотерическим мифом – "мифом обо всем", столь же целостным, как и само "Золотое Яйцо".

В процессе развития отношений человека с миром и соответствующего умножения знания, а также роста человеческих сообществ и соответствующего усложнения их структуры, различие между эзотерическим и экзотерическим знанием становилось все более значительным. Чем объясняется это растущее различие? Почему, скажем, в Древнем Египте с его экзотерическим многобожием ("для толпы") сами жрецы исповедовали строгий монотеизм ("для внутреннего пользования")? Это объясняется прежде всего тем, что экзо- и эзотерические знания осуществляли в рамках человеческого сообщества, как развивающегося целого, различную функцию.

Экзотерические мифы в конкретно-образной, "сказочной" форме кодировали важнейшие элементы опыта тех отношений с миром (и другими людьми, разумеется), в которые человеку неизбежно приходилось вступать в процессе своей жизнедеятельности. И сегодня дети начинают освоение человеческого опыта с освоения сказок – специализированных "микромифов".* А в те далекие времена освоение экзотерического мифа было чем-то вроде освоения курса средней школы. Будучи единственным источником знания для абсолютного большинства людей, экзотерические мифы обеспечивали функционирование человеческих сообществ, то есть обеспечивали воспроизводство достигнутого уровня отношений с миром.

* Сказка – ложь, да в ней намек: осваивая, например, сказку о дедке и репке, ребенок осваивает вместе с тем и один из законов диалектики, закон перехода количества в качество.

Напротив, эзотерическое знание отражало самоцельное стремление его носителей к углублению этого опыта, – оно фиксировало такие уровни опыта, осваивать которые "непосвященным" не было необходимости, да было и не под силу. Это было своего рода "упреждающее" знание, которое обеспечивало развитие человеческих сообществ: по мере того как общественная практика оказывалась перед необходимостью осваивать новые рубежи отношений с миром, на поверхность выходили эзотерические глубины, отразившие опыт освоения этих рубежей отдельными людьми.

Усложнение общественной практики было связано с усложнением социальной структуры общества, – с кастовым, а затем и внутрикастовым разделением труда. В числе основных каст выделилась и каста "хранителей Знания". Объединение усилий отдельных эзотериков в рамках касты привело к резкому умножению эзотерических знаний, что послужило причиной дальнейшего дробления "Золотого Яйца": поскольку один человек был уже не в состоянии вместить всю полноту Знания, члены касты начали специализироваться, посвящая себя преимущественно какому-то определенному аспекту эзотерического наследия.

По мере возникновения общественной потребности в том или ином из этих аспектов, последний экзотеризировался, окончательно отделяясь от первоначальной синкретической целостности: складывался соответствующий социальный институт, функция которого состояла отныне в сохранении и развитии данной конкретной области знания. Так образовался ряд наук, утративших свою былую эзотеричность – астрономия, математика, медицина и т.д. Экзотеризированные знания уже не противостояли никакому скрытому истинному знанию о своем предмете и поэтому вообще выпадали из предшествующей схемы деления знания на экзо- и эзотерическое. Вместе с тем на каждом из этапов экзотеризации первичного Знания оставался некий "эзотерический осадок", безотносительный к нуждам общественной практики.

* * *

Качественно новый этап экзотеризации связан с формированием монотеистической христианской религии, пришедшей на смену многобожию языческих мифов, которые оказались неспособны обеспечивать функционирование человеческих сообществ в новых исторических условиях.

Развиваясь, люди переросли зафиксированный в мифе уровень отношений с миром, вследствие чего лишились идеальной модели действительности – модели, которая прежде объясняла и оправдывала их действительный образ жизни, а также вдохновляла к его воспроизводству. Страх перед богами становился все менее эффективным регулятором поведения индивидов, и они проявляли все большее легкомыслие по отношению к заповеданным богами нормам человеческого общежития: поведение их становилось все более произвольным. Это неизбежно вело к утрате стабильности общественной системы в целом, ведь ее устойчивость, да и само ее существование на любом этапе истории обусловлены не чем иным, как определенной взаимосогласованностью поведения отдельных индивидов.

Согласованность поведения членов человеческих сообществ обеспечивается выработанной этими сообществами идеологией – совокупностью идей, призванных формировать у людей типовое мировоззрение, то есть картину мира, центральным элементом которой является система ценностных ориентиров человеческой жизнедеятельности. Ценностная структура идеологии отражает социальную (функциональную) структуру данного общества. Важно, однако, что идеология не только отражает мир человека, но и творит его. Конструктивная роль идеологии, этого по видимости иллюзорного отражения социальной действительности, становится очевидной в периоды идеологических кризисов – периоды выпадения идеологической функции.

Когда человеческое сообщество перерастает в своем развитии собственные формы, когда члены его сознают, что боги, волю которых они исполняют, – это всего лишь сказочные персонажи, они начинают творить произвол, ускоряя тем самым распад отжившей социальной структуры данного общества. В период идеологического кризиса на арене истории появляются альтернативные идеологические формы, активность которых глушилась ранее господствующей идеологией; благодаря их свободному взаимодействию образуется новая форма, способная идеологически обеспечить становление социальной структуры нового типа, и развитие общества поднимается на следующую ступень.

Возникает вопрос: откуда берутся эти "альтернативные идеологические формы"? Они являются продуктами инокультурного опыта отношений человека с миром, то есть опыта, выработанного и зафиксированного в рамках древних (предшествующих данной) и соседних культур.

Человечество начинало развивать свои отношения с миром не как единое целое (подобное единство не достигнуто до сих пор), а как великое множество обособленных сообществ, каждое из которых со временем вырабатывало собственные формы хранения и воспроизводства обретаемого опыта (легенды, обычаи, обряды и т.д. и т.п.), – свою собственную культурную традицию. В процессе постепенного слияния обособленно развивающихся мелких сообществ происходило формирование относительно единообразных в культурном отношении регионов ("культур"), дальнейшее развитие которых, в свою очередь, протекало столь же обособленно. Поэтому хотя культуры эти не были абсолютно изолированы и слышали друг о друге от купцов и путешественников, культурный опыт каждой из них оказался настолько самобытен, что воспринимался представителями других культур как нечто противное здравому смыслу. Каждой из этих культур был чужд инокультурный опыт.

Но тем не менее, это был опыт – опыт тех отношений с миром, которые в рамках данной культуры по ряду исторических причин не получили должного развития. И кое-кто догадывался об этом; наряду с искателями наживы и приключений в далекие и небезопасные путешествия отправлялись также искатели знания – осколков "Золотого Яйца", утерянных одной культурой и составивших основу другой. Активно осуществляя межкультурные контакты, эти люди привносили обретаемое знание в свою культуру как эзотерическое. Совокупность же инокультурных эзотерических знаний воплощалась в жизнедеятельности отдельных представителей этой культуры – эзотериков, которые стремились воссоздать из бережно собираемых осколков истинную "предвечную мудрость", противопоставляемую ими помраченной "мудрости века сего".

С другой стороны, производимые эзотериками диковинные продукты культурологических синтезов небезосновательно представлялись "мудрости века сего" пригодными лишь на то, чтобы смущать незрелые умы. Отсюда следовали гонения на эзотериков, изъятия библиотек с непонятными манускриптами и тому подобные "акции сдерживания". Раз возникнув, акции эти, хотя и прекращались в отдельные периоды истории, – когда обнаруживалось, что "мудрость века сего" недостаточна для решения некоторых насущных проблем современности, – но прекращались лишь затем, чтобы с новой силой возобновиться опять, после того как "мудрость века сего" осваивала эзотерический ("предвечный") вариант решения и забывала о его истоках.

Таким образом, инокультурное знание является отнюдь не мертвым грузом, безразличным для бытия культуры, в рамках которой оно обретает свой эзотерический статус. Вся совокупность инокультурного знания, воплощенного в жизнедеятельности отдельных представителей данной культуры, составляет действительный элемент этой культуры, – ее мутационный фонд.

Мутационный фонд культуры представляет собой не просто "камеру хранения" опыта, не актуального для данного общества на данном этапе его развития; рассматривая функцию этого "фонда" в системе общественного сознания, мы должны будем определить ее как функцию социального воображения, а не только лишь социальной памяти: здесь осуществляются процессы непрерывной рекомбинации элементов хранимого знания. Приняв данную точку зрения, мы сможем взглянуть на нелегкую судьбу эзотеризма в более широком контексте; мы увидим, что преследования властей составляют лишь передний край некой глубоко эшелонированной обороны, лишь одну из наиболее очевидных "деталей" механизма защиты исторически сложившейся социальной действительности от произвольного размывания ее плодами воображения. По словам Ламарка, "лучше, чтобы истина, раз понятая, была обречена на долгую борьбу, чем чтобы все, что порождается пылким воображением человека, легковерно воспринималось". Оценивая человеческие сообщества по состоянию их мутационного фонда, мы можем говорить о сообществах, страдающих отсутствием воображения, равно как и о сообществах, страдающих его гиперфункцией.

Жизнь мутационного фонда протекает в значительной степени независимо от жизни культуры как целого, "параллельно" ей; и тем не менее они неразрывно связаны, поскольку первая служит как бы "негативом" второй, – она представляет собой жизнь проблем, неразрешенных этой культурой. Эзотерические варианты решений могут носить регрессивный характер, ориентируя на возврат к отжившим культурным формам, а могут быть прогрессивными, хотя и нереалистичными, принципиально неосуществимыми в контексте наличного механизма культуры; они могут прямо угрожать целостности этого механизма, а могут содержать в себе конструктивное зерно; и т.д. и т.п. Понятным становится неоднозначное отношение культуры к своему мутационному фонду, которое сочетает в себе надежду на "эзотерическое знание"* со стремлением ограничить процессы культурного мутагенеза.

* О том, что надежда эта жива и в наше время, свидетельствует книга Ю.М.Шейнина "Потенциал разума", выпущенная издательством "Молодая гвардия" в 1984 г. По мнению автора, в преодолении нынешнего кризисного этапа развития человечества не последнюю роль должны будут сыграть компьютеры нового поколения и... эзотерические знания.

Но времена меняются, и если очередной мутант, порожденный эзотерическими недрами культуры, оказывается более приспособлен к изменившимся историческим условиям, нежели наличные культурные формы, он начинает размножаться и постепенно вытесняет последние, невзирая ни на какие искусственные "ограничения рождаемости" и "профилактические отстрелы". Процесс такого "размножения" представляет собой не что иное, как процесс экзотеризации эзотерического знания.

* * *

Итак, образование пространственно-временной сети межкультурных связей, составляющих основу мутационного фонда, значительно повышает пластичность, "выживаемость" культуры как целого, создает предпосылки для непрерывности ее развития, связанного с возникновением более высокоорганизованных ее форм, способных, в свою очередь, обслуживать функционирование более высокоорганизованных человеческих сообществ. Ярким примером экзотеризации инокультурного эзотерического знания может служить формирование христианской религии, пришедшей на смену языческим мифам, которые оказались не в состоянии выполнять роль "идеологического связующего" многоязычных сообществ с централизованным государственным управлением. Несмотря на то, что религия пользовалась прежними образно-конкретными средствами мифологической кодировки, религиозный миф служил уже не столько обучению людей, сколько их сплочению, а содержательную его основу составили скрытые ранее от толпы монотеистические представления жреческой касты, модифицированные в соответствии с требованиями момента.

Жреческая идеология, обеспечившая внутрикастовую сплоченность, апеллировала к личной корысти неофита: "сделай – получишь". Выполняй предписания и ты получишь плоды духовного развития. Та же доморальная аргументация, апеллирующая, правда, не к личной корысти, а к страху наказания содержится в Ветхом Завете – первой экзотерической редакции некоторых элементов древнеегипетского "монотеизма", приспособленных Моисеем для восприятия своих полудиких соплеменников. Ветхозаветный Единый Бог – это гневливый Яхве,* жестоко карающий всех непослушных и нечестивых. От человека буквально вымогают беспрекословного подчинения моральному закону под страхом адских мук; пряник духовного развития толпе не может быть предложен, толпе годится только кнут божественного гнева. Подобная идеология так бы и осталась достоянием "богоизбранного" народа, если бы не была дополнена жертвой Христа: "Как вам не стыдно, – Иисус принял муки за вас, а вы что делаете? Гореть вам в аду!".

* Строго говоря, Яхве – не единый Бог, а один из богов (Элохим, множ. число), племенной бог израильтян, с которым они заключили союз, связали себя взаимными обязательствами, "заветом". О неточностях русского перевода Библии см.: Крывелев И.А. Библия: историко-критический анализ. М.,1982.

Идеологическая специфика новой исторической ситуации была связана со вхождением морального сознания человечества в новую фазу развития – фазу так называемой конвенциональной морали. Человек в значительной степени утратил страх перед лубочными богами, но обрел стыд; именно чувство стыда стало решающим фактором его морального поведения, а поэтому потребовалась и новая форма морального воздействия – через стыд перед единым, всемогущим и бесконечно милосердным Богом, который, зная бездну человеческого грехопадения, дал все же людям шанс, послав на муки Сына Своего, дабы искупил Он грехи тех, кто решится более не грешить и примет заповеди Господни, в том числе важнейшую из них: возлюби ближнего как самого себя.

Между тем монотеистическая доктрина, создававшаяся первоначально для решения задач, принципиально отличных от задачи формирования массового сознания, оказалась внутренне противоречивой. Эзотерические жреческие знания, составлявшие ее основу, сводились вкратце к тому, что у человека имеется возможность постичь свое сущностное единство с Истоком всего сущего; и первой ступенью на пути к этому постижению является праведная жизнь, то есть жизнь в соответствии с определенными нормами, правилами.

Таким образом, моральное поведение здесь рассматривается как средство для чего-то иного, – в конечном счете, для слияния с Истоком. В религиозной же идеологии моральное поведение рассматривается как самоцель, а слияние с Богом как искус гордыни, как стремление сравняться с Ним. Это различие связано с различием поставленных задач: если в первом случае речь идет об обеспечении развития ограниченной группы лиц, то во втором – об обеспечении функционирования общества в целом.

Однако в масштабах общества развитие и функционирование до последнего времени были процессами в значительной степени антагонистичными: функционирование предполагает неизменность социальной структуры, а развитие – ее изменение. Развитие "вносит смуту", "подрывает устои", – нарушает покоящееся, равновесное состояние системы. Идея развития чужда религиозной идеологии. Последняя утверждает идею совершенного мира, порожденного актом божественного творения; любые же изменения делают этот мир хуже, чем он был вначале, и в конце концов настолько испортят, что Богу придется его уничтожить. Идея изменения, развития ассоциируется здесь с абсолютным злом, с дьяволом. Вместе с тем, монотеистическая доктрина религиозной идеологии неявно предполагает возможность постижения человеком своей нераздельности с Богом, то есть именно изменения наличного уровня своего сознания, связанного с чувством обособленности, "отпадения".

И отдельные лица, выросшие в религиозной атмосфере, всецело ее в себя впитавшие, использовали эту неявную возможность. Так возник хасидизм, исихазм, суфизм, разнообразные мистические ордена, школы, секты и т.п. Все они либо конспирировали свою деятельность, либо стремились удалиться от мира подальше – в горные пустынные и труднодоступные местности, малопригодные для человеческого обитания. Подобный эзотеризм объяснялся не только гонениями со стороны церковных властей. Зная, насколько сложен процесс духовного развития, и какие на этом пути от человека требуются жертвы, эзотерики сознавали, что жестоко было бы вынуждать к нему тех, кто не предрасположен к развитию. Было бы жестоко даже информировать их о существовании удивительных возможностей, которыми они не в силах воспользоваться. Поэтому основная заповедь религиозного эзотеризма гласит: "Не искушай малых сих". Берегите сны ваших братьев.

* * *

Возник также и внерелигиозный эзотеризм, основу которого образовали осколки "Золотого Яйца" первичного Знания, не нашедшие себе применения в сфере общественной практики ввиду неразвитости последней, – и, кроме того, оказавшиеся в оппозиции к господствующей религиозной идеологии. Речь идет об алхимии, "чернокнижной" синкретической науке об изменении – изменении природного вещества и человеческой души. "Внешние" и "внутренние" операции алхимического делания были неразрывно связаны и преследовали общую цель облагораживания неблагородных субстанций, выявления их неявных, скрытых свойств и изучения путей использования последних. Физическая и психическая "субстанция" при этом различалась лишь по степени "тонкости".

Средневековой религиозной ортодоксии алхимия представлялась не более чем прискорбным наследием языческого мракобесия. Алхимическое знание уже не просто "скрывалось от толпы", ему именно приходилось скрываться ввиду явной его идеологической неблагонадежности – ведь алхимики пытались изменить то, что в совершенстве было сотворено Богом, и проникнуть в закрытые сферы, чтобы обрести силы, не дарованные человеку изначально. Алхимики специально разработали тайнопись для шифровки своих сочинений, изъяснялись языком нарочито туманным и многозначительно намекали о своей власти над духами; весь этот алхимический антураж представлял собой не что иное, как вынужденное средство защиты от враждебного окружения, не разделявшего и не понимавшего алхимических интересов, – за исключением интереса к превращению неблагородных металлов в золото. В атмосфере корыстно-брезгливо-пугливого отношения к ним со стороны "сильных мира сего" алхимики несли то, что было утрачено благополучно экзотеризировавшимися науками: древний аромат наследования знания и борьбы против сил хаоса за сохранение полученного, а также самоотреченного труда во имя бережного приумножения этих драгоценных крупиц, подобных гальке, обкатанной прибоем истории, – крупиц знания, выброшенных на берег "века сего" из неразличимой глубины веков благодаря живой линии преемственности, непрерывность которой поддерживалась многими поколениями неизвестных героев, посвятивших себя делу хранения Знания.

Но по мере развития общественной практики продолжался и процесс экзотеризации, связанный с дальнейшим дроблением реликтовых осколков "Золотого Яйца" первичного Знания. Со временем аспект алхимии, связанный с "превращениями" субстанции внешнего мира, получил, так сказать, подкрепление со стороны этого внешнего мира: развитие технологии и общенаучных представлений достигло такого уровня, что возникла общественная потребность в эзотерических знаниях, хранящих опыт выявления и использования скрытых свойств вещества. Тем самым знания эти стали бурно развиваться, положив начало новой науке – химии.

Химия, экзотеризировавшаяся, в отличие от многих других наук, сравнительно недавно, прекрасно иллюстрирует тот факт, что всякое эзотерическое знание представляет собой лишь зерно некоего будущего знания, которое может действительно актуализировать свои потенции только на почве общественной практики, когда в развитии этого знания начинает принимать участие значительное число людей, и когда процесс общения между ними, мощно стимулирующий творческую активность, принимает действительно общественные масштабы. Чтобы это произошло, должны созреть соответствующие условия, должна быть подготовлена соответствующая почва, на которой могло бы прорасти зерно эзотерического знания. Так, знания о "превращении" вещества оставались эзотеричными до тех пор, пока возможность подобного "превращения" не обрела значимость в общественном масштабе. Но едва эти знания вышли на поверхность, как тут же обнаружилось, что секреты посвященных – лишь зачаток чего-то нового. Алхимики вряд ли могли представить, какую важную роль будут играть процессы превращения вещества в обществе будущего.

С другой стороны, пример той же алхимии показывает, что на всех этапах истории существуют такие формы знаний, освоить потенции которых общественная практика оказывается не в состоянии, вследствие чего знания эти остаются достоянием частных лиц. Алхимия занималась проблемами "превращений" не только природного вещества, но и души человеческой; и эти знания о выявлении и использовании, как теперь говорят, "резервных возможностей человека" остались эзотеричными именно по той причине, что были безразличны для функционирования общества в целом: по-настоящему они интересовали лишь отдельных индивидов. Впоследствии этот аспект алхимии послужил основой для возникновения всякого рода оккультных (то есть "тайных") наук вроде учения о "личном магнетизме", "тонких планах", "психических центрах" и т.п. Оказавшись на задворках общественной жизни, оккультисты намеренно эпатировали публику, создавая рекламную шумиху вокруг своей причастности к "эзотерической истине", закрытой для толпы.

Присущая рекламному эзотеризму атмосфера нездоровых сенсаций, очевидных мистификаций и чудес, неотличимых от надувательств, уже не была связана с необходимостью что-либо скрывать; напротив, как и в древнейшие времена, естественная неопределенность предмета искусственно обострялась с тем, чтобы создать эффект "запретного плода" и привлечь внимание равнодушной общественности к ненужным ей знаниям, заставить ее говорить об этих знаниях, неся благую весть людям, способным стать хранителями тех осколков "Золотого Яйца", время для которых еще не пришло. Рекламная метаморфоза эзотеризма была обусловлена ослаблением реального влияния религиозной идеологии. Грянул очередной идеологический кризис.

* * *

Следующий этап развития европейской культуры связан со становлением буржуазной идеологии. Чтобы лучше понять специфику современного западного эзотеризма, нам придется рассмотреть этот период несколько более подробно. Вместе с тем, сказанного об эзотеризме вполне достаточно для того, чтобы уточнить содержание этого понятия.

Эзотерическим мы называем знание, которое фиксирует опыт отношений человека с миром, не освоенный общественной практикой.

Данное определение исходит из различия процессов индивидуального и родового (общественного) освоения отношений человека с миром. Человеческому индивиду, как системе более динамичной, нежели человеческий род, в принципе доступно освоение всей широты спектра отношений с миром, – во всяком случае, любых его "диапазонов"; однако глубина освоения при этом существенно ограничена уровнем, достигнутым предшествующими поколениями. Напротив, человеческий род, "совокупный человек", действуя в иных временных масштабах, с необходимостью осваивает определенные, исторически обусловленные диапазоны указанного спектра, но осваивает в глубину – с тенденцией к постепенному расширению их числа в процессе исторического развития общественной практики; при этом освоению качественно новых диапазонов отношений с миром предшествует экзотеризация, освоение знания, фиксирующего опыт подобных отношений, обретенный отдельными индивидами.

Таким образом, знание определяется как "эзотерическое" не по его содержанию, а по его статусу – "статусу неосвоенности". Содержание эзотерического знания изменяется от века к веку, тогда как статус остается неизменным. Более того, все характерные признаки эзотерического знания могут быть выведены из его статуса без обращения к содержательному анализу.

Так, ввиду общественной неосвоенности опыта, фиксируемого эзотерическим знанием, последнее остается в значительной степени скрытым от взора общественности ("толпы") независимо от того, скрывают его эзотерики или нет: для наличных форм общественной жизни знание это либо вредно, либо безразлично.

Будучи социально индифферентным, эзотерическое знание остается преимущественно эмпирическим, теоретически неразработанным. Фиксируемые им причинные связи получают произвольное, "фантастическое" объяснение, даваемое либо безотносительно к наличной системе объяснительного знания, либо путем механического заимствования и эклектического соединения некоторых ее элементов. Интригующий ореол, который во все времена окружает эзотерику, обусловлен не чем иным, как необходимостью создавать и поддерживать интерес общественности к столь неубедительно обоснованному, да и вообще ненужному ей знанию, – причем поддерживать этот интерес приходится в течении столетий и тысячелетий.*

* Роль пропагандистских, вненаучных средств в развитии научного познания была замечательно показана П.Фейерабендом в его "Очерке анархистской теории познания". – См.: Фейерабенд П.К. Избранные труды по методологии науки. М.,1986, с.125-466.

Общественная неосвоенность опыта существенно ограничивает возможности развития фиксирующего его знания; поэтому основная масса эзотерического знания пребывает в режиме сохранения, ожидая своей экзотеризации. Отсюда понятным становится некритическое отношение основной массы эзотериков к предмету своего интереса как несомненно "истинному", а также их пренебрежительное отношение к наличному уровню господствующих представлений; без такого отношения они вряд ли смогли бы осуществлять задачу сохранения знания, объективные критерии истинности которого отсутствуют. Действительно, с точки зрения вечности "мудрость века сего" есть безумие. С другой стороны, как учит история, "новое" всякий раз оказывается хорошо забытым "старым"; и не исключено, что те элементы эзотерического наследия, которые представляются нам сегодня с научной (подобно тому как вчера – с религиозной) точки зрения совершенно нелепыми, завтра (через тысячу лет) могут восприниматься иначе. П.Фейерабенд справедливо отмечает, что "эта необходимость ждать и игнорировать значительную массу критических наблюдений и измерений едва ли когда-либо обсуждалась нашими методологическими концепциями" (Указ. соч., с.294)

* * *

Итак, грянул очередной идеологический кризис: религия оказалась неспособной идеологически обеспечивать практику буржуазных общественных отношений.

Конвенциональная фаза развития морального сознания к тому времени нашла свое логическое завершение в дворянском "кодексе чести" с его дуэльными обязательствами, жестоко косившими сливки общества и вырвавшими из жизни не одного гения; моральное сознание европейской культуры вступило в следующую, так называемую автономную фазу своего развития, решающим фактором морального поведения на которой становился уже не страх перед наказанием и не стыд перед осуждением, "молвою света", но личная совесть – внутреннее стремление к формам жизнедеятельности, свободно и сознательно принятым в качестве идеальных.* Совесть не приемлет внешних форм и предписаний, противных разуму данного индивида.

* Три главных уровня развития морального сознания индивида – доморальный, конвенциональный и автономный – в общем совпадают с культурологической типологией страха, стыда и совести. (См.: Кон И.С. В поисках себя: Личность и ее самосознание. М.,1984, с.296.) Иными словами, уровни развития морального сознания индивида и этапы развития общественного морального сознания европейской культуры в целом воспроизводят друг друга.

Позиции разума становились все сильнее по мере роста объема объективных знаний о мире, а также роста общественной потребности в знаниях такого рода; если ранее с точки зрения общественной практики не имело значения, скажем, плоская Земля или круглая, то теперь ситуация изменилась. В конце концов разум был положен во главу угла, поскольку именно в разуме усматривался единственно адекватный, необходимый и достаточный инструмент объективного метода познания мира. Прямо противопоставляемый тьме "средневекового мракобесия" восемнадцатый век получил название эпохи Просвещения или Века Разума.

Между тем к религиозной идеологии критерий разума не приложим: "Верую, ибо абсурдно" – таков ее девиз. В эпоху Просвещения именно абсурдность религиозных верований стала предметом едкой насмешки интеллектуалов, беспощадно расправлявшихся со всем, что казалось им неразумным. Интеллект теологов не мог исправить положения, поскольку идеология как таковая в принципе не рассчитана на интеллектуализацию: сила ее заключается именно в способности воздействовать непосредственно на эмоционально-оценочное восприятие человека безотносительно к его интеллектуальному уровню. В отличие от рационалистической концепции, которая обращается к самой себе и делает самое себя своим предметом, идеология обращается к человеку, – обращается к нему со страстным призывом, а не с логическим обоснованием собственной истинности. Рационализированные варианты идеологии становятся достоянием самих идеологов, но не широких масс, не имеющих ни достаточной подготовки, ни времени, ни желания разбираться в хитросплетениях отвлеченной аргументации.

Короче говоря, теологический рационализм неспособен был осуществлять идеологическую функцию формирования религиозного мировоззрения в общественном масштабе, а по общедоступности не выдерживал конкуренции с рационалистической критикой религии.

Ослаблению реального влияния религиозной идеологии способствовало также усложнение общественных отношений: религиозного мифа для воспроизводства опыта этих отношений было уже явно недостаточно. Поэтому в ходе развития социальной структуры человеческих сообществ постепенно стал формироваться ряд институтов, берущих на себя те функции религии, которые в ней специально до сих пор не выделялись, осуществляясь в наивно-непосредственных формах, заимствованных ею у своей предшественницы – мифологии. Процесс разложения религии, обнаруживший ее функциональный синкретизм, представляет собой не что иное, как дальнейшее дробление "Золотого Яйца" первичного Знания.

Светское искусство (прежде всего литература, театр, а в дальнейшем кинематограф) взяло на себя такую важную функцию религии как воспроизводство нравственного опыта человечества. При этом светское искусство уже не апеллирует к мифу и догме, но использует материал действительных человеческих отношений во всем их многообразии. В отличие от предшествующих форм морального воздействия, подлинное искусство не сулит человеку выгод от морального поведения, не пугает его геенной огненной и не стыдит, призывая следовать заповедям, нормам, правилам и кодексам; оно попросту показывает ему жизнь, какой она есть – ее прекрасные и безобразные стороны, конструктивные и неконструктивные человеческие отношения, пути добра и зла, высокое и низкое, – помещая человека всякий раз в "учебную ситуацию" морального выбора и развивая тем самым его совесть.

Функцию религиозного "утешения", то есть восстановления утраченного человеком равновесия и ясности, берет на себя психотерапия, пребывающая ныне в начальных фазах своего становления.

И наконец, выделяется собственно идеологическая функция, свободная от религиозного флера, – функция обеспечения согласованности поведения индивидов в качественно новых исторических условиях, связанных со становлением мирового рыночного производства. В процессе формирования буржуазной идеологии отчетливо просматриваются две фазы, присущие, очевидно, формированию идеологии любого типа.

Первая фаза – негативная. Она связана с необходимостью формирования переходного мировоззрения, способного обслуживать процесс вычленения новых форм отношений человека с миром из старых. При этом новые идеологические формы, зарождаясь в недрах старых, пользуются их языком, не выработав еще своего собственного. Буржуазная идеология в этот период опирается на протестантскую трудовую этику "производства для производства" (умножение материальных благ как форма служения Богу), противопоставляя ее праздности господствующего класса; она провозглашает идеал свободы, равенства и братства, противопоставляя его элитарным амбициям дворянства и религиозному идеалу смирения; а буржуазные партии на начальных этапах своего становления носят форму внецерковных религиозно-мистических организаций (масонство), противопоставляющих свою духовность лицемерию и ханжеству официальной церкви.

Окончательное вытеснение феодальных общественных отношений капиталистическими связано с неизбежным кризисом переходных форм буржуазной идеологии: "негативные" идеологические модели, утверждающие себя через отрицание старого, обнаруживают в новых условиях свою неконструктивность. Очевидной становится бессмысленность буржуазного "трудового" активизма по умножению капитала; идеал свободы, равенства и братства в условиях рыночной стихии частнособственнического предпринимательства, – условиях, где выживает "сильнейший", – звучит очевидным нонсенсом; обретение буржуазией абсолютного господства и образование многопартийной системы, представляющей интересы различных экономических группировок, устраняет какую-либо необходимость для этих партий рядиться в религиозно-мистические одежды, – в таковые теперь облачаются лишь сомнительные объединения неомасонского толка, декларативно берущие на себя поистине мистическую задачу интеграции рыночного производства в национальных и транснациональных масштабах.

"Кризис роста" буржуазной идеологии знаменует переход к новой позитивной фазе ее развития, связанной с необходимостью стабилизации и эффективного воспроизводства утвердившейся формы общественных отношений. "Производственные" лозунги сменяются "потребительскими": потребление для потребления, таков единственно возможный смысл капиталистического производства. Возникает специфический социальный институт, осуществляющий идеологическую функцию формирования потребительского мировоззрения, – убеждения людей в том, что они потребляют не для того, чтобы жить, а живут для того, чтобы потреблять, – институт рекламы. Изживший себя идеал свободы, равенства и братства сменяется идеалом "личного успеха".

Очевидно, идеология, ориентирующая человека на потребительское отношение к жизни и идеал личного успеха, неспособна обеспечить должной сплоченности в рамках данной социальной структуры. Но именно в данном случае этого как раз не требуется, поскольку структура эта покоится на принципе самоорганизации капитала: всем людям предоставлены здесь равные возможности проявить свою способность к воспроизводству капитала, и музыку заказывает в конечном счете тот, кто платит. Что это будет за музыка, особых сомнений не вызывает, поскольку произволу "самоорганизующейся" толпы частных предпринимателей может быть противопоставлена только грубая сила. Подобно рыночной экономике буржуазного общества, его социальная структура так же нестабильна – она балансирует между анархией и диктатурой.

С другой стороны, идеология, ориентирующая человека на потребительское отношение к жизни и идеал личного успеха,* отражает весьма узкий диапазон ценностных ориентаций, выработанных человечеством. Казалось бы, в ценностном отношении буржуазная идеология явно неконкурентоспособна. Но она и не вступает в подобную конкуренцию, предоставляя различным системам ценностных ориентаций конкурировать между собой. Осуществлению такой идеологической политики, рассчитанной на взаимонейтрализацию не-буржуазных ценностных ориентаций, благоприятствует современный этап развития духовной культуры.

* Как сказал бы эзотерик, – замыкающая сознание на уровне трех нижних центров.

* * *

Непрерывное умножение и усложнение опыта отношений человека с миром вело к углублению раскола между светской и духовной культурами, различие между которыми со временем становилось все более значительным. Если светская культура стала складываться в связи с неспособностью религиозного синкретизма средневековой культуры обеспечить воспроизводство всей полноты функционального опыта, – опыта отношений с миром, осуществляемых в общественном масштабе, – то духовная культура стала складываться в связи с необходимостью обеспечить воспроизводство всей полноты опыта развития этих отношений, обретенного отдельными людьми и иными культурами.

Формирование мирового рынка, расширение и интенсификация товарообмена с неизбежно сопутствующим ему обменом идей, все это дало начало процессу глобального взаимопроникновения культур и положило конец этапу их изолированного развития. Едва заметный прежде ручеек инокультурного знания превратился в бурный поток культурного экспорта, вследствие чего Запад оказался буквально затоплен "восточной мудростью". Благодаря доходчивости, популярности экспортной продукции для широких слоев "ищущей" западной публики стало очевидным многообразие культурных форм развития отношений человека с миром, – многообразие, которого уже не мог вместить в себя никакой религиозно-конфессиональный эзотеризм, оказавшийся лишь одной из этих форм.

Становление внецерковной духовной культуры, стремящейся ассимилировать это многообразие, протекало и протекает в еще более многообразных формах. После того как догматы (организующие принципы) религии утратили свой безусловный авторитет, каждый стал волен создавать свое собственное учение о пути и цели человеческой жизни. Анархическим тенденциям в развитии духовной культуры способствовало и то обстоятельство, что обслуживание фундаментальной человеческой потребности в смысложизненных ценностях и ориентирах превратилось в одну из наиболее прибыльных сфер частного предпринимательства – и, соответственно, одну из наиболее жарких сфер конкурентной борьбы. Конкуренция в этой области, по видимости с лихвой компенсируя ценностную ограниченность буржуазной идеологии, на самом деле служит дезориентации и разобщению людей, для которых буржуазные идеалы оказались недостаточными.

Поскольку роль анархической тенденции вполне сознавалась теми, кто действительно посвятил себя развитию отношений с миром, данной тенденции изначально противостоит синтетическая тенденция: развитие внецерковной духовной культуры изначально осуществлялось под лозунгом стремления к "эзотерическому синтезу", способному объединить всю совокупность разноречивых духовных учений в единую общечеловеческую духовную культуру, способную идеологически обеспечить развитие планетарного сообщества как единого целого.

Первыми попытались разрешить проблему синтеза теософы: они попытались разрешить ее путем отрицания существенности существующих различий. Теософы полагали, что в сущности все учения верны, поскольку различными словами говорят об одном и том же. Но последователи "синтезируемых" учений пояснили, что теософы попросту не понимают существа различий; да и само отрицание различий представляет собой еще только антитезис, а не синтез, отрицание отрицания. Последующее развитие таких светских дисциплин, отразивших общественную потребность в объективном изучении иных культур, как культурология, ориенталистика и др. подтвердило, что между различными восточными культурами, равно как и между различными этапами западной культуры, имеются именно существенные различия, и что различные учения говорят действительно не об одном и том же.

Следующий шаг на пути к синтезу был связан, с одной стороны, с углубленным освоением инокультурного опыта, а с другой, с развитием психологии, возникновение которой в середине прошлого века отразило возникновение общественной потребности в объективном изучении психики человека. Все большее число добросовестных западных исследователей обретало опыт непосредственно "на местах", осваивая инокультурную теорию и практику духовного развития в ее оригинальном, а не миссионерском варианте, полученном из вторых или третьих рук. При этом они столкнулись с новым аспектом эзотеризма: отдельные элементы духовной практики остаются скрытыми по той причине, что в рамках культуры, эмпирически выработавшей данную практику, отсутствуют теоретические средства их фиксации. Исследователи обнаружили вместе с тем, что развитие концептуального аппарата современной психологии позволяет отфиксировать по крайней мере некоторые из этих элементов.* Ряд авторов, сгруппировавшихся сегодня вокруг таких периодических изданий, например, как "Журнал трансперсональной психологии" и "РиВижн", склоняются к мысли, что язык психологической науки способен служить универсальным языком описания многих аспектов традиционной духовной проблематики, – аспектов, с необходимостью затрагиваемых различными учениями.

* Так, выглядевшая в начале ХХ века "парадоксальной" тибетская история об отшельнике, который отказался обучать столичного профессора духовной практике до тех пор, пока тот не научился воровать для него у крестьян суп, может получить рациональное объяснение, будучи изложена языком ролевой теории.

Несмотря на несомненную перспективность такого подхода, конкретные его плоды несут на себе печать недостатков, присущих самой западной психологии – фрагментарности, эмпиризма, эклектики и т.п. С другой стороны, в рамках буржуазного общества синтетическая тенденция развития духовной культуры остается не более чем одной из тенденций, отражая точку зрения частной группы лиц, а не потребности общественной практики. Напротив, тенденция эта противна данной общественной практике, поскольку успешный синтез означал бы появление системы общезначимых ценностей, противостоящих буржуазным и обесценивающих последние, размывая тем самым идеологическое связующее социальной структуры буржуазного общества – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Становление единой духовной культуры невозможно в буржуазной идеологической атмосфере, призванной обеспечивать воспроизводство стихии частного предпринимательства. Очевидно, что всякое единство целей и взглядов, всякий синтез разнонаправленных тенденций, в какой бы сфере общественной жизни он не намечался, – экономической, политической, научной или какой другой, – представляет собой потенциальную угрозу этому процессу. С точки зрения стоящих перед буржуазной идеологией светских задач, чем больше будет "духовных учений", тем лучше; с точки зрения стоящих перед ней задач, единство лучше трактовать как удручающее однообразие "марширующих толп", – именно как отрицание различий, а не их синтез.

Становление единой духовной культуры, то есть культуры, аккумулирующей в себе подлинно общечеловеческий опыт развития отношений с миром, невозможно в идеологической атмосфере буржуазного общества и по той причине, что на данном этапе развития этого общества идея прогресса (развития) становится ему все более чуждой, – ведь прогрессивный взгляд, полагающий, что отношения с миром должно развивать, предполагает, что развивать должно и социальную структуру, ответственную за воспроизводство этих отношений. Между тем социальная структура буржуазного общества достигла меры своего роста и вошла в функциональный режим. Дальнейшее общественное развитие неизбежно связано с ее качественным преобразованием, с упорядочиванием хаоса частного предпринимательства, ущемлением свободы драть три шкуры с ближнего, ограничением возможностей "личного успеха" и многими другими переменами, которые никак не отражают потребностей буржуазной общественной практики.

Поэтому фактическая роль безудержно множащихся сегодня на Западе "развивающих" методик – как традиционалистского толка, так и новейших, разрабатываемых последние десятилетия в русле "Движения за осуществление возможностей человека", сводится к обеспечению оптимального функционирования граждан в режиме частного предпринимательства. Достигаемые в процессе такого развития "пиковые переживания" подобны высотам Вавилонской башни; достигшие их видят одни и те же чудесные дали, но не могут договориться о кирпичах и растворе, ибо говорят на разных языках. Насладившись совместными переживаниями на общей вершине, и будучи неспособны к совместным действиям, они разбредаются по своим низинам заниматься "делом". Они неспособны продолжить строительство, неспособны к дальнейшему развитию отношений с миром, ибо дальнейшее развитие возможно лишь совместными усилиями.