ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
С нашим засыпанием исчезает большая часть содержания нашего бодрственного сознания, почему во время сна отнюдь не имеет места всестороннее усиление нашей памяти. Но здесь нам необходимо показать только то, что во время сна для отдельных, раз возникших в нашем сознании, но затем позабытых нами представлений наступают условия их воспроизведения и что вспоминание нами в нем представлений не находится в зависимости от степени интереса их для нашей воли. Затем вследствие полагаемого нами различия между воспроизведением и вспоминанием нам надо будет обратить внимание на то, увеличивается ли у нас во сне только сила воспроизведения представлений или вместе с ней и сила их вспоминания, то есть наша способность признания того, что воспроизводимые нами представления существовали в нас уже прежде.
Но содержание наших сновидений только отчасти переходит в наше бодрственное сознание; поэтому трудно определить, до какой степени доходит у нас во сне усиление памяти. Кроме того, из последующего окажется, что во сне часто имеет место воспроизведение представлений без их узнавания; в таких случаях воспроизведения принимаются нами за произведения, копии – за оригиналы, что еще более затрудняет решение задачи. Вернее всего допустить, что если бы не существовало этих двух обстоятельств, то можно было бы доказать еще большее, чем теперь, усиление у нас во сне памяти.
Легко показать, что часто во время сна в нас совершается процесс, обратный имеющему у нас место во время бодрствования процессу забывания. Забвение представления бывает или неполным, и тогда существует способность только его воспроизведения, но не его вспоминания, или полным, и тогда уничтожается способность и его воспроизведения. Точно так же и вызываемый в нас усилением во время сна нашей памяти обратный процессу забывания процесс вспоминания может или остановиться на полпути, или дойти до конца, то есть или привести нас только к воспроизведению представления, или довести нас до его вспоминания. Это уяснят примеры.
Мори рассказывает, что однажды он написал для одного журнала политико-экономическую статью, да так запрятал куда-то рукопись, что потом никак не мог ее отыскать. По наступлении срока отсылки обещанной статьи оказалось, что Мори совершенно забыл им написанное. Когда он принялся снова за работу, ему показалось, что у него явилась совершенно новая на предмет точка зрения; но, найдя по истечении нескольких месяцев затерявшуюся рукопись, он увидел, что во второй его работе не только не содержится ничего нового, но что она представляет собой дословное повторение прежней.* Таким образом, здесь имело место только полузабвение, которое не исключает возможности действия условий воспроизведения и которое не нужно смешивать с представляющим нередкое явление полузабвением количественным, при котором уменьшается не сила запоминания образа предмета, но сам этот образ, содержащийся в памяти.
* Maury. Le sommeil et les reves. 440
И вызываемый в нас усилением нашей памяти во время нашего нахождения во сне обратный забыванию процесс вспоминания может остановиться на полпути, то есть окончиться воспроизведением. Гервею приснилось однажды очень явственно, что он повстречал одного молодого человека, показавшегося ему знакомым. Он подходит к нему, жмет ему руку, оба внимательно смотрят друг на друга, но юноша говорит: "Я вовсе вас не знаю", – и удаляется, вслед за чем смущенный Гервей сознается, что и он его не знает.* Это сновидение очень поучительно: в нем имеет место воспроизведение представления, но сновидец не может узнать этого представления и только в первый миг неясно его вспоминает. Сознание сновидца воспроизводит представление, но свет его сознания еще не осветил всей глубины его памяти, оставив во мраке некоторую ее часть.
* Hervey. Les reves etc. 317.
О таком сновидении рассказывает и Лейбниц. "Я думаю, – говорит он, – что часто в наших сновидениях воскресают старые наши мысли. После того, как Юлий Скалигер воспел в своих стихах знаменитых веронских мужей, ему явился во сне некто по имени Бругнолус, родившийся в Баварии, а впоследствии поселившийся в Вероне, и жаловался на то, что предан забвению. Хотя Юлий Скалигер и не мог припомнить, чтобы до того времени ему приходилось что-нибудь слышать о Бругнолусе, однако после этого сновидения он не преминул написать в честь Бругнолуса элегию в стихах. Наконец, сын Скалигера, Иосиф, в одно из своих путешествий по Италии узнал случайно, что когда-то в Вероне жил один, много способствовавший возрождению в Италии наук, знаменитый грамматик или ученый критик Бругнолус. Это событие рассказывается в сборнике стихотворений Скалигера-отца, содержащем в себе и вышеупомянутую элегию, и в письменах Скалигера-сына".* Конечно, Лейбниц прав, когда он делает предположение, что Скалигер знал раньше о Бругнолусе, во сне же только отчасти о нем вспомнил; но доказательство справедливости этого предположения может быть почерпнуто только из самого сновидения, в котором оно действительно и содержится. Сперва у Скалигера в этом сне имело место воспроизведение, но не вспоминание, отчего он и не узнал Бругнолуса. Затем обнаружилось пребывавшее у него в скрытом состоянии представление, но так как оно выплыло на поверхность его сознания из недр его бессознательного, то я его раздвоилось и вспоминание его драматизировалось в речи Бругнолуса. Если бы Скалигер заснул глубже, то усиление памяти его достигло бы большей степени; тогда дело не обстояло бы так, что сперва ослабилось бы, как это имело место в данном случае, наполовину забвение, а потом уже начался бы процесс, в собственном смысле обратный забыванию; тогда сновидец вспомнил бы Бругнолуса непосредственно за воспроизведением о нем представления, и Бругнолус не только не жаловался бы на забвение, но, по всей вероятности, остался бы совсем безгласным.
* Leibniz. Neue Abhandlungen uber den menschlichen Verstand Kap. §23.
Значит, находясь в бодрственном состоянии, мы обладаем скрытой памятью, обнаруживающей перед нами свое содержание во время нашего нахождения во сне; обнаружение это часто сопровождается вспоминанием, часто же нет. Теперь важно доказать, что тогда как во время бодрствования наша память всегда отдает предпочтение имеющим для нас наибольший интерес нашим представлениям, во время сна она относится ко всем нашим представлениям безразлично.
Часто во сне воспроизводятся нами такие представления, которые во время бодрствования, вследствие незначительности их интереса для нас, погружаются в недра нашего бессознательного, нами забываются тотчас после их возникновения в нас. Даже предметы, хотя и воспринимаемые нашим телесным оком, но не удостаивающиеся нашего внимания, а потому и не вызывающие в нас ясных представлений во время бодрствования, во время нашего сновидения являются перед нами с осязательной наглядностью. Гервей видел во сне толпу проходивших перед ним людей, возвращавшихся, по-видимому, с праздника. Он смотрел на них с большим вниманием и удержал в своей памяти одно из лиц даже после пробуждения. Только пробудясь, он начал вспоминать, что – как это подтвердилось впоследствии – это лицо было точным воспроизведением лица, виденного им на картине в одном модном журнале за несколько дней до этого сна. Таким образом, здесь к воспроизведению сновидцем виденного им во время бодрствования образа присоединилась творческая деятельность его фантазии, ибо двумерный, неподвижный образ человека, находившийся в журнале, превратился в его сновидении в трехмерное живое и деятельное существо. В другой раз Гервей увидел во сне молодую блондинку в обществе с его сестрой. Во сне ему показалось, что он узнает в ней одну особу, с которой он часто встречался прежде; но вслед за этим он на минуту проснулся, причем виденный им во сне и остававшийся в его памяти и по его пробуждении образ был совершенно ему незнаком. Когда он уснул снова, перед ним предстала та же особа и показалась ему опять знакомой; но теперь у него осталось в сознании то обстоятельство, что, проснувшись несколько мгновений тому назад, он не мог ее вспомнить. Удивленный вторичным исчезновением у него во сне такой его забывчивости, он подходит к даме и спрашивает ее, не имеет ли он удовольствия быть с ней знакомым. Она дает утвердительный ответ и напоминает ему о порникских купаниях. Пораженный этими словами, он окончательно просыпается и вспоминает мельчайшие обстоятельства, которыми сопровождалось его знакомство с виденной им во сне особой. При первом пробуждении Гервея имевшее у него место во сне кратковременное усиление памяти пошло на убыль, но не исчезло, то есть у него прекратился процесс вспоминания, но в нем уцелел продукт воспроизведения. С продолжением сновидения Гервея продолжается и его вспоминание, в сознании его является вдруг представление места купания, но так как это представление попало в его сознание из области его бессознательного, то сновидение принимает драматическую форму: внезапное попадание в его сознание представления выражается в соответственных словах дамы. Сила этого попадания произвела то, что и после вторичного пробуждения Гервея вспоминание его не только не начало ослабевать, но продолжало усиливаться, пока, наконец, в памяти его не восстановились мельчайшие подробности. Заметим здесь, что (как окажется в одном из разделов этой главы) в настоящем случае вторичное пробуждение сновидца было только следствием внезапного попадания в его сознание представления, следствием удара по клавише его памяти, в силу ассоциации вызвавшего в его сознании целый ряд представлений, в свою очередь, вызвавший в нем, в силу опять-таки ассоциации между представлениями и психическими состояниями, состояние бодрствования.
Сюда же относится и случай, бывший с одним из друзей Гервея, отличным музыкантом, услышавшим во сне замечательную, пропетую странствующим хором певцов, музыкальную пьесу. По пробуждении он все еще держал в своей памяти приснившуюся ему мелодию и, находясь под влиянием своего музыкального вдохновения, положил ее на ноты. Хотя через много лет после этого ему попалась в руки тетрадь со старинными музыкальными пьесами, между которыми он, к своему удивлению, нашел и приснившуюся ему, но он никак не мог вспомнить, слышал ли он ее, или только прочитывал.* Как бы то ни было, а одна уже драматическая форма, в которой он слышал во сне пьесу, доказывает, что здесь мы имеем дело с воспроизведением.
* Hervey. Les reves. 304-306.
Еще легче объяснить себе воспроизведение во сне представлений, хотя и позабытых, но имевших для нас большое значение. Рейхенбах говорит: "Наяву я, несмотря на все мои старания, не могу восстановить ясно в памяти черты лица моей жены, умершей около двадцати лет назад. Но когда она является мне во сне, образ ее приобретает такую отчетливость, что я вижу малейшие подробности ее выразительного лица во всей их пленительности".* Пфафф начал писать масляными красками портрет своего отца, но должен был оставить его неоконченным, так как отец его умер, а нарисованного им для окончания работы было недостаточно. По прошествии многих лет, он увидел во сне своего отца с такой ясностью, что, проснувшись, вскочил с постели и окончил начатый портрет.
* Reichenbach. Der sensitive Mensch. II. 694.
** Pfaff. Das Traumleben. 24. Potsdam, 1873.
Что наш сон сам по себе как физиологический акт не может усилить нашей памяти, это будет постепенно выясняться из последующего. Он служит не причиной этого явления, а только поводом к его возникновению; кроме него, существуют еще и другие однородные с ним поводы; найдя общую отличительную черту всех поводов к усилению нашей памяти, мы непременно найдем и настоящую его причину.
Очень большое усиление памяти, хотя и не зависящее от психического интереса для нас наших представлений, даже при полном его отсутствии, наблюдается у нас во время нахождения нашего в различных видах лихорадки. Один ростокский крестьянин в лихорадочном бреду начал вдруг произносит на греческом языке случайно слышанные им 60 лет назад начальные слова из Евангелия от Иоанна, а Бенеке упоминает об одной крестьянке, в лихорадке произносившей сирийские, халдейские и еврейские слова, случайно слышанные ею от одного ученого, у которого она жила маленькой девочкой.*
* Radestock. Schlaf und Traum. 136.
Если сон ослабляет жизнь нашего головного мозга, а наш лихорадочный бред, наоборот, приводит его в болезненное раздражение, то, конечно, оба эти диаметрально противоположные состояния не могут быть причиной одного и того же явления: они должны служить только поводом к его возникновению. Далее. Оба эти состояния имеют ту общую черту, что у людей, находящихся в них, исчезает нормальное сознание; а так как за этим может последовать только забвение, но не усиленное вспоминание, то отсюда необходимо заключить, что исчезновение нормального сознания служит поводом к обнаружению трансцендентального сознания. В средние века это обнаружение было приписываемо действию дьявола, чему, как говорят, много примеров приводит Иордан в своей книге "О божественных действиях во сне".* Хотя в доказательство существования необыкновенной памяти у слабоумных у Шуберта ** приводится замечательный случай, но мы обойдем его молчанием, так как пересказ его отнял бы много времени. Из того, что у помешанных были наблюдаемы скучение во времени и трансцендентальная скорость течения представлений, необходимо заключить, что хотя, согласно Блаженному Августину и Шопенгауэру, сумасшествие сопровождается расстройством памяти, способность воспроизведением может достигать у сумасшедших необыкновенного усиления.
* Hauber. Bibliotheca magica. III. 641.
** Schubert. Geschichte der Seele. II. 66-68.
Поводов к усилению нашей памяти, отличающихся общей характеристической чертой, ослаблением нашего чувственного сознания, существует очень много; ими бывают: сумасшествие, состояние гипноза, истерия, экстаз и многие болезни головного мозга в их инкубационном периоде. Рибо говорит, что один душевнобольной знал имена и мог определить возраст всех умерших в течение последних 35 лет в его приходе, а также шедших за их гробом лиц. Несмотря на это, больной был вполне слабоумным. Очень часто душевнобольные, не воспринимающие никаких других впечатлений, бывают восприимчивы в такой степени к впечатлениям звуковым, что могут удерживать в памяти слышанные ими только один раз мелодии.*
* Ribot. Les maladies de la memoire. 103. (Paris, 1882).
Один лечившийся у д-ра Вилиса сумасшедший говорил, что с наступлением у него кризисов его память достигает такого усиления, что в уме появляются вдруг длинные отрывки из произведений латинских авторов.
* Reil. Rhapsodien. 304.
Большей легкостью воспроизведения нами представлений во время нахождения во сне и независимостью такого нашего воспроизведения представлений от их для нас интереса объясняются многие случаи, которые, если не держаться такого воззрения, легко могут привести к суеверию. Одна семилетняя девочка, скотница помещалась в каморке, отделявшейся только тонкой стеной от комнаты скрипача, часто предававшегося далеко за полночь своей страсти к музыке. Через несколько месяцев девочка поступила на другое место. Она пробыла на нем уже два года, как вдруг по ночам в ее комнате часто стали раздаваться звуки, совершенно походившие на звуки скрипки, но производившиеся самой спавшей девочкой. Нередко это продолжалось целыми часами, причем иногда она останавливалась с тем, чтобы произвести звуки, в точности воспроизводившие звуки настраиваемой скрипки, и потом снова принималась за свое пение, начиная с места, на котором останавливалась. Так продолжалось, с неравными перерывами, два года, по истечении которых больная начала воспроизводить во сне и звуки фортепиано, на котором играли в семействе ее хозяина: затем она начала говорить во сне, причем рассуждала с удивительным остроумием о предметах политики и религии, часто обнаруживая замечательный сарказм и такую же эрудицию, а также спрягала латинские глаголы, говорила так, как говорит с учениками учитель. Во всем, что делала во сне эта, совершенно невежественная, девочка, воспроизводилось ею только то, что она слышала в доме своего хозяина.
Опасность суеверного истолкования таких явлений возрастает в том случае, когда они сопровождаются у человека драматическим раздвоением его я, как то усматривается в вышеприведенном сновидении Скалигера, за которое, без сомнения, многие спириты стоят горой. Так как в этом сновидении отсутствует вспоминание, хотя и есть налицо воспроизведение, то его легко истолковать так, что в нем сновидец узнал нечто, бывшее ему прежде неизвестным, тогда как он только сознал в нем бывшее ему и прежде известным. Далее. Так как сновидение Скалигера сопровождалось драматическим раздвоением его я, причем воспроизведение им представления, остававшегося у него прежде в скрытом состоянии, произошло в форме речи явившегося ему во сне образа покойного Бругнолуса, то многие сочтут это обстоятельство достаточным основанием для заключения, что во сне мы можем вступать в общение с умершими. Но усиление памяти и драматическое раздвоение представляют обыкновенные явления жизни человека во сне, а потому мы должны отдать предпочтение более простой, основанной на этих двух принципах гипотезе.
Тем не менее надо сознаться, что такой способ объяснения приложим не ко всем подобного рода сновидениям.
Когда сновидец ставит вопрос, на который отвечает являющееся ему во сне лицо, или отвечает на заданный ему последним вопрос, то, очевидно, здесь вопрос и ответ исходят от одного и того же духа, а именно от духа сновидца, то есть здесь имеет место не сопровождающееся вспоминанием воспроизведение. Чувственный же обман происходит в этом случае оттого, что во время сновидения мы распределяем между двумя вместилищами то, что в действительности находится в одном, причем возникающее отсюда драматическое раздвоение усугубляется наглядностью являющегося во сне образа. Что наша скрытая память служит причиной возникновения у нас сновидений, это обнаруживается иногда с полной ясностью. Однажды находившемуся в бодрственном состоянии Мори пришло на мысль слово Муссидан. Хотя он знал, что это название одного французского города, но где именно этот город находится, это выпало у него из памяти. Вскоре затем ему приснилось, что он встретился с каким-то человеком, объявившим ему о своем прибытии из Муссидана и на вопрос Мори о месте нахождения этого города ответившим, что это главный город Дордоньского департамента. Проснувшись, Мори усомнился в справедливости приобретенного им во сне сведения, но, обратившись к географическому словарю, убедился, к своему немалому удивлению, в правоте разговаривавшего с ним во сне."
* Maury. а. а. О. 142.
В других сновидениях обнаруживается далеко не с такой ясностью факт, что кажущееся узнаваемым нами впервые во сне находилось в нас уже прежде в скрытом состоянии, почему и не редкость превратное толкование таких сновидений. Бюхнер объявляет сверхъестественным следующее сновидение. К вдове одного священника был предъявлен иск о взыскании с нее долга ее покойного мужа. Хотя она наверное знала об уплате этого долга ее мужем, однако никак не могла найти документ, удостоверявший факт уплаты. Исполненная тревоги, она легла спать и во сне увидела, что ее муж подходит к ней и говорит, что требуемый документ находится в потайном ящике его письменного стола, в красном бархатном мешочке. Проснувшись, вдова убедилась в правдивости своего сна.* Усиление во сне памяти и драматическое раздвоение сновидца в достаточной мере объясняют как эти, так и следующее сновидение, для объяснения которого стоит только допустить, что оно сопровождалось несколько большим, чем другие сновидения, усилением памяти сновидца. Один английский помещик ожидал приговора о взыскании с него долга за несколько лет перед тем его умершего отца. Хотя он был твердо убежден в уплате отцом этого долга, однако расписки не оказывалось. Во сне ему является отец и говорит, что расписка находится у одного старого адвоката, хотя вообще и оставившего практику, однако за такого рода дела еще бравшегося, что если адвокат забыл это довольно-таки давнишнее дело, то наверное он помнит о португальской золотой монете, при зачислении которой в счет долга оказался излишек, пропитый ими в гостинице. Это сновидение было столь правдивым, что адвокат вспомнил о расписке только тогда, когда ему упомянули о золотой монете. Помещик получил от него документ и выиграл дело, наполовину проигранное.**
* Hennings. Uber Traume und Nachtwandler. 365.
** Brierre de Bofsmont. 259.
Как бы то ни было, а если бы даже существовали и такие сновидения, которые черпают свое содержание не в скрытой памяти сновидца, в которых перед духовным взором сновидца раскрывается действительно не прошедшее, а будущее, то и тогда не было бы необходимости в гипотезе сверхъестественного откровения. Более простая, чем она, и равная ей по силе света гипотеза ясновидения души сновидца, драматизирующей продукты своего ясновидения, не преступает границ рационального объяснения более ее.