ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Один из парадоксов эволюции человека состоит в том, что родители по большей части остаются в полном неведении относительно эмоциональных переживаний и душевного развития своих детей. Дихотомия между восприятием родителями поведения ребенка и их неумением понять, "что же на самом деле происходит у него в душе", является отражением всеобщей нашей неспособности понять другого человека, а подчас и самого себя. Если животные вырабатывают различные сигнальные системы, которые инстинктивно узнают и понимают представители того же вида, то человек опирается на язык и символические движения и жесты, которые очень часто не дают возможности другим понять, что он имеет в виду.
Еще не научившись говорить, младенец передает свои ощущения и желания в довербальной форме, при помощи телодвижений, звуков, жестов и гримас. И хотя многие из них вызывают у родителей инстинктивный отклик, совершенно очевидно, что большая часть младенческих эмоций и движений остается непонятой и смущает и беспокоит родителей.
У младенца развиваются также поведенческие навыки, незаметные со стороны: он может напрягать мускулы шеи и челюсти, сосать свой язык или без конца ощупывать им нёбо, напрягать горло, как бы задыхаясь, задерживать дыхание, закатывать глаза, сжимать мышцы живота, втягивать анальные или мочеиспускательные мускулы, стенки вагины, вытягивать ноги вверх или представлять себя невидимым или даже несуществующим – и это всего лишь немногие из огромного числа очень странных действий, незаметных окружающим. Они общаются с родителями через некое смутное ощущение тревоги и беспокойства, которое невозможно осознанно определить. И даже многие явные, заметные действия, как, например, навязчивые позы, повторяемые действия и знаки, есть лишь довербальный сигнальный способ общения, недоступный сознательному пониманию. На самом же деле даже при овладении речью только малый спектр переживаний, ощущений и чувств может быть адекватно передан и понят.
Все сказанное касается не только наших взаимоотношений с детьми или младенцами и взрослыми индивидами, но справедливо и в отношении поведения сообществ и их культур, их ритуалов и мифов, их религий. Все они выражают чувства, переживания, конфликты, которые язык, слова не в состоянии адекватно передать. Да и сами слова подразумевают часто понятия, недоступные общему пониманию. Язык, разумеется, – это лишь одна из форм выражения коллективных эмоций: танец, музыка, живопись, скульптура, архитектура и ритуальные обряды – все служит для выражения культурных и религиозных ценностей, однако, чем более развита культура, тем, без сомнения, больше она опирается на язык как средство коммуникации. Драматургия, поэзия, басни и романы, теологические и философские системы, идеологические представления – все это попытки передать миру часть человеческого опыта.
Даже боги, так, как они представлены в живописи, скульптуре или писаниях, сохраняют свою таинственность и могут быть доступны лишь через шаманов и священнослужителей, через сложную иерархию магов и прорицателей. Споры теологов и философские системы также не способны проникнуть в суть и смысл тех богов, которым они пытаются дать определение. Другими словами, то, что выражено словами или жестами, символами или иным способом, есть лишь малая часть того, что происходит в нашем сознании. Но непреодолимое стремление разобраться в той области разума, что скрыта от сознательного понимания, представляет собой постоянный вызов, вечный стимулятор человеческого любопытства. Здесь уместно сказать пару слов о психологическом времени. За девять месяцев созревания плода эмбрион проходит стадии развития, как бы повторяющие все стадии развития вида, – одноклеточный организм, рыба, рептилия, млекопитающее, человек. Этот так называемый биогенетический закон, сформулированный в начале века германским эмбриологом Эрнстом Хэкелем, был широко признан в то время. Позднее ряд биологов, не найдя в своих наблюдениях совладений в ходе развития плода с развитием вида, подвергли этот закон критике, но затем он вновь обратил на себя внимание ученых. Ибо несмотря на то, что во многих деталях он противоречит процессу эволюции, он тем не менее предлагает интересный взгляд на эмбриональное развитие. Не обсуждая достоинства или недостатки самого биогенетического закона, просто скажем, что эмбриону внутриутробное состояние кажется чрезвычайно долгим. (Можно с полным основанием говорить о психологическом опыте плода, во всяком случае в течение двух последних месяцев развития.)
Психологическое ощущение времени является, так сказать, относительным. День младенца кажется значительно длиннее дня взрослого человека, хотя и у взрослого бывает ощущение, что время остановилось, – в моменты чрезвычайной опасности или радости. Таким образом, можно сказать, что в состоянии обостренного внимания или повышенного чувственного восприятия время движется медленнее, чем обычно.
Младенцы реагируют на ощущения более интенсивно и целеустремленно: переживания поглощают их целиком, каждый данный момент кажется бесконечным, осознание его не разбавлено чувством пропорции, когда каждый момент воспринимается как один из многих ему подобных в целой цепи событий.
Чем старше мы становимся, тем менее интенсивно реагируем на любой опыт, и по времени он нам кажется все короче. Для младенца же день – это маленькая вечность и каждое ее мгновение – огромное событие.
Все эти соображения имеют важное значение, если мы попытаемся понять воздействие младенческого опыта на психологию индивида. Если мы принимаем, что младенчество человека длится очень долго, то поймем и то, что даже подавленные и чаще всего давно забытые младенческие переживания играют очень большую роль в нашей эмоциональной жизни. Ребенок продолжает жить в душе взрослого значительно дольше, нежели мы это осознаем, и детские впечатления, зависимость и комплексы и в дальнейшем оказывают сильное влияние на нашу способность разобраться в окружающем мире. На социальном уровне, как мы увидим, мышление взрослого человека сохраняет многие аспекты младенческого опыта и во многом опирается на социальный эквивалент отеческой защиты и уверенности. Отношение ребенка к родителям, его близость или конфликты с ними перенесутся на отношение взрослого индивида к его социальному окружению, на его идеологические, политические, социальные и религиозные ориентации.
Если мы хотим понять, что такое шок рождения, который многие авторы приравнивают к ощущению смерти или по крайней мере к жесточайшей травме, нам следует принять во внимание громадную длительность психологического времени пребывания внутри утробы. Во время рождения младенец изгоняется из безопасного и уютного мира матки, к которому он привык за время долгой своей эволюции, чтобы встретиться с совершенно незнакомым и странным окружением. Природа, однако, обеспечивает новорожденное существо связующим звеном с этим новым миром, снабжая его губы чувственными ощущениями. Когда ребенок отрывается от привычного ему мира, большая часть его либидо сосредоточивается в его губах и они приобретают чрезвычайную чувствительность. Важно осознать, что младенец не только пассивно принимает материнское молоко, когда сосок ее груди попадает в рот, но инстинктивно тянется к соску, как только почувствует контакт с ним. Его губы представляют собой в это время орган ориентации и исследования примерно так же, как у приматов. Как только он ощущает близость материнского тела, в особенности когда входит в чувственный контакт с грудью, его губы тянутся к соскам и пробуждается сосательный рефлекс. Не будет преувеличением сказать, что новорожденный видит губами, что его губы являются центром внимания, ориентации и удовлетворения, и очень скоро он начинает осознавать это ощущение матери и ее чувственный отклик через осязание сосков. И так же, как центр внимания и ориентации сосредоточен в его губах – самой чувственной части его тела, – так и соски матери становятся для него центром мироздания, средоточием всех его потребностей. Более того, соски матери становятся не только центром внимания младенца, но и главной областью ее собственного общения с младенцем. Поистине материнская грудь становится для младенца его вселенной.
Похоже, что природа наделила нас сигнальной системой для передачи либидозных ощущений в форме чувственного наслаждения. Мы страстно тянемся к теплу чувственных переживаний и осознаем это, ощущая радость и удовольствие. Но мы хотим также передать собственное либидо другому существу, которое мы любим, и одним из самых важных стремлений отдать можно считать материнское отношение к ребенку. Во взаимоотношениях матери и ребенка (как, впрочем, и вообще в отношениях двух любящих людей) последний чувствует удовольствие от контакта с материнским либидо, но одновременно ощущает и радость матери от этого; когда мы замечаем, что объект нашего внимания отвечает радостью на наше желание, и чувствуем, что можем доставить удовольствие тому, от кого зависим, это наполняет нас ощущением нужности, важности нашего существования. И тогда мы впитываем в себя это удовольствие другого, довольные собой. Мы чувствуем, что объект нашего желания прекрасен, да и сами мы как субъект тоже прекрасны, и мы чувствуем себя замечательно. Нет сомнения в том, что эти ощущения радости и удовольствия содержат в себе и эротический компонент. Чувство удовольствия, возбуждаемое младенцем у матери при контакте с соском, сопровождается у нее широким спектром других эротических ощущений, вплоть до вагинальных, и, напротив, у младенцев-мальчиков можно часто наблюдать выраженные генитальные ощущения с эрекцией; несомненно, подобные же вагинальные ощущения присутствуют и у младенцев-девочек.
Правда, эти фундаментальные процессы очень легко нарушить, особенно если мать страдает от эротического торможения и определенной боязни удовольствия. Основной и, по всей видимости, простой акт материнства может у разных людей подвергаться широчайшему спектру расстройств и осложнений, которые непременно отзываются важными последствиями в психологическом развитии ребенка.
Мелани Кляйн постоянно подчеркивала решающее значение отношения младенца к материнской груди как основы развития личности и характера. В своей первопроходческой книге о детском психоанализе она пролила свет на далекие и забытые периоды жизни индивида: "В течение всей своей работы я придавала фундаментальное значение первому взаимоотношению младенца с объектом – с материнской грудью и с матерью – и пришла к выводу, что, если этот первоначальный объект запечатлевается в Эго с чувством относительной защищенности, он закладывает основу удовлетворительного развития личности. Эту связь укрепляют врожденные факторы. Из-за преобладания в этот период оральных импульсов грудь инстинктивно воспринимается как источник питания и, в более глубоком смысле, как источник самой жизни. Душевная и физическая близость к груди, дающей радость и удовлетворение, до некоторой степени – если все идет нормально – восстанавливает утраченное предродовое единство с матерью и чувство защищенности, ему сопутствующее. Во многом это зависит от способности младенца в нужной мере воспринять энергию, получаемую от груди или ее символического заменителя – бутылочки; в этом случае мать становится объектом любви. Вполне возможно, пребывание неотъемлемой частью материнского организма в предродовой период оставляет у младенца врожденное чувство, что существует нечто хорошее вне его, что удовлетворит все его желания и потребности. Эта хорошая грудь становится частью его Эго, и младенец, бывший прежде внутри матери, теперь чувствует мать внутри себя.
Я не стала бы утверждать, что материнская грудь для младенца есть чисто физический объект. Все его инстинктивные желания и неосознаваемые фантазии наделяют грудь качествами, далеко превосходящими потребность в питании, которое она дает. Во время анализа пациентов мы обнаруживаем, что грудь как положительный объект является прообразом вечного добра, неистощимого терпения и щедрости и даже творческого начала. Именно эти фантазии и инстинктивные потребности так обогащают первоначальный объект, что он навсегда остается основой надежды, доверия и веры в добро".*
* Мелани Кляйн. Психоанализ детей. Хогарт Пресс, 1932.
Итак, Мелани Кляйн подчеркивает тот факт, что отнюдь не только молоко как питание важно для развития личности. Младенцу необходимо ощутить чувство либидо, материнское чувство удовольствия, чтобы между ним и матерью, а через нее – позднее – и со всем окружающим миром установилась радостная и прочная связь.
Карл Абрахам, чьи исследования внесли огромный вклад в понимание начального развития индивида, рассматривает две стадии развития орального либидо: сосательное, то есть либидо, сосредоточенное в губах, совершенно лишенное, по его мнению, враждебности или агрессивности, и зубное, то есть стадия каннибалистская, главной чертой которой является агрессия, инстинкт разрушения. Такая схема развития, однако, слишком груба, ибо не учитывает большого числа разнообразных откликов и либидозных ощущений уже в сосательной стадии. Карл Абрахам пишет: "На первоначальном уровне оральное либидо младенца выражено в акте сосания. Это акт объединения, включения, который, однако, не заканчивается исчезновением объекта. Дитя еще не способно ощутить различие между внешним объектом и самим собой. На этом уровне Эго и объект – понятия нерасторжимые. И сосущий младенец, и грудь, кормящая его, еще не разделяются. Более того, у младенца еще не проснулись чувства любви или ненависти. Его психическое развитие, соответственно, на этой стадии лишено проявлений амбивалентности. Следующий уровень этой фазы отличается от первого тем, что сосательная активность младенца меняется на кусательную. Мы должны принять во внимание то, что садизм очень тесно связан с мускульной системой. Ау самых маленьких детей, без всякого сомнения, наиболее развитыми мускулами являются челюстные. Кроме того, зубы – единственный их орган, достаточно твердый и крепкий, чтобы причинить боль какому-либо объекту".*
* Карл Абрахам. Краткий очерк о развитии либидо. Хогарт Пресс.
Если Карл Абрахам утверждает, что на этой стадии не проявляются чувства любви или ненависти, то, по Мелани Кляйн, существует возможность ощущения конфликта, осознания доброй или злой груди, добрых или злых чувств и широкое поле для беспокойства или гнева. В процессе сосания проявляются разнообразные ощущения, в зависимости от множества физических и психологических характеристик матери, а также от того, было ли искусственное кормление начато с рождения или введено позднее. Глубокий анализ показал, что младенец не только сам переживает сильнейшие ощущения от контакта с грудью матери, но и глубоко чувствует, получает ли она удовольствие от этого контакта или сдерживает свое либидо, чувствует ли себя напряженно, враждебно или с любовью и волнением откликается на этот контакт, то есть нужен ли он матери или она относится к нему с раздражением или безразличием. Мать, любящая ребенка, находит в нем источник удовольствия, радуясь его удовольствию. В свою очередь ребенок ощущает ее как добрую мать и себя как хорошего младенца. Та же мать, что переживает страх перед удовольствием, страдает от сексуальных конфликтов или подавления либидозных ощущений, будет ощущать тревогу и от контакта с младенцем; ребенок будет для нее источником беспокойства и тревоги, которые в свою очередь будут передаваться младенцу, и он будет ощущать ее как недобрую мать и себя как плохого ребенка. Я приведу несколько примеров из психоанализа, показывающих, насколько сложны и глубоки оральные переживания младенца.
В своей психотерапевтической практике я разработал метод гипноид-анализа, дающий пациенту возможность вернуться к самому раннему периоду своей жизни и вновь пережить младенческие ощущения первых недель и месяцев своего существования. В состоянии внушенной регрессии пациент чувствует себя младенцем и не только переживает младенческие ощущения, но и передает их звуками и движениями, характерными для этого возраста. Но, хотя я и мог отнестись с некоторым сочувствием к этим формам довербального общения, тем не менее для меня как взрослого они были недостаточны для понимания того, что происходит в этот момент в душе пациента в роли младенца. И я разработал новую технику, которая помогала передавать довербальные ощущения младенца в речевую зону коры головного мозга и позволяла выразить их, таким образом, в форме речи. Взрослый пациент способен получать сигналы своих младенческих ощущений и передавать их словами. Другими словами, пациент не только научается вновь переживать свои младенческие ощущения, о которых он давным-давно забыл (хотя они продолжают действовать в подсознательных слоях психики), но и получает возможность рассказать о них словами.*
* См. мою книгу "Исследования в области бессознательного" (Опен Гейт Пресс, 1990).
Возвращая пациента в состояние младенчества, я прошу его почувствовать свои губы и, чуть позже, передать словами свои ощущения. Фокусируя свое внимание на губах и осознавая ощущения и влечения, которые это вызывает, он начинает чувствовать и прикосновение к соску и его вкусному содержимому, его либидо. Неизбежно эти ощущения переходят на образ матери, он чувствует ее отношение и состояние души, любит ли она свое дитя или отторгает его.
Вот лишь несколько отрывков из рассказов пациентов о своем младенческом опыте в отношении к материнской груди.
М-р Дж.Д., 32 года, – глубокая депрессия и неспособность заниматься какой бы то ни было деятельностью. Мать – практикующий врач, отношения с мужем очень нестабильные.
Я чувствую сосок – ощущение прекрасное, я очень доволен – великолепное ощущение во рту, в горле и желудке. Но никак не могу почувствовать, что в душе у матери, она ничего не передает мне, она не со мной, думает о чем-то другом. Она произносит: "Ну все, хватит и этого, достаточно". Я ничего не могу понять, очень смущен и опечален. Почему достаточно? Почему нельзя поесть еще немного? Я не голоден, но мне хочется продлить это чувство удовольствия. Почему это люди не могут громко сказать, что это очень важно – почувствовать и передать удовольствие; матери должно же быть приятно, что мне приятно это свободное ощущение обмена нашими либидо. Младенец не любит того, кто лишает его удовольствия. Но контакт прервался, я не могу его восстановить, а когда контакт устанавливается в следующий раз, я уже не могу доверять ей. Как было бы замечательно, если бы грудь сама потянулась ко мне. Женщины странные существа, жестокие.
Миссис Р.Г., 34 года, – длительная депрессия, хроническая неспособность принять решение, параноидальные тенденции, маниакальная нерешительность.
Мне это не нравится. Не нравится прикосновение этого вещества. Неподатливое, жесткое. И молоко не дается мне так, как хочется мне. Брызгает струей, я не могу его контролировать. Это меня раздражает. Все же жестко, не оставляет никакого выбора. Мне кажется, что раньше было что- то более приятное. Это что-то такое большое, совсем не по мне, оно меня пугает. Вообще все вокруг меня как будто не думает обо мне, очень страшно. Я чувствую себя одиноко, как будто вокруг никого нет. Я все время в тревоге, и мне холодно – все вокруг кажется холодным. Молоко из этого льется, но мне не попадает: это все время отбирают у меня. Если бы я могла хоть удержать это в руках. Эта большая вещь меня все время тревожит, я очень напряжена, я не чувствую своего тела. Желудок такой маленький. И вокруг себя ничего не чувствую. И я ухожу от окружения внутрь себя. Я вся в себе. Не могу освободиться. Чувствую гнев и желание убить всех.
М-р Т.П., 35 лет, – сексуальный садизм, частое ощущение нереальности, неспособность взять на себя инициативу, доминирующее чувство пассивности.
Сосок ничего особенного не вызывает во мне, никакого волнения. Сосательный рефлекс. Совсем не люблю сосать, вроде и молока не очень хочется – оно и не сладкое, только густое. Конечно, настоящее, но не сладкое. Никаких особых ощущений во рту; меня это не удовлетворяет, мне всегда хочется чего-то другого. Мне хочется укусить сосок. Ощущения, которое я получаю от молока, мне недостаточно, меня это не интересует. Вот если укусить, то это наполняет энергией все тело, а сосать неинтересно.Матери не хватает теплоты. Мы не вместе, мы разделены. Она не может себе позволить, не может ответить на потребность младенца. Она не может расслабиться, она слишком прозаичная и деловая. У меня такое чувство пустоты – все внутри меня пусто. Боже мой, что же мне делать, не знаю.
Мисс Х.П., 31 год, – давняя нервная анорексия, депрессия и уход в себя.
Сосок ощущается как нечто безличное, как будто поролоновое с шишечкой. Неприятно. Как будто тебя кормят насильно. Это угнетает. Чувство, как будто это кусок губки. Или похоже на кусок тряпки или резины. Кто-то сует это мне в рот, чтобы успокоить меня. Что-то совсем нереальное. И когда оно отстанет от меня? Нужно относиться к этому с безразличием. Похоже, что оно существует в вакууме. Иногда оно кажется более приятным, но я ни за что не признаюсь в этом. Может быть, я и могла бы получить от этого удовольствие, но не стану. Мать занята, у нее нет времени на меня, у нее много проблем. Думаю, что я ей здесь не нужна.
Миссис К.Н., 42 года, – псориаз, периодические приступы депрессии.
Сосок не годится – он отвратителен. Мне нравится приласкаться к груди, но совсем не нравится сосок; ужасно, что вся моя жизнь зависит от него. Мне не нравится сосать его. Мне не нравится ни вкус, ни запах. И не сладко, и не тепло, и вообще плохо. Право, ужасный вкус. Малыш не хочет глотать это, не нравится. Что это случилось с матерью? Она плохо себя чувствует, ей это все навязано, она хочет, чтобы ее оставили в покое. Она не хочет, чтобы младенец сосал ее, ее заставляют это делать, ее заставили иметь ребенка. Против воли. Ей приходится делиться с ним своим телом, но тело не принимает ребенка, он как стервятник высасывает ее тело. Нет ничего хорошего в отношениях между мной и матерью.
М-р М.Н., 32 года, – состояние параноидальной тревоги, агрессивное отторжение противоположного пола, глубокое чувство изоляции.
Грудь – это что-то естественное, но, если я полюблю ее, я буду в ее власти и мы будем неразделимы. Сначала все было в порядке. Не хочу вспоминать о ней ничего хорошего, это меня раздражает. Ужасный гнев против матери. Она слишком много отдает, и тогда уже она зависит от меня. Ей обязательно нужно делиться с кем-нибудь своим либидо – и получается, что на мне лежит ответственность за это. Я не хочу отвечать за это. Мать думает, что я в ее власти. Это похоже на то, как будто я проваливаюсь ей в рот. Надо думать, я ее возбуждаю. Не хочу быть источником ее возбуждения, хочу быть независимым. Вот сейчас она ужасно довольна, она просто купается в удовольствии. Мой рот – источник ее мастурбации, он очень напряжен. Я ее ненавижу. Тело гневно хочет оторваться от нее. Не хочу быть игрушкой для мастурбации. Плечи мои оцепенели от ярости; не собираюсь быть чьей-то игрушкой. Буду чувствовать себя отвратительно, если позволю себе желание. Не могу двинуться.
Это всего лишь несколько примеров из выраженных словами первых впечатлений жизни, но они дают нам представление о богатстве и разнообразии младенческих откликов на контакт с материнской грудью и о том, что ребенок осознает, каков отклик матери на этот контакт. Разумеется, нужно иметь в виду, что это осознание происходит не на уровне мышления или речи, но на довербальном, инстинктивном уровне, когда все отмеченные реакции испытываются физически, так сказать, всем телом. Другими словами, это соматические реакции на стимуляцию либидо ребенка. И это позволяет нам понять, насколько сильно данные реакции влияют на всю соматическую структуру ребенка и в свою очередь на развитие характера индивида. Позы, мышечные напряжения, гормональные функции и деятельность всех органов, характер нарциссических ощущений, отношение к объектам – все закладывается именно во время этих первых реакций.
У всех упомянутых пациентов, да, собственно, у всех, кто страдает различными формами депрессии, тревожных состояний или дезориентации, в самом раннем периоде жизни сформировался глубинный слой агрессивности, развитие и выражение которой зависят от способов подавления или контроля в дальнейшем.
Рассмотрим подробнее, каким образом первоначальное либидо ребенка – потребность в любви – трансформируется во множество различных форм гнева, напряжения, агрессивности и тревоги.
В самом начале нет никакого стремления к разрушению, к уничтожению объекта. Есть только всепоглощающее желание восстановить утраченный при родах контакт с живым существом. Для ребенка существует только жизнь или не-жизнь, неутоленный голод или удовлетворение его, ужас изоляции или успокаивающее тепло контакта с живой субстанцией.
Младенец, только что переживший "смерть рождения", ужас расставания в момент родов, должен во что бы то ни стало восстановить этот контакт с жизнью. Поскольку перерезанная пуповина отделяет его от уютного мира материнской утробы, ему необходимо создать новый тип пуповины для контакта с внешним миром при помощи новых взаимоотношений с матерью, и его губы ищут новый источник жизни. Рот, губы в особенности ощущают инстинктивное влечение к соску, который пробуждает в них сосательный рефлекс, заложенный еще у эмбриона. (Мы наблюдали, что часто плод в последние шесть недель своей внутриутробной жизни сосет палец, чаще всего большой, некоторые даже так и рождаются – с большим пальцем во рту.) Если рот младенца не ощущает на губах либидозного тепла, его охватывает беспокойство сродни тому, что он почувствовал при первоначальном расставании с утробой, которое Райх назвал травмой рождения; и напротив, он испытывает уверенность, удовольствие и покой от того тепла и жизненной силы, которая изливается на него из материнской груди.
Если губы младенца ощущают удовлетворение от потока либидо, то устанавливается естественный, врожденный ритм сокращения и расширения или расслабления, выражающийся в активном, энергичном сосании, сопровождаемом такими же ритмичными глотанием, дыханием, пищеварением и дефекацией. (Здесь я хотел бы привлечь внимание читателя к основополагающему значению природного ритма сокращения и расширения, напряжения и расслабления, выраженного в сосательном рефлексе, как основы всей органической жизни.) Губы младенца, охватывая сосок материнской груди, должны стимулировать либидозный отклик у матери, который в свою очередь вызывает у ребенка ощущение удовлетворения и наслаждения. Этот первоначальный обмен либидо мы можем назвать расширительно-контактным либидо. Если же дитя не получает от матери либидозного отклика, его расширительно- контактное либидо трансформируется в агрессивное либидо. В первом случае мускулы слизистой оболочки губ смягчаются и сосут, как бы втягивают в себя либидозные ощущения, в то время как во втором мышцы сокращаются, вызывая агрессивный импульс. Если грудь представляется холодной, отторгающей, враждебной или тревожной, это вызывает ответное беспокойство, и происходит судорожное сокращение мышц верхней и нижней губы – верхних и нижних резцов. Это мышцы, ближе всего расположенные к поверхности губ, и при их сокращении губы невольно делают кусательное движение, как и подразумевает само название мышц. Беспокойство создает напряжение мускулатуры, и это может случиться в процессе сосания в первые же дни.
Напряжение этих мышц вызывает более энергичное сосание, более резкое, рот с большей силой захватывает сосок и сжимает его. Если при этом он ощущает поток либидо, то есть если мать откликается на потребность младенца, напряжение губ смягчается, и он вновь начинает сосать нормально, в нем пробуждается расширительно-контактное либидо. Однако, если дитя чувствует, что мягкие, ненапряженные губы вновь блокируют поток материнского либидо, напряжение возвращается и становится хроническим. Теперь только напряжение губной мускулатуры и более агрессивный захват соска способны принести младенцу удовлетворение. Агрессивная функция губ в дальнейшем приведет к развитию агрессивной структуры в целом. (Ибо всякая структура в основе своей является следствием многократно повторяемой или закрепленной функции, это чрезвычайно важно знать для понимания психосоматических процессов.) Мы должны помнить, что, не получая потока либидо от груди, ребенок чувствует себя отвергнутым, пустым, он как бы не существует, и действительно, его существованию угрожает реальная опасность. Таким образом, ясно, что первичная агрессия есть способ добиться либидозного отклика, преодолеть разделяющий барьер, объединиться с объектом и завладеть им, заставив его откликнуться. (Здесь я должен заметить, что первым сигналом, определяющим качество материнского либидо, передающегося младенцу, является ощущение вкуса. Не будет преувеличением сказать, что младенец пробует материнское отношение к себе на вкус. Жесткое, несгибаемое либидо проявится через сосок и молоко, сделав его горьким, или кислым, или просто безвкусным и неприятным, даже противным, как мы видим из рассказов о первых жизненных впечатлениях, процитированных выше; в то же время грудь любящей матери, изливающая тепло, будет на вкус сладкой и приятной. Нетрудно понять, что кислый или горький вкус вызовет напряжение губной мускулатуры, в то время как сладкий – рефлекс расширения, расслабления. Разумеется, сюда же относятся и ощущение запаха, прикосновения – осязание и обоняние. Однако психологическое и физиологическое значение вкуса требует более глубокого рассмотрения.)
Если рот и губы продолжают испытывать недостаток удовлетворения или чувство отторжения, если мать откликается на потребность младенца с тревогой или даже сердито и враждебно, сокращения мускулатуры распространяются от губ к очень важной и мощной мускульной системе челюстей и на сосцевидные мышцы, и оральная активность передается к ним. Накопленная энергия сосредоточивается во рту – в челюстях и щеках, – требуя разрядки, и инстинктивное кусательное движение будет снимать напряжение еще задолго до того, как придет осознание этого акта.
Часто случается, что в таких случаях младенца переводят на искусственное кормление. Если молоко из бутылки идет ровно и свободно, младенец и мать чувствуют облегчение, и ребенок может избавиться от напряжения и ощущения тревоги. Однако бутылочка замещает грудь лишь частично – ощущение тепла материнского тела все так же важно для ребенка, так что замена будет удачной только в том случае, если мать щедро дарит ребенку любовь и внимание, дает ему почувствовать тепло ее тела и ее собственную радость от этого контакта. Если же этот фактор компенсации отсутствует, тревога и гнев младенца не утихают, но направляются на бутылочку и соску, куда он переносит всю свою враждебность и агрессивность. Если эти чувства проявляются с силой еще до появления соски, у младенца могут развиться фантазии, что он сам заставил грудь исчезнуть, или повредил ее, или даже убил, сердито кусая ее. Отсюда может развиться зачаточное чувство кровожадности, связанное с чувством вины, и тогда сам процесс сосания станет вызывать тревогу и беспокойство. Вновь появится напряжение мускулов рта, челюсти станут жесткими, неподатливыми, губы – чувствительными, сухими и болезненными. Ритм сосания сбивается, оно идет неровно, напряженно и как бы через силу. Иногда ребенок вообще не может сосать губами и старается делать это при помощи языка или челюстей. Молоко при этом часто проливается; напряженный рот может вызвать общее ощущение стресса, сопровождаемое неловкими движениями, лишенными координации.
Хотя считается, что младенец не способен осознанно воспринимать внешний объект, тем не менее он определенно чувствует наличие некоего стимула, вызывающего у него те или иные ощущения во рту или в теле. Эти ощущения могут ему не понравиться, тогда он постарается уклониться от них. Случается, что младенец пытается отстранить от себя холодные, неприятные ощущения тем, что сводит до минимума вообще все ощущения. Он может добиться этого, как бы отрицая или сводя к минимуму свое отношение к вегетативным процессам, происходящим в его теле; другими словами, уже на этой начальной стадии развития он обладает способностью сделать себя бесчувственным. Он может, например, перестать дышать, глотать, может сделать губы твердыми, жесткими, сжать свой желудок и вызвать рвотный симптом. И если в этом случае мы не можем говорить об уничтожении объекта, то можем считать эти проявления своеобразной формой самоуничтожения. Неприятие объекта и отказ от ощущений, если он выражается в конвульсиях или остановке дыхания, может угрожать жизни младенца. Если же конвульсии, выражающие в этом возрасте мышечный отказ от вегетативных ощущений и самоотрицание, становятся серьезным фактором защитного механизма в развитии личности, то при определенных обстоятельствах они могут привести к кататонической ригидности – ступору.
Другой формой самоотрицания и отторжения объекта является отказ младенца от дыхания, иными словами, отказ включать в себя внешний мир, что может повести за собой возникновение маниакальных шизофренических фантазий о том, что он уничтожил мир и может вновь воссоздать его, делая выдох. Вы сможете убедиться, что процесс выдоха представляет собой форму примирения с собой и своими ощущениями, а также доверие к внешнему миру. Например, в религиозных представлениях дыхание есть важный образ творения или воссоздания – вспомним создание мира жизни из первородной пустоты и хаоса с помощью божественного дыхания. Возможно, первоначальное имя Иеговы было Иа-Ио, что означает дыхание. Иов – ветер. Руах Хакодеш – Святой Дух, то есть Святое Дыхание. Тревога и напряжение оральной мускулатуры распространяются на процесс глотания, создавая рефлекс затрудненного глотания (что мы обычно называем "подавиться"), затрагивающий не только пищевод, желудок и анус, но и всю периферическую мускулатуру тела. (В главе о нарциссизме я расскажу об этом процессе более подробно.)
Когда начинают расти зубы, они вбирают в себя уже укоренившееся агрессивное либидо. Появление зубов отнюдь не рождает агрессивный импульс, как утверждали Карл Абрахам и ряд других ученых, но придает ему значительно большую интенсивность. Агрессивное сосание трансформируется в кровожадную форму агрессии. Если первый этап агрессивности, до появления зубов, характерен напряженным захватом груди губами, сжиманием соска, то на втором этапе появляется стремление кусать, проткнуть, порезать, как бы проникнуть внутрь. Я бы, однако, предпочел назвать этот зубной, кровожадный импульс не столько разрушительным, как было принято раньше, сколько агрессивно-проникающим, ибо стремление к разрушению на этой стадии развития ребенка еще не успело сформироваться.
Дело в том, что агрессивно-проникающий импульс выражает стремление врезаться, порвать поверхность груди, отказывающей ребенку в жизненном тепле, не для того, чтобы ее уничтожить, а для того, чтобы открыть ее, освободить от этой холодной поверхности. Младенец в буквальном смысле пытается проникнуть сквозь холодный или безразличный слой первичного объекта, чтобы освободить либидо, спрятанное за ним. Отнюдь не желая уничтожить грудь или заменяющий ее объект, которые служат младенцу источником жизни, он просто стремится:
Важность этих импульсов для развития структуры личности и для эволюции культурных особенностей абсолютно очевидна. Как в интеллектуальной сфере, так и в области профессиональной деятельности человек через труд всегда пытается трансформировать окружающую среду, и его успехи в значительной степени зависят от интенсивности усилий, от способности проникнуть в глубь вещей. Эрих Фромм назвал эти формы агрессивности благотворными, или доброкачественными, противопоставляя их злокачественным – разрушительным – формам агрессии.*
* См.: Эрих Фромм. Анатомия разрушительного импульса. Джонатан Кейп, 1974.
Можно систематизировать последовательность поведения в развитии младенца, которую мы определили ранее как психобиологический процесс: 1) чувство голода и утраты вызывает ощущение беспокойства, тревожность, что служит сигналом опасности; 2) беспокойство создает напряжение и накопление энергии; 3) напряжение в свою очередь вызывает потребность агрессивного и мощного выхода энергии, необходимость поразить этот чуждый объект с помощью челюстей, зубов, ногтей, чтобы проникнуть сквозь его холодную поверхность и освободить скрытый под ней поток тепла и либидо.
У многих индивидов челюсти и зубы остаются центром либидозной активности, а в некоторых случаях – единственным источником получения удовольствия. Стремление кусать есть первичная форма садистского импульса, и он может остаться на всю жизнь основным средоточием возбуждения и наслаждения. Мне весьма часто приходилось наблюдать у таких людей явную сексуализацию зубов, то есть сексуальное чувство, связанное с зубами, желание сильно укусить, прокусить плоть до крови, которая часто ассоциируется с эликсиром жизни и может вызвать оргаистические ощущения. Однако если младенец сильно сжимает губами и деснами сосок и кусает его, вызывая этим у матери ответную реакцию тревоги или раздражения, то ребенок вбирает в себя ее ощущения, то есть осознает ее тревогу или боль; он чувствует, что мать рефлекторно отдаляется от него, он боится, что грудь исчезнет и не вернется вновь, что она не желает его, что мать не хочет отдавать ему свое либидо. Этот страх заставляет его сосать сильнее и агрессивнее, держаться за сосок крепче, чтобы все время ощущать его присутствие. Младенец не может выпустить объект, если он не удовлетворен, если чувствует, что объект не хочет пойти ему навстречу. Ребенок чувствует, что объект рядом только до тех пор, пока он крепко держится за него, и, как только хватка ослабнет, объект исчезнет и не вернется. Из-за этого дитя все время в тревоге, не может расслабиться, боясь, что объект не вернется, у него нет ощущения непрерывности существования. Таким образом, я сделал вывод, что агрессивное побуждение является компенсаторным откликом инстинкта выживания на опасность утраты или на отсутствие потока либидо, стремлением восстановить связь с утрачиваемым объектом, пытаясь прорваться сквозь его защитную преграду, высвободить напряжение, накопившееся как в объекте, так и в нем самом. Инстинкт выживания младенца получает агрессивное выражение, с тем чтобы восстановить контакт с жизнью, разрушая барьеры, воздвигнутые первичным объектом на пути удовлетворения его потребностей.
Вопрос о том, является ли агрессивное побуждение инстинктом или лишь вторичным импульсом, по-прежнему занимает умы специалистов по психоанализу; решение этого вопроса имеет существенное значение не только для лечения людей с расстройствами такого рода, но и для понимания наших конфликтов в культурной сфере. Вряд ли стоит оспаривать важность этого побуждения не только на уровне отдельного индивида и его личных фантазий, но и в области поведения человека в обществе, равно как и отношений сообществ, государств, религий и рас между собой. Всеобщее побуждение разорвать все, разбить и разломать особенно явственно проявляется, когда люди чувствуют потребность освободиться от удушающих оков среды, подавляющей их свободу и обрекающей их на духовное и материальное угнетение. Нет сомнений и в том, что общество часто лишает людей возможности удовлетворить свои духовные потребности, и как младенец набрасывается на лишенную тепла грудь, так и массы часто борются с социальным укладом, если он представляется им безразличным и враждебным. Поразительно, однако, как группы людей, совершающие акты агрессии с особой жестокостью, регрессируют к инфантильному уровню психики и эмоций, не чувствуя тех страданий, которые они причиняют, но ощущая лишь опьянение и возбуждение либидозного характера от своей жестокости.
Достаточно хорошо изучив силу агрессивного побуждения как в поведении индивида, так и в поведении социума, я пришел к выводу, что основным фактором, ответственным за появление рода человеческого, было именно зарождение глубокой агрессивности среди гоминидов ледникового периода, развитие примата-убийцы. Я всегда подчеркивал, однако, что этот процесс нельзя рассматривать как чисто биологический феномен, но как психологическое напластование на биологическую эволюцию. Можно провести аналогию между ранней историей человечества и первоначальной стадией развития индивида: холодная, не дающая удовлетворения грудь рождает агрессивность так же, как холодная, скупая окружающая среда ледникового периода породила агрессивно-садистские побуждения и фантазии у древнейших предков человека, превратив гоминида в первобытного человека.*
* См. мою книгу "Социальная история бессознательного" (Опен Гейт Пресс, 1989).
Полярное противопоставление Эроса и Танатоса кажется мне лишь поверхностным обобщением сложнейших процессов. Я хотел бы показать, что разрушительные импульсы существуют не как отдельный независимый инстинкт, противоположный Эросу, но, напротив, рождаются из него самого. Они представляют собой трансформацию Эроса, если агрессию можно рассматривать как разрядку напряжения и освобождение от чувства тревоги и беспокойства. Ибо отказ в удовлетворении потребности рождает напряжение, тревожное состояние и агрессивность.
Хотя человеческое дитя не обладает врожденным инстинктом разрушения объекта, от которого зависит его существование (но в то же время способно на агрессию в неизмеримо большей степени, нежели любой из детенышей животного мира), мы знаем, что человек может совершать акты насилия и разрушения, доходящие до психопатии, а в социальном плане эти акты принимают формы терроризма, войн и геноцида.
Каким же образом агрессия начинает ассоциироваться с разрушением? Если верно наше утверждение, что на ранней оральной стадии либидо у младенца нет импульса разрушения, следовательно, деструктивные фантазии начинают развиваться позднее. Образ разрушения обычно рождается на следующей, "орально-каннибалистской" стадии, когда ребенок начинает есть. При переходе на более твердую пищу он с удивлением и некоторым страхом замечает, что пища исчезает. Поглощение объекта впервые сопровождается реальным исчезновением этого объекта. Именно в этот период кусание и поглощение связываются с полным уничтожением объекта. Но даже тогда ребенок испытывает еще множество разнообразных чувств и ощущений. Их качество зависит от характера отношений в предыдущий период развития, определивших, будет ли поглощение пищи носить беспокойно-агрессивный характер или нет. Агрессивный характер поглощения, сопровождающийся реальным исчезновением пищи, будет непременно ассоциироваться с разрушением.
Итак, откусывание и жевание пищи часто ассоциируются с фантазиями о кусании и причинении боли материнской груди. Как пишет Мелани Кляйн: "Говоря о беспокойном и агрессивном ребенке, мы можем сказать, что враждебность по отношению к материнской груди переносится на пищу, которую ребенок поглощает; он ест ее агрессивно, и исчезновение пищи в процессе еды воспринимается им как форма разрушения, уничтожения".
Если у многих младенцев побуждение укусить грудь вызывает сильнейшее беспокойство, тревогу, что он нанесет ей увечье или она исчезнет вообще, то теперь ребенок сталкивается с ситуацией, когда это побуждение поощряется, когда ему предлагается кусать объект и уничтожить его. Неудивительно, что некоторые младенцы относятся к процессу еды с чувством неуверенности и беспокойства и зачастую не могут проглотить предлагаемую пищу. Это явление нередко рассматривается как симптом протеста, но, хотя этот фактор также играет немаловажную роль при трудностях с кормлением, то беспокойство, которое возникает от страха полностью уничтожить первичный объект, явно недооценено. При анализе пациентов, страдающих анорексией, если удается регрессировать их к периоду младенчества, явно просматриваются травмы, связанные с боязнью уничтожить материнскую грудь, и эти же травмы играют решающую роль в тех случаях, когда у индивида проявляются причудливые пристрастия в еде или чрезмерное беспокойство по поводу употребления мяса. Важная роль пищи и пищевых ритуалов у большинства народов уходит корнями в эти младенческие переживания.
Но что же делать с побуждением убивать, разрывать объект на части, причинять ему боль и заставить его страдать или вообще исчезнуть? Без сомнения, существуют агрессивные импульсы, связанные с садистскими либидо, но есть и деструктивные, разрушительные. Но каким образом можно рассматривать деструктивный импульс как потребность воссоздать жизнь, если сам импульс состоит в том, чтобы сделать объект неживым? Думаю, нецелесообразно связывать этот импульс с поглощением пищи. В действительности он, должно быть, сопряжен с побуждением отвергнуть, отторгнуть объект. Если при агрессивной форме либидо мы зависим от объекта (термин "агрессия" происходит от латинского "аггредере" – приблизиться), то деструктивный импульс стремится устранить объект, заставить его исчезнуть. Однако мы не в состоянии одновременно и зависеть от объекта, и поглотить его, заставить исчезнуть. Но в этом-то и ключ к ответу. Мы встречаемся с явлением поглощения-отторжения, о котором я расскажу позднее и которое на этой ранней стадии играет решающую роль в развитии психического аппарата. Тот неприятный объект, который причиняет нам боль и тревогу, не отдает нам свое тепло и который мы должны впитать, поглотить, одновременно вызывает в нас стремление отвергнуть его. Нам хочется избавиться от него, устранить его, и это тоже причиняет нам боль и заставляет страдать. Мы хотим избавиться от этого страдания и боли, причинив их самому объекту. Поглощение меняет знак на обратный – на выделение, устранение. Здесь важно упомянуть, что любой импульс отторжения, то есть деструктивный импульс, вызывает спазм в желудке или солнечном сплетении, когда мышцы сокращаются, как бы стараясь извергнуть неприятный внутренний объект. Нам необходимо отвергнуть существование объекта, не удовлетворившего наши потребности, нам хочется причинить ему ту же боль, что причинил нам он, мы отказываем ему в праве на существование так же, как это сделал он по отношению к нам, мы хотим избавиться от него и получить удовлетворение от его уничтожения.
Еще один важный момент: если младенец не чувствует ответной реакции родителей и ему никак не удается повлиять на них с помощью агрессивных действий, его агрессия переходит в гнев – бессильную ярость. Если страх и напряжение не имеют выхода, если попытки кусать, тянуть, крепко сжать не дают нужного результата – расслабления, то это напряжение и страх превращаются в гнев, в ярость. Гнев – это как бы взрыв агрессивного либидо, которое не может найти выход через доступные младенцу средства. Объект, которым мы не можем манипулировать или завладеть, кажется опасным и всесильным, его следует разрушить, то есть удалить из наших ощущений, чтобы он больше не смог угрожать нам или разрушить нас.
В самом раннем возрасте в детских фантазиях появляются образы монстров со страшными зубами или когтями, занимая большое место в сновидениях или снах наяву, где дети как бы вновь проживают битвы далеких предков с дикими и опасными зверями; то, что было для предков реальностью, возрождается в воображении ребенка, особенно в тех случаях, когда его собственные агрессивные побуждения глубоко затронуты, но не находят адекватного выхода. Здесь очень важным фактором становится чувство бессилия, невозможности получить поток жизненной силы от отвергающего его объекта, трансформировать отвергающий объект в объект любящий, что заставляет ребенка, а затем и взрослого стремиться к разрушению. В некоторых случаях эта тяга к разрушению, которую Фромм назвал некрофилией, является основной формой получения удовлетворения; это мы видим и в ряде социокультурных ситуаций, когда уничтожение врага или ненавистной общественной системы представляется единственно приемлемым способом их преодоления, при этом возможность альтернативного решения, трансформации опасной ситуации в здоровую кажется немыслимой и поэтому невозможной.
Я должен здесь заметить, что фантазии о монстрах и опасностях мы не можем приписать разуму младенцев, но это не означает, что они неспособны испытать их на уровне ощущений, нервных реакций и даже физически всем телом. Возможно, первоначально страх и не вызовет отчетливых образов неких опасных объектов, но, несомненно, пробудит чувство опасности, тревогу и гнев. Позднее, когда начнет развиваться нарциссическое Эго, эти ощущения и рефлексы трансформируются в визуальные образы и фантазии. Но давайте вернемся к поглощению пищи – еде – и внутреннему ощущению хорошего и плохого объекта.
Если еда не ассоциируется с агрессивными побуждениями, то поглощение, объединение с объектом не будет связываться с уничтожением объекта. Исчезновение пищи не будет ощущаться как разрушение и уничтожение, поскольку добрая и любящая материнская грудь дает ощущение постоянного притока, пополнения и, следовательно, повторения чувства удовольствия. Таким образом, в процессе поглощения еды уже заложено предвкушение того, что это будет повторяться и в дальнейшем. Как добрая грудь всегда рядом, так и еда всегда будет здесь, как бы жадно ни припадал к пище рот и даже зубы. И в этом случае будет заметно, что ребенок не боится кусать зубами. Ведь они же делают все правильно, они доставляют удовольствие, их активность поощряется. Если еда – это как бы трансформировавшаяся грудь, то зубы заменили приятную сосательную активность губ, десен и нёба. Поглощение ощущается как что-то хорошее и полезное, оно доставляет удовольствие, и правда – кусание и жевание становятся созидательным процессом, то есть у таких детей зубная мускулатура действует не как разрушительная сила, но как продуктивная. Поистине это отношение любви между едоком и едой.
Итак, мы смело можем сказать, что поглощение отнюдь не равняется импульсу разрушения, но характеризуется множеством различных чувств и переживаний. Так мы переходим к тому процессу, который закладывает основу для осознания индивидом собственной личности. Проще говоря – чувство поглощенного в себе объекта становится чувством собственного Я.
На бессознательном и младенческом уровне индивид отождествляет себя с тем первичным объектом, который он поглощает, вбирает в себя и ощущает внутри себя. Как грудь и сосок могут вызвать у младенца целую гамму разнообразных ощущений, так и усвоенный объект может иметь множество различных качеств. Смысл в том, что ощущение самого себя во многом зависит от ощущения усвоенного объекта – объекта внутри себя. Примером процесса идентификации через поглощение может служить церемония поедания тотема для приобретения его качеств. Первобытный человек в действительности поедает части тела своих предков для того, чтобы ему передалась их сила, и для того, чтобы сохранить связь с ними. И хотя у современного цивилизованного человека эта связь сохраняется при помощи различных символических актов, младенец ощущает свою личность практически тем же способом, что и первобытный человек.
Поглощение, то есть помещение объекта внутрь себя путем поедания его, есть лишь продолжение орального либидо – активности губ и рта, – и качество поглощенного объекта определяется в основном теми ощущениями, которые ребенок испытывал в процессе сосания. Поглощение неудовлетворительного, неприятного, холодного объекта отличается от поглощения приятного, любящего, удовлетворительного объекта. Итак, мы поняли, что при спокойном и приятном сосании поглощается молоко, а либидо и грудь матери остаются рядом как постоянный источник удовлетворения. При агрессивном же сосании младенец нападает на грудь, боясь при этом, что он причинит ей вред или она исчезнет совсем. От этого он неохотно отпускает ее, думая, что она больше не вернется и он не получит ожидаемого удовольствия.
Он постоянно озабочен своим существованием, тем плохим объектом, который он поглощает, и, поскольку тот не дает ему удовлетворения, на него приходится нападать. Гнев против груди, которую он поглощает, оборачивается теперь внутрь его самого. Таким образом, способность направить свою энергию вовне, на другой объект, затруднена, ибо его внимание всегда обращено на это неприятное ощущение внутри. Внешний мир представляется ему пустым и холодным, лишенным тепла, отчего он не способен сопереживать и сочувствовать чему-либо вокруг себя; все кажется каким-то смутным, в нем нет радостного предвкушения периодически обновляющегося удовольствия, нет ощущения постоянства.
Как мы уже обратили внимание, ребенок будет хватать, сжимать объект, лишающий его удовольствия, чтобы силой выжать из него необходимые ему ощущения. Поэтому, почувствовав объект внутри себя, он обратит свою агрессию против него, то есть фактически против себя. Он будет сжиматься и напрягаться внутри точно так же, как он сжимал губами и ртом этот внешний объект.
Другими словами, поглощенный объект требует такого же обращения, как и первичный внешний объект или его заменители. Агрессия против объекта путем его поглощения, интернализации обращается в агрессию против собственного Я. Если способность испытывать удовольствие с помощью агрессии лежит в основе садизма, то интернализация объекта агрессии превращает садизм в мазохизм. Это побуждение или скорее целый комплекс побуждений обычно глубоко подавляется и трансформируется в страх перед агрессией со стороны, оно становится фундаментом параноидальных фантазий и тревожных предчувствий, проявляющихся обычно в виде беспричинного беспокойства, источник которого вроде бы невозможно определить. Прежде чем мы рассмотрим важный процесс проекции – другой стороны интернализации, – следует сказать несколько слов о зарождении нарциссизма и о психологии формирования Эго.